Мы все собрались сегодня для того, чтобы говорить с Вами о нашей непосредственной теперешней духовной жизни. Нам должно ясно себе представить ту обязанность, которую мы все имеем перед Батюшкой. И мы должны сделать это теперь же, пока еще предносится пред его гробом его духовный облик. Каждый из нас должен сознать, что мы потеряли не только духовного отца и старца, но потеряли человека, которого никто по-настоящему в жизни не понимал. Мы понимали его, поскольку могли, но все же он был нам так дорог и близок, что во всей полноте сделать оценки его духовного образа мы не могли... (О письме Антонина). Это не случайность. Она вскрывает сущность отношения духовных кругов к Батюшке. Да, с одной стороны, к нему относились с некоторой почтительностью, но духовного облика его не понимали, соблазнялись. И если слова Антонина не относились лично к Патриарху Тихону, то относились ко всему духовенству вообще.
...Теперь, когда мы остались без него, то на каждом из нас лежит ответственность. Он был перед нами во всей своей силе, как пастырь, как духовник, как утешитель, как человек исключительно живущий для других. Теперь каждый из нас знает, что такое христианская любовь, и знает из жизни человека. Я хочу сейчас обратить ваше внимание на то, что Батюшка не только оставил нам свое наследство, но наложил на нас и великую обязанность. На нас лежит обязанность Батюшку открыть в его сущности Москве и, может быть, всей России... Только его духовные дети знали и особенно... всю его духовную мощь... Целый ряд его духовных детей, профессоров, с очень крупными именами, даст о нем... свои духовные и душевные переживания в связи с тем, что дал им Батюшка. Но как бы ни велика была ценность этих материалов, которые будут говорить сами за себя... (Батюшкины слова сильны не препрительною мудростью, а духом)...
На нас лежит большая обязанность. Во-первых, нам поручен храм. Храм, в котором Батюшка молился более чем 30 лет. Храм, в котором всякий приходящий чувствует особенную благодать. И не потому, конечно, что мы тут, в нем поем, читаем, служим, а потому, что храм этот Батюшкой создан, взмолен.., потому что Батюшкин дух в нем живет. И вы все, входя в него, это чувствуете; и все другие, которые заходят, иногда случайно, и не могут уйти до конца службы. Наша обязанность сохранить этот храм во всей той силе, в которой оставил его Батюшка... Мы свидетели его жизни, мы его ученики и мы должны сохранить его, без преувеличения говорю, для всей России. Сохранить во всей неприкосновенности. Каждый из нас будет ответственен перед Богом за Батюшкин храм. Всякий должен именно теперь, в эти 40 дней, когда Господь через Батюшку дает нам особые силы, дает нам особую радость для продолжения этого великого дела, осознать это... Потому что не всегда это будет с нами, потому что нам придется потом в будни нести этот крест, когда не будет уже обычного духовного и душевного утешения, которое мы всегда получали от Батюшки, когда нам придется преодолевать свое состояние молитвой за него и к нему... И это будет более трудный путь для нас...
Итак, первое — сохранить храм. Затем нужно дать себе отчет в том, что Батюшка был совсем особый человек, не сравнимый ни с кем, по крайней мере из московских современных ему деятелей. Он шел своим особым путем. Шел путем высшим — путем любви. Вы никогда не видели его жестоким, суровым, а всегда любящим, ласковым, с той улыбкой, которая свидетельствовала о его безграничной любви. И если с кем можно было его сравнить из его современников, то только с отцом Анатолием Оптинским... (Воспоминания о.Сергия о его встрече с о.Анатолием в Оптиной)[2].
Батюшка шел своим путем, и этот путь являлся для многих соблазном... «Ну что он там у себя делает? Всех распускает, и то позволет, и то»... Батюшка, ученик о.Иоанна [Кронштадтского], но о.Иоанн не был старцем, а был молитвенником, и великим молитвенником. Но он не давал советов, не принимал народ, как принимают старцы. Батюшка вывел старчество из монастыря в мир; сделался единственным старцем на приходе, в миру. Это было соблазнительно.., и многие стали говорить о том, что ходят к нему какие-то кухарки и т.п. И говорилось это всего лет 25 тому назад... А в монастыре, с другой стороны, говорили: «Батюшка взялся не за свое дело. Если он старец, то должен быть в монастыре. А он взял из монастыря одну внешность, пение с канонархом на два клироса, службу и т.д.» Так соблазнялся монастырь, а мир опять соблазнялся тем, что Батюшка всех хочет упрятать в монастырь, завел безконечную службу.
