Господи, благослови молитвами Пречистыя Твоея Матери, Св.Николая Чудотворца, преп. отца нашего Феодосия Тотемского, преп.Сергия Радонежского, преп. отца нашего Серафима, Саровского чудотворца написать мне о Батюшке старце моем и о пребывании с ним.
Приход мой к Батюшке был чудным Промыслом Божиим. Когда я была еще ребенком, моя мама говаривала: «Манюшка моя какая-то особенная, не как мои остальные дети: все тянется к Богу. Она у меня вымоленная бабушкой». А бабушка наша, как мама рассказывала, была святой человек, и она, помимо святых мест в России, побывала в старом Иерусалиме, поклонялась Гробу Господню.
С детства, как помню себя, моя душа особенно тянулась к Богу и искала святыню. Учась в школе, я очень любила Закон Божий и у меня всегда по этому предмету были отличные отметки. Особенно любила я батюшек, и когда встречалась с ними на улице, падала перед ними на колени, испрашивая благословение. Идя в школу, я каждое утро и вечер заходила в часовню преп.Серафима[1] (рядом с которой мы жили) и усердно молилась. А до молебна я рано потихоньку вставала и уходила к ранней обедне в наш приходской храм Филиппа митрополита, Московского чудотворца[2] (на 2-й Мещанской), а потом бежала к утреннему молебну преп.Серафиму. С вечера я усердно молилась Царице Небесной и ангелу-хранителю, чтобы он разбудил меня к Божественной литургии. Возвращаясь из школы, я вновь заходила в часовню преп.Серафима (где монахини подворья совершали свое правило) и отстаивала всю пятисотницу молитв Иисусовых с поклонами, а потом молебен. А если где совершалась всенощная, то уходила ко всенощной и поздно возвращалась домой. Конечно, мама моя безпокоилась обо мне, но не препятствовала мне. Уроки я учила ночью, а утром опять бежала в храм к Литургии, затем к молебну, после чего шла в школу.
Удивительное было у меня призвание еще в раннем детстве. Когда я была еще маленькой девочкой и еще не знала и не умела различать изображения угодников Божиих, явился мне преп.Серафим, благословил меня и велел мне открыть ему дверь. Мы тогда жили на Земляном валу в доме Вознесенского подворья, квартира наша была на втором этаже. Лестница была одна к нашей двери, совсем прямая. Он, Преподобный, дошел до верха и снова благословил меня. На меня, как на ребенка, сон произвел сильное впечатление, я рассказала его маме, на что она мне сказала: «Детка, это был преподобный Серафим», — и благословила меня его иконочкой. Как будто этим все кончилось. Но вот мы переезжаем на Первую Мещанскую, и я впервые захожу в часовню Дивеевского подворья, и что же вижу? Именно этого Старичка видела я во сне когда-то в раннем детстве. Я упала перед его иконой вся в слезах и по-детски молилась о спасении своей души и просила его: «Угодник Божий! Возьми меня к себе и надень на меня такую же одежду, она мне очень нравится». И так я ежедневно, не пропуская ни одной службы, посещала все молебны. Монахини меня знали и хотели меня взять в Дивеево, но мама не отпустила. На моем пути из часовни в школу на углу у Сухаревской башни (теперь Колхозная площадь) была водосточная труба, и я всегда бежала к ней с радостью, так как в желобке постоянно лежала новенькая копеечка. Поднимая ее, я как будто получала какую-то награду. Я отдавала эту копеечку первому встретившемуся нищему и этому особенно радовалась. Я маме рассказывала про это, и она ласково говорила: «Это тебе, детка, дает за твое усердие преп.Серафим».
И так молитве Иисусовой меня учил сам преподобный Серафим в его часовне, где я совершала пятьсот молитв Иисусовых с поклонами. Матушки монахини удивлялись моему детскому усердию и звали меня дочкой Преподобного.
Захотелось мне петь в храме. В школе меня считали лучшей ученицей, и с первого класса я уже на общей молитве перед ученьем задавала тон в зале, где собирались все классы на молитву. И как-то, придя в свой приходской храм, я подошла к регенту и сказала: «Как мне хочется у вас петь в хоре!» Он взял меня за руку, ввел на клирос и сказал: «Пой “Господи помилуй”», — и я запела. А голосок мой он и раньше слышал, так как я бывала в храме ежедневно, и когда пел хор, я становилась возле клироса и подпевала. В этом хоре я потом выучилась обиходному и нотному пению.
Успешно закончила я городское училище, и по ходатайству старшей учительницы, которая меня очень любила, меня определили в Николаевский институт, что на Солянке. Вот здесь-то и произошло со мною то великое и чудное событие, которым Промысл Божий привел меня навсегда к Батюшке моему и старцу о.Алексею.
Батюшка сказал: «Кто в мой храм придет, тот уже больше не уйдет. А если и уйдет, то снова вернется — благодать Божия привлечет его». И это верно. Батюшку о.Алексея я видела в детстве. Мама с папой, живя на Вознесенском подворье, часто бывали в Кремле, так как их духовным отцом был о.Герасим[3], который стоял у раки мощей святителя Алексия (в Чудовом). Проходя из Кремля Маросейкой, всегда, помню, заходили в храм Николы в Кленниках, чтобы приложиться к чудотворному образу Феодоровской Царицы Небесной и к св. мощам преп.Феодосия Тотемского[4]. Но, конечно, когда я начала учиться в Институте, то о батюшке о.Алексее я совсем не помнила, да и ни к чему это было: и заходили-то просто по пути. Но вот совершается чудесный Промысл Божий.
Из Института нас каждую субботу вечером на воскресенье брали домой родители. В одно воскресенье случилось, что меня некому было проводить обратно в Институт к 8 часам вечера, и я дала слово маме, что я дойду сама и нигде по дороге никуда не зайду. Мама понадеялась на меня и отпустила меня, умоляя меня быть умницей.
Доехав на трамвае до Ильинских ворот, я забыла про все свои обещания и сошла с трамвая, намереваясь зайти в еврейскую синагогу в Спасо-Голенищевском переулке, которая давно меня интересовала. «Зайду, — думаю, — и оттуда успею ко времени в Институт». Но Промысл Божий творил иначе. Проходя мимо Батюшкиного храма, я увидела в окно зажженное паникадило, храм был весь освещен. Забыв про синагогу, я зашла в храм, и вижу тучу, стену народа. Закончилась служба. Певчие в то время были наемные — хор слепых — все разошлись. Остался один Батюшка и всех начал благословлять. Я влилась в толпу, и мне очень захотелось получить благословение. Да притом, как слышу, говорят: «Прозорливый». Вместе с толпой двигалась и я и придумывала: «А что же и о чем мне надо спросить», т.к. все шли с вопросами. Волнуюсь, что Батюшка святой и прозорливый увидит мои грехи, и я не смогу ничего спросить, а что спросить придумала. Наблюдая за Батюшкой и двигаясь с толпой, я была уже шагах в трех от амвонной решетки, за которой стоял Батюшка.
Между прочим Батюшка мне не понравился: какой-то маленький, трепленький, фелонь на боку, поручи развязаны, шнурки болтаются. Но взгляд острый! Мне стало страшно: из больших голубых глаз Батюшки, полных ласки, светились искры. Я волновалась и мне захотелось уйти, пряталась за людей, чтобы он не так видел меня. Но вдруг быстро протягивается его рука, прорезает толпу, расступившуюся от его громкого ласкового голоса, и Батюшка позвал, глядя добрыми глазами: «Манюшка, ну поди-ка ко мне!» Все оглянулись и я также: а где же Манюшка? Все смотрят и я тоже смотрю. «Манюшка, вот ты, ты поди ко мне!» Я заволновалась и, подходя, говорю ему: «Я не Манюшка». — «А как же тебя зовут?» — улыбаясь и хлопая меня по щекам рукой, спрашивает. — «Меня зовут Маруся Тимофеева». — «А где ты учишься?» — «В Николаевском институте». — «Ну и пускай тебя там так зовут, а у меня ты будешь Манюшка». — «А я не ваша, у меня мама есть», — от волнения не зная что делать, говорю. — «А в Финляндию-то мне можно ехать?» — «Нет, там голод будет. А ты приходи ко мне, петь будешь». — «Нет, я к вам не приду, я пою в Институте». И Батюшка, продолжая ласково улыбаться и хлопать меня по щекам одной рукой, другой рукой удерживал и приговаривал: «Приходи, Манюшка, будешь у меня петь, будешь моя». Я настолько разволновалась, что стала сквозь слезы говорить: «Нет, нет. Батюшка, я не ваша, а мамина, я к вам не приду». И с этим отошла. Отошла взволнованная, точно в дурмане, не понимая, что со мной, встала в стороне и забыла все на свете и что надо в Институт.
Я дождалась покуда Батюшка всех благословит. Он уже шел домой, но толпа непроходимая не пускала его и снова подходили к нему со всякими вопросами. Я очутилась у выходной двери, которая вела во двор, и Батюшка, прорезая толпу, снова подошел ко мне, и снова потрепывая меня по щекам, ласково проговорил: «Приходи, приходи ко мне, Манюшка, петь будешь, а сейчас скорее-скорее беги в Институт, тебя там ждут».
Я вышла, вернее выкатилась вместе с толпой во двор и, проводив Батюшку, пустилась бежать, точно с меня спала какая-то пелена. Спросила у кого-то сколько времени. Мне ответили: «Одиннадцать часов». Я в страхе, в испуге, — что мне делать, куда деваться. В Институт? Но все двери закрыты. Мне грозила беда: исключение из Института за нарушение дисциплины. Какая скорбь для мамы-вдовы! Куда идти? К маме? Но чем оправдаюсь? В Институт? Но почему меня отпустили одну и где я была до половины двенадцатого часа? «Боже, помоги мне! — взмолилась я. — Царица Небесная, заступись за меня за молитвы прозорливого Старца!»
Иду в институт. Подаю звонок. Выходит швейцар и с ужасом на лице говорит: «Я не имею права впускать в такое время, все барышни спят и дежурная классная дама не разрешит нарушать покой». Умолила швейцара спросить классную даму, как она ему скажет со мной поступить. Слышу: «Давай мне ее сюда, ведь девочка всегда была хорошего поведения. Расспрошу ее, что с ней случилось. А может быть что у нее дома». Иду по широкой лестнице, покрытой чудным ковром, ведущей на площадку, где все в цветах и стоят мягкие кресла и диван.
«Ну где же, голубушка, пропадала? Или гуляла? И почему к назначенным часам не явилась с родными, а пришла одна в такое позднее время?» Слезы посыпались у меня градом и я еле могла проговорить, что была в храме у прозорливого Батюшки о.Алексея с Маросейки. Вначале она строго возразила: «Какой храм? В двенадцать часов ночи?» Но когда услыхала о Старце, то тихо и мягко сказала: «Иди, умойся и тихо ложись. Я пойду с тобой, так как барышни многие еще не спят, а завтра пораньше я тебя разбужу и возьму к себе, и ты мне подробно все расскажешь. А сейчас спи спокойно, я постараюсь защитить тебя перед начальницей».
Когда я вошла в будуар, многие не спали и хотели засыпать меня вопросами, но классная дама не дала никому пикнуть. Она стояла до тех пор, пока все шепоты прекратились и все успокоилось. Конечно, я не спала, да и какой тут сон, когда о моем отсутствии известно начальнице! Начальница у нас была очень хорошая и глубоко верующая, но и очень строгая.
Рано утром классная дама, которую звали Верой Васильевной, взяла меня к себе и все-все подробно заставила объяснить ей. Выслушав меня внимательно, она сказала: «Верю тебе, но начальницу надо убедить, т.к. твой пример может послужить другим плохо». И для меня было бы плохо, если бы не Господь и Царица Небесная и заступление Батюшки о.Алексея (а он все видел). Все обошлось благополучно по-хорошему и даже больше чем по-хорошему. Наша классная дама Вера Васильевна оказалась Батюшкиной духовной дочерью, и сказала мне: «А я уже пятнадцать лет его духовная дочь. Он не даст тебя в обиду. Потому он и сказал тебе: «Беги скорее в институт, там тебя ждут».
Все же мне пришлось очень много пережить, т.к. начальница вначале была неумолима, и Вере Васильевне пришлось много иметь с ней разговора. Чтобы не дать повода другим нарушать дисциплину, начальнице пришлось собрать все классы, всех классных дам и педагогов. Поставив меня на возвышение, она заставила меня рассказать все, что со мною случилось. Конечно, может быть каждый судил мой рассказ по-своему, но заключение начальницы было дивное. Она сказала так: «Я нарочно Тимофееву Марусю заставила все рассказать всем вам в назидание. Эта девочка, мы все знаем, исключительно дисциплинированная, вежливая, деликатная и всегда была отличного поведения. Отсутствие ее было делом Промысла Божия, и мы не знаем, куда ее Господь поведет, если уж Он ее привел к такому Старцу, духовной дочерью которого уже 15 лет является Вера Васильевна. Я ей все извиняю. Но если подобный поступок сделает еще кто-нибудь из вас, я ту девочку сейчас же без всякого извинения удалю из Института. Я ваша воспитательница и мне девочки плохого поведения не нужны». И с этим начальница отпустила всех.
Между прочим, Вера Васильевна, чтобы удостовериться в правдивости моего рассказа, один раз привела меня, с разрешения начальницы, к Батюшке, и говорит: «Батюшка, это воспитанница наша Маруся Тимофеева, хочу вас познакомить с ней!» — «Какая гордость! «Наша воспитанница»! «Хочу познакомить»! Манюшка-то? Мы с ней давно знакомы. Она моя и будет ходить ко мне петь». — «Нет, Батюшка, я не могу у вас петь. У вас поют кто в лес, кто по дрова!» — «А вот ты мне и направишь все!»
Побывала я с Верой Васильевной раз-другой и так мне понравился Батюшка, что я стала тихонько ото всех к нему уходить, но начальница и Вера Васильевна знали, что я убегаю к Батюшке. А когда я возвращалась, то лазила в форточку на нижнем этаже в столовой, которая никогда не запиралась, и потом через столовую шла потихоньку по темным коридорам.
Так началась моя новая жизнь с Батюшкой.
Начались экзамены. Если мне какой урок не удается, мысленно обращусь к Батюшке и все становится ясно и удачно.
Однажды у меня очень сильно воспалилась надкостница, температура 40 градусов, меня положили в больничку. Мысленно кричала: «Батюшка, помоги и исцели меня!» И вот в самый тяжелый момент болезни, под звон колокола (ко всенощной, к обедне?), я потеряла сознание и, находясь в обмороке, вижу подходит ко мне Св.Николай с вмч.Пантелеймоном, и Св.Николай, указывая на меня, говорит Великомученику: «Помажь страждущую схимонахиню Марию». Св.Пантелеймон молча подходит ко мне и прикасается кисточкой к больному месту. Прихожу в себя и вижу, что около моей постели находится врач, который держит меня за пульс, сестра и еще кто-то, а у меня вся подушка мокрая от гноя, все прорвалось и мне стало легче. Я лежу, а звон, звон доносится до меня, и я благодарю Господа, Матерь Божию, Святителя Николая и Батюшку, что за святые молитвы его они дали мне исцеление.
Окончили мы городскую школу, Николаевский институт и нам, старшим девочкам, предложили держать экзамены в вуз на инженера-строителя. Какие-то, помню, экзамены сдали и приступили к занятиям. Должны были и еще держать экзамены.
Пришла я к Батюшке, все ему рассказала и просила помолиться о своем благополучии в жизни. А Батюшка, указывая рукой на небо, сказал мне: «Вот, голубушка, о каком экзамене нам с тобой надо подумать!» — «Так что же повелите мне Батюшка делать?» — «Приходи ко мне жить и будешь служить Господу, Матери Божией и Святителю Николаю, который будет твоим хозяином».
В будни я стала часто ходить к Батюшке петь. Александр Никитич[5] (это был впоследствии наш диакон) заметил меня и одной из девушек говорит: «Какая хорошая барышня! Давай ее возьмем к себе».
Батюшка велел мне придти и сказал: «Будешь жить с Танюшкой» (которая жила уже в его квартире в одной из комнат). Я постеснялась и сказала, что Александр Никитич предлагает мне поселиться у него вместе с Зиной[6], но ведь я боюсь, как на это посмотрит мама. «А мы ей не скажем: учишься и учишься». И вот я поселилась жить в квартире Александра Никитича. Это тоже было батюшкино помещение. Батюшкин дом. Так моя жизнь определилась у Батюшки.
Стали слетаться птички со всех сторон, и Святейший Патриарх Тихон открывает нашу маленькую общину, благословляет и форму[7]. Открываются курсы по богослужению и апологетике. Принимает экзамен Святейший Патриарх Тихон. Его благословение объединить нашу общину с общиной Марфо-Мариинской обители, начинание единения. Курсы ведет профессор богословия Андрей Гаврилович Кулешов[8]. А у Батюшки — практика. Объединяет и воспитывает духовно Батюшка у себя на квартире, куда мы собираемся в неделю раз. Проводятся ночные богослужения по полному Афонскому уставу. Поем 103-й псалом весь целиком. Поем псалом «Блажен муж» целиком и кафизму всю читаем. Стихиры поем на 10. Кафизмы на утрени поем и читаем три с седальнами и на седальнах ектения. Стихиры на стиховне все. «Хвалите имя Господне» все два псалма целиком без пропусков. Антифоны пелись и читались все. Канон — на 14. Пелись ирмосы двух канонов и покрывались катавасией вкупе двумя хорами. Канон святого на воскресной службе не опускался. Стихиры на хвалите пелись и читались все. После Великого славословия тропари воскресные «Днесь спасение миру» или «Воскрес Иисус из гроба» и ектении. Евангельская стихира и первый час полностью. А перед шестопсалмием пелся постоянно псалом «Благословлю Господа». На шестой и третьей песни канона ектения обязательно. Кондаки на шестой песни пелись, икосы читались, седален на третьей песне читался.
Хор собрался солидный. Я и другая регентша были избраны собором духовенства в составе о.Сергия Мечева, о.Сергия Дурылина, о.Лазаря (верный ученик Батюшки, особенно отличавшийся послушанием) и о.Константина Ровинского. (О.Лазарь пробыл в послушании у Батюшки три года и скончался под утреню Рождества Христова дома на ходу, собираясь идти начинать утреню).
После собора Батюшка позвал меня к себе и говорит: «Ну вот, Манюшка, собором ты избрана регентшей, благословляю тебя и вручаю хор в твои руки. Так благоволила Матерь Божия Феодоровская и Святитель Николай. Вот и послужи им и мне будь помощницей».
Слабенькая от природы девочка, как говорили врачи, я должна была принять это иго Христова послушания за благословение Батюшки. Не понимая силы послушания, я начала в слезах прекословить Батюшке, говоря, что я слаба и что не смогу руководить таким хором, и что я девчонка, меня не будут слушаться» а на клиросе должна быть строгая дисциплина, только тогда и будет хорошее пение. Я говорила об этом Батюшке, так как имела опыт пения в больших хорах, как например, в хоре Кондратьева, в котором полагала начало пения вместе с Софьей Гавриловной, которая теперь поет у нас в Обыденном[9] на правом клиросе. А затем продолжала петь в хоре Александрова, который пел последнее время в Хамовниках[10] и который был во мне заинтересован. Он сделал меня исполлатчицей в службах архиерейских и солисткой. И потом готовил для выступления с его хором (у него были живущие мальчики) в Большом театре и раза два-три выступала я там. Была очень довольна этим и сказала Батюшке (о своем удовольствии), а он мне ответил: «Погибнешь, Манюшка». — «А что мне делать, Батюшка? Я ведь очень люблю красивое пение. Красота пения дает настроение». — «А ты старайся приобрести устроение и никуда не ходи, пой у меня и Матерь Божия научит тебя молиться. Помоги мне и вместе с тобой поведем устройство хора. Я знаю, что трудно будет тебе, ты музыкальный человек, но в трудности нам поможет Матерь Божия и Святитель Николай. Этого Они хотят (от тебя), это будет твой подвиг, и я тебя поддержу, только слушайся меня».
После этого разговора на другой день перед всенощной Батюшка велел собраться всем, встал на солее у решетки и, благословляя каждого в отдельности, делил певчих: кого на правый хор, кого на левый. Стояли около него и о.Сергий с Александром Никитичем. У многих проявлялось смирение: недостойны правого клироса. Батюшка не нарушал свободной воли: не хочешь на правый, иди на левый, а другие прямо повиновались. И оказалось, что ко мне на правый клирос попали все старушки и мало певчих. Я снова в скорби и слезах: «С кем мне петь-то, Батюшка!» — «А ты не скорби: как запоешь, они с левого-то все к тебе прибегут, а кого тебе нужно, я пошлю». Так образовалось у нас два хора. Неведомыми судьбами Господь готовил меня с юных лет на служение Ему, Матери Божией и святителю Николаю в помощь Батюшке. С юных лет маленькая я девочка, еще в городской школе в 1907 г. в присутствии всех классов, выделенная впереди перед образами, давала тон. Вначале скажу: «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!» — и запеваю: «Царю Небесный». Пишу и плачу, как трогательны неисповедимы пути Божии. Между прочим у нас в хоре были канонархи-уставщики. Одна старушка Мария Николаевна[11], духовная дочь владыки Арсения (инокиня Марфа), а другая, которая слыла как «Курсовая» Мария Степановна[12], и стало быть нас два регента, Маруся Семенова[13] и я, грешная, Мария (Манюшка) Тимофеева. Помимо клиросного послушания у меня еще было послушание в просфорне. Два раза в неделю пекли просфоры. Батюшка звал меня главным пекарем, так как я пекла служебные просфоры, и они очень хорошо у меня выходили.
Хор был еще несовершенный и управлять таким хором (около 90 человек) мне, молоденькой, было очень трудно (45 человек на одном клиросе и 45 на другом), ведь приходилось иногда петь вкупе, например, «Хвалите имя Господне» и догматики, великое славословие. Конечно если бы не такая любовь Батюшки и не его святые молитвы, я не смогла бы всего этого выдержать. По немощи и молодости капризов было очень много, а самое главное, заставить всех слушаться, старших себя, подчиняться мне как регенту очень было трудно! Конечно, Батюшке приходилось очень со мной нянчиться и духовно воспитывать. Ведь зачастую, когда я приходила к нему вся в слезах и говорила: «Меня никто не слушается, я уйду и буду петь в большом хоре, я не хочу никаким быть регентом», — Батюшка утешал, Батюшка учил терпению, учил молитве, Батюшка оставлял народ, закрывал дверь и говорил: «Ведь ты моя дочка, Господь мне дал тебя и, если любишь меня, помоги мне и никуда не уходи от меня, — погибнешь».
Помнится мне такой случай из собрания, которые были по понедельникам в его квартире. Нас было еще не так много, ну человек сто. Беседуя с нами, он как-то сказал: «Дайте мне стакан воды». Подали. Приняв стакан, он спрашивал нас: «Вы видите ли что-нибудь в стакане?» Отвечаем: «Нет, ничего не видим, чистая вода». Тогда он бросив туда какую-то соринку. «А теперь видите?» — «Видим, маленькая соринка плавает». — «Так вот Господь открыл мне ваши души, всякую соринку, всякий изгиб души известен мне». Батюшка почему-то очень жалел, когда мы, курсовые, пропускали богослужение. Говорил: «Практика больше даст, чем теория». Я была согласна с ним. Конечно, и курсы были нужны, но они отнимали время.
У Батюшки был дар слез, любви и утешения, и я плакала постоянно с Батюшкой. И вот он однажды говорит в собрании при всех: «Манюшка, ты вся в меня. Передо мною воск — что угодно, то и вылей, — и, обнимая своими руками мою голову, говорит. — Я и сам-то до нее боюсь дотронуться, того и гляди развалится. Вот несут младенца в передней, и вдруг с полки падает галошек и прямо на темя младенцу — и он умирает. Вот какая осторожность и внимание должны быть у духовника и у всех нас, а вы у меня все младенцы».
Батюшка нас очень часто причащал. Он говорил: «Душа только тогда и живет, когда очищает свою совесть, а очищая совесть, примиряется с Богом и соединяется со Христом. И как я могу отказать приходящему ко мне? «Грядущего ко мне не изжену вон», а как же я смею отказать приходящему ко мне и в двунадесятый час?» А поэтому Батюшка и во время «Отче наш» выходил и исповедывал приходящего к нему. «Вы мои дети, и за вас я отвечаю Богу, а поэтому идите ко мне, идите, пока жив отец Алексей. Идите, не ленитесь, не будьте нерадивы, а я вам открываю двери Царства Небесного».
Московское духовенство осуждало Батюшку, мне это пришлось слышать самой. «Ну что это о.Алексей причащает своих духовных детей каждый день, точно ложку щей дает и из себя строит какого-то святошу. Запоют «Поклонимся Отцу», он и в землю бухается — грязь ни грязь, правило ни правило, правил для него не существует».
Разговор этот был за столом, они не знали, что я духовная дочь Батюшки. Больно было слушать, но я молчала.
Меня Батюшка особенно привлекал ко Св.Причастию. Если не иду, от исповедного столика пальчиком позовет и все: «Манюшка, беги скорее, Батюшка зовет». Бывало скажешь: «Батюшка, я не готова, я боюсь». — «А я тебе разрешаю, не бойся, пусть окаяшка боится (он так звал лукавого), а ты не бойся, у тебя есть Батюшка». «Вы у меня от кого страдаете? От яшки и окаяшки», — бывало скажет Батюшка.
Батюшка причащал не всех подряд, но вызывал из народа. Иногда стоишь на клиросе расстроенная чем-нибудь или найдет самолюбие и каприз, и сама себе говоришь: «Не пойду сегодня причащаться», — и вдруг Батюшка громко назовет твое имя и до тех пор (зовет), пока не подойдешь. «Батюшка, я боюсь, — говорю у Чаши, — я не могу», — а он твердит свое: «Причащается раба Божия девица Мария... Ну-ну, — ласково проговорит как дитяти, — открой ротик-то», — и реки слез сразу у тебя польются. Так Батюшка старался изо всех сил соединять нас часто со Христом, т.к. видел борющего нас. Он никогда не давал нам поссориться друг с другом, всегда видел окаяшку, приступающего к нам, и предварял его своею прозорливостью: сейчас же заставлял нас поцеловаться. «Батюшка, а мы не ссоримся», — скажем ему. — «А окаяшка-то торопился вас поссорить».