...А Батюшка взял, как Святые Отцы говорят, царский путь. Он шел средним путем. И каждый из нас это чувствовал, чувствует и будет чувствовать. В его общине были люди, которые ежедневно ходили в церковь, и были люди, которые бывали в храме раз в год. Были люди, которые каждый день молились, и такие, которые молятся изредка. Были люди, уже готовые к монашеству, и люди, еще не вошедшие как следует в Церковь... Это был человек, который был для всех всем. Нам выпало великое счастье — продолжать его дело и продолжать всем... И в христианстве смерть вовсе не уносит человека с собой, а дает великую силу, и эту силу мы теперь приобрели. Открылись теперь наши очи. На нас лежит обязанность свидетельствовать о Батюшке, но не словами, а тем же Батюшкиным духом. Это не моя фантазия, что на Маросейке дышится легко, а свидетельство многих... При своей жизни Батюшка всех нас вез, а теперь, когда он еще большую силу имеет... (О Батюшкиной тайной благотворительности).
Важно то, что епископы и священники не понимали Батюшку, и в то же время обращались к нему. Даже Патриарх в первый раз соприкоснулся с народом теперь на могиле Батюшки... Когда случалось что-либо исключительное, то все, что говорилось ими о Батюшке, забывалось, и они обращались за помощью к Батюшке. И Патриарх, когда ему было надо объединить московских священников, обратился к Батюшке. Когда надо было решать дела миссионерского обновленного совета, то опять-таки обратился к нему... (Случай на заседании при докладе А.Г.К.[3]). Нам, если мы Батюшку любим, знаем его, окормляемся им, нам надо открыть его миру и показать, что много людей старались создавать ту или иную организацию, то или иное направление... и все это рушилось...
А Батюшка, кроме того, в своих действиях, был еще и смел. Он не боялся, например, организовывать группы, не боялся, что члены этих групп уйдут из-под его влияния или будут...
Он хорошо знал значение своего дела... (О назначении Ж.Ц.[4]настоятеля в наш храм).
Дело в том, чтобы мы не только сохранили, но пошли и начали распространять Батюшкино дело. Нас много и каждый из нас, неся не только его слова, но и дела, в своей мере будет распространять его дело. А Батюшка даст нам еще больше сил...
Прежде всего нам дан храм. Но мало сохранить стены, надо все меры употребить к тому, чтобы сохранить дух... «Так было при Батюшке и так должно быть всегда — и конец».
Если раньше мир не понимал Батюшку, то и теперь разные вещи будут говорить о Батюшке.
Народ в день его погребения, несмотря на то, что мало кто был осведомлен о его кончине, особенно в провинции, пришел и засвидетельствовал, кого он считает своим пастырем. Нам надо понять, что на наши слабые, и в то же время сильные батюшкиным духом, плечи возложено великое дело, что нам предстоит великий и радостный подвиг. Мы знаем, какое дело мы будем продолжать и куда оно нас приведет.
«Да не смущается сердце ваше. Веруйте в Бога и в Мя веруйте», — сказал Христос. Давайте и мы...
Давайте жизнью свидетельствовать, что мы его ученики...
(О слове еп.Феодора[5]).
А сейчас мы все батюшкины — и в этом смысле Батюшка умирал спокойно...
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Братия и сестры!
Многие удивляются на нас: что нас спаивает друг с другом, что так крепко соединяет таких внутренне «неустроенных». Мы все неустроенные, а между тем есть в нас какое-то Батюшкино «устроение». Я знаю, что вы все друг другу помогаете и являетесь друг для друга поддержкой, в особенности, когда у вас молитвенный подъем и радость на душе.
И Батюшкино устроение в нас выявляется прежде всего в богослужении и особенно в заупокойном богослужении по Батюшке. Здесь так чувствуется сила общей молитвы. Вот в эту пятницу так хорошо молились: и всенощная поздно кончилась, и не хотелось уходить из церкви, так бы всю ночь не ушел и молился. А что касается однообразия, — заупокойная служба, в особенности в нашем ее исполнении — однообразна, монотонна. Но на этом однообразии, на этой монотонности особенно выступает радость молитвы, радость общения в Боге с Батюшкой и со всеми вами. И это даже не радость, а тихость какая-то, тихо на душе.
И не один я это чувствую. Вот и два «чужих» священнослужителя, которые молились в пятницу вместе с нами, тоже говорили мне: «Как хорошо у вас молиться, и не заметили как служба прошла!»
Может быть, не все из вас так чувствуют радость общей молитвы, особенно молитвы за заупокойной службой, а я хотел бы, желал бы, чтобы все это почувствовали, и знаю, что многие из вас это и имеют.
Все мы пришли сюда к Батюшке сначала как богомольцы, узнали Батюшку прежде всего в службе церковной, и только потом уже сделались его духовными детьми, пришли к нему со своими скорбями и печалями. И я в этом смысле не являюсь исключением, и я в какой-то момент пришел в храм не так, как раньше приходил, пришел как богомолец, в какой-то момент почувствовал силу общей молитвы, силу таинства. В богослужении и заключается сила, объединяющая нас и помогающая жить духовной жизнью. И Батюшка постоянно говорил нам: «Ходите в церковь, не оставляйте церкви».
Я уже говорил Вам сегодня, что, по-моему не случайно первые Батюшкины именины уже без него пришлись на Крестопоклонное воскресение. Батюшка нес огромный крест, не только свой личный, но крест, складывавшийся из безчисленных крестов его духовных детей. При жизни Батюшки мы относились к нему безжалостно. Мы нагружали и нагружали его своими грехами, и этот крест был ему особенно тяжел. Многие думали: «Вот Батюшка устает оттого, что есть много людей, которые хотят говорить с ним». Но это не так. Батюшке было тяжело от того груза, которым мы безжалостно нагружали его. Оттого и болело его сердце. И если посмотреть на это со стороны, то невольно возникает вопрос: зачем все это было нужно, зачем нужен был Батюшкин крест? Ну, если взять из обычной мирской жизни такое сравнение: мы видим лошадь, и вот ее нагружают и нагружают, и вот хочется сказать: «Зачем это? Довольно, она уже больше не может везти, нельзя так!»
А вот в духовной жизни, в богослужении находится ответ. Многие из нас после смерти Батюшки в отчаянии были за свои прежние грехи, которыми они огорчали его. Им казалось, что если бы можно было вернуть прошедшее, они все начали бы с начала, исправились бы, а теперь Батюшки нет и уже поздно.
Нет, в духовной жизни никогда не бывает поздно, еще не поздно исправить наши грехи перед Батюшкой. И теперь нам легче это сделать, потому что раньше мы были как слепые, а теперь смерть Батюшки открыла нам глаза: мы видим наши грехи и можем исправить их. Неужели же Батюшкин крест будет для нас безплодным? Я сегодня устал и мысли как будто плохо слушаются, но основа, думаю, вам ясна: на наших грехах, на покаянии и исправлении должны мы построить нашу новую жизнь.
Во имя Отца и Сына и Св.Духа. Аминь. Господи благослови.
Никогда мы не переживали таких дней, как дни, связанные с моментом смерти дорогого нам Батюшки. Наше сознание все время занято только одною мыслью о том, кого схоронили, наше сердце каждую секунду покрывает его самыми нежными ласками.
Батюшка слишком жил в наших душах, чтобы смерть его могла быть концом его жизни в нас. Мы плачем, мы опустили его тело в могилку, потеря его для нас незаменима; но печаль по Батюшке нас не убивает, — великая и сокровенная тайна единения продолжает свое существование; а, следовательно, Батюшка продолжает в нас жить, и пока мы батюшкины, до тех пор нет конца его жизни и в нас.