Батюшка очень любил молиться за покойничков, вся его жизнь была молитва за них. Как только дойдет до ектении заупокойной, то кончено: мы певчие все перепоем, перечитаем и заснем. Это еще пройдет целая Литургия.
Перед своей кончиной Батюшка мне говорит: «Манюшка, молись за покойничков. Как ты предстанешь пред Богом, а они все за тебя, и ты спасешься. Молись за меня, а я за тебя. А любовь и по смерти не умирает. И если я буду иметь дерзновение пред Богом, за всех буду молить Бога, чтобы вы все там со мной были».
Литургию Батюшка служил особенно. Он был в великом подъеме духа, то он в изнеможении, то он вдруг в величии духа! Батюшка особенно переживал Литургию. В великие моменты он постоянно изнемогал от слез. И мы все певчие плачем и слезит народ. Он не мог без особенного чувства любви и благодарности произносить «Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся». Он рыдал в изнеможении. И после этих слов он в великом чувстве произносил: «Изрядно о Пресвятей, Пречистей, Преблагословенней, славней Владычице...» Я, грешная, зачастую и тона не могла дать, рыдала вместе с Батюшкой. Неоднократно мне приходилось видеть его особенно светлым и даже, посмею сказать не в похвалу себе, но к славе его, стоящим на воздухе, из глаз сыпались искры, точно бриллианты, и страшно было смотреть на него. Когда мне пришлось ему об этом сказать, то он мне на это ответил: «Манюшка, никому не сказывай до смерти моей. Тебе дано видеть меня грешного по Божию милосердию в духе. Помни: это только любовь и милосердие ко мне грешному». — «Батюшка, а я боюсь тогда к вам подходить, страшно!» — «Не бойся, помни, что я твой отец и беги ко мне. Знаешь мой адрес?» — и при этом засмеется.
Вся жизнь моя от юности была полна желанием уйти в монастырь. «А как же ты меня оставишь? Надюшка, Танюшка, Зинка — все захотят в монастырь, а я-то с кем же останусь? Нет, Манюшка, никуда я тебя от себя не отпущу. Ведь ты мой псаломщик, ты моя правая рука, ты мое зрение, ты мой слух, ты мое сердце. И разлука с тобой останется темным пятном в моем сердце, — приголубливал Батюшка. — Монастырей скоро не будет, и ты не сможешь понести те скорби, которые постигнут монастыри, а мне тебя жалко. У нас в миру свой монастырь. Сделай себе околицу и спасайся, а я тебе помогу. Хочешь монастырского пострига? В свое время получишь, и схиму дам тебе».
Батюшка, живя в миру, сам был настоящим монахом по духу, т.к. в письме к владыке Арсению Чудовскому (Серпуховскому) он писал (а уже Чудова монастыря не было): «Ваше Преосвященство, мне очень бы хотелось закончить последние дни в Чудовом монастыре», — так читал эту выдержку из письма преосв.Арсений нашему о.Сергию, когда я два месяца гостила у владыки в Шарапове (Шарапова Охота). Владыка спросил о.Сергия: «О чем Батюшка хотел здесь сказать, т.к. Чудова монастыря уже нет?» О.Сергий молчал. (Владыка так же, как Батюшка, нас всех с матушкой игуменией Фамарью[14] и другими сестрами каждый день причащал).
Батюшка очень берег мою душу. Периодически о.Сергий устраивал паломничества в Николо-Угрешу[15] со всеми, но на все мои просьбы и слезы Батюшка никуда меня от себя не отпускал. Бывало приголубит, утешит и скажет: «Ну и пусть они едут с о.Сергием, а ты со мной. А то как же я один-то без тебя останусь, скучать буду. Мы с тобой поедем в другое место: в Оптину, в скит к владыке Арсению, в Саров». Я и успокоюсь.
Раз как-то отпускал меня Батюшка в скит к матушке Фамари[16] Я там пожила у матушки Серафимы месяца два, а когда вернулась. Батюшка спросил у меня о моем впечатлении и о игумении Фамари. Матушка игумения ко мне очень благоволила и хотела совсем оставить на жительство в скиту, но Батюшка не благословил и сказал: «Скита скоро не будет, и я тебя никому не отдам».
Захотелось в Оптину пустынь, я ездила с одной сестрой, которая меня от себя ни на шаг не отпускала. Оптина произвела на меня большое впечатление, и я готова была уйти в Шамордино[17]. Во время богослужения в Оптиной я была точно на небе. Устройство монастыря, скит, старцы, — от всего этого веяло Ангельским житием. Я думала, что ослепну от слез от оптинского богослужения, от пения афонских подобнов. Были там старцы, но наш Батюшка о.Алексей, живя в миру, стоял выше пустынников.
Очень хочется рассказать, как у нас протекал пост и как мы встречали Св.Пасху. Воистину было небо на земле и мы были с ликами Ангелов и всех небожителей! Служба у нас была уставная. Батюшка днем принимал народ, а с 4-х часов начинал исповедь (постом). Собирались понемножку певчие, отправляли девятый час, вечерню, а потом и утреню. Читали правило ко Св.Причащению, трехканонник, т.е. акафист Спасителю, акафист Божией Матери, каноны Спасителю, Божией Матери и Ангелу-хранителю. Канон ко Св.Причащению и молитвы и канон покаянный читались перед Литургией. К исповеди постоянно было очень много народу. Батюшка не один раз делал общую исповедь и затем часто исповедовал, но за богослужением очень следил. Раз как-то мы на малой вечерни взяли не те стихиры, но Батюшка вмиг подбежал, перелистал книгу, сам запел и показал, как надо править службу, сказав: «Девчонки, вы не то взяли, вот что надо». Я поклонилась: «Простите, Батюшка». В храме была особая тишина, слышались только всхлипывания молящихся. В храме стоял полумрак, каждый стоял и вспоминал свои согрешения. Чувствовалась молитва, и Ангелы радовались. Стекались певчие и начиналась утреня по всем правилам, со всеми поклонами. Если кто говорил: «Батюшка, а как вы устали!», — он ответит: «Христос никогда и нигде не говорил, что Он устал». Он примером учил нас бодрствовать. А если скажешь: «Батюшка, как я устала», — он скажет: «Да ведь вы у меня старушки, а я молодой и вашего о.Сергия за пояс заткну». Он не любил унывающих и говаривал со слезами: «Нам надо день и ночь благодарить Господа, что Он Единородного Своего Сына изволил дать нам на спасение. Только как дитя воззови к Нему Петровым гласом. Он тут же поможет тебе».
Подходило Благовещение. Какое удивительное торжество и радость! Нельзя выразить с каким восторгом пел Батюшка «Архангельский глас» по-семинарски. Этот напев ни один священник не умел так пропеть. А потом уже мы пели трио — то правый клирос, то левый. Было особенно радостно и умилительно. С каким восторгом мы пели «Отверзу уста моя и наполнятся Духа, и слово отрыгну Царице Матери, и явлюся светло торжествуя», именно с Батюшкой светло торжествуя... Затем пели «Твоя песнословцы, Богородице, живый и независтный Источниче, лик себе совокупльшыя» и просим вместе с подпевающим голосом Батюшки, «духовно утверди, в Божественной Твоей славе венцев славы сподоби». «Вот и просите Матерь Божию, чтобы Она Своих избранных фрейлин сподобила венцов славы, и я вместе с вами буду просить», — бывало в подкрепление Батюшка скажет нам.
Наступает пятая неделя. Среда. Вечерня на Преждеосвященную [литургию]. Батюшка сам читает покаянные стихиры и заливается слезами и еле проговаривает слова, а мы еле поем: «Господи, прежде даже до конца не погибну, спаси мя!» О ком же Батюшка так плакал? Конечно, о себе, чувствуя себя великим грешником, а также за нас, его духовных чад. Четверг, утреня, стояние Марии Египетской. С первых слов: «Откуду начну плакати окаяннаго моего жития деяния»... Батюшка заливается слезами и нас подвигает на покаяние. Весь хор в слезах и все молящиеся, сплошной покаянный вопль, который за святые молитвы разверзал небеса, и чувствовалось: Сам Христос снисходит и утешает всех кающихся грешников. Не передашь словами этого молитвенного покаянного чувства! Да, этот маленький Батюшка, похожий порою на захудалого сельского священника, незримый учеными, стоял как столп огненный перед престолом Всевышнего, подобно Пророку Господню, умоляя о грехах наших: «Господи, если не простишь им грехи их, то вычеркни и меня из книги живых!» Так вот такая сила благодати дана не пустыннику, не отшельнику, а среди мира живущему о.Алексею. Эта-то сила благодати и влекла к нему и старого и малого, и ученого и простолюдина.
Вот и моя грешная душа соприкоснулась с его духом и почувствовала ту благодать, которая жила в нем. Еще не искушенная миром, моя душа привязалась к нему верою и любовью и его любовь не отошла от меня. Он меня никуда до смерти своей не отпускал от себя, а если и отпускал в святые места, то я знала, что он обо мне безпокоится. Ни к кому я не прилеплялась душой, кроме своего старца о.Алексея, и любила его. Я послушалась Батюшку, как евангельского гласа: «Кто оставит отца или мать или братьев или сестер, сторицею получит и жизнь вечную наследует». Не имея ничего в жизни, бросила учебу и вверила ему, отцу своему, душу свою, пошла вслед его указаниям. И благодарю Господа день и ночь, что осталась цела и невредима в надежде живота вечного за его святые молитвы.
Конечно, не без скорбей и искушений духовных вел меня Батюшка, дорогой мой Старец. Капризничала, плакала, были порывы убежать к маме, в семью, обижалась... Но, наложив скорби, Господь давал мне и сильное утешение. Батюшка, видя меня унывающую, плачущую, прячущуюся от него за угол, в гордости и самости не желающую подойти к нему, — издалека своим святым взором привлекал, или сам подбежит или позовет ласково и спросит: «Кто тебя обидел, Манюшка?» Молчу. «Я тебя обидел?» — «Да, вы, Батюшка». — «Виноват, прости. А я и не заметал и не видал еще тебя». — «А как же, Батюшка, не видали? А помните — то и то сказали и назвали дрянной девчонкой». — «Я тебя так-то назвал? — с удивлением скажет. — Не знаю! Я тебя и не видал, это еще кого-нибудь, а только не тебя». — «Меня, Батюшка, меня!» — «Ну, прости меня. Пойдем со мной!» И надает гостинцев и утешит.
— «Батюшка, — плачу я, — я хочу к маме, благословите пойти». — «Нет, никуда не ходи, а пойди попей чайку, покушай и ляг отдохни. А потом приходи ко мне. Я пока в этот момент народ принимаю». — «Батюшка, я соскучилась по маме». — «А я тебе заменяю отца и мать, и что тебе надо, ты скажи мне и я тебе куплю и сделаю, только никуда не ходи. Ты уйдешь, а я буду плакать: где моя дочка». — «Я скоро вернусь, только благословите». — «Нет уж, послушайся меня старика: Симка! — крикнет своей келейнице[18]. — Ну-ка принеси нам с Манюшкой чаю и варенья, подай то и то!» — «Батюшка, — скажет Серафима Ильинична, — у вас там полна лестница народа и двор, ждут вашего приема и утешения». — «Ну и пусть ждут. Подождут-подождут и перестанут. А эта моя, я за нее в ответе перед Богом. Ты поняла?» — «Батюшка, она тысячу раз еще прибежит!» — «А ты что начала меня учить, кого принимать и кого отсылать и сколько времени на кого тратить? Это не твое дело!» Симочка вся съежится, скажет: «Простите, Батюшка», — и пойдет. А он все не успокаивается: «Ишь, начала учить меня старика, как мне надо себя вести!» Симочка возвращается с чаем, а он ей: «Пошла вон!» — «Простите, Батюшка, я вас огорчила». — «Ну вот, так-то. В следующий раз не дерзай учить о.Алексея: кого я принимаю, долго ли, мало ли времени — не твое дело». При этом разговоре как-то я пришла в страх, а он глазком мне моргнул, а потом сказал: «Это я ее пробрал, а не тебя. А мы будем с тобой чай пить, а потом святителю Николаю и Матери Божией будем акафист петь, а после молебна ты пойдешь поспишь, а я буду народ принимать, а потом зазвонят, и мы с тобой к службе пойдем. И буду я слушать, как моя Манюшка поет. Люблю, когда слышу твой голосок». Так после наложенного искуса утешит молодую душу, которая еще ничего не понимала. «Вы еще у меня младенцы, — бывало скажет Батюшка. — и вас надо питать молоком».
Ну вот приближается Страстная седмица. Службы утром и вечером полные, уставные. Исповедников ежедневно полон храм. Батюшка родной, оставляя прием на дому, сам ежедневно порану в храме в бодрости духа.
Для нас общие исповеди проводились отдельно. Батюшка умолял научиться терпению, любви друг к другу и смирению, учил нас подражать Христу и ни на кого не обижаться. Мне как-то лично сказал на мою жалобу, что я очень обидчивая: «Манюшка, будь у меня терпеливая и кроткая и ни на кого не обижайся, а тем более на духовного отца». Я с удовольствием слушала Батюшкино учение, но говорила: «У меня. Батюшка, ничего не выходит». — «Постепенно научишься и все выйдет с помощью Божией. А как чувствуешь, что окаяшка подходит, беги скорее ко мне». Он Батюшку боялся. Батюшка отражал его от нас точно Архангел огненным мечом — своею святою молитвою. Как-то раз я бежала за Батюшкой по лестнице и очень запыхалась и говорю: «Батюшка, я очень устала!» — «Да ведь вы у меня старушки, а я молодой и вашего отца Сергия за пояс заткну». — «Батюшка, на меня напала апатия». — «Я неграмотный, этого не понимаю, а вот сейчас нам с тобой надо скорее-скорее ехать служить молебен, а потом соборовать и причащать. Ты готова?» — «Да, да, Батюшка, я тут». — «Ну вот то-то».
Иногда Батюшка так внимательно посмотрит на тебя, что сердце сожмется, при этом скажет: «Как мне жалко тебя», — и приголубит и поцелует в голову и крепко-крепко прижмет. Батюшка видел приближающегося окаяшку, чувствовал, что ты не устоишь, но святою молитвою его отражал. «Батюшка, я боюсь его». — «Не бойся. Помни, что о.Алексей не даст тебя ему в обиду». Видите, какая сила духовная была у Батюшки — окаяшка его боялся! А поэтому так легко, радостно и благодатно было пребывание с ним. Был с ним рай! Никакой не было заботы ни о чем, только бы быть с ним, — это было постоянное желание! Это подобно тому, как было у учеников Христовых: они шли за Ним и никакой заботы и мысли у них не было кроме Христа!
В свободные часы я зачастую сидела на подоконнике с распущенными четками и ждала, когда Батюшка пойдет или поедет на требу, о которой он меня предупредит, чтобы я его сопровождала. Вот подъезжает извозчик к воротам, и Батюшка точно Ангел летит и скажет: «Ну, Манюшка, поедем, нас там ждут!» Господи, какая радость и чувство внутреннего недостоинства: «Как это я сяду со святым Божиим человеком такая грешная!» И Батюшка на твои мысли отвечает: «Да, да, грешная, а грешников я очень люблю! И Господь пришел не праведников, а нас с тобой, грешников, спасать», — и при этом похлопает по щекам и улыбнется. А улыбка была ангельская, и глазки-то точно стрелочки вонзятся в твою душу. Пишу и плачу! Недостойна была иметь такого Великого старца. Но я тогда этого не понимала, и не давала себе никакого отчета, но любила его и всей душой прилеплялась к нему, как к святому человеку Божию. Я забыла мать, забыла всех своих сестер и весь дом свой. У меня был Батюшка и все в нем.
Канонарх провозгласил и мы запели: «Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду в онь...» Батюшка как великий грешник падал перед престолом и рыдал, рыдал! Рыдали и все мы. Невозможно передать тех чувств и переживаний! Рыдали не только мы, но был общий вопль всего народа, стоящего здесь! Это воистину было судилище совести каждого человека и общий вопль всех грешников кающихся разверзал небеса! Это наш дорогой Батюшка давал молитву молящимся и своим покаянием открывал сердца людей и все сливались в одно сердце и вопияли: «Господи, одежды не имам да вниду в онь!» Читалось Евангелие о смоковнице. Не передать тех чувств и переживаний, с которыми читал Батюшка. Нет, это не воспоминание того или другого момента Евангельской истории, нет, это сама жизнь! Батюшка старался из всех сил не только передать, но и вложить в наши души самую жизнь духа. Помню и никогда не изгладится из моей памяти ни огнем, ни мечем, как совершалась служба Великой Среды и Великого Четверга! Повторяю, это было воистину судилище Христово, где каждый плакал о своем окаянстве и все единым сердцем, и благодать всепрощения получали от нашего великого молитвенника старца о.Алексея, о.Сергия и других отцов.
Мне как-то пришлось спросить Батюшку: «Батюшка, а почему вы так всегда плачете за богослужением? Как мне хочется так научиться плакать!» — «Манюшка, я прежде всего чувствую себя великим грешником перед Богом и плачу о своих грехах, а потом плачу и о всех вас, чтобы Господь вас помиловал и принял ваше покаяние, и сподобил нас всех и там быть вкупе как здесь». — «А как же, Батюшка, и мне научиться плакать?» — «Я помолюсь за тебя, чтобы Матерь Божия дала тебе слезы на очищение грехов. Помолимся вместе, и Матерь Божия даст. А ты придешь в храм, припади к Феодоровской иконе Божией Матери и скажи Ей: «Царица Небесная! Дай мне слезы, да омыю грехи мои. Она тебя и услышит». И вот когда служился молебен после Литургии Феодоровской Царице Небесной, Батюшка особенно сильно молился Ей. Он не молился, а просто разговаривал с Ней. Он как-то особенно торжественно взывал к Ней словами одного икоса, воздевая свои руки: «Радуйся, Красото несравненная, радуйся, Доброто несказанная! — и после этого баритончиком притянет, — Радуйся, Мати Божия Предстательнице и Заступнице наша усердная!»
«Батюшка, научите меня переживать Литургию!» — «Вот возьми книжку о.Иоанна Кронштадтского и прочти как он переживал, а потом придешь и расскажешь мне». И тут он мне поведал, как пришлось ему побывать у о.Иоанна: «Я приехал к нему в скорби, когда у меня умерла матушка, и осталось у меня четверо ребят. Стоя в соборе посреди толпы в десятки тысяч людей, я вдруг увидел взгляд о.Иоанна и услышал его голос: «Скорбящий отец Алексей, поди-ка ко мне». Затрепетало мое сердце. Толпа расступилась и я очутился на амвоне. Он возложил на меня руки и сказал мне безмолвствующему: «Свое горе разделяй с горем народа и твое горе будет вполгоря». И дальше продолжал: «Утешай, благословляй, молись за людей и помогай как и чем можешь, а сейчас будешь служить со мною Литургию». Во время Литургии не помню, где я был, точно на небе. Я не чувствовал под собою пола, точно стоял в воздухе, обливаясь слезами. А батюшка о.Иоанн рыдал и был весь в свете. После Литургии он подарил мне свои три носовых платочка, измоченных слезами и сказал: «Вот так и ты плачь о грехах своих и людских». Вот он, молитвенник земли Русской, научил меня молиться, а поэтому я тебя к нему посылаю: попроси и ты у него дар слез. Молитва без слез это сухая ветка», — сказал в заключение Батюшка.
Помню как я девочкой особенно обращала внимание на молитву после акафиста. Когда Батюшка доходил до слов «И научи мя, како Тебе молитися подобает», — я рыдала и кричала к Ней: «И научи мя, како Тебе молитися подобает!» И воистину Она меня научила в сонном видении. Вот Ее слова: «Когда идешь исповедывать свои грехи, то повторяй слова: помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое». (Этого псалма я еще не знала наизусть). И с этими словами Она от меня отошла. Благодарю Господа и Пречистую Его Матерь, что Она за святые молитвы моего Старца не лишила меня исполнения моей просьбы. Я много плакала, и как еще от грехов моих остаюсь зрячей. Правда, Матерь Божия дала мне слезы, но я во всю жизнь свою употребляла их на обиды, когда-когда проглянет луч — поплачу и о грехах. Боюсь, что и за этот дар буду перед Богом отвечать, так как не умела его употребить на покаяние. Как-то один из батюшек сказал мне: «Какая вы, Мария, счастливая, что имеете дар слез!» И боюсь, что буду перед Богом в ответе, что не умела употребить этот дар на покаяние.
Но вот наступают еще великие Литургии: Великого Четверга и Великой Субботы. Кончилось судилище Христово. Церковь облачена в белые одежды и омыта таинством покаяния. Все в радости, в слезах благодарения приступают к Святой Чаше Христовой. Мы, певчие, поем тихо, спокойно: «Вечери Твоея Тайныя днесь, Сыне Божий, причастника мя приими...» А Батюшка, дорогой наш старичок, подобно ангелу Божию, в белой ризе, в радости духа за чад своих и за мир и покой, с великим подъемом духа и с великой любовью отверзает нам кающимся, омытым слезами покаяния, двери Царства Небесного. «Не ленитесь, не будьте нерадивы, приступайте к Чаше Жизни, ко Христу. Я, о.Алексей, пока жив, отверзаю вам двери Царства Небесного!» — так и слышатся его слова, некогда сказанные нам.
Кончился Великий Четверг. Все омытые, соединенные со Христом, теперь идем, сшествуем Распятому Христу. Снова покаянное чувство. Снова плач и рыдание. «Благообразный Иосиф, с древа снем Пречистое Тело Твое, плащаницею чистою обвив, и вонями, во гробе нове покрыв, положи», — так поем мы, певчие, с умилением, слезами, тихостию душевною. А Батюшка наш дорогой весь согбенный, точно несет вместе с Господом грехи всего мира. Он снова весь в слезах и изнемогает пред Распятым Господом. «Единородного Сына, — говорит он нам с амвона, весь в слезах, — Бог не пощадил дать в жертву за грехи всего мира и за наши грехи. Что воздадим Господу о всех, яже воздаде нам?»
Но вот Великая Суббота — «да молчит всякая плоть человеча и да стоит со страхом и трепетом». Снова все причастники. С трепетом сердца ждем, когда торжественно запоем: «Воскресни, Боже, суди земли, яко Ты наследиши во всех языцех». И все меняется, облачаясь в светлую одежду, и мы, певцы, одеваем белые косынки. А Батюшка наш дорогой, живой, в величии духа, кажется неутомимым: снова принимает исповедников. Он уже в белом серебристом облачении, и все уже изменилось кругом. Кончилась служба, расходятся все по домам, а Батюшка, окруженный народом, снова благословляет всех и всем отвечает на вопросы, утешает скорбящих. Я видела как наш Батюшка дорогой, вынимая деньги из кармана и давая одной скорбящей женщине с детьми, сказал: Голубушка, не скорби, не плачь, жив твой муж, а завтра Пасха Христова. На вот тебе, иди купи к празднику и накорми своих детей!» — и при этом каждого ребенка погладил по головке и похлопал по щечкам. Батюшка неутомимо шел через толпу и раздавал любовь Божию, благословляя и что-то снова и снова говоря каждому, требующему помощи и утешения.
Начались приготовления ко Св.Пасхе. Беловы[19], Женя и Елена, принесли восковые гирлянды и начали украшать чисто убранный сестрами (по послушанию) храм, а я готовилась к пению. Неописуемая радость охватывала сердце: ведь через несколько часов запоем «Христос Воскресе». Я с великим трепетом ждала услышать первые звуки пения Батюшки: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех: и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити». С чистым сердцем! Кто же нам помог так встретить Воскресшего Господа? Это наш дорогой старец о.Алексей. Как же мощно и торжественно он запевал это песнопение со своими сослужителями. Он сам был как бы победителем ада вместе со Христом. Он нас ввел и сподобил быть сопричастницами этой райской службы! Невозможно передать тех радости и восторга, которые охватывали сердце каждого из нас! Батюшка наш родной, одетый в праздничную Пасхальную ризу и в малинового цвета шелковый подрясник, с особо радостными голубыми глазами, сияющими точно бриллианты, мощно восклицал: «Христос воскресе!» Радости не было предела. И мы, певцы, подобно пророку, «скакаху играя!» Улыбка на лицах, восторг в пении, все сливались в радости с народом, и радости не было конца! Кажется, что и стены-то и своды храма отдавали гул в радости звука: «Воистину Воскресе!»
Пишу недостойною рукою: воистину мы имели великого праведника, с которым не было у нас ни печали, ни воздыхания, ни злобы между нами, ни ненависти и зависти! Все были как одно сердце и одна душа. И это только он, наш дорогой Батюшка, мог своими святыми молитвами и силою духа Христова держать нас в раю. Когда пришлось мне однажды спросить Батюшку: «А почему иногда не в полном совершенстве вкушаешь эту радость Пасхи, жалеешь о днях поста и в особенности о Страстной Седмице?» — «Это потому, — ответил мне Батюшка, — что мы с тобой еще не совершенны, не способны воспринять рай, а только потрудившиеся в посте и молитве угодники Божии. Пасха — это служба райская, а нам ближе покаяние, так как мы не совершенны».
Дойдя до икоса «Еже солнца, Солнце зашедшее иногда во гроб...», — Батюшка сам пел его особым гласом и напевом, и в особенности «и плачим, и возопиим: о, Владыко, восстани, падшым подаяй воскресение».
Всю неделю Пасхи мы все причащались без исключения. Были для нас краткие общие исповеди. Батюшкин глас постоянно был к нам, чтобы мы жили в любви и в мире. «Жить — любви служить!» Он очень любил петь: «Союзом любве связуеми апостоли, Владычествующему всеми себе Христу возложше: красны ноги очищаху, благовествующе всем мир» [(Вел.четв.)] (на предпразнество Рождества [22 дек.]: «Союзом любве связуеми яко братолюбцы, Владущему всеми, мир зело Возлюбившему, и Давшему избавление Сына возлюбленнаго, дадим славу дающему всем мир»).
Кончились утреня и Литургия. Звон во вся тяжкая продолжался весь день. Вся Пасхальная неделя была одна радость. Разговлялись мы все вместе. Мне никогда не приходилось заботиться о пище, так как была масса дел по послушанию пения и служба была уставная.
Кто-то подарил мне четки из бусинок, но я не понимала, что это четки, и принимала их за бусы. Прибежала к Батюшке и говорю: «Батюшка, мне подарили бусы. Благословите их носить!» Батюшка взял их в руки, посмотрел и спросил: «А ты знаешь, что это за бусы?» — «Нет, не знаю, Батюшка». — «Это называется четки. Ты когда-нибудь читала молитву Иисусову?» — «Нет, Батюшка». — «Так вот я тебя благословляю читать молитву Иисусову». — «А как ее читать?» Батюшка взял четки и стал перебирать бусинки и вместе с ним велел мне повторять: «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешную!» Читал внятно, не быстро, и я за ним. И так перебрал всю сотню. Батюшка лежал в постели, отдыхал, а я сидела около него и повторяла за ним. Потом он дал книжечку «Рассказы странника о молитве Иисусовой»[20] и сказал: «Прочти ее, а потом придешь ко мне». Я прочитала эту книжечку и душа моя воспламенилась. Прихожу, Батюшка спрашивает: «Ну как, прочла «Странника»?» — «Да, прочла, Батюшка, и душа загорелась, хочу научиться молитве Иисусовой». — «Ну, вот, Манюшка, я тебе даю молитву Иисусову, читай вот так: Батюшка встал перед иконами, и я вместе с ним, он всю сотню протянул с поклонами, и я вместе с ним. Спрашивает: «Поняла?» — «Поняла, Батюшка». — «Ну так вот и читай пятьсот, а потом скажи мне, как она у тебя идет».
Горит моя душа, и по «Страннику» появились обильные слезы. Молюсь по ночам и спать не хочу. — «Ну, как, Манюшка, молитва идет у тебя?» — «Идет по всем правилам, дорогой Батюшка. И плачу и ночи не сплю, — говорю ему, — и спать не хочется». Видит Батюшка, что я слишком горячо взялась за нее и говорит мне, смиряя меня: «А ты знаешь, кому я даю молитву Иисусову?» — «Кому, Батюшка?» — «Только одним старухам». — «А почему, Батюшка, старухам?» — «А чтобы они поменьше языком болтали». — «А я-то ведь не старуха, Батюшка. Я и не буду ее читать!» — «Нет, ты у меня, хоть не старуха, а все же читай, как я велел тебе». И вот бывало сяду на подоконнике во дворе, распущу четки и жду, когда Батюшка пойдет на требу. «Ты что же четки-то распустила, Манюшка (а четки-то длинные)?» — «Молитву Иисусову читаю. Батюшка». Он потреплет по щекам, засмеется и скажет: «Вот ты какая у меня умница. Ну ты их на улице-то прячь, а в храм ходи с четками». Батюшка благословил всех иметь четки, а о.Сергий был против: «У нас не монастырь», — и велел всем их убрать. Многие носили в кармане, а многие повесили на шее, а я не убирала никуда. О.Сергий позвал меня и строго сказал: «Манюшка, четки убери». — «Не уберу. Батюшка велел мне носить их в храме». Пришла к Батюшке, сказала, что о.Сергий бранится, велит убирать четки, а я его не послушалась. — «Ну, ничего, я ему скажу, а ты не прячь четки».
У Батюшки было соборование каждый понедельник и каждую неделю он нас соборовал. Пришло мне от лукавого на мысль: не буду собороваться и не пойду в храм. Сижу на подоконнике с четками, а соборование началось. — «Батюшка прислал за тобой, Манюшка, чтобы ты шла собороваться». — «Скажи, Ирина, что я собороваться не хочу и не пойду. Соберутся одни только старухи, а я не старуха». Ирина ушла. Батюшка снова присылает. Иду. «Батюшка, я ведь не старуха, — говорю ему, — и не больная, не хочу собороваться». — «Вы все у меня больные. И апостолы мазали маслом и люди исцелялись. Хочешь быть здоровой?» — «Хочу, Батюшка». — «Ну вот я тебя и помажу».
Что-то скучно мне стало. Прихожу к Батюшке и плачу. «Тебя кто обидел, Манюшка?» — «Никто, — говорю, — Батюшка дорогой! — а сама залилась слезами, — как мне надоело все: молись и кайся. Мне хочется в кино». — «В кино? — спросил Батюшка. — Симка, подай нам с Манюшкой чаю да вареньица получше да послаще. Мы вот с ней сейчас чайку попьем и отдохнем». Сима заворчала: «Она тысячу раз прибежит, а там народу туча, и во дворе и на парадном ждут вашего благословения, утешения и совета». Батюшка на нее крикнул и выгнал вон, сказав: «Ты опять затянула свою музыку, принеси все, что я тебе сказал, а об этом не твое дело рассуждать». Сима ушла за чаем, а я плачу. «Батюшка, я сейчас уйду». — «Манюшка, никуда не уходи, я ее проберу, а мы с тобой попьем чайку, ты пойдешь погуляешь, в снежки поиграешь, а я буду принимать народ, а потом поедем на требу, поедем соборовать, молебен служить, а потом отпевать. Никуда, никуда не уходи, ты мне нужна». Попила с Батюшкой чаю, Батюшка лег, а мне дал читать Жития святых, а сам, отдыхая, читал молитву Иисусову. Потом сказал: «Ну вот, Манюшка, теперь пойди и поиграй в снежки». — «А с кем же я буду играть-то? Там один Тобик (это была наша собака) да вороны». — «А я сам к тебе выйду, вот только немножко попринимаю народ». Я ушла, побегала во дворе, потом взяла, да и в сугроб легла, чтобы сделать свою фигуру, и слышу, что Батюшка стучит в окошко и грозит пальчиком. Я тут же встала, а потом немножечко погуляла и пришла к Батюшке. «Ну вот, мы с тобой и управились: ты погуляла, а я народ попринимал, а теперь поедем на требы. Но никогда не смей у меня на снегу лежать, — строго сказал Батюшка. — Симка, ну-ка стряхни с нее снег-то, вся вывалялась». — «Батюшка, мне хотелось на свою фигуру посмотреть». — «Глупая, а не думала о том, что могла заболеть от этого». — «Нет, и в голову не пришло». — «А ты слышала, как я тебе постучал в окошко?» — «Слышала и испугалась и тут же встала из сугроба». — «Ну вот и умница моя ты стала». Батюшка быстро одел рясу и побежал, а я за ним. Ждал извозчик.
Как-то раз решила никого не слушаться и жить самостоятельно, не понимая силы послушания. Решила без благословения пойти к своей подружке по институту, дочери одного фабриканта, Кузнецова. Семья очень хорошая, но светская. Возвращаюсь от них вечером часов в десять. Зина, моя духовная сестра, с которой мы жили в одной комнатке, говорит мне: «Манюшка, скорее к Батюшке. Он о тебе очень безпокоится». — «А чего безпокоиться-то, я ведь не его дочь-то, а мамина». — «Манюшка, где же ты была, я ведь не мог служить всенощную, все плакал и безпокоился, а куда же моя Манюшка ушла». — «Батюшка, я решила жить по своей воле. Я стала ведь большая, и что буду вас безпокоить пустяками. Я была у своей подружки по институту». — «А кто тебя благословил? Василий дворник, что ли?» — «Нет, нет, сама». — «Вижу, что у Василия дворника взяла благословение. Ну уж в следующий раз никуда не уходи без моего благословения, даже за ворота, а то волки утащат, а я буду плакать». — «Батюшка, не плачьте, я никуда не пойду, я не буду так». — «Ну вот, то-то же».
Испытывая и рассматривая мои духовные силы, Батюшка благословил меня читать из правила и молитв все, что бы я ни захотела. А я, любя молиться, набрала на себя столько всяких канонов и акафистов, и по три кафизмы, и 500 молитв Иисусовых. Почти не оставалось времени для сна и я просто падала. Пожаловалась Батюшке, что падаю и ленюсь молиться. Батюшка проверил мое правило и сказал: «Так можешь заболеть. Правило твое все в храме, а дома правильце преп.Серафима и все». — «А как же молитва Иисусова?» — «Ну вот в течение дня и исполнишь, если сможешь одну главу псалтири, одну главу Евангелия. Если не сможешь всю главу — полглавы. Если и это трудно, то хоть зачало или даже одну строчку. Все благословляю читать, по немощи, сидя, но Евангелие, как бы ни была больна, читай стоя, хоть с постели ползком, но стоя».
Когда заболевала серьезно, Батюшка сам приходил причащать каждый день и в храме причащал каждый день.
Иногда очень сильно совесть начнет безпокоить, что не исправляешься. Прибежишь к Батюшке и скажешь: «Батюшка, накажите меня, может быть это поможет, и я исправлюсь». — «Голубушка моя, — так ласково скажет Батюшка, — ну как я могу тебя наказать, когда ты и так наказана, так как по совершении греха благодать Божия оставляет человека, отходит от тебя, а я рад, что ты прибежишь и в покаянии примиришься с Богом. Ну, уж если так хочется, поди положи Божией Матери поклончик».
Как-то пришлось Батюшке сказать проповедь несколько раз об одном и том же святом, а мы певчие сидим на полу и канонарх — старшая говорит, шутя: «Как надоел Батюшка, все говорит об одном и том же. Ведь мы не один раз слышали». Подходим за благословением после службы, а Батюшка говорит, благословляя ее: «Мария, прости, пожалуйста, виноват. Ведь я старик, стал забывать, все говорю каждый день об одном и том же». Батюшка видел всякое наше помышление.
Батюшка любил когда я пела и как-то сам в утешение мне говорил: «Люблю, Манюшка, когда слышу твой голосок. Твое пение тихое и спокойное утешает мой дух. Открою и слышу моя Манюшка поет: «Хвали, душе моя, Господа», «Благослови, душе моя, Господа», «Пою Богу моему (с ударением сказал) дондеже есмь!» Не оставляй старика (так он называл себя), пока я жив, и попой, утешь его».
Батюшка наш был очень популярен, его знали не только в России, но и заграницей. И оттуда Промыслом Божиим приезжали люди к нему. Помнится мне такой случай. Стою я и рассматриваю книжечки у Евдокии Ефимовны[21] (в храме продавались книги духовного содержания). Подходят двое — муж и жена и ломаным языком спрашивают, в тот ли храм они попали, где служит о.Алексей. «Да, — отвечаем, — тот». — «А как можно увидать о.Алексея?» Отвечаем: «За службой, или вот там парадное, где народ стоит в очереди на прием». — «Нет, мы так не можем. Нельзя ли ему доложить, что мы приехали из Франции и хотим отслужить молебен». Конечно, я сейчас же помчалась. Батюшка мне отвечает так, как будто он их давно знает: «Скажи им, Манюшка, что я сейчас приду». Батюшка быстро пришел и направился прямо к ним, как своим, и говорит: «А я вас давно ждал». Те удивленно на Батюшку смотрят, как бы разглядывают. «Что вам угодно?» — очень вежливо спрашивает Батюшка. «Нам надо отслужить молебен. Мы приехали из Франции по указанию сонного видения вашего адреса. Сон был трижды и мы по этому указанию приехали, разыскали вас и просим помолиться». Резко и твердо отвечает им Батюшка: «Молиться не буду. Это дело, которое надумали вы, принесет вам большое несчастье». Они стали умолять Батюшку, но он сказал: «Я отслужу молебен Феодоровской Царице Небесной, чтобы Она избавила вас от великого несчастья, но если вы не послушаетесь моего совета, будет большое несчастье, повторяю вам! Вам надо оставить это дело и успокоиться. Живете хорошо, все у вас благополучно, чего еще хотите?» — «Батюшка нам...» Но Батюшка перебил их разговор, строго сказав: «Я все знаю, что вы хотите мне сказать. Еще раз повторяю: большое горе ожидает вас, если вы не послушаетесь меня, и о вашем деле я молиться не буду. Давайте помолимся Матери Божией о вашей благополучной жизни, чтобы Она избавила вас от несчастья!»
Странно было слушать этот разговор. Батюшка, как пророк провидел их дело и разговаривал с ними точно со своими.
Молебен был отслужен, я пела. Благословляя их в путь, Батюшка умолял их не приступать к своему намерению, где ждет их погибель. «Батюшка дорогой! Простите меня грешную, но мне хочется знать, какая же погибель их ждет?» — «Манюшка, никому и ни о чем не рассказывай. Эти люди католики, приехали молить о.Алексея выиграть колоссальные деньги, но от этих денег они понесут большое несчастье. Господь мне открыл: у них сгорит все имение и все, что у них, и муж этой жены застрелится, и она погибнет самоубийством и все остальное разграбят. Мне приедут и скажут, но будет все поздно. Но если они не пойдут на эту сделку, то будут тихо жить. Но нет, эта бездна их ожидает, они меня не послушают», — со скорбью сказал Батюшка.
Многие наши по Маросейке тянулись ко мне и рассказывали о себе. Неудобно я себя чувствовала: кто я и что я? Чтобы выслушивать всякие скорби и нужды и передавать их Батюшке, к которому было трудно попасть. А Батюшка мне на это ответил: «Ведь ты моя помощница. Вот так и благословляю: все, что тебе поведают, приноси все мне».
Хочется сказать и еще об очень большом чуде за святые молитвы Батюшки, как человек был спасен от расстрела.
Полна лестница народа. Я в это время была у Батюшки. Он служил молебен, я пела. Только что хотела уйти, и Батюшка открыл входную дверь, как прорывается через всю толпу какая-то дама и с криком говорит: «Батюшка, помолитесь!» Батюшка не дал ей ничего сказать и с волнением и жалостью к ней говорит: «Успокойся, успокойся, голубушка, муж твой жив, иди его встречай, а сейчас помолимся». — «Батюшка, вот-вот в эти часы и минуты назначено, я узнала». — «Нет, нет! — твердо ответил Батюшка. — Это ошибка, все будет хорошо, успеют разобраться, а мы давайте, помолимся». И начал молебен Казанской [иконе] Божией Матери, а я пела. Как же Батюшка молился! У него слезы лились рекой, он весь был в поту, и этот пот был действительно точно капли крови, чтобы вымолить человека. Плакала и я. Бедная женщина, стоя на коленях перед Батюшкой, ломала руки, взмаливалась к нему о спасении мужа. Ласково-ласково, точно Ангел, Батюшка прижимал ее к себе, целовал в голову и говорил: «Будь спокойна, будь спокойна, моя голубушка, Матерь Божия все разобрала и отец Алексей не даст в обиду. Иди! — сказал он твердо. — Встречай мужа и приди с ним ко мне». Более или менее утешенная женщина поблагодарила Батюшку и пошла встречать мужа, а Батюшка ей вслед продолжает говорить: «Жив, жив твой муж! Скорее, скорее встречай! Да не забудь ко мне придти!» — «Ну вот, Манюшка, грешный о.Алексей вымолил человека-то у Матери Божией, а не то погиб бы ни за что! Скоро Матерь Божия слышит грешного-то о.Алексея». Сказал Батюшка и при этом заплакал как дитя в благодарении к Матери Божией. «А теперь пойдем помолимся и поблагодарим Царицу Небесную за Ее великую милость к роду человеческому. Вот и встретила мужа-то! Была ошибка! — воскликнул Батюшка. — Да и все они там запутались, а окаяшка-то радуется, что души-то гибнут».
— «Батюшка, зачем же Господь попускает погибнуть?» — «А затем, что сильно прогневали Бога, гибнут и праведники, как в Содоме и Гоморре или как при падении Силоамской башни (Лк.13:4). Ты читаешь Евангелие, помнишь это изречение Господа?» — «Да, помню». — «Так вот так и погибнут души, неповинные ни в чем. Но кто обращается к о.Алексею, он вымолит. Матерь Божия дала ему дерзновение умолять о бедных людях». Со слезами Батюшка благодарил Матерь Божию, и я плакала с ним. — «Ну вот, мы с тобой и помолились, а теперь беги отдохни, а прежде поешь и попей чайку. Вот тебе и сладенькое». И при этом дал шоколадку, похлопал по щекам, приголубил, и я побежала.
Но не успела уйти, с чем-то замешкалась, как эта дама вернулась в слезах благодарения к Батюшке и с таким же крепким воплем: «Жив, жив! Батюшка. Вот он!» Батюшка с необычайной радостью и слезами встретил страждущих. «Ну, помолимся, голубчики! Господу, Матери Божией и Святителю Николаю». Снова молебен с акафистом служит дорогой наш Батюшка и благодарит Господа за великую милость к роду человеческому. Плачет Батюшка, плачут страждущие, плачу и я, не могу и петь. Всхлипывая в молитве к Царице Небесной, Батюшка от всего сердца взывал к Ней отрывисто: «Кому возопию, Владычице, к кому прибегну в горести моей, аще не к Тебе, Царице Небесная? Кто плач мой и воздыхание мое приимет, аще не Ты, о Пренепорочная, Надеждо христиан и прибежище грешных...» И дальше молится Батюшка: «Царице моя преблагая, надеждо моя Богородице».
Батюшка на коленочках, приникнув головой к столу, изнемогает от слез в молитве, и я рыдаю, и предстоящие, страждущие с ним — эта чета. Кончается молебен. Батюшка так необыкновенно ласково гладит этого гражданина по голове и говорит: «Бедненький, настрадался, весь беленький стал! Ну ничего! За это Царица Небесная так возлюбила вас, видите какую радость ниспослала вам! Жизнь вернула... Но теперь требуется от вас что? — воскликнул Батюшка и вопросительно посмотрел на него. — Вера и добрые дела! Помните, что Вас Господь и Матерь Божия со Святителем Николаем спасли». Я вышла и Батюшка что-то долго с ними беседовал, я не смела слушать. А потом мне Батюшка сказал, что была ошибка из-за одинаковости фамилии. Но инициалы были разные. Оставалась одна минута жизни, как вдруг он слышит приказ: «Такому-то отменить расстрел», — и его вывели и тут же отпустили.
Еще вспоминается мне случай. Читались часы. Подъехала черная карета и вошли три солидных, на вид интеллигентных человека в трауре и встали против Феодоровской иконы Божией Матери, не крестясь и не молясь. Они молча, точно изваяния, стояли. Кончились часы. Батюшка должен начинать Литургию, но вместо этого Батюшка с твердостью духа, с большой выдержкой и деликатностью подходит и обращается к ним, говорит: «Прошу вас удалиться из моего храма, я не могу начать Литургию в вашем присутствии», — и ушел. Они молча переглянулись и ни с места, а Батюшка пошел снова исповедывать и велел нам читать правило ко св.Причащению. Через несколько минут Батюшка быстро подбегает к ним и снова говорит более грозно: «Прошу вас оставить порог моего храма, я не могу в присутствии вашем начать Литургию». Снова молчание, переглянулись и ни с места. Батюшка ушел снова исповедовать. Кончается и все правило ко св.Причащению, надо начинать, а люди не уходят, молча стоят и никак не молятся. Тогда Батюшка, как Архангел с мечом, быстро в волнении духа подбежал и сказал: «Я не уйду от вас пока вы не оставите порог моего храма. Я не могу начать Литургии в присутствии вашем». И всею силою мощною духовною, напирая на них своею грудью, держа рукою высоко крест, гнал их. Они так же молча задом двигались к паперти, а потом с грохотом побежали по лестнице. Батюшка вернулся от паперти весь в волнении духа и пот с него лил градом! Когда мы наблюдали за этой сценой, нам было очень страшно. Всю эту Литургию Батюшка особенно молился и плакал до изнеможения. А после «Тебе поем» Батюшка, точно Ангел, весь в Духе Святом, точно на крыльях. «Батюшка, кто же эти люди были такие страшные?» — спросила я Батюшку дома. — «Это не люди. Это пришел сам окаяшка, сильный, наглый, страшный и взял себе в помощь еще двоих, и хотел о.Алексея искусить в молитве, помешать совершить Литургию и оставить вас всех и предстоящих без благодати, но Матерь Божия не позволила им искусить меня. Я видел их намерение и выгнал вон. Ты видела как?» — «Видела, Батюшка, как вы их гнали». — «Они испугались креста, — сказал Батюшка, — бежали в свою бездну с грохотом, наводя на всех вас страх. Благодарю Бога и Матерь Божию, что Она грешного о.Алексея не оставляет без помощи. Вот и ты молись».
Батюшка очень не любил, когда его духовные дети бегают в другие храмы и к другим духовникам. Однажды меня две духовные сестры постарше меня повели на Пантелеимоновское подворье[22] к о.Исайе (а старец Аристоклий[23] тогда уже скончался). Рано утром без благословения Батюшки я помчалась вместе с ними. Возвращаюсь и прямо к Батюшке рассказать о своем впечатлении. А он, дорогой, ревнуя о чадах своих, говорит строго: «Если еще раз пойдете к Исайе (не назвал его отцом или иеромонахом, а прямо Исайей), — вы не мои духовные дети. Так и скажи и Т. и В.». Я испугалась, заплакала и говорю: «Они меня взяли». — «Ну вот, — ласково произнес Батюшка, похлопывая по щекам, — будь у меня умница, никого не слушай, а беги ко мне. Чего вам там Исаия-то напредсказывал, а?» — «Ничего, Батюшка, только дал мне три книжечки». — «Ну, принеси, я и сам посмотрю и почитаю». — «Хорошо, Батюшка, принесу». И ушла со скорбной душой, что я огорчила Батюшку.
Весь день тот был скорбным для меня и я не знала как умилостивить Батюшку, мне жалко было, что я его обидела, такого-то Батюшку. «Ну-ну, уж я давно тебя простил. Больше не побежишь?» — «Нет, Батюшка, не побегу. Все плохие, вы лучше всех!» — «Ах, баловница ты моя, Манюшка. Ну, никуда не уходи, поедем сейчас молебен служить, а в другом месте панихиду». А я и рада, что Батюшка снова ласковый и меня берет с собой.
Батюшка наш дорогой не только видел всю жизнь человека, но и мысли читал и каждое твое намерение и шаг видел. Ему было все открыто Господом. Видя наше нерадение и безпечность, он однажды, говоря с амвона проповедь, уж не знаю о ком — о каком-то святом, в конце своего слова вдруг громко произнес: «Вот у меня вас духовных детей человек триста (при этом заплакал), а я могу дать ответ Богу разве человек за двенадцать и сказать: се аз, Господи, и дети, яже мне дал еси». Очень испугалась я, что, может быть, в число двенадцати не попала. Кончилась служба. Я к нему: «Батюшка, а в число двенадцати-то я попала к вам?» А сама плачу и стою перед ним на коленках. «Да нет, не скорби, — утешает Батюшка, — вы все мои, а я сказал так, чтобы немножко их встряхнуть, а то лень и нерадение губят душу. Ты всегда моя (хлопая по щекам) и за тебя буду отвечать Богу, если будешь слушаться, а к Исайе побежишь, отвечать не буду».
Батюшка очень любил, когда мы общаемся друг с другом. Не помню по каким-то дням мы, группа певчих, собирались у сестры Т. Накрывался стол для чая. Собирались певчие к определенному часу и ждали Батюшку. Приготовлялись встретить его, споемся. Любили прежде встречать Батюшку с молитвой «Достойно есть» входное. Батюшка помолится, благословит всех и мы садимся за стол. Батюшка здесь много нам говорил о любви, о мире и радовался нашему согласию и пению духовных кантов. А потом он шел на заседание духовенства к храму Христа Спасителя.
Батюшка был председателем объединения московского духовенства с благословения Святейшего Патриарха Тихона. Нас несколько человек провожали его. Мое место всегда было с Батюшкой, а здесь я почему-то сидела в конце стола напротив Батюшки. Он внимательно-внимательно смотрел на меня во всю беседу, а потом вдруг заговорил о страсти воровства и очень-очень тонко просматривал меня. Он говорил: «Дорогие мои, преп.Серафим говорил: “Всякий грех прощается человеку в обителях, а вора изгоняйте вон”». А сам все глядит на меня. И продолжает: «Вот это какой грех неисцельный! Блудник и всякий грешник исправляется, а вор никогда, подобно пьянице. Вот однажды, — продолжает Батюшка, — бедная женщина пригласила на крестины домовладелицу, думая, что бедному ребенку что-нибудь подарит, и у соседей для гостьи заняла серебрянную ложку, неудобно, мол, домовладелице дать простую ложку. Когда кончилось угощение и стали мыть посуду, ложки не оказалось: туда-сюда — ложки нет. Эта богатая домовладелица страдала страстью воровства и ложку украла».