Любовь и ревность не знают безысходных положений; они способны оживить даже камень; а вера в безсмертие души сбрасывает могильную плиту как с самого покойника, так и с наших сердец. И прежде, чем Батюшка воскреснет при Втором пришествии Иисуса Христа, он уже воскрес в наших сердцах.
Любовь и ревность сильнее смерти: они пересиливают природу и заставляют простое воспоминание о покойном Батюшке ожить в возлюбленном милом и дорогом образе.
Здесь действует душевная и тонкая организация женщины с ее нежной и проникновенной печалью, недоуменным удивлением перед фактом неожиданного исчезновения дорогого лица и с непреодолимым конкретным желанием еще раз увидеть Батюшку, взять у него благословение и поцеловать его руку.
Здесь женщина с быстрым и верным внутренним чувством правды в полном единении с исповедуемой религией воскрешает покойного в своем сердце и силою своей женской уверенности зажигает подобное чувство и в нас — холодных аналитиках. В этом чудо любви и ревности, в этом мировая роль женщины, этим она выявляет по преимуществу религиозный характер своей природы.
Кто теряет такого человека, как Батюшка, у того возникает искреннейшее желание собрать и сохранить все то, что только может напомнить нам его, иметь его жизнеописание, его портреты, а, в особенности, сохранить между собою свою молитвенную близость.
Весьма вероятно, что с момента смерти дорогого Батюшки многих из его духовных детей охватило чувство растерянности, способное рассеять батюшкину духовную семью; но если Батюшки с нами нет, остались его заветы. Эти заветы нужно собрать, объединить, в них необходимо вникнуть умом и сердцем, усвоить их и жить по ним.
Идя таким путем, мы исполнимся радости и надежд; наши души охватит необъятное ожидание встречи, и мы действительно встретимся с Батюшкой; последует то же самое, что и было с посмертными явлениями преп. о.Серафима, с которым Батюшку многое роднит. Вот что мы читаем в жизнеописании Преподобного:
Невозможно не удивляться тому, что человек, находящийся уже в могиле, ходит по всему пространству России, является в разных местах и именно для разнообразной помощи ближним. Таков-то преп. о.Серафим! Он входит во дворец богача и в лачугу бедняков, в городские дома и в крестьянские избы; всюду приносит благословение и утешение, избавление от горя и бед. То является он в сновидениях, то наяву, все по-прежнему тихий, кроткий, благожелательный. То видят во сне, как этот старец молится у изголовья больных, или, стоя у их постели, предлагает им какое-то лекарство; то он воочию является страждущим с словом привета и утешения, то охраняет призывающих его имя от разных напастей и бед и т.д.
Таким великим и святым явлениям, как жизнь праведника, свойственно очищаться и постоянно расти. Чувства к любимому человеку, который умер, приобретают еще большую любовь, чем те, которые были при его жизни и непосредственно после его смерти.
Смерть Батюшки служит началом его истинной жизни, он с нами в дороге, он и дома, он с нами на людях, он и в одиночестве, и особенно с нами он на молитве и именно в этом храме.
Образ Батюшки, утрачивая свою телесность, становится душою нашей жизни, принципом нашего поведения, духовным источником радости и утешения, спасающим нас от уныния.
А наша жизнь с Батюшкой приобретает характер чего-то священного по преимуществу; в ней поэзия, чарующая проникновенность и вернейший залог прочности нашего духовного будущего; больше того, наша жизнь с Батюшкой представляет собою то благодатное переживание праведника, от которого наше воображение исходит, чтоб представить себе, чем же тогда может быть переживание всякой благостыни и небесной, и земной. Эта вторая жизнь Батюшки в его безтелесном состоянии является гимном в честь первой его жизни во плоти: теперь очарование утончается и благоухание одуховляется.