В течение этой беседы Батюшка не спускал с меня глаз. Я вся изволновалась и не могла пить чаю. Вдруг после этой беседы Батюшка быстро встал (он вообще был очень живой) и побежал. Я осталась сидеть на своем месте и даже не смогла принять от него благословение. В коридоре Батюшку одели и некоторые сестры пошли его провожать, а я не пошла его провожать, как было обычно, а осталась в комнате и рыдала. В мыслях пронеслась вся моя жизнь, и я чувствовала, что в этом грехе не виновата, а Батюшка как будто обличал меня. Возвращаются сестры, слышу за дверью шушукаются и советуются как бы что-то рассказать, не расстраивая меня. Входят осторожно, с улыбкой говорят: «Манюшка, Батюшка велел тебе немедленно к нему придти», — и как засмеются. «Что случилось?» — говорю. Мне было не до смеха. «Манюшка, ты только не расстраивайся. Мы идем (а сами хохочут), а навстречу идет здоровый мужик с мешком на плечах. А Батюшка говорит: «Девчонки, мужик-то тащит Манюшкино пальто, украл и обокрал всех». Мы рассмеялись, а он, дорогой, говорит: «Осторожно скажите Манюшке, чтобы она не расстроилась и чтобы пришла ко мне сейчас же, слышите?» Вот мы вернулись тебе сказать. И на собрание он не пошел, ждет тебя». Вся скорбь с души свалилась: слава Богу не я вор, а у меня украли. Я упала на колени и стала молиться: «Господи! Этому вору видно не во что одеть своих детей, вмени это ему в милостыню». Быстро побежала я к Батюшке. Вбегаю во двор, а во дворе паника: вор стащил мое пальто, а у Александра Никитича шапку, часы и серое пальто. Вообще совершилась кража. Батюшка начал меня утешать и спросил какое впечатление на меня произвело воровство. Я сказала, как я за вора помолилась и что тогда снялась с моей души скорбь от его беседы. «Ну, не скорби. Пальто я тебе куплю и лучше. Пойдешь с Александрой Ивановной[24] в Мосторг, она тебе подберет. А сейчас пойдешь со мной на собрание и там меня подождешь». — «Батюшка, а я ведь не воровка, и вы меня не выгоните, как преп.Серафим? Я в жизни ни у кого ничего не украла. Я боюсь этого греха». — «А если бы ты была такая, я бы тебя не любил и с собой никуда бы не брал. Это я так кстати, к вору сказал».
Родной наш Батюшка, подобно преп.Серафиму, на расстоянии провидел все. Он и сам как-то на агапе сказал нам: «Мой путь — путь преп.Серафима. Жить — любви служить. А путь о.Сергия — путь Крестителя, который взывает: «Покайтеся и принесите плоды покаяния». Но мой путь выше». Агапа[25] у нас бывала после всенощного бдения, которое начиналось с шести (10) часов вечера и длилось всю ночь, заканчиваясь ранней Литургией, на которой все причащались Святых Христовых Тайн, затем шли на агапу — вечерю любви и там с нами были Батюшка и о.Сергий, а другие батюшки совершали позднюю Литургию.
Не передать той радости, того восторга, что мы переживали, вспоминая древних христиан. Была одна молитва, была одна душа и единение. Служба всенощного бдения, как я уже писала, совершалась по полному Афонскому уставу без пропусков в чтении и пении. Батюшка, о.Сергий и другие священники всю ночь исповедовали и вся церковь причащалась. Вы, дорогие, не можете себе представить, сколько пения, сколько чтения падало на нас. Сила Божия в немощи совершалась за святые молитвы Батюшки. Это было время полного духовного расцвета в нашем маленьком храме.
Хочется мне сказать и то, как дорогой наш Батюшка приучал к молитве и святому богослужению. Рано еще, нет бывало и пяти часов, а Батюшка стучится в двери, чтобы идти в храм. А я уже сижу на постели совсем одетая в ожидании его. Не сторож церковный открывал храм, а сам Батюшка; сторож спит, Батюшка его не безпокоит. Молча подходим к дверям храма. Батюшка благословляет скважину и тогда влагает в нее ключ. Войдем в храм. Батюшка сделает три поклона и на все стороны поклонится по-монашески и скажет: «Манюшка, это земное небо, здесь присутствуют все святые с небесным воинством, Сама Матерь Божия с Господом». Сделается страшно.
Однажды я затеплила лампадочки, а Батюшка вышел из алтаря и, молча, взяв меня за руки, сложил их крестообразно и сказал: «Так повелела Царица Небесная, чтобы ты мне помогла». И наложив на мои руки епитрахиль, как при венчании, повел в алтарь главного предела. Я заплакала от переживания своего недостоинства. Вначале, при входе Батюшка велел мне сделать три земных поклона и прочитать тропарь «Заступнице усердная». Я это сделала. И дальше повел и здесь я сделала три поклона, а затем велел у престола сделать три поклона сбоку, затем повел через горнее место и здесь велел положить три поклона, с другого бока престола снова три поклона. Потом, осторожно поднимая меня, снова скрестил мои руки, наложил епитрахиль и повел через горнее место. Ну как тут не заплачешь от такого переживания.
И так я с Батюшкой рано поутру около жертвенника помогала читать все записки и поминания, а Батюшка совершал проскомидию. Записок и помянников было без конца. К началу часов я выходила из алтаря, может кто меня и видел.
По смерти Батюшки отец Сергий, чтобы никто не смущался, не разрешил мне входить в алтарь. Он не отвергал Батюшкиного благословения, но говорил, чтобы не было смущения: «Одно дело Батюшка — никто не смел его поступки обсуждать, другое дело я, еще молодой священник. Могут пойти всякие неприятные разговоры».
Меня это тогда нисколько не огорчило и не тронуло: я Батюшкина, была с Батюшкой и ему служила, а у отца Сергия были другие. А как регент я оставалась на своем месте и хор продолжал усовершенствоваться.
Домик в Верее
Каждый год я бывала с Батюшкой в Верее, куда он ездил отдыхать к своей дочке[26]. Он часто там служил в храме Ильи Пророка[27]. Там однажды меня сильно разобрал смех, когда псаломщик читал начало и конец «Святый Боже», а середину бормоча проглатывал. И одна из прихожанок, прежде чем начать читать шестопсалмие, сначала расставит ноги, покачается, посмотрит на паникадило, как бы оно на нее не упало, а потом нараспев начнет читать тоненьким голоском: «Слава в вышних Богу», а затем будет все снижать и снижать голос, а потом снова запоет. Я больше не могла терпеть и убежала из храма. Батюшка меня потом спрашивает: «Смотрю, а Манюшки нет, молитвенница моя сбежала. Где же ты была?» — «На луговине сидела, Батюшка, не могла, смех разобрал на псаломщика и на чтицу шестопсалмия. Я скопировала Батюшке, как они читали. «Ах, Манюшка, Манюшка, окаяшка тебя выгнал, — ласково улыбаясь, сказал Батюшка. — А ведь ты знаешь слова молитвы и повторяла бы. При хорошем пении дается настроение, а ты приобретай, пока я жив, устроение, учись молиться при всяком чтении, и тогда никто тебе не помешает, всегда будешь с Богом».
Батюшка был очень музыкальный человек, любил пение, но строгое и молитвенное. Он не любил концертов, которые дают настроение, а поэтому у нас было поставлено самое простое пение и никаких особых репертуаров. Строго наблюдал Батюшка и за церковным уставом. Он как-то раз рассказывал о себе: «Когда был еще псаломщиком в храме Знамения Пресвятой Богородицы на Знаменке[28], ошибся и на «Господи воззвах» взял стихиру из малой вечерни. Настоятель как выбежал и ударил меня по щеке, говоря: «Так-то ты закончил семинарию, чтобы искажать устав Святых Отцов, которые Духом Святым его составляли!» Батюшка никогда не разрешал нам менять гласы. Положен там седьмой, восьмой или второй, первый глас, — так и пой, как бы ни было трудно. Один раз ошибетесь, другой ошибетесь, а там и научитесь. И стихиры уставщику не разрешал самочинно выбирать: эта, мол, полегче, а эта посодержательнее. «Нет, что положено, то и пойте, — говорил он нам, — так как каждая стихира соответствует гласу и глас соответствует стихире и силе ее духа. Допустим, если глас второй принадлежит стихире той, а ты запоешь ее четвертым, то получается духовно расстроенная стихира, и в ней нет того содержания и чувства духа», — так объяснял нам наш Батюшка.
Как я уже говорила, у нас были уставные службы. И Батюшка мне как-то говорит: «Вот, Манюшка, некоторые регенты очень любят по-своему менять гласы на стихирах, а я противник этого. Мало ли что ему или ей понравится та или иная стихира и якобы к ней подходит не тот глас, какой положен, а вот тот, который по его или ее мнению. К примеру: стихира Св.Отцам написана первым гласом, а регенту понравилось пропеть его пятым гласом или шестым. Да не будет у тебя никогда так», — сказал Батюшка. «А почему, — спросила я, — этак нельзя менять?» — «А потому, что каждая стихира по смыслу и гармонии именно подходит к тому гласу, который поставлен, так как святые писали их Духом Святым. Вот, например, какая-нибудь стихира покаянная, умилительная стихира намечена 8-м гласом или 3-м, а ты запоешь 5-м или 4-м, и уже нет того умилительного чувства. Ну запой стихиру мертвенную «Плачу и рыдаю» вместо 8-го 5-м гласом и что получится у тебя и у всех молящихся. Вот взгляни в стихираре или в октоихе или в минее на «Господи воззвах» все меняются гласы. И это не потому, что им вздумалось и они так написали, нет, — твердо сказал Батюшка, — так по внушению Духа Святаго они ставили твердый порядок этих стихир и каждый глас гармонировал тому или иному гласу и по музыке и по смыслу. Так вот прошу тебя, Манюшка, никогда не смей менять по своему измышлению гласы, они составлены Святыми Отцами Духом Святым и в строгом порядке гласов и смысла и душевного напева этой святой музыки. И в этом состоит наша молитва и симфония Божия, которая пелась у Святых Отцов в их сердцах! Поняла, что я тебе объяснял?» — «Поняла, Батюшка». — «Ну вот и будь у меня умница». — «Батюшка, но ведь мы еще так необразованны в смысле обиходного пения, и особенности гласов, и думаешь — вот первый глас очень труден для них и возьму какой полегче, например, 6-й или 8-й — они и запоют. Я думала, что не согрешу, если заменю: лучше дружно пропеть, чем соврать и всех привести в смятение и вызвать лишние разговоры на клиросе». — «Лучше пусть соврут раз-другой, а там и научатся». — «Батюшка, родной, ну если бы вы знали, как мне трудно достается: соврем и все на меня сыплется: зачем запела этим гласом, лучше бы шестым и было бы дружно». — «Это ничего, потерпи и скажи им: мне Батюшка не велел менять гласы, а какой положен, тот и должно петь. И все. Ну будь у меня умница и помоги мне! А кто будет неспокоен и больше шуметь и тебя не слушаться, все мне скажи».
Однажды мне очень захотелось к маме и нужно было по делу. Прибежала к Батюшке: «Благословите меня к маме, мне очень нужно!» — «А зачем — баловаться-то там?» — «Нет, Батюшка, не баловаться, а есть дело». — «А какое?» — допытывался он. Мне было совестно сказать, а я должна сказать, что поеду постирать белье. Я стояла и волновалась, а как сказать-то? «Ну, что же, я старик, а взад-назад в полчаса сбегаю». А мама жила в то время на Первой Мещанской улице. «Батюшка, а можно ночевать?» — «Ночевать? — голосом протянул Батюшка, — а ведь завтра Скоропослушница и я сам служу, а тебя не будет». — «Я постараюсь рано придти».
В это время на приеме у него сидел какой-то почтенный священник и говорит: «Батюшка, уж отпустите ее, как она умильно просится!» И что же, Батюшка к моему удивлению как опрокинется на него и, повысив голос, строго сказал: «Отпусти ее, а потом и в оглобли не введешь. А я ведь за нее, за эту душу должен отвечать Господу». И обратясь ко мне, ласково произнес: «Завтра Скоропослушница». — «Я приеду, Батюшка». И, приняв благословение, я выкатилась и помчалась к маме. Белье мама взяла, а мне самой не позволила стирать, а я ту ночь не спала, боялась проспать и хотела раньше приехать в храм, — ведь сам Батюшка служит. Приезжаю. Возглас на часы, слышу, делает не Батюшкин голос. Обиделась на Батюшку, что он меня обманул. Да и никакой нет Скоропослушницы, просто рядовая служба. Всю обедню прокапризничала и плакала. «Кто тебя обидел, Манюшка». Молчу. «Я обидел?» — «Да, Батюшка, вы». — «Виноват, прости». — «Да, Батюшка, вы меня обидели, обманули, что сами служите, и сказали, что сегодня «Скоропослушница», а никакого праздника нет, и вы не служите». — «Видишь, Манюшка, какое дело: пришел ко мне батюшка и попросил послужить, я ему и уступил, а относительно праздника Скоропослушницы я ошибся, стал, старик, забывать». Утешил меня Батюшка. А оказывается священник-то тот был о.Лазарь, а относительно Скоропослушницы было сказано мне иносказательно, чтобы я скоро слушалась. Я теперь все поняла. «Батюшка, простите меня, что я зря обиделась на вас». — «Бог простит! Ведь ты у меня умница», — и сам потрепал по щекам.
После Литургии у Батюшки бывал постоянно полный поднос просфор. Эти просфоры Батюшка раздавал народу. Он их просто так не давал, а постоянно покопается, покопошится, переберет просфоры пальчиками, иногда долго-долго, как будто чего-то ищет. И верно ищет, так как не раз взглянет на этого человека, который стоит перед ним и благословит просфорой его с каким-нибудь словом.
Я стала тяготиться, что мама и сестра не знают, где я, и что живу без всяких средств на иждивении Батюшки. Сказала о своей тревоге Батюшке, а он сначала не велел ни маме, ни сестре ничего говорить и к ним не пускал. «Учишься и учишься, и безпокоиться тебе нечего, а что на моем иждивении тоже не безпокойся: ты ведь моя и я тебе заменяю отца и мать», — так утешал меня Батюшка. Снова начала безпокоиться, что я не работаю и как бы куда ни услали, как безработную. Многие из Батюшкиных духовных детей предлагали мне работу, но Батюшка не благословлял. Наконец, Батюшка сказал одной: «У вас узлами и возами дают (тогда были пайки и карточная система), а нам что надо с Манюшкой: стакан воды и кусок хлеба». Наконец меня устроили на работу по моему горячему желанию в Центральную химическую лабораторию секретарем-машинисткой. Курсы по обучению на машинке я закончила. Работа была рядом, в Армянском переулке. Мне доверили все и даже получать для сотрудников деньги из Главного Банка и раздавать их сотрудникам. Бывало отстою обедню, попою, причащусь и иду на службу. Вскоре я заболела и Батюшка больше меня никуда не отпускал. «Вот твоя служба: Матерь Божия и Святитель Николай. Будь около меня и никуда не ходи. Матерь Божия и Святитель Николай дадут нам с тобой пропитание». И так я после никуда не ходила на работу, пока не закрылся наш храм.
Однажды после Литургии служил панихиду о.Лазарь. Кто-то прибегает за мной и говорит: «Манюшка, Батюшка немедленно зовет тебя». Я помчалась тут же. Батюшка спрашивает: «А кто, Манюшка, служит панихиду?» — «Отец Лазарь», — отвечаю ему. «А ты хорошо знаешь порядок панихиды?» — «Да, знаю». — «Ну, расскажи по порядку, как она служится?» И я, точно сдавая экзамен, отвечала Батюшке. А потом он мне говорит: «Беги скорее к о.Лазарю и расскажи ему, как служится панихида, а потом вернись и скажи мне, как он это принял». — «Но ведь он, может быть, еще не закончил и неудобно будет во время службы передавать?» — «Ничего, скажи ему, что так велел Батюшка». — «Батюшка, ведь он священник, а я девчонка. Как же смею его учить?» — «За послушание все сделай как я тебе велел». Бегу со всех ног. Так как записок было очень много, то еще не было шестой песни канона и еще не пели «Со святыми упокой». Я прервала о.Лазаря и начала ему все рассказывать, как служится панихида, добавив при этом: «Так велел Батюшка вам передать». О.Лазарь со смирением выслушал меня и сказал: «Благодарю. Скажи Батюшке: все в точности исполню». Снова бегу к Батюшке. «Ну как, Манюшка, рассказала ему порядок панихиды?» — «Да, да, все рассказала, Батюшка». — «А к чему прибежала?» — «Еще не пели “Со святыми упокой”». — «Как, прервана была панихида?» — «Да, я прервала, и рассказала все по порядку». — «Ну, что он сказал?» — «Он выслушал со смирением и велел вам передать, что он очень благодарит вас и что все-все исполнит как вы велели». Батюшка потер ручки и было видно, что он доволен, и сказал: «Вот, если бы у всех вас было такое смирение и послушание как у о.Лазаря, мне и труда бы не стоило ввести вас в Царство Небесное, а то все борьба с окаяшкой да яшкой».
У Батюшки были большие голубые выразительные глаза, взгляд которых вряд ли кто выдерживал. Глаза были точно небо и отражалась в них сплошная любовь и милосердие. Эти глаза, проглядывая всего человека, то расширялись, то сужались. А во время молитвы из них сыпались точно бриллианты, и так светились, что порою и не взглянешь, не смеешь взглянуть!
Очень любил Батюшка часто благословлять, когда с ним стоишь или около него, его руки непрестанно благословляли и никогда не уставали. Божие благословение он не скупился подавать всем! Даже в своем предсмертном слове он сказал: «Те руки, которые непрестанно благословляли всех, теперь скрестились на груди».
Хочется рассказать о своем исцелении.
Евангельская кровоточивая женщина в страхе сзади прикоснулась к Господу, и стал ток крови ее. Так и я, страдавшая тою же болезнью, за святые молитвы Батюшки получила исцеление и в 34 года я уже была свободна. Батюшка дорогой не гнушался мною грешницей. Он говорил: «Твоя болезнь три дня». Я постоянно несколько дней лежала пластом, а он, дорогой, приходил ко мне и причащал. Если же я поднималась и, вся качаясь от слабости, шла в храм, то он сейчас же позовет на исповедь. «Батюшка, я еще больна». — «Ничего, голубушка, и кровоточивая тоже была больна, но Господь не возгнушался ею, только заставил ее исповедовать милость Его и показать людям свою веру. И тебя Господь исцелит, только веруй». «Батюшка дорогой, как хочется освободиться от болезни этой, она меня изнуряет и мне трудно с хором петь». — «Проси Матерь Божию. Она тебя любит». — «Батюшка, а вы попросите Ее». — «Ну, давай вместе. Она скорее услышит». И вот в 34 года я была здорова за св. молитвы Батюшки.
Как раз под Крещение я заскорбела, что болезнь моя пришла, В скорби бросилась к Батюшке: «Батюшка дорогой! Я больна и завтра не встану!» Батюшка пристально на меня посмотрел и заставил меня потихоньку повертываться, как вертятся манекены. А сам в это время все крестил меня и все мои члены, а потом помазал маслом, как во время соборования. Затем приголубил меня, поцеловал в голову и сказал: «Ну, а теперь будешь здорова!» Болезнь моя остановилась. Утром просыпаюсь, и радость на сердце: здорова, болезни нет! «Батюшка дорогой! — бросилась я к нему со слезами, — я ведь здорова. Спасибо вам. Матерь Божия и Господь за ваши св. молитвы исцелили меня!» — «Ну, а ты молчи и молись, никому не сказывай, а потом мы с тобой отслужим благодарственный молебен дома в комнатке, чтобы никто не знал. А ты молчи. Слышишь?» — «Слышу, Батюшка». — «Будешь молчать?» — «Буду, Батюшка, буду!» — «Ну, то-то!» И с тех пор я здорова за св. молитвы Батюшки.
Пропал у меня совсем голос: ни петь, ни говорить не могла. Очень была обезпокоена этим. Врач сказала, что продолжительное время придется не только оставить пение, но запрещается и разговаривать. «Дело серьезное», — сказала она мне. «Я сама поговорю с Батюшкой о вас, чтобы он освободил вас от этого послушания». Снова тревога в моем сердце, и Батюшке будет скорбь. Зовет меня Батюшка и говорит: «Посмотри на меня, Манюшка». — «Батюшка, боюсь на вас смотреть: из ваших глаз сыплются бриллианты, и я не могу выдержать этого света». — «Не бойся, посмотри», — ласково проговорил он, и взял меня за подбородок. Я взглянула и заплакала: «Батюшка, что же вы весь в свете-то, — крикнула я, — весь сияете!» — «Да нет, это я так хорошо умылся, а потому и светлый стал». — «Да нет, Батюшка, я вижу на вас сияние». — «Ну, а ты молчи и никому не сказывай. Ишь ты, ведь все заметит! Ну, открой-ка мне свой ротик-то», — ласково проговорил он, поднявши мой подбородок. Я открыла рот, но глаза закрыла, боялась на него взглянуть. И вдруг я почувствовала Батюшкины уста около своих уст, он дунул мне в рот, сказав: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа исцеляется раба Божия девица Мария». — «Батюшка, я боюсь». — «А ты не бойся», — ласково-ласково произнес он, держа мой подбородок, снова повелевает открыть рот, и снова и снова произносит те же слова: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа исцеляется раба Божия девица Мария». А потом ручками потер мое горло, как бы прощупывая что-то, твердо вдавливая свои пальцы, крестил, а затем помазал маслом и сказал: «Ну вот и все, вся операция. И пой и прославляй Господа. Только никому ничего не сказывай, не болтай, молчи. Мы с тобой только знаем и все! Будешь молчать?» — «Буду, Батюшка, молчать». — «А если не будешь молчать, Матерь Божия отнимет у нас с тобой благодать. Поняла?» — «Поняла, поняла, Батюшка!» — «А если врач тебе скажет, кто тебе разрешил петь, ты скажи: Батюшка отец Алексей» (эта врач тоже была его духовная дочь). Получила исцеление и пела как всегда. Врач была поражена, как это я пою и откуда голос. Посмотрела мое горло и сказала с удивлением: «Да ведь у тебя все очень хорошо обошлось, это мое лекарство помогло». А я его и не принимала, не успела и заказать, но молчала, что Батюшка меня исцелил.
Службы у нас были долгие, уставные. Как говорили врачи, я была слабая и хрупкая по натуре, да и послушание-то было трудное, только Батюшка родной своими молитвами подкреплял. И вот однажды у меня отнялись ноги во время богослужения и я упала, точно меня парализовало. Ноги стали точно плетки. Побежали и сказали Батюшке, что я лежу на полу и ноги сделались слабые как плетки и что поставить меня на ноги невозможно. Дорогой Батюшка тут же подбежал ко мне. Все расступились. Он посмотрел на меня, перекрестил мои ноги и подал мне свои руки и сказал: «Манюшка, дай-ка мне твои руки-то». Я протянула, и он точно младенца взял меня за руки и ласково сказал: «Ну, скорее-скорее вставай». И я, ни на что не опираясь, тут же поднялась. «Ну как, — ласково проговорил Батюшка, — стоят ножки-то?» — «Стоят, Батюшка, только слабо себя чувствую». — «Посадите ее». Подали стул. Батюшка потрепал меня по щекам и сказал: «Ну вот, сидя и управляй. Бедняжка утомилась, слабенькая она у меня. Ну, сила Божия в немощи совершается».
Так я не раз получала исцеления за святые молитвы Батюшки, своего старца Алексея.
Батюшка говорил, что не бывает ничего случайного и без воли Божией. Если даже на тротуаре наступишь кому-нибудь на ногу, и это не без воли Божией. Часто, на дню неоднократно я прибегала к Батюшке со своими вопросами и однажды говорю ему: «Простите меня, Батюшка, что я вас пустяками все безпокою». А он мне, дорогой, любящий, отвечает: «Для меня пустяки, а для тебя все важно, поэтому не безпокойся. Я сказал: двери для тебя открыты день и ночь, и всегда прибегай, что безпокоит и что нужно все скажи». — «Батюшка, боюсь отца Сергия и Симочку — забранят». — «Ничего, ничего, не забранят, а если чем обидят, приди мне скажи, я их проберу». — «Все пустяками вас безпокою, дорогой Батюшка». — «Пустяки для меня, а для тебя все важно», — снова повторил Батюшка.
Имея ревность о покаянии, я часто с запиской грехов приходила к Батюшке. И вот однажды подаю я ему запись грехов, а сама от страха залилась слезами и говорю: «Батюшка дорогой, простите меня, я все не исправляюсь, грехи-то все одни и те же». Батюшка в это время лежал в постели. Прочитал мои грехи и говорит: «Ну, какие у тебя грехи, их и нет». А в это время сам их рвет. А потом дал мне эту разорванную бумажку и сказал: «Брось в печку». В это время топилась голландочка. Я бросила бумажки и они воспламенились. Батюшка говорит: «Вон-вон смотри, как грехи-то твои горят, их уже и нет! Не унывай, Манюшка. помни, что у тебя есть отец, и он в обиду тебя никому не даст! А что согрешишь по немощи, у нас есть милостивый Господь Иисус Христос, беги к Нему и хватайся за Его ризу и вопи к Нему: помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей!»
Читая входные молитвы перед Божественной литургией, Батюшка всегда подбегал к образу Крестителя Христова, который стоял у нас на правом клиросе и, преклоняя колена, и с великим дерзновением обращался к нему и взывал вслух: «Крестителю Христов, всех нас помяни, да избавимся от беззаконий наших Тебе бо дадеся благодать молитися за ны!» И быстро поднимаясь с колен, каждую из нас, выстроившихся в ряд, благословляя, потихоньку похлопает по щекам, и что-нибудь скажет в утешение, в назидание.
Батюшка очень любил святителя Николая, и когда пришлось впервые запеть акафист святителю Николаю саровско-дивеевским напевом, который мне врезался в память еще в детстве в Дивеевском подворье, то Батюшка, умиляясь, очень сильно плакал и в особенности на словах: «Радуйся, старым сединам силу обновляяй!»
 Икона Феодоровской БМ |
Батюшка особенно любил икону Божией Матери Феодоровскую и никогда не изгладится из памяти моей, как от величайшей любви к Богородице он взывал, воздевая к Ней свои руки: «Радуйся, Красото несравненная, радуйся, Доброто несказанная!» И последний запев запоет дивным своим голоском, иногда протянет басом, а иногда баритончиком: «Радуйся, Мати Божия Предстательнице и Заступнице наша усердная!» Не могла и я не плакать вместе с Батюшкой. Батюшка особенно читал акафист Матери Божией. Нет, он не читал, он разговаривал с Ней. И порою становилось страшно, видя как он, подобно преп.Серафиму, весь то в великом смирении перед Ней, то в великом дерзновении что-то испрашивал у Нее, а сам, дорогой, весь в свете и великих слезах, стоя на коленочках перед Ней, взывал: «Кому возопию, Владычице, к кому прибегну в горести моей, аще не к Тебе, Царице Небесная? Кто плач мой и воздыхание мое приимет (Батюшка рыдал), аще не Ты, о Пренепорочная, Надеждо христиан и Прибежище грешным». Батюшка заливался слезами и порою останавливался от рыданий, и я рыдала вместе с ним. Было невозможно не плакать от такой силы благодати, исходящей от Батюшки. И Она, Пречистая, стояла и внимала молению и молитве Батюшки.