В Батюшке отразилась небесная правда, красота, добро, и любовь. К тому же теперь, когда дух его более не отягощается томящею плотию, он получает силу потушить возможное в прошлом разъединяющее соперничество и неудовольствие между членами его духовной семьи и завязать взаимную горячую дружбу, — ведь любить тех, кого любил Батюшка, означает любовь к самому Батюшке; кроме того, самые дорогие и милые воспоминания о Батюшке составляют наше сокровище, — вместе вспоминать то счастливое время, которое было и миновало, это означает иметь среди себя того, о ком вспоминают, т.е. Батюшку; да, наконец, теперь Батюшка больше, чем при жизни, стал нашим общим посредником между Богом и нами.
Совместная жизнь в одних и тех же воспоминаниях, в одной и той же любви к Батюшке и к тем, кого он любил, в одном и том же переживании Батюшки, как общего посредника, и в одном и том же ожидании встречи нашей с ним в загробном существовании должна создать и общие привычки и правила общежития одной из тех обителей, которых у Бога много, а именно, Батюшкиной обители.
И когда наступит грозный и вместе с тем сладостный час Второго пришествия Господа нашего Иисуса Христа, то пожелаем, чтобы мы вместе, батюшкины дети, собрались около него и с успокаивающей нашу трепетную душу радостью услышали бы дерзновенный голос самого Батюшки, обращенный ко Христу: «Вот я, а вот мои дети!» Да будет! Аминь.
Когда вспоминаешь Батюшку, то прежде всего выступает не воспоминание его в нашей памяти, а в сердце нашем чувствуется хорошо известный нам толчок.
Батюшка — это переживание того, что тебя когда-то искренно пожалели, приголубили, полюбили, но этого одного недостаточно. С Батюшкой, чувствовалось, был Бог, и здесь человеческое уже отступает, через Батюшку тогда тебя жалел, ласкал и любил Сам Бог.
Он воспринимался нами как Божии ступеньки, приставленные к нашему сердцу настолько близко, что для сердца было уже не трудно раскрываться навстречу Самому Богу. А можно ли выразить человеческою речью радость богообщения? Батюшка же эту радость давал.
Когда умирает человек, который весь заключается в наших умственных воспоминаниях, такого человека, как ни трудно, но все же легче заменить другим; но Батюшку — как переживание и трепет нашего сердца, — заменить другим невозможно.
В противоположность уму, сердце отличается верностью: оно не в силах забыть те исключительные святые переживания, которыми Бог благословил нас через Батюшку; ум можно переубедить, но кто может заставить сердце сказать «нет» там, где оно переживает «да». Сила внутренней уверенности мощнее силы логического доказательства. Ум, наконец, по природе своей холоден, и его привязанности потому непрочны; сердце же, живущее уверенностью, горит, и жаром своим сжигает все сомнения.
Батюшкино земное поприще завершилось; но не завершились труды его ко спасению наших душ. Великая милость Божия к нам в том, что каждый из нас на своем пути встретил праведника. Это действительно милость, дар великий, потому что, хотя мы и сами стараемся трудиться, но что мы можем сделать, если не Господь?!
Начиная с первой встречи с Батюшкой, вплоть до последней минуты, когда мы с Вами беседуем, не осязаем ли мы близкой благодеющей руки Господней.
Сердце наше воспринимает эту необыкновенную милость к нам Бога, и наполняясь миром, ищет высоких и чистых излияний своей души, ему хочется любить, жалостливо любить всех и каждого, его охватывает благоговейный страх перед величием и могуществом Господа; какой-то безпредметный вздох временами сотрясает его глубины и внезапная сладость или неожиданная нежность выступает наружу, и слезы радостные, безконечно сладостные слезы, самопроизвольно льются из глаз — душа тогда расплывается в одной из самых святых своих молитв.
Трогателен и проникновенен был Батюшка, прост и любвеобилен. Память о нем и сердечная привязанность к нему должны стать непрестанным и верным двигателем в нашей жизни. Мы должны жить Батюшкой и по его смерти столь же сильно, как сильно были привязаны к нему при жизни.
Батюшкина обитель, которую ему Бог благословил заложить здесь на земле из наших душ, Батюшкой теперь завершается на небесах. Что Батюшке при жизни своей самому, как немощному, казалось еще неясным, гадательным, теперь в мире светлых духов представляется с глазу на глаз.
Батюшка смертью своей утверждает нашу веру на небе, где заканчивается им обитель для нас, если только мы сохраним свою верность ему.
В этой верности вся сила дальнейшей жизни. Мы не знаем, когда и как Батюшка по Божьей воле станет каждого из нас выбирать из этой жизни, и собирать в своей небесной обители; но мы должны считать себя счастливыми, что глаза наши видели праведника и его дела, и уши наши слышали его слова; ведь многие желали бы видеть то, что мы видели, и слышать то, что мы слышали, но не видели и не слышали. А то, что видели и что слышали, все это мы должны собрать как драгоценные перлы Батюшкиного духовного наследия.
Батюшка выступает перед нами в тот период своего Божьего подвига, когда все свое он успел уже сжечь на поле Божьего послушания и самоотречения; мы его увидели в момент победы над собою, когда его светло-голубые глаза стали уже видеть двери в обители Христовы отверзтыми для входа.
Здесь радость и торжество христианства. По своему типу Батюшка принадлежит к тому типу русских праведников, отчасти прославленных, отчасти ждущих еще своего прославления, который начинается с преподобного отца нашего Серафима Саровского, идет через Оптину Пустынь и доходит до наших дней. Это тип праведников, озаренных тихим светом смиренного жаления и любви, ровным, неослепляющим, спокойным.
Такие именно праведники нужны людям усталым, измученным, печально склоненным. Эти люди боятся какого-либо прикосновения к их ранам, им уже больно заранее. У этих людей нельзя также сразу сломать их жизнь — подобная попытка только окончательно измучит их и породит отчаяние; для таких людей необходимы смиренно жалеющие Серафимы Саровские и Амвросии Оптинские с их успокаивающей любовной лаской.
Батюшка весь был в духе преподобного Серафима, та же любовь, та же ласка во взоре и радостная улыбка на устах, та же сердечная приветливость: в присутствии Батюшки также все размягчалось и выходили в слезах.
Батюшка — целитель душ Серафимовского типа, и Слава Богу, что в наши дни усталости и измученности Господь продолжает посылать к нам на землю Своих ангелов во плоти, озаренных целителей душ.
И как счастливы мы с Вами, что на пути своей жизни мы встретили Батюшку. Мы здесь на земле подобны утомленным путникам, сосредоточенно движущимся медленной тяжелой походкой; мы устали и от продолжительного пути и от страшных его опасностей, идя то под палящим солнцем, то сковываемые ледяным холодом жгучих морозов; мы вот-вот готовы упасть, но неожиданно подходит к нам некто, озаренный внутренним светом, и все мы при одном взгляде на него поднялись, приободрились, чувствуя невольно, что и на нас отбрасывается сияние подошедшего.
Этим некто и был батюшка о.Алексий. Он подошел и пошел с нами, старенький, маленький, но сильный любовью, жалостью и лаской, дошел с нами до своей могилки и скрылся телом в нее, а духом поспешил к Горнему Иерусалиму, чтоб и там встретить нас на тяжелых и страшных путях загробных мытарств, и также любовно, жалостливо и с лаской пойти с нами, расплачиваясь своими молитвами за наши грехи. Батюшка, отец Алексий, вечная тебе память, родной!!!
Когда вокруг слабеет вера, могила праведника вызывает к себе особое набожное отношение.
Между ушедшим в могилу праведником и нами, ему обязанными, заключается родственный тесный союз. Как первым христианским святилищем были гробницы мучеников, так и теперь гробницы праведников, после наших храмов, являются вторыми для нас алтарями. Все здесь дорого и близко сердцу — и сама свежесть могилы, и мягко мерцающая лампада, и ощущение сырости и тления кругом, и тихо нашептываемая молитва, и нищие, простирающие вам руку за милостыней, и плавно раскачивающиеся деревья — все вместе создает мягкую теплую атмосферу братства живых и умерших, в которой и жить хорошо и умереть не страшно.
Если бы жизнь заключалась в том, чтобы забавляться, есть кусок хлеба и считать за истину только то, что материально подтверждается, то такая ложно и ограниченно направленная жизнь неизбежно привела бы к скуке и насилию; ей не хватало бы любви, жалости и самопожертвования и потому она была бы леденяще холодна, суха и неприглядна, хотя может быть и справедлива, но жестка.