«Батюшка, дорогой! Я не могу так молиться с вами, сердце мое разорвется, ведь оно не вмещает той благодати... И чувствуешь, что Она, Пречистая, здесь стоит живая и страшно становится. Я плачу вместе с вами и боюсь, что я от благодати умру, ведь не могу, не могу вместить!» — «Манюшка, надо сердце расширить». — «А как?» — «Проси Матерь Божию и я помолюсь, и Она даст тебе Свою благодать и тогда ты поймешь. Чтобы принять молитву от Матери Божией и научиться молитве, надо много понести скорбей, а ты еще младенец у меня и скорби нести не можешь. Живи, учись у о.Алексея, а он умолит Матерь Божию, и Она в свое время все даст тебе. Вот о.Алексей все и вас всех вмещает, по Апостолу, а вы еще младенцы и сердца своего расширить не можете, но придет время и вы поймете меня, о чем я плачу».
Исповедовал меня Батюшка всегда кратко: «И словом, и делом и помышлением», — и прибавит обязательно: «Осуждением». — «Батюшка, я боюсь, что вам своих грехов никогда подробно не скажу, и на мытарстве окаяшка остановит». — «Грехи-то я твои все знаю и все прощаю, а когда нужно, я сам тебя спрошу и напомню. А об окаяшке безпокоиться нечего, он уже осужден и в нас места не имеет, а что пугает, так мы Матери Божией скажем, и Она его заставит бегом в бездну бежать. А на мытарствах он не остановит. А отец Алексей на что? Живо заступится. Да ведь ты от роду избрана Царицей Небесной воспевать Ее: «Твоя песнословцы, Богородице, ... лик себе совокупльшыя», — и духовно воспитывает тебя и венцом славы сподобит. Поняла?» — «С вами-то хорошо, дорогой Батюшка, а вот без вас-то как?» — «А я всегда с вами пребуду и в этой жизни и в будущей. Я тебе уже говорил: если буду иметь дерзновение перед Богом, за всех буду молить, чтобы вы все там со мною были. А любовь и по смерти не умирает! Будешь за меня молиться?» — «Буду, буду!» — «А я за тебя, и будем вместе».
Так постоянно родной наш Батюшка утешит и ободрит и дух подкрепит и снова и снова душа окрылится, и снова силы другие явятся, и хочется петь и петь, слушаться и каяться и любить Господа и ближнего своего. Зачастую, бывало, так бы и обняла весь мир, так бы и крикнула на всю вселенную: «Есть Бог! Верьте в Бога!» Вот как хорошо и легко было с Батюшкой! С ним мы все были на Земле точно в раю! Ни злобы, ни ненависти, ни зависти, ни ревности ни у кого не было. Каждый чувствовал, что Батюшка его больше всех любит. Он как часовой на страже наших душ, и видя приближающегося окаяшку, предупреждал нас миром и заставлял поцеловаться. «Батюшка, мы не ссорились». — «А окаяшка-то?» И Батюшка улыбается. — «Он метил на вас, приближался, чтобы поссорить, да только о.Алексей ходу ему не дает. Хочет за вас мне отомстить. Матерь Божия не дает! Ну он и бежит, ему и делать нечего на Маросейке у отца Алексея». Батюшка засмеется. Да, блаженный был наш Батюшка и как нам легко и отрадно было с ним!
Как-то раз пожаловалась я Батюшке: «Я очень обидчивая». Батюшка строго сказал мне в ответ: «Не смей ни на кого у меня обижаться, а тем более на духовного отца. Духовный отец по любви своей все простит, но Господь будет медлить, так как между Богом и твоей душой стоит посредник — духовный отец, и умолить за твой грех некому будет». Так страшно тогда становилось от его внушения.
Батюшка никогда не разрешал в покаянии пилить себя и есть. «Согрешила и просто в покаянии иди и исповедуй свой грех, а снедением себя окаяшка наведет уныние духа, мол, “не спасешься”».
Батюшка очень любил и жалел наши души. Он не любил унывающих и не разрешал падать духом: «“Всегда радуйтесь” по Апостолу, — говорил он. — Непрестанно молитесь и о всем благодарите. Сия есть воля Божия о Христе Иисусе Господе нашем».
Когда меня Батюшка на исповеди спрашивал, «не падаю ли я духом?», я отвечала Батюшке, что не понимаю этого. А теперь мне очень понятно.
Дорогой Батюшка видел нападения на меня окаяшки с силой: тоска, уныние, упадок духа, скука и мысли уйти к маме, заняться учебой и быть человеком, как и все, и быть полезной обществу; мысли, что я молодые годы гублю и все равно в святые не попаду и все равно ждет меня погибель, ад. От такого состояния ни к Батюшке не хочу и никуда и только бы с Маросейки убежать. И как-то раз в таком искушенном состоянии стою за службой, плачу, плачу и не хочу к Батюшке. А Батюшка дорогой, видя мое состояние, зовет к себе и говорит: «Вижу, что окаяшка с силой ополчился на мою Манюшку, и смотрю, она или не она? Ну, расскажи мне, что с тобой?» — «Батюшка, а что я вам буду рассказывать? Ведь вы святой, все видите», — и молчу. — «Мне грешному Господь и открывает ваши души, но надо непременно самой сказать и исповедать, таков духовный закон, чтобы его (окаяшку) посрамить». Молчу и сердце сделалось точно камень и слезы пропали. — «Ишь ты, как сумел охватить душу, но ведь Матерь Божия сильнее его, отец Алексей, хоть и грешный, а прогонит его. Ну скажи, скажи мне, Манюшка», — ласково-ласково говорит Батюшка, и сам, взяв меня целиком всю к себе, непрестанно крестит, треплет по щекам, по спине, по затылку, а потом перекрестил голову мою и уста и сказал: «Именем Господа моего Иисуса Христа и Пречистой Его Матери отступи от рабы Божией девицы Марии». Я ткнулась ему в грудь, а он ласково-ласково прижал меня к себе и говорит: «Бедненькая, замучилась вся. Ведь это он, окаяшка, хотел живую в ад посадить, а о.Алексей все равно не даст погибнуть». Тут у меня разверзлись уста, и я все поведала ему. «Жаль мне тебя, Манюшка, уж очень он сильно нападает на тебя за то, что ты послушалась во всем меня и бросила мир и все, что в мире, и последовала за Христом по совету грешного о.Алексея. Ведь Матерь Божия тебя Сама избрала. А потому я тебя и удерживаю от всего и берегу твою душу».
Исповедалась, все кончилось, и я, точно обновленная и вновь возрожденная, с легкостью духа и благодарности Батюшке ушла с исповеди.
«Помни, Манюшка, я тебе заменяю отца и мать. Беги, беги скорее ко мне, не поддавайся такому состоянию, а то заведет тебя куда-нибудь и погибнешь. Пока я жив, никому тебя не отдам, а ты не стесняйся и никого не бойся, и беги, беги ко мне. Слышишь? Если кто смущается, что часто я тебя причащаю, ты никак не смущайся и посылай их ко мне, а я знаю, что сказать». Батюшка сильный духом! Ему дана великая благодать и дерзновение молиться за нас и спасать наши души.
Батюшка говорил: «Храм это земное небо. Войдя в храм, надо сделать три поклона и поклониться на все три стороны, приложиться к образу Царицы Небесной и св.угодников Божиих и встать на свое место, внимая чтению и пению и отнюдь не разговаривать, помня, что здесь происходит, что здесь присутствует Сам Господь, Матерь Божия, все небесные силы и св. угодники Божии и совершают с нами молитву».
Отец Сергий меня прозвал «барыней», а также и другую регентшу. Я очень на него обижалась. Мне было очень обидно: какая же я барыня? Ни одной минутки нет свободной, с утра до ночи храм, требы, печенье просфор, некогда и себя обслужить. Каюсь Батюшке в этой обиде, а он, дорогой, отвечает мне, и так ласково протянул: «Барыня моя! Ну, я ему скажу, не обижайся на него». А потом о.Сергий (видимо Батюшка ему сказал) объяснил мне так: «Манюшка, у меня две барыни: одна барыня по месту, — «мое местечко никто не занимай», а другая — лавочная: как начнут читать шестопсалмие, так бежит на лавочку сидеть: душно, воздухом дышать».
Батюшка всегда нас учил благодарить Господа. «Единородного Сына на смерть дал нам Отец Небесный», — и при этом, говоря проповедь, склонит голову на аналой и зарыдает. «Нет места унынию, — скажет со властию Батюшка, — если к нам такое благодеяние от Отца Небесного, и Ходатая пред Богом имеем Сына Божия! Как бы ни согрешили, но имеем великое милосердие Божие и Ходатая за нас Господа нашего Иисуса Христа. Велики грехи и многочисленны, яко песок морской, но еще выше милосердие Божие!» Говорил Батюшка: «Если будут грехи ваши яко багряное и яко песок морской: яко волну и яко снег убелю их!» И Батюшка снова плакал, склоняясь на аналой, и говорил: «Дорогие, будем благодарить Господа!»
Батюшка также любил говорить проповеди о жизни святых. Осталось в памяти моей: он не один раз повторял житие Ксенофонта и Марии[29], Евстафия Плакиды[30], св.Алексея, человека Божия[31], преп.Матроны[32], мучениц Анисии[33] и Таисии[34]. Батюшка не оставлял без внимания сказать и о грехе блуда и о плотской брани, как она жестока и приводил пример преп.Марии Египетской[35].
Батюшка очень бережно и внимательно относился к каждой вверенной ему Господом душе. Он говорил, ревнуя о каждой душе, если она попадет к неопытному духовнику, тот может ее искалечить, и она может погибнуть. Привел пример: «Приходит ко мне одна раба Божия и говорит: «Батюшка, я пришла в отчаяние, — а сама залилась слезами. — Мой духовный отец наложил на меня вот за такой-то грех епитимию с земными поклонами (по 10 или по 20, не помню) утром и вечером. Поклоны я не могу класть, я сердечница и притом живу в семье, у меня муж и дети и все в одной комнате. Говорю отцу духовному, что я не могу столько класть поклонов, сердце не позволяет, и при всех надо класть, это вызывает всякие вопросы со стороны мужа и детей, а он (духовник) мне на это отвечает: «Это сатана-диавол тебе мешает, а не сердце и не муж с детьми. Епитимью не отменю!» И я решила покончить с собой». Вот, дорогие, — говорит Батюшка, — какие бывают случаи от неопытности духовных руководителей. Так и пришлось мне с духовником ее разрешать этот вопрос, а иначе она бы могла погибнуть. А поэтому прошу вас, не бегайте по другим духовникам».
Батюшка не любил, когда любопытствуешь о подробностях того или иного греха. «Бывает так, — говорил он, — человек не знал греха, а когда узнал, и стал грешить». И еще строго запрещал разбалтывать исповедь: «Вот мол на исповеди мне Батюшка сказал то и то, а я ему сказала то и то, и он мне ответил то и то». Батюшка категорически запрещал болтать. «Это, — говорил, — есть таинство и ведомо только Богу и духовному отцу». Однажды мне попалась книжечка о семи смертных грехах, а так как я никогда ни одной книжечки не читала без благословения, то пришла и показала книжечку и просила благословения прочитать. Батюшка посмотрел эту книжечку и сказал мне: «Манюшка, оставь эту книжку мне почитать, я сам о них не знаю, а завтра придешь, и я тебе ее отдам». И завтра и послезавтра и в другие дни Батюшка все отвечает: «Прости, Манюшка, виноват, не успел, не прочел», — а потом и говорит: «И не знаю, куда и дел. Виноват, прости меня». И эта книжечка с грехами так и провалилась. А на мое безпокойство, что с меня спросят, он ответил: «Ничего не спросят, про нее уж и забыли». И было так.
Однажды золовка моей старшей сестры просила меня спросить совета у Батюшки — выходить ли ей замуж, так как муж уже давно в плену у немцев после войны 1914 г. Девять лет прошло и в течение этих лет никаких известий от него нет. А сватается очень хороший человек. Я на ходу спросила Батюшку, почему-то окруженного народом. Батюшка выслушал меня и, обращаясь к народу, сказал:
Вот, дорогие, бывают какие случаи. Одна женщина пришла ко мне и говорит: «Батюшка, благословите меня замуж выйти, так как мой муж много лет в плену и его по-видимому нет в живых. А сватается за меня очень хороший человек». Я ее не благословил, а она все же вышла замуж. И только что повенчалась, через восемь-девять дней возвращается ее муж из плена. И вот два мужа и с ними жена пришли разрешать вопрос и делить жену, чья же она теперь жена. Вот, дорогие, какие бывают случаи.
Я все передала этой невестке, что сказал Батюшка. Она испугалась и сказала моей сестре Моте: «Я подожду давать согласие, а то и вправду вдруг X. придет». И случилось так, что не через 8-9 дней, а дня через два вернулся неожиданно ее муж. Нашему дорогому Батюшке были открыты не только наши души, но и судьбы людей.
Батюшка очень строго относился к родителям в отношении воспитания детей. Однажды одна женщина пришла к Батюшке и привела ребенка лет шести и в скорби говорит: «Батюшка, что мне делать? К-ка не слушается и стал говорить неправду. А у меня муж был на фронте и я не имела возможности за сыном следить, он оставался с бабушкой. А теперь муж вернулся и укоряет меня — вот мол как ты его избаловала, не слушается и все лжет». Батюшка очень ласково обратился к ребенку, приголубил его и ласково спросил: «Будешь слушаться маму?» — «А она сама папу не слушается». — «А не будешь лгать?» — «А они с папой сами говорят неправду». Батюшка так строго опрокинулся на мать ребенка и сказал: «Вот ваше воспитание! Разве можно что при детях говорить! Сама виновата и будешь за него отвечать Богу!» — «Ну что же мне делать, Батюшка?» — «Приходи ко мне на исповедь и почаще причащай ребенка».
Одна из моих сестер во время революции три года пропадала на фронте. Я очень о ней скорбела, а Батюшка говорил: «Жива. Не скорби, придет». И действительно сестра моя вернулась и стала духовной дочерью Батюшки[36] и влилась в нашу общину. Батюшка ее очень любил. Однажды он поставил ее посредине всей толпы и сказал народу: «Вот посмотрите, какая большая и глубокая душа!» Батюшка обнял ее и пошел к себе домой, ведя и ее. «Не выходи замуж, я сам найду тебе жениха». Батюшки не стало, а к о.Сергию она не смогла подойти, боялась его, постепенно отошла, замуж вышла неудачно и печально кончилась ее жизнь.
Батюшка иногда очень умел смирить вознесенную гордыню и избавить от высокоумия и тщеславия. Как-то раз прибегаю с тревогой, что не могу у Александра Никитича молиться, так как мешает то и то. Батюшка выслушал, почему-то вывел меня из своей комнаты в детскую и начал говорить: «Ишь ты какая у меня молитвенница появилась, — и ласково похлопывая по щекам, продолжал, — а ты знаешь, как может молиться о.Алексей, когда за одной стенкой поют, за другой пляшут, а там, слышишь, ссорятся и Бог знает, что про меня говорят, а я должен молиться за весь мир. Все надо терпеть посылаемое Богом». — «Так что же делать, дорогой Батюшка, оставить молитву?» — «Да, оставь». — «А как же удовлетворить молитвенный дух души?» — «Скажи от сердца: «Боже, милостив буди ко мне грешной. Господи, даруй ми зрети моя согрешения», — и ложись спать. А ночью и помолись немножко, вот и удовлетворишь молитвенный дух души». — «Батюшка, а вы молитесь ночью?» — «Молюсь за вас, за всех моих духовных детей и за весь мир». Дорогой Батюшка, говоря про себя, про свои искушения, говорил про меня в будущем, вперед провидя мою жизнь. Действительно, после его кончины стало так, как при нем еще не было: теперь за стенкой и поют, и пляшут, и ссорятся иногда, слышу, и Бог весть что про меня говорят.
Горела желанием читать св. книжки, и Батюшка, как ученице, начал давать сначала жития святых и сказал: «Так вот и пойдешь». Он строго, категорически запретил мне читать светскую литературу, к которой меня иногда и тянуло, и без благословения не разрешал читать ни одной и духовной книжки. Видя своим духовным оком не по разуму нашу ревность, он от всего нас предостерегал, как добрый и любящий пастырь и отец.
Трудно нам с сестрой Зиной жилось в квартире Александра Никитича. Зачастую он выгонял нас. Скажешь Батюшке, а он, дорогой, по щекам похлопает ту и другую и ласково скажет: «Девчонки, если в переднюю будет выгонять, не входите. Ведь он ничего не понимает. Потерпите». Приходя из храма, мы как краденные прошмыгнем в свою комнату и боимся выйти согреть чайник, и смотришь, и Батюшка прибежит будто по делу к Александру Никитичу, а сам — раз к нам и с шумом: «Отец игумен, а где же твои послушницы-то?» — и засмеется. Громко заговорит: «Ну, девчонки, а чайку-то попили?» — «Да нет, Батюшка, еще не успели». — «Отец игумен, а ты пил?» — «Пил, Батюшка, пил», — засуетясь от неловкости, отвечает Александр Никитич. «Ну-ка, девчонки, где ваш чайник-то?» — «Да вот, Батюшка, мы еще не успели поставить, — а я тихонько добавлю, — боимся, Батюшка». — «Отец игумен, на-ка вот их чайничек-то, где-нибудь найди местечко, поставь». И Александр Никитич берет из рук Батюшки наш чайник, ставит его на плиту, а бабушка его тихонечко ворчит: «Ну куда, куда, надо тогда еще подкладывать дров». (А дрова тогда выдавались по ордеру. Александр Никитич и на нас получал, а его старушка дрова жалела). Похлопает нас по щекам дорогой Батюшка, поднимет дух, умиротворит все и убежит. А бабушка начнет ворчать: «Ишь батя прибежал! Взял бы их к себе, да и напоил, а то пришел распоряжаться!» — «Будет тебе жадничать! Ведь их дрова-то есть!» И этим разговор заканчивался.
В квартире Александра Никитича я только ночевала, но вся жизнь моя протекала в храме, да в совместной жизни с Лидией Александровной[37], которая продавала просфоры в храме и жила в нижнем этаже (где приготовлялись просфоры), и с духовной сестрой Зиной. Однажды мне говорит Лидия Александровна: «Манюшка, и попало мне за тебя от Батюшки». Испугалась я и говорю: «А что и за что?»
Да вот, вижу, ты вся горишь духовно и как бы не сорвалась, вот и говорю Батюшке: «Как мне жаль Манюшку. Она уж очень ретива духовно, бледнеет, худеет. Ей бы надо в неделю денька два отдыхать». Батюшка топнул ножкой и крикнул: «Не смей у меня это ей внушать, портить мне ее!» — и выгнал меня вон. Я долго стояла за дверью в волнении и не уходила. Говорю Серафиме Ильиничне: «Скажите Батюшке, что я прошу у него прощения и никогда не посмею его учить». — «Пусть войдет», — слышу, говорит Батюшка. Я бух ему в ноги, умоляю: «Простите меня за мою дерзость». — «Ну вот, то-то же, в следующий раз не смей меня учить и портить Манюшку».
Как-то во время всенощной что-то со мной случилось: не хочу, не могу молиться, хочу домой. Во время шестопсалмия или кафизм попросила Батюшку выйти ко мне из алтаря. Говорю: «Батюшка, я не хочу молиться, не хочу петь, мне все это надоело. Хочу домой». Батюшка выслушал меня и сказал: «Беги скорей домой и ляг в постель, отдохни, а я после всенощной к тебе приду». Пришла домой, легла и будто я куда-то провалилась, ничего больше не помню. Пришел Батюшка, погладил по голове и спрашивает: «Манюшка, а как ты себя чувствуешь?» Я точно проснулась от его слов и ласки, говорю: «Очень хорошо». — «Измерьте температуру», — сказал Батюшка. Оказалось 40,3°. Слышу Батюшкины слова точно во сне: «Скорее, скорее, завтра ее надо везти в больницу». У меня оказался тиф. Так наш дорогой Батюшка видел все.
Батюшка наш очень ценил свободную волю человека, но так как воля наша греховна, то Батюшка очень следил за нашими душами, чтобы не уклонились в заблуждение или к великому греху. Он мог вовремя направить, наставить, указать и посоветовать. Захотелось мне учиться, приобрести специальность, изучить иностранный язык, имея в помыслах, что я смогу в жизни себя обезспечить материально и не быть в зависимости ни от кого, и сама смогу помочь кому-либо, делая доброе дело. Курсы открылись рядом в нашем переулке. Прошу благословения у Батюшки и говорю, что я успею все сделать: и Батюшке помочь, и учиться. «Батюшка дорогой, очень безспокоит меня мысль, что я молодая и не приобретаю себе специальности, и очень стесняюсь жить на вашем иждивении, унывает мой дух». — «Ну что же, если уж тебе так хочется, учись, я не против. Только ничего у тебя из этого не выйдет». — «А как же жить-то, Батюшка? Я очень волнуюсь и безспокоюсь». — «Живи под кровом Матери Божией, Свт.Николая и моим грешным и нас Господь и они пропитают и согреют». — «Батюшка, а все же мне хочется». Я окончила курсы медицинских, сестер, затем машинописи на «отлично» и «хорошо» и начала учиться французскому языку. Но вдруг курсы наши закрылись и я осталась ни в тех, ни в сех.
— «Ну, я же тебе сказал: ничего из этого не получится». Ну я и успокоилась, но не успокоилась от мысли, что я на Батюшкином иждивении, мне это казалось очень неудобным, стеснительным и иногда эти мысли приводили меня в уныние. Просила Батюшку: «Благословите меня устроиться на работу». — «А зачем она тебе, Манюшка? Ты работаешь Матери Божией, Свт.Николаю и мне грешному. Достоин бо есть делатель мзды своея (награды своей)». — «Батюшка, дорогой, — плачу, — не могу я отнимать кусок хлеба у вашей семьи». — «Кусок хлеба не мой, а Божий, и ты ни у кого не отнимаешь. Поняла?» — «Нет, Батюшка, благословите работать». — «Ну что же, с Богом, если уж тебе так хочется, но мне жаль тебя».
Стали предлагать то ту, то другую работу, а Батюшка все не благословляет. В то время была карточная система, пайки были маленькие и даже соль давали по ордерам в учреждениях. Одна говорит: «Батюшка, благословите Манюшку поступить к нам в министерство, требуются машинистки, и у нас дают хорошие пайки». — «Ну что, Таисия, у вас возами и санями вывозят, и все равно бегут, а нам с Манюшкой что надо? Кусок хлеба, да стакан воды».
Наконец устроилась я на работу рядом, в нашем переулке машинисткой и личным секретарем главного начальника Центральной химической лаборатории имени Баха. Начальник очень полюбил меня, многое доверял и даже приблизил к своей семье. Батюшка радовался моим успехам, но заскорбел, что душа начала по долгу службы удаляться от храма. «Манюшка, ведь я очень скучаю о тебе. Вот Литургия идет, а управлять и петь некому, нет моей Манюшки. Боюсь как бы волк тебя не утащил». Не понимая этих слов, говорю: «Батюшка, а ведь в Москве нет волков-то». — «Нет, Манюшка, вот именно в Москве-то их и очень много: утащат тебя, и я от скорби умру». — «А что же мне делать-то?» — «Слушайся меня и никуда от меня не уходи». — «Батюшка дорогой, а я ведь очень безпокоюсь о своем материальном положении и мне надо приобретать себе кусок хлеба». — «Я же тебе говорю, что Матерь Божия, Свт.Николай и я грешный тебя не оставим ни в сей жизни, ни в будущей, если ты послужишь грешному о.Алексею». — «Батюшка родной, не скорбите, скоро моя служба раскассируется. Будет, говорят, Институтом и его отсюда куда-то переведут, а я снова к вам». И правда, в очень скором времени Института не стало. Мне предложили ехать с ними, но Батюшка не благословил. — «Вот твоя служба: Матерь Божия и Свт.Николай. Сколько раз я тебе говорил, а ты меня не хочешь слушать», — со скорбью сказал Батюшка. — «Нет, нет, дорогой Батюшка, я больше никуда не пойду!» — «Ну, вот то-то! — воскликнул Батюшка, — а я теперь спокоен за тебя. О насущном хлебе не безспокойся, будешь сыта. А если что тебе нужно, скажи мне, я тебе куплю и сделаю, только не унывай. Слышишь?»
Я в молодости была очень доверчива и, как говорили, наивна. Я очень любила монашествующих. Однажды наши сестры захотели надо мною подшутить и вот в конце всенощной приходят за мной и говорят (а день был просфорный): «Манюшка, скорее, скорее иди к Лидии Александровне. К ней из Петрограда приехала схимница из обители о.Иоанна Кронштадского. Она очень хочет тебя видеть и поговорить с тобой». Кончилась служба, и я стрелой помчалась к Лидии Александровне и прямо с ходу бросилась перед схимницей на колени, чтобы принять от нее благословение. Она сидела на Зининой постели, одетая в монашескую одежду — мантию и клобук. У Зины постель была высокая (сундук) и схимница не сразу показалась высокой, но ноги у нее почему-то до полу не доставали. И вдруг она, к моему удивлению, меня почему-то не благословляет, руки-то с места не двигает, а стала быстро валиться на бок. Как быстро я к ней подбежала под благословение, так я, вскрикнула от испуга «ой!», быстро попятилась задом и прямо уселась в кадку с тестом, провалилась и ноги вверх. Что тут было смеху! Схимница моя валялась на подушке у Зины, заливалась смехом, а меня со смехом никак не могли вытащить из кадки. Наконец вытащили и долго не могли перестать смеяться.