Сердцу человеческому необходимо к чему-нибудь привязаться, искать себе утешения там, где оно находит его, создавать себе любящих и любимых, завязывать свои сердечные связи; ему нужна теплая ласкающая среда, в которой можно жить и умереть вместе, а не одиноко, покинуто.
Таково царство душ, царство религиозной радости. И здесь Божественный закон, Богооткровенная книга. И праведники являются центральными точками приложения любви, жалости и самопожертвования.
Такой центральной точкой и был покойный Батюшка отец Алексий.
Он сам был живым источником веры и благочестия, любви и жалости и самопожертвования, и поэтому к себе вызывал такие же ответные движения души. Все, что Вас угнетало и обездоливало, все, что Вас омрачало и подавляло, все это уходило вдаль и помещалось в глубинах его любви, жалости и желания придти к Вам на помощь.
Эта сила притяжения к покойному Батюшке родилась в сердцах не гордых и сильных мира сего, а маленьких и смиренных, в сердцах людей, которые дают себя в обиду, искренно признаются в слабости, все терпят, ставят себя ниже других, подчиняются и повинуются, и готовы всем и каждому помочь. Отец Алексий воззвал к этим струнам самоотверженности и искренности в наших сердцах и на себе показал блаженства их переживания.
В этом сила и торжество христианства — составлять в мире малую паству, быть малым стадом среди мира, тебя ненавидящего, презирающего и оплевывающего, и в то же время, сливаясь со Христом, любить это уничижение и жаждать добродетелей простого человека, не ищущего себе возвеличения.
Мир представляет свои большие материальные преимущества, но ничего не дает для любви. И сколько бы он ни давал удовольствий, света и славы, он не в силах заглушить роковым образом развивающихся в человеческом сердце сперва скуки, разочарованности, а потом невыносимой тоски, которая хуже смерти.
В противоположность этому в малом стаде христианства тихое веселие, кроткая радость, легкое чувство, теплая проповедь о блаженстве самопожертвования и вечном Царстве Божьем.
Здесь в малой пастве великая идеальная цель, к которой стремится сердце верующего, не нуждающееся в материальных обстоятельствах, ее поддерживающих. Здесь безумие в глазах мира является мудростью в глазах Бога; здесь нельзя сказать, чтоб душа не ощущала бы тех переходов, путем которых добро делается злом, а зло добром, когда утрачивается необходимое чувство различения и заменяется безразличным словом интерес, — интерес государства, интерес хозяйства, интерес общества, интерес того учреждения, в котором человек служит; здесь отрешенность от всяких излишних материальных забот и от всякого эгоизма, человек живет религией, погруженный в вечное поклонение Божеству, переход от одного состояния любви, жалости и самопожертвования к другому.
Скромные и благочестивые христиане блаженствуют в своей скромности и благочестии; их маленькая во внешнем выражении жизнь безконечно им нравится за свои внутренние богатые переживания.
Такова жизнь христиан в ее глубинах и источниках, но ее обволакивают, как бы бегущие фигуры небесных облаков настроения и влияния внешнего мира, лежащего во зле; эти фигуры, никогда не слагаясь в законченный образ, тем не менее искажают образ христианина и отлучают его от Бога; нужна чья-то ясная мысль, чье-то любящее и жалеющее сердце и жертвующая собой воля человека, чтоб отогнать эти бегущие фигуры и выявить в грешнике его подлинную душу.
Такою мыслью, таким сердцем и такою волею является мысль, сердце и воля праведников, а в нашем случае покойного батюшки отца Алексия. Жизнь грешника-христианина вечно колеблется между демоном и Богом, между святостью и греховностью, для исцеления ее иногда достаточно одного ... слова, одного ласкового взгляда. И здесь в особенном свете выступают целители душ, которые могут своим верным взглядом понять безумствующую душу и найти момент, обстоятельство и место, чтоб положить на ее сердце свою ласковую, успокаивающую и исцеляющую руку.
Среди таковых целителей душ мы видим и нашего покойного батюшку о.Алексия.
Истинные дары Божий заключают в себе в одно и тоже время нечто тонкое и сильное. Божий талант заключается не в громадной тяжести, которая, опускаясь, раздавливает того, на кого она опускается, а в огромной нежности, которая чем более проникает в страждущую душу, тем глубже и полнее ею впитывается.
Божий дар праведника всегда высоко ценился, а ныне, когда один из этих праведников, батюшка наш о.Алексий отошел в вечность, он ценится выше, чем когда-либо, и будет оцениваться все больше и больше.
Батюшка проявил свою проникновенную деятельность в таком огромном количестве сердец, что если бы собрать нас всех, ему обязанных, заполнился бы огромный храм. Добрый и любвеобильный Батюшка не протестовал против наших духовных неустроений; он как бы мирился с нашей слабостью и старался извлечь из нее все лучшее, что только было возможно; он добивался нашей искренности и доверчивости; работал, распуская петлю за петлей, сеть нашего природного недуга; и хотя все немощное в нас раздражалось, победа была уже предрешена, ее одерживал маленький добрый старичок — наш Батюшка.
И вот перед нами его могилка.
Батюшка ушел в землю. Можно из этого заключить, что Батюшке суждено постепенно ослабевать в наших сердцах и, наконец, совсем исчезнуть, подобно тем бегущим неустойчивым фигурам облаков, с которыми Батюшка боролся всю свою старческую жизнь.
Конечно, нет. Состояния человеческого сердца разнообразно: посреди них есть одно — верность. Пусть время идет, но оно никогда не сведет к нулю этого чувства. Верность видит в своем прошлом одного лишь Батюшку; в ее переживании нет уже места для какого-либо заднего чувства; для нее и смерть не преграда, потому что для духа — смерти нет. Она больше не вольна в себе, когда склонилась уже перед чем-нибудь. Тот никогда не может быть в достаточной степени любящим, кто не может быть верным. А с могилкой Батюшки тепло. Среди глубокого молчания кладбища голос ласково шепчет: «Ходите как вам время есть, и чем чаще, тем лучше для вас. Все, что ни есть у Вас на душе, все о чем ни скорбите, что ни случилось бы с Вами — все придите ко мне на гробик, припав к земле, как живому и расскажите все, и услышу вас и скорбь пройдет. Как с живым со мною говорите и всегда я для Вас жив буду». Аминь.
[1] Публикуется впервые по машинописи из архива Е.В.Апушкиной. Из контекста слова видно, что оно было сказано о.Сергием в 1923 г. еще до истечения сорока дней после кончины о.Алексия Мечева.
[2] «Решение принять священство было связано у Сергея Алексеевича [Мечева] с поездкой в Оптину пустынь осенью 1918 года. Когда он впервые приехал в Оптину, там было два старца — о.Анатолий и о.Нектарий. Сергей Алексеевич с первого взгляда выбрал о.Анатолия, в котором он почувствовал большую близость с батюшкой о.Алексеем. В беседе с о.Анатолием было принято решение о вступлении на путь священнослужения» (Надежда. Вып.16. С.32).
[4] Живая церковь — получившая в 1922-1924 гг. наибольшую известность группа, возглавлявшаяся священниками Красницким, Белковым и Калиновским, активно сотрудничавшая с советскими карательными органами.
[6] Публикуется впервые по записи в тетради в архиве Е.В.Апушкиной. Исходя из контекста, слово было произнесено о.Сергием после первых посмертных именин о.Алексия Мечева, т.е. после 17.3.1924 г.
[7] Печатается впервые по машинописи из архива Е.В.Апушкиной. Автор воспоминаний неизвестен. (По стилю причислено нами к о.Сергию, — И.И.)
[8] Публикуется впервые по машинописи из архива Е.В.Апушкиной. Автор воспоминаний неизвестен.
[9] Публикуется по машинописи из архива Е.В.Апушкиной. Автор воспоминаний неизвестен. Его цитирует в своем очерке «Отец Алексий Мечев» владыка Арсений (Жадановский). См. его «Воспоминания». С.30-31.