Кто же была эта мнимая схимница? Это была одна из просфорниц — Евдокия Васильевна Бумагина, которую одели в одежду о.Саввы[38] и посадили в передний угол на Зинину постель. А мне и в голову не пришло, как же эта схимница сидит в полном монашеском облачении и с дороги села в передний угол. Утром после Литургии пришла и все рассказала Батюшке. Он смеялся, точно Ангел, и сказал: «Ну, уж я их побраню. Ишь какие озорницы! Ну, а тесто-то от тебя очистили?» — «Да нет, Батюшка, оно было покрыто и еле-еле подходило». Батюшка заливался смехом и я с ним. «Ну уж ты на них не сердись», — с улыбкой сказал Батюшка. — «Да нет, Батюшка, мне самой-то потом смешно было. Я вначале испугалась не кадки, а этой мнимой схимницы». Батюшка похлопал меня по щекам и сказал: «Ну, беги, моя баловница, пеки просфоры. Ты ведь у меня главный пекарь. Только потихоньку беги, в кадку опять не упади». — «Нет, нет, Батюшка, я потихоньку». А сама снова помчалась со всех ног. Слышу сзади голос Батюшки: «Тихо, тихо, Манюшка, а то упадешь». И этот голос нежный, точно материнский, голос матери, которая предупреждает младенца, чтобы не упал. Вот сколько любви и нежности было в нашем старце, Батюшке о.Алексее.
Спросила я раз Батюшку: «Объясните мне, пожалуйста, в Евангелии сказано: где труп, там соберутся и орлы». — «Орлы — это Ангелы. Наступит такое время, что люди не смогут совершить таинство отпевания и трупы будут лежать, а Ангелы приступят и совершат все». — «А кто же такая царица южская, которая восстанет на суд с родом сим и осудит?» — «Я с ней не знаком, Манюшка».
«Батюшка, молитва Иисусова у меня что-то плохо идет». — «Ну, а ты пойди в Ивановский монастырь к матери Марии, скажи, что я тебя прислал, чтобы она научила тебя молитве Иисусовой». А мать Мария была Батюшкина духовная дочь. Монахини из Ивановского монастыря[39] ходили к Батюшке и были его духовными дочерьми. И сама игумения часто бывала у Батюшки со своими скорбями и назидалась у него. Однажды она при мне говорит Батюшке: «Батюшка, вот этого бы ангела (указывает на меня) я с удовольствием взяла бы к себе и всему обучила бы». Батюшка улыбнулся и сказал: «Ангела-то возьми, а Манюшку я тебе не дам. И самой-то тебя там скоро не будет, куда ж Манюшку-то денешь? Боюсь только испортишь мне ее, а она у меня еще маленькая». — «Да, дорогой Батюшка, — ответила смиренно старица, — очень трудно управлять монастырем». — «А еще труднее — душами», — прибавил Батюшка. — «А ведь за всех вверенных тебе будешь отвечать Богу. Вот возьми ее (указывая на меня), приходит со слезами и говорит: надоело молиться, надоело каяться, хочу в кино, ну что ты тут с ней будешь? А Богу-то ведь будешь отвечать, вот и понянчайся с такой душой. А ведь прекрасная душа, Божие создание! Ну что ты с ней тут будешь делать в таком случае?» — спросил Батюшка. — «Конечно, Батюшка, если бы стала настаивать, отпустила бы!» — «Вот вы все такие игумении! Отпустила бы, а куда? В омут? И погибла бы душа. А ведь Господь эту душу вручил тебе, и она не сама пришла в монастырь, ее Господь, Матерь Божия, Иоанн Креститель призвал, а вы, игумении, отпустили бы, не поняв, что это сильное искушение и не помогли, а отпустить бы легче всего. Ишь как вы легко смотрите на спасение душ человеческих, которых вручает вам Господь». Я со страхом слушала этот строгий и внушительный разговор Батюшки с матушкой игуменией и громко воскликнула: «Нет-нет, Батюшка дорогой, я уж теперь давно вас послушалась и ни к кому не пойду и вас не оставлю!» — «Но ведь ты у меня умница», — похлопал меня по щекам Батюшка. — «Ну, а к матушке Марии поди, и скажи ей, что я тебя послал». И я убежала, а игумения осталась у Батюшки.
Прихожу в монастырь к матушке и говорю: «Матушка, меня послал к вам Батюшка, чтобы вы научили меня молитве Иисусовой». Матушка выслушала меня, ничего не ответила и начала поить меня чаем. И разговор завела совсем отвлеченный, и все приговаривает и приголубливает меня: «Милый ребенок, хорошая моя девочка, как хорошо ты поешь, как хорошо ты управляешь своим хором, не как наша регентша мать Минодора. И она-то, и я, и другие ходим специально на тебя посмотреть и поучиться. Ведь мы все Ивановские ходим к Батюшке и умиляемся тобой. Ведь ты Батюшкина дочка, мы-то чужие, но все равно он нас любит и мы у него исповедуемся». — «Ну, а что же, раз исповедуетесь, то и Батюшкины». — «Это-то верно, но у нас матушка игумения, она очень строгая и не всегда к нему нас отпускает, а я потихоньку убегаю, и достается же мне!»
И тут она начала все рассказывать, какие в монастыре скорби. Говорит: «Вот матушка игумения меня благословила с одной монахиней шить одеяла. Ну и скорби же я от нее несу. Нашью много, вдруг кричит: «Такая-сякая, пори все, что тут нашила». Начну пороть, еще сильнее кричит: «Все испортила и что мне с тобой делать! Вон иди!» А сама все кричит и кричит и ругает по всякому! Кончится день, так она заставит меня ночью работать. Плачу, кричу: «Дорогой Батюшка, заступись, помоги!» А один раз и побила, а жаловаться я не смею, так как про меня матушка игумении всего наговорили, наклеветали. И вот, дорогая моя девочка, придешь к Батюшке, все ему расскажи».
Жалко мне было мать Марию. «А молитву Иисусову когда же вы читаете?» — «Она у меня сбоку висит» (указывая на четки, которые висели на поясе). И так, провожая меня, она многое поведала мне о своих скорбях.
Прихожу к Батюшке: «Ну как, Манюшка, мать Мария-то научила тебя Иисусовой молитве?» — спрашивает Батюшка. «Да нет, дорогой Батюшка, некогда было. Ее захватили скорби и она вместо молитвы мне велела вам все точь-в-точь передать о скорбях. И даже били ее!» — «Да ну, — воскликнул Батюшка, — ну, садись, садись и все расскажи мне». Я все подробно рассказала Батюшке о ее жизни и о послушании, которые она несет и про злую монахиню. Батюшка все выслушал и сказал:
— Ну вот, Манюшка, поняла теперь, как дается молитва Иисусова: «Отдай кровь и приими дух». Видела ее смирение, видела ее послушание, видела ее скорби и болезни, а утешения-то нет кроме о.Алексея, и то когда пустят. Поняла?
— Батюшка дорогой, — взмолилась я к нему, — я больше так капризничать не буду, я буду слушаться вас и в монастырь не пойду, боюсь злых монахинь.
— Не будешь проситься к маме, в кино?
— Нет, нет, больше не буду!
— Ну вот поняла, как дается молитва Иисусова: принимать скорби, смириться до зела, как Христос Спаситель, понести иго Христово, и тогда дается тебе молитва Иисусова. А сейчас вот читай и читай, как я тебе сказал. А творят молитву Иисусову только подвижники, как преп.Серафим. Теперь поняла, как дается молитва Иисусова? Чтобы полюбить Господа всем сердцем и всею душою и крепостию, и ближнего своего как самого себя, надо принять скорби от ближнего, укоризны, взять его в свое сердце и отбросить эгоизм. Смириться надо до зела пред всеми, считать себя хуже всех и даже хуже всякой твари! Поняла, Манюшка?
Я слушала с большим вниманием и говорю: «Поняла, дорогой Батюшка, поняла, только у меня ничего не выйдет, я очень горячая и гордая, как вы говорите». — «Ну, сейчас не выйдет, ты еще у меня младенец, но надо учиться, просить Матерь Божию, чтобы Она помогла не быть гордой, — и о.Алексей помолится. — Только я тебя набаловал, Манюшка, никому об этом не говори». — «Батюшка, а мне все так и говорят: «Манюшка капризная, Батюшка ее избаловал».
«Батюшка, как мне с хором быть-то, ведь меня не слушаются. А хор тогда поет хорошо, когда есть дисциплина. А то все закроются косынками, а которые глаза вверх заведут. Ну я тоже буду так, скажу им. А не слушаются, возьму да и убегу». — «Ну вот, Манюшка, здесь и требуется от тебя терпение, смирение и ласковое слово к тому, кто тебя не слушается. Вот когда ты не слушаешься, разве я от тебя бегу или на тебя кричу?» — «Нет». — «Ну так вот и ты поступай». — «Батюшка, вы старенький...» — «И то не слушаешься меня», — перебил Батюшка. «А я то девчонка», — со скорбью скажу ему. «А ты никуда не убегай, а беги ко мне, а я знаю, что кому сказать. Поняла меня?» — «Поняла, поняла, дорогой Батюшка». Вот сколько терпения надо было нашему Батюшке с каждой из нас, и как он, дорогой, воспитывал наши души и следил с высоты духовной точно небопарный орел.
Как-то раз собралась группа сестер в Зосимову пустынь[40] к о.Алексею-затворнику[41]. Очень захотелось и мне. Пришла я к Батюшке и говорю со страхом, зная, что меня Батюшка от себя никуда не отпускает: «Батюшка дорогой...» А он, еще не дав мне ничего сказать, говорит: «Что, захотела в Зосимову пустынь к о.Алексею?» — «Да, очень хочется, многие едут». — «Ну что же, поезжай, поезжай. Передай от меня о.Алексею привет, и о.Иннокентию, и о.Дионисию, и смотри не балуйся там, не шали». Очень обрадовалась я первой своей поездке к о.Алексею.
Приезжаем туда, отстояли службу и все пошли на благословение к о.Алексею. А нам келейник[42] отвечает: «А о.Алексей не принимает больше. А откуда вы? Из Москвы? Да там у вас свой старец Алексей, выше нашего, и зачем наш вам? Помолились и поезжайте обратно». Все повернулись и пошли, а я осталась и сказала: «А ведь мне наш Батюшка велел о.Алексею вашему передать поклон, значит я должна его увидеть». Посмотрел на меня иеромонах и сказал: «Всех батюшка принять не сможет, а о тебе, матушка, я доложу. Как тебя зовут?» — «Мария грешная». — «Так ты не монахиня?» — «Нет еще, собираюсь ею быть». Он посмотрел на меня, улыбнулся и сказал: «Ну, подождите, у него сейчас игумения, а потом пойдешь и ты». Игумения вышла скоро, он доложил обо мне Батюшке. «Батюшка вас приглашает, идите за мной». Испугалась я, руки и ноги затряслись от страха. «Молитвами святых отец наших...» — быстро произнес келейник и постучался. Послышался голос о.Алексея: «Аминь». Келейник открыл дверь, впустил меня и тут же дверь захлопнул. В мысли моей пронеслось: «Ну, пропала я!» И стою, прижавшись к двери.
Батюшка сидел в кресле, одетый в схиму, а я таких еще никогда не видала. Волосы седые длинные расстилались по плечам, борода длинная. Я боялась сдвинуться с места и от страха готова была плакать: дверь защелкнута, бежать некуда. Я только хотела сказать: «Отпустите меня, пожалуйста», — как слышу твердый, грубый, но ласковый голос батюшки: «Деточка, не бойся, не бойся, поди ко мне. Ты откуда?» Я молча неуверенным шагом начала приближаться. «Ты откуда?» — снова последовал вопрос, и я посреди комнаты остановилась. — «Ну, поближе, поближе подойди ко мне, не бойся, скажи откуда ты». — «Из Москвы от Батюшки о.Алексея. Он вам велел передать привет». О.Алексей своей рукой (а рука длинная показалась мне) взял меня за руку, совсем приблизил к себе и велел встать на коленки. «Ну, скажи, деточка: ты монахиня?» — «Нет, только собираюсь», — батюшка улыбнулся. «А Батюшка о.Алексей благословил тебя принять монашество?» — «Нет, только обещал». — «Будешь исповедываться?» — «Благословите, Батюшка». — «А о.Алексей разрешил тебе у меня исповедываться?» — «Нет, он не любит, когда мы исповедуемся у других батюшек». — «Ну, хорошо! А я тебя исповедую, раз ты ко мне попала, и он велел тебе передать привет». Поглаживая мои руки, Батюшка сказал: «Отец Алексей мой хороший знакомый. Мы с ним в детстве были друзьями и вместе играли и на собаке верхом катались, на Каштанке-то». Сразу я как-то ожила и вскрикнула: «Нет, другая большая собака-то была!» Страху стало у меня меньше.
Батюшка приступил к исповеди за всю жизнь мою. Долго (1 ч. 40 м.) от юности он меня исповедал. Он называл мне такие грехи, которых я никогда не слышала, но от страха все говорила «грешна». Исповедь была исключительная! Он меня поставил как бы пред судилищем Христовым, где я была безответна. Я плакала. Мне захотелось скорее к своему Батюшке, где нет страха, а одна любовь. Кончилась исповедь. Я поблагодарила старца и с радостью выкатилась от него. Отпуская меня, он также велел передать Батюшке привет и велел еще к нему приезжать, но я ответила, что «больше не приеду, я очень занята».
Богослужение пустынное и уставное, пение монахов — все очень подействовало на меня и захватывало дух. Когда же я вернулась из Зосимовой пустыни, Батюшка, как мне показалось, был грустным и обиженным. «Ну как, святые, приехали?» — отчужденным тоном произнес Батюшка. — «Нет-нет, дорогой Батюшка, я уже с Зиной поссорилась, так как хотелось быть в тамбуре одной с молитвой Иисусовой, а она мне не разрешала. А слушаться я ее не хотела, — ведь я не маленькая, а большая». — «Ну и как о.Алексей?» — «Я ему ваш привет передала, но очень испугалась. Я таких людей и в таком облачении еще не видала. Просто испугалась и хотелось бежать к вам. Он меня исповедывал, но я думала, что от слез и страха разорвется мое сердце. Я услышала такие грехи, которых вы никогда не называете, я повторяла все «грешна», не понимая их». — «Ну вот, Манюшка, я потому тебя никуда и не отпускал от себя, жалел твою душу. Ну, теперь поняла, как у других исповедываться?» — «Да, дорогой Батюшка, я больше никуда-никуда не пойду, я теперь боюсь батюшек, ведь они не вы». И Батюшка успокоился.
На исповеди у Батюшки говорю: «Батюшка, есть грех “мшелоимства”. Я убила одного мыша в своей жизни, больше никогда не позволю убить, ведь он тоже жить хотел». Батюшка улыбнулся. «Ну, Бог простит, уж больше не убивай». Он сказал это шутя и с улыбкой, но не объяснил мне этого греха. Батюшка всегда очень жалел наши души, чтобы они не страдали, а поэтому, чтобы не причинить страдания, и не налагал никогда епитимий и не давал чувствовать величину твоего греха, избавляя нас от страдания и окаяшки, который мог навести на нас уныние. Батюшка родной, он все брал на себя, и за нас молился и страдал.
У о.Сергия были свои духовные дети, и почему-то, идя от него с исповеди, они очень плакали, а мне их жалко было. Тихонечко пройду к исповедальному столику и скажу Батюшке на ушко: «Батюшка дорогой, И., К., П. все очень плачут, идя с исповеди о.Сергия. Мне их очень жалко». — «Ну скорее позови их ко мне». Подойду к одной, другой, третьей и скажу им: «Батюшка зовет, скорее, скорее идите», — и сама убегу от них. «Ну вот спасибо, Манюшка, что сказала, а то бы окаяшка нагнал на них уныние», — иногда скажет Батюшка.
В московских храмах в течение Св.Великой Четыредесятницы стала вводиться пассия[43]. Батюшка был не сторонник этого богослужения: «Вся полнота Страстной седмицы теряется», — говорил он. Тот или иной праздник не есть воспоминание, а есть жизнь, а Страстная седмица это великая жизнь и наше сопереживание всякого события. Зачастую слышишь, что с амвона священники говорят, что вот наступает такой-то праздник, будем молиться и вспоминать. Нет, а нам постоянно говорили, что в Церкви Христовой нет воспоминаний, но жизнь! Крещение Господне — разве это воспоминание, нет, жизнь, потому что просим в молитве, чтобы Господь освятил воду сию Духом Святым. И к Крестителю обращаемся: «Прииди, стани с нами запечатаяй пение и предначинаяй торжество». Или к Анне Пророчице на Сретение обращаемся: «Прииди, стани с нами и благодари Христа Спаса Сына Божия». Так что всякий праздник и событие в Церкви есть жизнь. А поэтому пассия, несвоевременное воспоминание страданий Христовых, вырванное, как сказал в свое время Батюшка, из богослужебного круга, отнимает полноту Страстной Седмицы.
Батюшку однажды пригласили на пассию о.Александр от Николы-в-Звонарях[44]. Батюшка хотел уйти тихонько, чтобы мы никто не знали об его уходе и не пошли за ним. А я узнала и ну бежать за Батюшкой. В Варсануфьевском переулке Батюшка оглянулся и строго велел тут же идти домой. Я заупрямилась и никак не хотела возвращаться. Батюшка еще раз обернулся и, видя, что я не послушалась, подошел ко мне и ласково сказал: «Манюшка, ну что же мы с тобой оставили сиротой наш храм, — ни меня ни тебя нет». Я расплакалась и говорю: «Батюшка, а мне хочется быть за пассией, видеть как вы будете служить и посмотреть, что это за служба». — «Манюшка, я бы сам не пошел, но неудобно отказать о.Александру, он прислал за мной. А ты иди проведи вечерню и утреню и сюда успеешь. Ну, скорее беги и замести меня, ведь без тебя там будет плохо». Я вернулась, успела отправить свою службу и мы, несколько человек, помчались в Николу-Звонари. Пришли, а конечно, пассия уже кончилась. Батюшка стоит у аналоя и благословляет народ. И мы тут как тут. «Ну вот и успели», — улыбнулся Батюшка.
Батюшка не любил, чтобы мы бегали по другим церквям, берег нас от рассеяния, любил, чтобы мы всегда были дома и выполняли свое богослужение в строгой полноте.Батюшка также не любил никаких наград и понимал, какую ответственность они налагают. Как-то в храме Адриана и Наталии[45] на Первой Мещанской (проспект Мира) служил Святейший Патриарх Тихон. Был приглашен и наш Батюшка для награждения митрой. Пришел момент награждения, Святейший читает молитву. Побежали за митрой: туда-сюда, а митры и нет. Поискали-поискали, да так и не нашли. А после богослужения начали снова искать, оказалось, что митра была запихнута в щель за гардероб с утварью (в алтаре). Такое великое смирение проявил наш Батюшка: он сам запрятал митру, не любя никакой награды[46].
Батюшка также не любил и архиерейских богослужений. Он говорил, что самая служба, чин ее, прекрасен, торжественен, но отнимает молитву, так как много суеты. А мы немощны, слабы и при спокойном не можем молиться, а уж где же нам при архиерейском-то богослужении молиться, только глазеем.
Не любил также Батюшка, когда его приглашали служить в других храмах, но говорил, что «неудобно отказываться. Мне всегда жаль оставить свое богослужение и свой храм: оставляешь его сиротствующим и безпокоишь людей своим отсутствием. Они, узнав о том, что меня не будет дома, бегут за мной». И вот как-то, помнится, приглашают Батюшку служить в Каретном ряду. «Девчонки, — говорит Батюшка, — если меня от всенощной возьмут ночевать, выручайте меня, я должен быть дома. Но они не захотят меня отпустить и просто утащат к себе, и вы, говорю вам, тогда выручайте меня». Это и было так! После всенощной ведут Батюшку под руки, народ за Батюшкой, а он, дорогой, увидал нас и потихоньку шепнул: «Выручайте, я весь мокрый, простужусь». А мы и рады стараться! «Напоили бы меня чаем, — сказал нам Батюшка, — да и в холодную комнату всего мокрого заперли бы меня отдыхать до утра, чтобы я служил у них обедню. Спасибо вам, что меня выручили, а то бы мне не сдобровать, простудился бы, заболел». А нам большого труда стоило отстоять Батюшку, даже пригрозили им. Извозчик был уже готов, Батюшку отпустили, а мы все облепили извозчика: кто с Батюшкой, кто на задке примостился, и так вернули его домой. Не один раз и потом Батюшка благодарил нас: «Если бы не вы, девчонки, меня бы не отпустили и мне бы не сдобровать, я бы заболел, так как весь мокрый был, а сменить было нечего».
Как я уже говорила, Батюшка был назначен Святейшим Патриархом Тихоном возглавлять объединение Московского духовенства. Батюшка был председателем. Его слово было последним, заключительным («законом», как сказал нам о.Илия Гумилевский[47]). А мы целой группой обычно провожали Батюшку и ожидали его до конца заседания. Когда заседание кончилось и вышло много духовенства, Батюшка не возгнушался (не постеснялся нас) нами грешными, а сказал: «Это мои духовные дети», — и велел принять благословение у батюшек, которые стояли около него (о.Гумилевский и некоторые другие), но нам казалось, что нет благословения выше, чем благословение Батюшки.
Батюшка категорически запрещал судить и обсуждать поступки духовного отца. Он говорил: «Духовный отец является посредником между твоей душой и Богом. Обсуждать поступки и действия духовного отца никто не имеет права, а тем более осуждать его, гневаться и обижаться на духовного отца. Нам неизвестны побудительные причины его действий, которые происходят по Божьему промышлению, а поэтому с верой, любовью и страхом подходи к нему и отнюдь не рассуждай — почему он так или иначе с тобой поступил. Он отвечает Богу за твою душу и что хочет, то и делает с ней, и ты с верой и любовью все принимай от него. И никогда не смей обижаться». Так говорил он мне на мою страсть самолюбия и обидчивости. Св.Димитрий Ростовский[48] сказал: «Дети не учите духовного отца, предоставьте ему суд над вашей душой». Господи, прости меня грешную, много согрешила пред Тобой!
«Манюшка, ты очень горячая у меня, и я постоянно безпокоюсь за тебя. Молись Богу и Матери Божией, чтобы Она, Пречистая не оставила тебя и твое горение духа сохранилось до последнего конца! Постоянно безпокоюсь о тебе, не утащили бы тебя волки!» — «Батюшка, дорогой, я ведь вам вправду говорю, что в Москве волков нет, а вот у нас в деревне есть местечко, называемое Климово, там есть волки и люди со станции боятся ходить, а этот путь самый близкий до их деревень». Батюшка смеялся, поглаживая мою голову и потрепывая по щекам. «Да нет, Манюшка, я не этих волков боюсь, они не так страшны». — «Правда, Батюшка, они ведь в деревне». — «Да нет, в Москве есть страшные волки, боюсь как бы тебя не утащили». — «Батюшка, да нет, не утащат. Я ведь за ворота-то без Вашего благословения теперь не хожу!» — «Ну, вот то-то, никуда-никуда не ходи. А то как не вижу тебя долго в течение дня, ну и безпокоиться начинаю, куда моя Манюшка делась, и Симку посылаю узнать, где ты. Вот видишь, Манюшка, какая ответственность лежит на духовном отце за ваши души». — «Батюшка дорогой, скажите мне, пожалуйста, а где это такие страшные волки-то водятся в Москве, мне можно знать?» — «Да нет, лучше их не знать!» Батюшка родной благословил меня, я побежала. «Да потише, потише, — слышу голос его ласковый, — а то разобьешься». А тихо ходить я никогда не умела, с детства все бегала.
«Будь кроткая у меня, Манюшка, Господь кротких любит. Сам сказал: “яко кроток есмь и смирен сердцем”. И послушлив был даже до смерти, смерти же крестной. Покой найдешь, если будешь кроткая и смиренная». — «Батюшка, а разве я не такая? Я ведь вас слушаюсь». — «Не всегда!» — «Ну, когда-нибудь научусь». — «Вот и учись, пока Батюшка твой жив». — «Батюшка, а я гордая?» — «Да, немножко!» — «Батюшка, вы знаете, почему я плачу часто?» — «Обижаешься на всех!» — «Да нет, я молюсь по примеру вашему. Вы плачете, и мне хочется плакать». И Батюшка смеется. «А я думал, что ты плачешь все от обиды». — «И бывает, дорогой Батюшка!» — «Ну вот, давай с тобой научимся плакать о грехах, а не от обиды. А обиды, ты это знаешь, гордость, самолюбие». — «Больше не буду обижаться, буду плакать вместе с вами и молиться». — «Ну вот и договорились мы с тобой: будем плакать вместе в молитве и нам Господь Бог и Матерь Божия во всем помогут исправиться и спасут нас». Утешенная, удовлетворенная, с легкой душой бежишь от своего дорогого Батюшки.
По своей молодости и глупости я не любила кутаться, все бежишь бывало налегке, в косыночке, и нравится мне этак. И вот однажды поздней осенью снег, слякоть, а я бегу раздетая. Батюшка шел навстречу мне откуда-то и, остановив меня, строго сказал: «Не смей у меня так бегать». — «Простите, Батюшка», — и я побежала дальше. На исповеди он мне вдруг говорит: «Манюшка, здоровье это величайший дар Божий, и если не будешь его беречь, будешь отвечать как самоубийца. Ты слышишь, что я тебе сказал?» — «Слышу, дорогой Батюшка». — «Поняла, что я тебе сказал?» — «Поняла». — «Ну, так вот, повторяю: не смей у меня так бегать!» Так Батюшка заботился не только о душе, но и о телесном здоровье.
С детства я любила преп.Серафима. И вот однажды после занятий в институте сижу на окошке первого класса и что-то про себя напеваю. И что же? Вижу идет согбенный Старец, на руке висит топорик, в скуфеечке, за плечами мешок, а в руках палочка. Точь-в-точь преп.Серафим. Сердце мое забилось, и я все внимание устремила на него, так что вылезла до половины из окна. Взгляды наши повстречались. Он пристально посмотрел на меня, дошел до парадного, снял котомочку и, смотрю, что-то из нее достает. Снова надел котомочку и вернулся ко мне, подавая какую-то книжечку. С большим трудом я вся вылезла в окно, чтобы принять книжечку. Он благословил меня и дал эту книжечку. Приняв ее, я снова вползла в окно, чтобы не упасть. Хотела поблагодарить Старичка, но туда-сюда, а его след простыл. Прочла оглавление книжечки: Житие преп.Кирилла, Белоезерского чудотворца[49]. Когда я ее прочитала, то сердце воспламенилось подобно пожару: хочу в монастырь, хочу к такому старцу, как преп.Серафим. И вот после этого я вскоре и попала к своему Старцу, который и был жизнью своей подобен преп. Серафиму. И сам потом нам говорил: «Мой путь — путь преп.Серафима». Девиз его: «Жить — любви служить!» А преп.Кирилла Белоезерского память 9-го июня, день кончины нашего старца о.Алексея. Можно сказать, что это случайность, но Батюшка говорил нам, что в жизни случайного не бывает, все по воле Божией. Если даже на тротуаре наступите на ногу друг другу, и это не случайность, так как можешь увидать свою немощь или гнездящуюся в тебе страсть гнева, раздражительности и вспыльчивости или еще что-нибудь. Мы не знаем Промысла Божия.
Как-то зовет меня Батюшка к себе и говорит: «Манюшка, ты читаешь псалтирь?» — «Читаю, Батюшка». — «А умеешь (знаешь) как читать его?» — «Да, умею». — «Ну, расскажи-ка мне, как ты его читаешь?» И я вновь, точно сдавала экзамен на чтение псалтири, как на панихиду, говорю: «Батюшка, начинаю с обычного начала, как положено в псалтири, а потом начинаю стихословить: “Блажен муж...” Дойдя до славы, читаю: Слава Отцу и Сыну и Св.Духу, молитва: “Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежде живота вечнаго преставльшихся рабов Твоих” — и начинаю всех поминать как знаю и кто заповедал мне недостойной молиться о них: прежде всего родителей и сродников по плоти, а потом всех, всех! Когда кончу поминать о упокоении, говорю: “И ныне и присно и во веки веков. Аминь. Спаси Господи и помилуй о здравии и спасении рабов Твоих: отца моего духовного прот.Алексея”, и так пойду всех по порядку поминать и болящих и страждущих и испрашивать себе и другим у Господа прощения. А потом, после поминанья, прочту “Богородице Дево...” и снова начинаю следующую главу псалтири. В конце же кафизмы тропари и молитва, которые положены тут же. В конце же всей псалтири имеется особая молитва. И все».
Батюшка выслушал меня и сказал: «Я, Манюшка, дал Анне Степановне послушание читать неусыпную псалтирь, но она не умеет правильно читать, так вот пойди и поучи ее и скажи, что я велел ей читать ее так, как ты читаешь». — «Батюшка, дорогой, я боюсь, что она меня, девчонку, не послушает». — «А я говорю тебе: скажи ей, что я велел!» И когда пришли в храм, я рассказала Анне Степановне, как читается псалтирь. Она с радостью и любовью приняла все, что я ей сказала, и велела поблагодарить Батюшку. Прихожу к Батюшке. «Ну как, Манюшка, Анна Степановна приняла все, что я велел тебе ей рассказать о псалтири?» — «Да, дорогой Батюшка, и она с любовью и с большим вниманием слушала порядок последования, как читается псалтирь и просила вас поблагодарить». — «Ну вот, теперь я спокоен и могу ей дать помянник читать о всех новопреставленных и заказные поминания годичные». И так у нас читалась псалтирь, начиная от проскомидии и до конца Литургии, а днем Анна Степановна дома читала, а вечером снова в храме до конца всенощной. Это было ее послушание.
Жалуюсь на себя Батюшке, что зачастую бывает у меня очень рассеянная молитва. «Батюшка дорогой! Скучаю и унываю. Иногда не дается молитва. Читаю, читаю, снова возвращаюсь, и никак! Бьюсь, бьюсь и никак! А потом вдруг в конце молитвы польются обильные слезы. И пропадет и скука и рассеянность, вдруг все сердце любовию захватит и не оторвешься. И спать надо, и сна нет! Что это? Не действие ли окаяшки?» — «Нет, Манюшка, Господь всегда близ призывающих Его, но иногда скрывает Свою благодать, ища терпения и ожидает любви к Нему. И смотрит, как любящая мать на своего младенца, который неотступно чего-то просит, и когда он заплачет, мать тут же отдает ему всю любовь и ласку. Так что молись со смирением и терпением, знай, что Он, Отец Небесный, около тебя и смотрит на твой труд, и видит, что не отступаешь, за твое терпение тут же посылает Свою благодать, касается твоего сердца — и польются слезы. Что это? Это значит Господь ласкает. Слезы (на молитве) это ласка Божия». — «Батюшка, ну как же я могу молиться с чистым сердцем и пламенною любовию ко Господу, когда у меня эгоизм и я не люблю ближнего?» — «У Господа милости много и Он дает не по заслугам, даром дает, чтобы ты поняла ЯКО БЛАГ ГОСПОДЬ. Греховное все постепенно отойдет, но надо, Манюшка, над собой работать и строже относиться к себе. Никогда не осуждай ближнего. Грехи ближнего — это грехи твои, — так учил Батюшка, — немощи ближнего — это немощи твои. Будь кроткая у меня! Яко Сам Господь был кроток и смирен и послушлив даже до смерти». И так хорошо было с Батюшкой и как сладко слушать его Боговдохновенное учение. Бывало всегда, как на крыльях, бежишь от него. И надолго сердце воспламенится любовью ко Господу, так бы и обнял весь мир.
«Батюшка родной, я очень люблю иконы и святыню, но совесть безпокоит, и я не умею, как на эти иконы молиться и что надо читать: акафисты, каноны или что еще?» — «Иконы очень хорошо иметь и благодатью веет от них, но надо их чтить. Вот сколько у тебя икон Божией Матери, Божиих угодников. В течение недели распредели им тропари: например, в понедельник вот такие-то, во вторник такие-то и т.д. Вот это и будет у тебя почитание святыни. Но это когда у тебя будет время. А правило твое все в храме! Силы будут, можешь почитать и акафисты, кому захочешь».
«Батюшка, когда я иду к вам на исповедь, то страдаю забвением грехов и нечувствием, не знаю, что Господу и исповедать, а когда ухожу от вас, то все грехи и даже помышления всплывут в памяти. Смущает меня всегда такое состояние, и я не знаю, как поступить: вернуться ли к вам? Но стесняюсь, уж больно народу много у вас, а так оставаться — мучаюсь». — «А ты не страдай и не мучайся, это окаяшка постоянно хочет смутить твою душу, но он ничего в тебе не имеет, так как я все уже простил и разрешил. Будь спокойна, голубушка! Я тебе уже говорил, что если увижу в тебе что-нибудь новое серьезное, сам напомню и скажу. Если я тебя исповедую кратко: и словом, и делом и помышлением, то верь, что все снял, простил и разрешил! Словом согрешила?» — «Согрешила, Батюшка». — «Делом согрешила?» — «Согрешила». — «Помышлением согрешила?» — «Согрешила». — «И осуждением?» — «Согрешила, дорогой Батюшка». — «Ну вот и все и будь покойна. — А кто ко Св.Тайнам не допускает и влагает смущение, это все он, окаяшка. А я вижу, как он колеблет твою душу и сам тогда зову, иду в помощь тебе. Ну, будь спокойна, моя голубушка, помни, что у тебя есть крепкий и сильный отец и не даст тебя ему в обиду».
Конечно, я всегда удивлялась такой благодати, исходящей от Батюшки, его силе, крепости и прозорливости. Как он, такой маленький ростом, но сильный духом и исполненный благодати, которая давала ему возможность отражать от нас всю силу вражию. Мы все чувствовали себя с ним как в раю. Он как орел небопарный духом видел с высоты приближающихся татей, которые хотели отнять у нас рай через недружелюбие. Но ему не удавалось, потому что дорогой Батюшка видел его приближение и предварял нас миром, заставляя поцеловаться, как я уже выше говорила. Батюшка говорил: «Вся радость духовного отца, если он видит свое духовное чадо стоящим в духе и душа его открыта духовному отцу. Вся скорбь духовного отца, если чадо закрывает свое сердце и он видит окаяшку приблизившегося и издевающегося. И душа находится в упадке духа и унынии до тех пор, пока не осознает, что надо идти к отцу, открыть свои помыслы и грехи. Жалко становится тогда мне, и я усиленно начинаю молиться Матери Божией, чтобы Она, Пречистая, пришла на помощь мне. И скоро Она слышит убогого и грешного о.Алексея».
Батюшка наш был очень музыкальный и имел абсолютный слух. Было такое время, когда наш дорогой Батюшка не мог посещать храм. Тихонько прибегу к нему на исповедь (за послушание, так как сказал: «Пока я жив, никому тебя не отдам, а после смерти передам тебя и всех о.Сергию»), и он скажет: «Нарочно вовсю открываю окно и вместе с вами молюсь. И слышу, как моя Манюшка поет тихо, спокойно: «Хвали, душе моя, Господа!», «Благослови, душе моя, Господа». И с ударением громко воскликнул: «Пою Богу моему дондеже есмь!»
«Ведь я очень люблю, когда ты поешь, — скажет дорогой Батюшка в подкрепление духа. — Ты и я, Манюшка, одно целое, — и сам приголубит-приголубит. — Пой, пой, пока есть сила и голосок. И Матерь Божия не оставит тебя, слышишь? Когда я служу и ты поешь и управляешь, мне легко с тобой, я могу тогда молиться». — «А я тоже, дорогой Батюшка, люблю, когда вы служите и легко поется и молится. А вы всегда служите, дорогой Батюшка, и никому не давайте!» Батюшка улыбнется и скажет: «Так нельзя, у меня ведь, видишь, сколько иереев, и им надо послужить и учиться молиться. Да и народу много, надо всех принять и утешить. А сегодня и всегда я всех по голосам знаю, кто был на клиросе», — и всех поименно перечислит.
«Батюшка, я очень люблю нотное пение, и как мне нравилось петь в большом хоре, тем более я ведь была исполлатчицей, всем архиереям служащим пела «Исполла»[50], «Тон деспотин»[51], «Святый Боже!». — «Это, — засмеется Батюшка, — Антонину-то?» (А Антонин[52] был потом обновленцем).— «Да нет, и другим владыкам». — «А я люблю, Манюшка, простое пение, где больше молитвы. Простое пение дает молитву, а пение нотное дает настроение. Так старайся приобретать устроение, а не настроение. Кончилось нотное концертное пение — и кончилось молитвенное настроение, а ты приобретай устроение. При всяком плохом пении, зная слова молитвы, молись сильно со смирением, испрашивая себе у Господа прощение». Так учил нас дорогой наш старец Батюшка, о.Алексей.
«Когда молишься, если какое слово особенно тронуло твою душу, знай, что это благодать Божия коснулась твоего сердца, и тогда не скоро оставляй это слово (и молитву). Помни, Манюшка, молитва есть беседа с Богом и Господь любит взыскующих Его и не оставляет Своею милостию». — «Батюшка, ведь невозможно любить Бога и не любить ближнего?» — «Если ты любишь Господа, то не можешь не любить ближнего». — «А я не люблю ближнего, а люблю себя». — «Нет, нет, Манюшка, нужно отбросить эгоизм и жить жизнью ближнего». — «А как это сделать?» — «Прощать обиды, не осуждать, и если тебя твой ближний укорит, принять это без обиды, как заслуженное, и сказать: да, прости, я виновата, если даже и не виновата в данном случае». — «Батюшка дорогой, ведь это невозможно, так трудно сказать “прости”, если я не виновата, а меня еще при этом ругают — ты такая да сякая». — «Вспомни тогда страждущего Господа и будет легко. Не сразу, не сразу дается эта наука, надо потрудиться. Иной и трудится всю жизнь, чтобы попрать свою гордость, свое “я”, свою самость! Поняла?» — «Поняла, Батюшка, разумом, но на деле не удается». — «Плохо работаешь над собой и плохо просишь в молитве Божию Матерь». — «Батюшка, а что же мне делать? Ведь ничего не выходит!» — «Только не унывай! Господь сказал: просите и дастся вам, ищите и обрящете, толцыте и отверзется вам... Ну, а теперь иди и полагай начало благое с помощью Божией. Проси, проси сильнее Матерь Божию, и, Она, Заступница усердная, поможет тебе». — «Спасибо вам, дорогой Батюшка, постараюсь за ваши святые молитвы работать над собой», — и от этой беседы убегаю окрыленная духом.
А сколько раз, да без конца, дорогой мой Старец во время беседы благословит меня, похлопает по щекам, приголубит и отрет слезы. Да кто бы мог дать такую ласку, любовь, нежность, несравнимую с материнской, — только наш дорогой старец Батюшка о.Алексей! Нет слов выразить ту любовь, которая жила в Батюшке и которую он не скупился давать, неустанно благословляя свое чадо.
Как-то прибегаю к Батюшке, а он, дорогой, распростер свои ручки и ласково-ласково говорит мне (а сам открыл свои глазки, а потом сомкнул и точно пронизывал мою душу): «Вот как хорошо, что ты пришла». И снова пронизывает взглядом всю мою душу. «А то я обезспокоился и хотел послать за тобой! А как ты мне нужна-то». А сам все глядит и глядит, то расширяя, то смыкая глазки. «Ну вот, мы с тобой сейчас будем читать акафист Матери Божией, а потом Святителю Николаю. Я буду служить, а ты петь и оба помолимся за всех болящих, страждущих, скорбящих и недужных. Мне всех уж очень жаль!» Непрестанно благословляя меня, Батюшка говорит: «А что с тобой случилось, что приуныла?» — «К маме хочется, о маме соскучилась», — а у самой слезы. — «А я вот о тебе соскучился, смотрю целый день тебя нет у меня! И Господь о тебе соскучился, хочет чтобы ты с Ним и с Матерью Божиею побеседовала. Ну вот и давай с тобой начнем с Ними беседовать. Ишь-ты! Как окаяшка-то снова хочет тебя уловить, а мы прочь его прогоним. Никуда не ходи, а как найдет уныние, тоска, беги скорее ко мне. А что ты целый день, скажи мне, делала? И чем занималась?» — Ноты разбирала, писала». — «А отдыхала после обедни, пила, ела?» — «Пила и ела, а отдыхать некогда было и не хотелось». — «Ну, все понятно!» Утешил, приголубил, гостинцев надавал. Помолились с ним, и он отпустил меня, сказав: «А теперь пойдем ко всенощной». — «Батюшка, я боюсь, я буду спать у всенощной». — «Кто управляет-то — Мария или Нюра[53]? Ну, а ты поспи, только в храме будь, чтобы я тебя видел».
Вот так дорогой мой старец нянчился со мной, пока не ушел в вечные обители. Трудно, невыносимо трудно было мне после его кончины! Но и по смерти он меня не оставлял и не оставляет. Живу и дышу его наставлениями, любовью, лаской и молитвой!
Так как я была слабенькая, то Батюшка никогда не налагал на меня поста. Он говорил так:
Больше надо обращать внимания на духовный пост. Если будешь соблюдать пост духовный, то понадобится и телесный. А если мы будем обращать внимание только на телесный пост, то уподобимся фарисею. «Постимся, братие, духовно, постимся и телесно. Отложим от наших душ всякую злобу, дадим алчущим хлеб и нищий бездомныя введем в домы». При посте духовном и телесном нужны еще добрые дела. Но чтобы поститься умно, надо знать меру свою, а то может окаяшка посмеяться. А меру для каждой из вас я знаю, что дать, но сами отнюдь не налагайте на себя постов и подвигов. Я отвечаю за вас!
Мне очень хотелось поститься, я рвалась и ревновала о подвиге, но Батюшка говорил:
Надо тебя, Манюшка, тащить с неба за ноги, а когда упадешь духом, хоть из ада тащи за волосы. Избери себе средину царского пути и тогда будешь спокойна. А то, то те, то другие волны захлестывают тебя, и все время над тобою нужен страж.
При жизни Батюшки было всем трудно в материальном отношении (1918, 1919, 1920, 1921, 1922 и 1923 годы), а поэтому пост был невольный. Батюшка не благословлял налагать на себя постов и сам не налагал.
Вспоминается мне еще и то, когда я тяжело заболевала, то Батюшка приходил ко мне каждый день и причащал, и не один раз прибежит навестить и спросит: «Как ты, Манюшка, себя чувствуешь?» Даст денег Зине и скажет: «Не оставляй ее, попои молочком, дай кушать, чего ей захочется», — и сам что-то принесет. И гостинцы положит под подушку, поглаживая своею ручкою голову мою со словами: «Поправляйся, Манюшка, и помни, что я тебя люблю и не забыл, соскучился по тебе, не вижу в храме». Вот какая любовь и забота была дорогого Батюшки обо мне грешной. Воистину он был подобен любящей матери и больше чем матери. Другая мать не могла бы дать той любви, ласки и заботы, какую давал Батюшка каждой из нас в своей мере.
Вспоминается мне еще и то, как наш родной и дорогой Батюшка учил быть милостивыми. «Блажени милостивые, яко тии помиловани будут». — «Однажды, — говорил он, — меня моя матушка послала чего-либо купить к празднику Рождества Христова и вручила мне 50 рублей денег. (Семья была большая, жили бедно, спали на палатях, так как бабушка взяла на воспитание сирот, а спать негде было, и спали кто на полу, кто на палатях). Я пошел купить по наказу матушки кое-что для Великого праздника. И вот дошел до Земляного вала. Какая-то женщина с двумя детьми падает ко мне в ноги и со слезами просит помочь, чтобы хоть в такой праздник чем-нибудь покормить своих детей. “А сейчас я не имею ни копейки, мы голодные”. Сжалось мое сердце при виде ее слез и этих голодных детей, и я, не раздумывая, отдал ей все деньги, которые имел на руках. Благословил я ее и ребятишек. Она со слезами поблагодарила меня и пошла. Остановился я и думаю, а что я отвечу теперь своей матушке, ведь она страшно огорчится. И ее мне стало жалко, так как мы остались и без денег и без разговенья. Встал я перед храмом Иоанна Предтечи, помолился и пошел домой, размышляя и волнуясь: что скажу и как скажу моей матушке. Вдруг на сердце стало спокойно, и я радостно и быстро пошел домой пешком, так как денег на трамвай у меня не было. Господь не оставит, Матерь Божия не оставит, будут деньги и будет пища и разговеемся, — так звучало в моем сердце. Подаю звонок. Открывает кто-то из ребятишек и кричат: “О.Алексей пришел, папа пришел!” Матушка спокойно подходит и ласково говорит: “Ну, что купил для праздника?” Я молча опустил голову и говорю: “Виноват, прости!” Она с горечью говорит: “А что случилось? Потерял или кому отдал?” И я еще не успел оправдаться и рассказать ей, как раздался резкий звонок: “Почта, перевод, получайте 200 рублей!” Я заплакал и радости не было конца, благодарил Господа. Потом рассказал матушке все подробно, и она милостиво ответила: “Я так и знала — или ты потеряешь или кому отдашь, и нас лишишь праздника”. Но ведь Господь ради нищих и убогих сторицею вознаграждает и рука дающего не оскудевает. И всегда меня грешного Господь тьмою тем вознаграждал. Аминь».
Хотелось бы мне еще рассказать о Батюшкином отдыхе в Верее, когда я с ним там пребывала. Батюшка уезжал отдыхать не более чем недельки на две. Какой же у него был отдых! Он служил там почти каждый день в храме Ильи пророка. Отдых его был в храме Божием. Во время Божественной литургии он был как огненный столп! Он отдыхал от народа, он отдыхал от нас! Но и оттуда он назидал своих духовных детей: писал записочки и присылал их с оказией. Здесь на отдыхе ему никто не препятствовал и не отрывал от молитвы. Он весь был погружен в Божественную литургию и воистину как великий и сильный духом отец молился за весь мир! Он как предстатель пред Господом приносил Ему все нужды, болезни и недуги людей и молился о всех их нуждах, бедах, скорбях и грехах наших. Его слезы точно капли крови падали с его лица! Он зачастую рыдал и не мог произнести великих слов молитвы: «Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся!» Несмотря на убогое пение псаломщика, его ничто не отвлекало от молитвы. Он лицом к лицу предстоял Пресвятей Троице и беседовал с Ней. Зачастую невозможно было на него смотреть. Он был весь в сиянии. Псаломщик, который, кажется, совсем формально проводил службу, и то плакал! Приходилось слышать, как-то он говорил: «Отец Алексей, ведь невозможно с вами служить: я на что крепкий и то захлебываюсь от слез. Разве можно так доводить людей, ведь в обморок упадут, и что с ними тогда делать. А ведь обвинят вас. Нельзя же так плакать!» Наш Батюшка о.Алексей, благословляя его, скажет: «Илюша, я уж такой грешный, не могу не плакать». — «Да нет, нет, о.Алексей, не надо так расстраиваться. Ведь у тебя дочка, сынок, внучка — вы им нужны. Не надо, не расстраивайтесь так. Вон о.Петр[54], у него и колом не вышибешь слезу-то: поскорее да поскорее — и с колокольни долой! А вы этак долго служите: и поесть хочется, да и от слез сердце болеть начало, помилуй Бог, еще умрешь!» Батюшка дорогой сдержанно посмеялся на него, похлопал его по плечу и сказал: «Илюша, не расстраивайся, я постараюсь не плакать. А как не плакать: грехов-то у нас с тобой много!» — «Много-то много, — протянул Илья, — а все-таки надо посдержаннее и поскорее, вот как наш о.Петр».
Умирала я от смеха, слушая Илюшин разговор с Батюшкой, а потом говорю: «Батюшка дорогой, а что же это Илья не понимает что-ли?» — «Конечно, не понимает. Господь не всем все открывает. А ты молчи! Слышишь!» — «Буду молчать, буду, дорогой Батюшка». — «А то не буду тебя брать с собой, если будешь рассказывать кому. А от тебя Господь все возьмет, и не увидишь такого о.Алексея». — «Батюшка, а Илья-то глупый что-ли?» — «Да, немножко глуповат, но он хороший, только безпонятливый. Ну что же делать — и такие нужны Господу».
Река Раточка в Верее |
После службы Батюшка завтракал и для послеобеденного отдыха уединялся в глубь сада, и никто не смел его безспокоить. Иногда шел в лес, на речку Раточку, и меня брал с собой. Там дорогой Батюшка был в созерцании природы, и я не смела безпокоить его, разве если что сам скажет или заставит обратить на что внимание. «Вон посмотри, Манюшка, как Раточка-то спокойно журчит и журчит. Так и наша жизнь должна быть, подобно ей, исполнением воли Божией и спокойно течь прямо в Царство Небесное. И птицы небесные исполняют волю Божию: встрепенутся и поют. И человек должен постоянно встряхивать себя, не предаваться лени и безпечности, и славить, благодарить и воспевать Господа. Вот и тебе дал Господь талант, ты и пой вместе с птицами «пою Богу моему дондеже есмь» и благодари Господа за все. Счастливая ты у меня, Манюшка, и многие тебе позавидуют. Но многие тебя не поймут и трудно тебе будет без меня». Господи, какое это было счастье пребывать с Батюшкой! Как хочется воскликнуть: «Господи, сподоби и там пребывать со своим дорогим Старцем за его святые молитвы и обещание после смерти быть с ним».
Зимой 1923 г. я очень болела и лежала в больнице Склифосовского: была сильная декомпенсация сердца (порок) и экссудативный плеврит. За святые молитвы Батюшки я поправилась, но почему-то этим летом мне не пришлось поехать с Батюшкой в Верею.
Приближался день смерти Батюшки, дорогого нам Старца. Он задолго к этому дню всех нас приготовлял то слезами своими и просьбой исправиться и не пребывать в нерадении, то явно словом своим, что его с нами скоро не будет.
Батюшка благословил меня поехать на отдых на родину мамы. Оказалось, что это местечко Батюшка хорошо знал, и в этом городе[55] архиереем был его духовный сын владыка Герман[56]. Батюшка был рад, что я еду туда, мне нужна была деревня и покой. Я спросила Батюшку, как мне там себя вести, носить ли апостольник или просто платочек. Батюшка сказал: «Присягу свою с головы не снимай». — «А меня спросят в деревне, где я работаю». — «Скажи в Кленниках, а они не поймут: Кленники-клиники, и ходи в апостольничке. Спать ложись с курами, а на молитву вставай с птицами». — «А куры-то, Батюшка, с пяти часов садятся на насест, а скотинку пригоняют в девять. Как же мне поужинать, я захочу есть». — «Ты молитвы вечерние прочти заранее, потом поужинаешь, иди спать и прочти одну молитву “Владыко Человеколюбче, неужели мне одр сей гроб будет” и “Да воскреснет Бог”, и все и спи с миром. А с птицами вставай и иди в лес, по примеру преп.Серафима молись». (Я и старалась исполнить все, как сказал Батюшка, и как хорошо мне было в лесу за его св.молитвы). «На сколько же мне ехать, Батюшка, на неделю, две, три, месяц?» — «Ишь ты! на месяц захотела. Я две недельки поживу в Верее и ты две недельки в деревне, и когда вернемся, мы с тобой поедем к владыке Арсению[57] в скит». — «А кто же мне, Батюшка, книжечки-то даст читать?» — «Я скажу о.Сергию, он тебе будет давать. Начни с житий святых, потом святителя Тихона Задонского[58] «Сокровище духовное от мира собираемое»[59], авву Дорофея[60], и так пойдешь. Исповедуйся без меня у о.Сергия». Я очень боялась о.Сергия и говорю Батюшке: «Не пойду к о.Сергию, и благословите меня тогда уйти к маме». — «Никуда не уходи, Манюшка, а если уйдешь, то будешь вспоминать как самые лучшие дни твоей жизни — это на Маросейке. Послушайся меня, Манюшка. Не уйдешь? Я ведь не буду спокоен, если ты уйдешь, и плакать буду. Овечка моя из моего стада убежала. Дай мне слово, что никуда не уйдешь!» — «Батюшка, мне очень трудно, я его боюсь». — «Он очень добрый, хороший и лучше, чем я, это он так бывает, потому что еще молодой».
Последняя Батюшкина Литургия в нашем храме была 12/25 мая, в день памяти священномученика Ермогена[61]. Она была какая-то особенная. Мне было особенно грустно, что я не еду с Батюшкой в Верею и что он передает меня отцу Сергию.
Всю последнюю Литургию Батюшка особенно плакал, всех нас исповедовал и в конце Литургии всех благословил иконочками и каждому что-то сказал в назидание. Благословляя меня Свят.Николаем, сказал: «Вот это твой хозяин, всегда к нему прибегай и ему все рассказывай, и к Матери Божией (указывая рукой на образ Феодоровской Божией Матери). Они тебе во всем помогут».
Поехали провожать Батюшку на Белорусский вокзал[62]. В поезде встретился о.Петр (Верейский) Пушкинский. «Ах, о.Алексей, едете к нам отдыхать?» — «Нет, умирать!» Мое сердце так и упало и я заплакала: «Батюшка, я вас больше не увижу!» — «Нет, нет! Это я пошутил. Мы с тобой еще поживем лет с десяток». При этом Батюшка меня ласково-ласково потрепал по щеке. «И все мои советы и заветы сохрани и молись за меня, а я за тебя, — и снова повторил. — а любовь и по смерти не умирает, слышишь, Манюшка?» Я вся заливалась слезами, чувствовало мое сердце, что я больше не увижу своего Старца. «Если не здесь, — ответил он на мои мысли, — то там увидимся и будем вместе. Не плачь, не плачь, — утирая мои слезы и ласково прижимая меня к своей груди и целуя меня в голову. — Ну, скорее беги, а то сейчас поезд тронется». Я вышла со слезами, простившись навсегда со своим Старцем. А он, дорогой, пока не скрылся поезд, все смотрел на нас и благословлял. Так как я не одна провожала, то в присланной мне записочке [он] написал из Вереи: «Сердечно благодарю вас. Если бы не ваши проводы, я не смог бы так хорошо и благополучно отъехать». Дальше в письме: «Манюшка, в монастырь не ходи, ты нужна о.Сергию, он очень любит тебя, а об устроении своей жизни молись муч.Трифону[63], Ангелу-хранителю и преподобным Ксенофонту и Марии» (это день моего Ангела). А затем в записке продолжается исповедь.
Через день я уехала в деревню, как меня благословил Батюшка. Душа моя не была спокойна, тосковала я о своем Старце и крепко молилась, чтобы Господь сохранил его жизнь. Все две недели я усилено молилась и по примеру преп.Серафима, как меня благословил Батюшка, порану уединялась в лес. Вставала с птицами в 2 часа, к завтраку приходила к 9-ти и снова-снова молилась и исполняла свое рукоделие. Мне было не страшно в лесу за св.молитвы Батюшки. Но вот прерывается молитва моя сильным волнением. В начале утра сон обезпокоил, а в половине другого дня получила телеграмму: скончался Батюшка. Удивительно, что с вечера четверга меня упорно не оставляла мысль, что что-то случилось с Батюшкой, а утром в пятницу я помимо своей воли открываю псалтирь и молюсь об упокоении его души, а в субботу получаю телеграмму о его кончине. Сон был удивительный, постараюсь его потом описать.
Не стало нашего печальника, не стало нашего Батюшки дорогого, любящего отца. Осиротели мы, но все равно он живет в наших сердцах! Его образ и деяния перед нами и все заповеданное и сказанное им. Говоря о своей смерти, он говорил о ней, как о переходе в ту жизнь. Он не страшился смерти, но боялся оставить нас, слабых, немощных. Он передавал нас о.Сергию, но болел душой и за нас, потому что мы были еще не совершенны, и за него, так как ложилось на него тяжелое бремя.
Получив в деревне телеграмму о смерти Батюшки, поехала в Москву. Приезжаю, а здесь вижу, что все уже приготовлено и убрано точно ко встрече Пасхи. Говорят мне: «Манюшка, к вечерне должны привезти Батюшку». При жизни Батюшка говорил: «Когда я умру, у вас будет Пасха». Нам были непонятны эти слова и мы отвечали: «Нет, мы будем плакать и не сможем петь». — «Нет, нет, девчонки, плакать вы не будете, некогда будет, и не плачьте, а поплачете потом, когда похороните меня». Ждали приезда Батюшки. Храм был весь убран, мы все были в белых косынках и в белых платьях. Прошла весть по всей Москве: скончался о.Алексей. Когда въехали с Батюшкиным телом в Москву, то по всей Москве зазвонили колокола. Это была воистину Пасха! Когда Батюшку подвезли к храму, мы все, весь хор был в сборе. Вместо входной «Достойно есть» (как пели бывало Батюшке на беседах), запели: «Со духи праведных скончавшихся». Слезы и радость растворялись в наших сердцах. Я не могу писать, плачу!
С пением внесли дорогого нашего Батюшку и поставили на высокий, весь убранный цветами помост. По всей Москве начались заупокойные всенощные. А у нас служили и в храме и во дворе. Народу было — стена. Духовенства — полно! Первую всенощную служил преосв.Феодор Даниловский[64], а во дворе преосв.Тихон Уральский[65]. А потом безпрерывно читалось Евангелие. А мы, певчие, кто мог, не отходили от Батюшки, и все время пелись панихиды. Как помнится, если я не ошибаюсь, Батюшку хоронили на 9-й день. Около гроба Батюшки была одна отрада и утешение, а не слезы! Батюшка утешал и не давал плакать. Народ прощался с Батюшкой день и ночь, были и больные и бесноватые, которые и кричали и исцелялись. От Батюшкиного тела исходило благоухание, — так ощущали многие из нас.
Вот наступил день отпевания. Торжественно прошла Литургия. Служил преосв.Феодор. Нет, нет, невозможно было не плакать! Но что это были за слезы! Плакали мы о своем сиротстве, что здесь на земле мы больше не увидим своего Батюшку, отца и наставника, и с этим растворялась радость, что это временная разлука и мы снова по его обещанию там будем с ним! Отпевание длилось долго. Наконец начались приготовления к поднятию мощей его. Мы певчие выстроились все около гроба своего Старца, отдали последнее целование и пошли вперед. Подняли гроб, двинулась во главе с преосв.Феодором процессия и все духовенство. Громко запели мы «Святый Боже»... Народу было — стена. Это было похоже не на похороны, но на прославление мощей. Вынесли дорогого нашего Старца, поставили на катафалк, и мы в белых косынках и платьях выстроились позади катафалка, и так всю дорогу до кладбища провожали его с пением. Улица Лубянка так была запружена народом, что трамваи не ходили, а звон был во всех церквах, мимо которых Батюшка проезжал. Каждая церковь встречала Батюшку со звоном! Дождь лил, точно небесные своды разверзлись и Батюшкины слезы омывали землю.
Похороны состоялись то ли перед Боголюбивой, которая празднуется 18/VI, то ли в самый ее день[66], а этот праздник всегда, как мне помнится с детства, встречается и сопровождается сильным дождем. Когда торжественная процессия подъехала к Лазареву кладбищу, то к нашему удивлению мы вдруг увидели, что похороны встречает Свят.Патриарх Тихон[67] (которому некогда на его просьбу, чтобы Батюшка его похоронил, ответил: «Нет, сначала ты меня похоронишь, а я буду там встречать тебя»). Святейший Патриарх стоял на дорожке[68], и как только подъехал катафалк, начал литию и мы, певчие, подвинулись вперед. Народу было тьма! Люди сидели даже на деревьях. Отпели торжественную литию и вместе со Святейшим двинулись к могиле. Гроб несло духовенство. Наконец его опустили на землю, и снова Патриарх начал литию. Торжественно отпели вторую литию и гроб стали опускать в могилу. Нет-нет, невозможно было не рыдать! Святейший Патриарх Тихон благословил Батюшку и первый бросил горсть земли. После погребения начались безконечные панихиды, а мы все, осиротевшие, поехали кто-как к себе в храм. Невозможно передать той скорби, которая охватила наши сердца. Мы, осиротевшие, рыдали и, казалось, плакали и стены, и своды храма вместе с нами. Жизнь без Батюшки потекла иная.
В первые дни нас старался утешать сын его о.Сергий, который сам остался сиротой без поддержки своего отца и наставника. Очень я тосковала о Батюшке, и он, дорогой, не оставлял меня долгое время и по смерти. Снился каждый день и во сне меня наставлял, утешал и подкреплял. Такое состояние длилось год или даже больше, и, наконец, он явился наяву. И после этого явления стал сниться в неделю несколько раз, потом один раз в неделю, а потом все реже и реже. Отец Сергий как-то мне сказал: «Манюшка, я здесь совсем не при чем. Сам Батюшка вас оттуда ведет».
Явление наяву было так: что-то случилось с горлом у меня, и я очень заскорбела, что нет дорогого Батюшки, который бы исцелил меня. В скорби о Батюшке, в скорби, что не только петь, но и тона не могу дать, после Литургии пришла в слезах и легла. Не знаю, то ли я заснула, то ли была в забытье, но все вначале я видела и слышала: как о.Савва пришел к Александру Никитичу, пил чай, а потом ушел. Вижу Батюшка дорогой подошел ко мне и наложил свою руку на мое горло и, потирая его, говорит: «Не скорби, я всегда с тобой, петь будешь и горлышко твое не будет болеть». Я не спала. Открываю глаза и так спокойно-спокойно на сердце, и полное внимание на горло, что оно не болит, так как ведь только вот-вот был около меня Батюшка, и вот еще его рука на моем горле, которая поглаживала его. Взгляд мой упал на лежаночку, которая была невдалеке от моей кровати, и вижу: стоит мой дорогой Батюшка в белом подрясничке, руки назад, волосы пушистенькие и, склонив на бок голову, с такой любовью смотрит на меня, как мать на спящего младенца. Он был легкий и прозрачный. Я, не отдавая себе отчета и ни о чем не размышляя, с криком бросилась к нему: «Батюшка!» Как бы я хотела ухватиться за него, и он тут же исчез. Сердце наполнилось такой радостью, что не вмещало ее, я заметалась по комнате и никак не могла найти что-нибудь, чтобы набросить на себя и бежать к о.Сергию. А Александр Никитич говорит своей старушке: «Смотри, Мария с ума сошла, все мечется!»
У о.Сергия был день покоя, «затвор», но я не могла, не могла вместить этой радости видения. Серафима Ильинична доложила о.Сергию, что я пришла с чем-то необыкновенным и что она видит меня в каком-то необычном состоянии. Слышу он громко говорит: «Давайте мне ее сюда!» Я не вошла, вбежала, запыхавшись и вся в слезах радости воскликнула: «Отец Сергий, сейчас Батюшка был у меня!» Он посадил меня в кресло и сказал: «Манюшка, успокойся, а потом давай помолимся, и ты мне все-все расскажешь». Он опустился на коленки и я с ним отпела литию, а потом все ему рассказала. И вот он мне ответил: «Манюшка, Батюшка так особенно любил вашу душу, что и по смерти не оставляет ее и ведет вас оттуда, а я (со смирением сказал) здесь не при чем». Благословил меня и я пошла. Горло исцелилось и я стала петь.
И так часто мне Батюшка являлся в сновидениях, утешал, наставлял, предупреждал от того или другого случая или греха.
Как-то Батюшка с амвона говорил: как трудно по какому-либо случаю в жизни отрывать от своего сердца духовное чадо и передавать в руки другому духовному отцу. Или же по неопытности своей в духовной жизни сама убежит и, если попадет на неопытного духовного руководителя, тот может искалечить и погубить душу.
И вот нашему дорогому Батюшке при кончине пришлось оторвать от себя целую общину, целое стадо своих духовных детей от своего сердца и передать в руководство своему сыну о.Сергию. Келейница Батюшки Серафима Ильинична говорила, что Батюшка почти по всем ночам сидел с о.Сергием и беседовал с ним, а за неделю до своей кончины все писал и писал. О чем же дорогой наш Батюшка писал? Да писал он о.Сергию о каждой из нас, чтобы ему легче было в руководстве нами.
Не без труда и душевных болезней пришлось и нам оторваться от своего дорогого Батюшки и старца о.Алексея. Как я уже писала, мы с ним были в раю! Он, наш дорогой Старец, без труда ввел нас в него. Без Батюшки для нас наступил подвиг. Много слез, много болезней, много трудов, терпения, смирения и послушания требовалось от нас, но мы были еще младенцы и неискусны. Батюшка нам даром давал рай, и мы не чувствовали с ним ни печалей, ни воздыханий! Все трудности и внешние и внутренние он брал на себя, помогал нести своею любовию, лаской, утешением, частым очищением совести и Св.Причащением. Но вот наступило время труда, немало слез стали проливать мы. Кажется весь ад без Батюшки восстал на нас! Все страсти, живущие и гнездящиеся в сердце каждого из нас, восстали на нас! И вместо помощи дорогому нашему батюшке о.Сергию, мы много начали причинять ему боли и трудов. «Я думал, — говорил он, — в вас, Батюшкиных, найти себе поддержку и помощь, а оказалось, что вы все еще были младенцы, и я должен был снова и вас питать молоком». Много еще пришлось ему поработать, пострадать и потрудиться над нами и не без болезней и воздыханий.
Он молодой, пылкий, горячий думал, что нас сразу можно сделать подвижниками, но оказалось, что он преткнулся и увидел, что еще надо ему трудиться и трудиться над нашими душами и что надо не только пожертвовать собой, но и вознестись на Крест. Крест этот, говорил он нам, необходим для каждого духовного руководителя, духовного отца. Духовные дети на это спасительное древо возводят своего отца, откуда он зрит татей, приближающихся к нам, и поражает их смирением, любовью, лаской и молитвой, вниманием. Вот так и такие духовные дети достались «молодому старцу» (так называл о.Сергия схиархиепископ Антоний[69], родственник схиигумении Фамари, умерший в 1942 г.).
Да, мы все до единого были переданы нашим дорогим Старцем в надежные духовные руки, и ни одна душа не посмела нарушить благословение Старца, куда-нибудь убежать. Трудности были большие, порой невыносимые, и время наступило невыносимое для Церкви Христовой! Батюшка родной нас сплотил любовию Христовою! Не напрасно мы ежедневно на Литургии пели первый тропарь: «Союзом любве апостолы Твоя связавый, Христе, и нас Своих верных рабов к Себе тем крепко связав, творити заповеди Твоя и друг друга любити нелицемерно сотвори, молитвами Богородицы, едине Человеколюбче» (гл.4-й). И эта любовь не преста от нас и по смерти. Он, наш родной, оттуда помогал и помогает по сие время, и явлением и сновидением указывает дела и пути наши.
Батюшка дорогой наш скончался в 1923 году 9/22 июня. Пролежал он в земле с 1923 г. по 1934 г. и тело его почивало нетленным, чему свидетельница я и некоторые другие, присутствовавшие при перенесении его тела с Лазарева кладбища на Введенские горы по случаю закрытия Лазарева кладбища.
Могильщикам не было известно, кого мы откапывали для перенесения, и они испугались, когда докопались до гроба и стенки его отвалились, и они увидали нетленное тело. «Кого вы откапываете?» — «Священника». — «А как его звали?» — «Отец Алексей». — «Это тот старец Мечев?» — «Да-да, он самый!» — «Да ведь он так давно похоронен и не истлел? В каком году его хоронили?» — Говорим: «В 1923-м». Они сняли шапки и помолились: «Упокой, Господи, душу его». Осторожно сняли крышку, взяли отвалившиеся бока гроба и на доске осторожно, поддерживая канатами, подняли тело и положили на земле. Покуда они ходили за новым гробом, я сидела около Батюшки. Была одна отрада и утешение! Перед взятием тела из могилы мы сначала отпели панихиду, а потом уже стали откапывать. Сидя около Батюшки, я молилась и лились слезы радости и умиления: ведь Батюшка нетленен. Облачение на нем было серебряное и ничто не повреждено: все белое! И точно сегодня надетое на него. Видна была борода и волосы, ручки сложены на груди тепленькие и цветы коричневато-желтоватые. Ножки лежали прямо, тапочки и те не предались тлению. С доской старого гроба положили в новый гроб. Снова было прощание и слезы. Отпели панихиду и повезли на Введенские горы. Жалко было и слезы лились, когда Батюшку дорогого заключили в новый гроб. Вся душа была полна благодарности Господу, что я увидела нетленное тело своего отца и старца Батюшки о.Алексея. Мне не разрешили идти за гробом, так как расстояние было очень далекое, но я поехала трамваем. Могила была приготовлена. Привезли Батюшку и нас несколько человек встречали с пением дорогого нашего отца. С надгробным пением опустили снова в могилу и закопали. Отпели панихиду и все отправились по домам.
«...Я знаю как умиротворить их. Будет Манюшка спокойна и будет хорошо петь, хор будет, будешь утешать всех, и меня утешишь». И действительно впоследствии был очень большой хор (около 90 человек) и все сплотились как одна. Это все он, наш дорогой старец о.Алексей, и продолжал его труды наш дорогой батюшка о.Сергий, которому была вручена вся его паства и духовные дети. Батюшка говорил нам часто: «Берегите отца Сергия. Он горячий, быстро сгорит».
После смерти Батюшки хор стал еще больше усовершенствоваться. Ввели подобны оптинского распева, и у нас это пелось запросто: указан глас, мы поем на глас, указан подобен любого гласа, мы поем подобен безпрепятственно. Напевы оптинские — это напевы афонские. Нам нравилась эта древность, эта красота пения Св.Отцов, которая не была утрачена на Афоне и в Оптиной пустыни. Введение такого пения было уже трудом нашего дорогого отца Сергия.
Заканчивая свое повествование о своей жизни с Батюшкой, прошу простить меня грешную, если что, может быть, и забыла или не так изложила по своей малограмотности и некультурности, по лености и нерадению. Не так строго прошу судить меня. Писала от всей любви и от всего сердца, что только напомнил мне Батюшка дорогой.
Грешная его духовная дочь и регентша
Мария ТИМОФЕЕВА
Полностью печатается впервые по машинописи из архива Е.В.Апушкиной, озаглавленной «Воспоминания Манюшки Т. О Батюшке о.Алексее М.» Под названием «Манюшка» частично опубликовано в кн.: Московский Батюшка. Воспоминания об о.Алексее Мечеве. Издание Московского Свято-Данилова монастыря. 1994. С.32-44. Фрагмент «Из воспоминаний монахини Марии (Тимофеевой)» публиковался в сб.: Старец Алексий и Зосимова пустынь./ Сост. С.Фомин // К свету. № 14. М. 1994 С.45-46.
Автор воспоминаний — Мария Ивановна Тимофеева (январь ок.1901 — 24.7 /6.8.1989) — регент правого хора на Маросейке. Особенно была близка с А.Ф.Ярмолович (см. ее воспоминания в наст. изд.), которая пообещала: «Я перед смертью за тобой приду». В свое время она вместе с Лидией Александровной (см. прим.) и Евдокией Худяковой ездила в Киев; они обратились там к старцу, и он постриг их (кроме Маруси, не решившейся на этот шаг без благословения о.Сергия) в схиму. Позже была в постриге с именем Мария. Была прихожанкой в храме Илии Обыденного, регентовала. Духовно окормлялась у о.Александра Толгского, который позже передал ее о.Александру Егорову. В свое время о.Алексий Мечев не благословил ее на замужество, пообещав: «Не бойся, Манюшка, я тебя не оставлю». И действительно, она не подвергалась никаким репрессиям, несмотря на открытое исповедание веры. Даже в последние три-четыре года жизни, когда ей, по сути прикованной к постели, пришлось нести крест одиночества, подле нее всегда были люди, ухаживавшие за ней. Скончалась же она на руках двух девиц. Когда она отходила, те успели сообщить об этом в храм. Шла Литургия, и отец Александр впервые помянул новопреставленную монахиню Марию. По благословению духовного отца и были написаны публикуемые нами ныне воспоминания М.И.Тимофеевой. Похоронена на Введенском кладбище, неподалеку от могилы о.Алексия Мечева (Сведения Е.В.Апушкиной и Г.Б.Кремнева).
[1] Часовня преподобного Серафима Саровского Серафимо-Дивеевского монастыря — построена в 1913 г. Стенная роспись и иконы часовни были выполнены художником Л.Париловым и сестрами обители. Среди святынь, находившихся в ней, был ковчег с частицей мощей Преподобного и точная копия чудотворной Серафимо-Дивеевской иконы Умиление. Закрыта осенью 1929 г. Перестроена до исчезновения.
[2] Храм Святителя Филиппа, Митрополита Московского — построен на месте встречи мощей Святителя при переносе их из Соловецкого монастыря в Москву 9.7.1652. Нынешняя церковь построена в 1777-1788 гг. на месте деревянного (1677) и каменного (1691) храмов. После закрытия использовалась под склад. С ноября 1991 г. в храме возобновились богослужения.
[3] Игумен Герасим (Анциферов, 1829 — 21.7.1911) — насельник Чудова монастыря. Стоял гробовым у раки с мощами Митрополита Московского Ионы в Успенском Соборе Московского Кремля. Подробнее о нем см. в восп.: Е.Л.Четверухиной. Отец Герасим, игумен Чудова монастыря // «Свете тихий». Жизнеописание и труды епископа Серпуховского Арсения (Жадановского). / Сост. С.В.Фомин. Т.1. М. «Паломник». 1996.
[6] Зинаида Тимофеева — сестра автора воспоминаний.
[7] В 1919 г. Святейший Патриарх Тихон дал благословение на устройство на Маросейке общины, которая, впрочем, «не была какой-то организацией, а свободно сложившимся сообществом без всяких бумаг и официальных разрешений». Святитель «благословил сестер за богослужением носить косынки (белые в праздник и черные в будни). Право носить косынки получали те, кого на это благословлял настоятель. Это придавало поющим и прислуживающим в храме скромный и опрятный вид и соответствовало совету ап.Павла не присутствовать женщине за богослужением с непокрытой головой. Когда справляли первую годовщину смерти о.Алексия, сестры, с разрешения духовного отца, стали носить в храме серые туальденоровые платья» (Надежда. Вып.16. С. 38, 99). Чисто внешне в образовании Маросейской Общины не было ничего необычного для того времени. А.Ч.Козаржевский (†1995) вспоминал:
Получил большое распространение институт сестричества. Совсем юные девушки, взрослые и пожилые женщины в скромных темных платьях и белых косынках следили за порядком во время богослужения, ставили свечи, оправляли лампады, подводили детей и немощных к Чаше, Кресту и иконам, ходили с блюдом для сбора доброхотных даяний. Функции сестричества ограничивались церковью; благотворительность, дела милосердия по тогдашнему законодательству запрещались. Сестры не были монахинями, у многих из них были мужья и дети».
Козаржевский А.Ч. Церковноприходская жизнь Москвы 1920-30-х годов.
Воспоминания прихожанина / / Москва. 1996. № 3. С.199.
И все-таки в общине на Маросейке было нечто свое, отличавшее ее от других общин того времени. «Маросейская Община, — писал в 1924 г. о.Павел Флоренский, — была по духовному своему смыслу дочерью Оптинской Пустыни: тут жизнь строилась на духовном опыте. О.Алексий учил своею жизнью, и все вокруг него жило, каждый по-своему и по мере сил участвовал в росте духовной жизни всей общины. Поэтому, хотя Община и не располагала собственной больницей, однако многочисленные профессора, врачи, фельдшерицы и сестры милосердия — духовные дети о.Алексия — обслуживали больных, обращавшихся к о.Алексию за помощью. Хотя не было своей школы, но ряд профессоров, писателей, педагогов, студентов, также духовных детей о.Алексия, приходили своими знаниями и своими связями на помощь тем, кому оказывалась она потребной. Хотя и не было при Общине своего организованного приюта, тем не менее нуждающихся или обращавшихся за помощью одевали, обували, кормили Члены Маросейской Общины, проникая во все отрасли жизни, всюду своею работою помогали о.Алексию в деле «разгрузки» страждущих. Тут не было никакой внешней организации, но это не мешало быть всем объединенными единым духом» (Священник Павел Флоренский. Сочинения в четырех томах. Т.2. С.626).
[9] Храм Илии Пророка Обыденный — деревянный храм построен ок.1592 г. в один день (отсюда и название); каменный построен в 1702 г., впоследствии не однажды перестраивался и достраивался. В 1920-1936 гг. настоятелем храма был о.Виталий Лукашевич. В эти годы в атеистической литературе храм удостоился именоваться «цитаделью монархизма».
[10] Храм Святителя Николая Чудотворца в Хамовниках — заложен 21.5.1679 несколько в стороне от прежней деревянной (1625) и каменной (1657) церкви. Освящен 25.6.1682. Впоследствии не раз обновлялся и достраивался. С 1921 г. в храме стали читать акафист и совершать службу особо чтимой чудотворной иконе Божией Матери «Споручница грешных» (находится здесь с 1848), составленные настоятелем храма прот.Виктором Лебедевым и одобренные Патриархом Тихоном. Акафист читался по вторникам.
[11] См. прим. к письму № 26.
[12] Мария Степановна «Курсовая» — канонарх-уставщик.
[13] Мария Семенова (†1.9.1938) — регент левого клироса на Маросейке.
О Марусе о.Сергий [Мечев] особенно заботился, потому что когда-то обещал заменить ей отца. [...] В 1931 г. она за пение в храме была арестована и выслана в Казахстан. В тюрьме она заболела туберкулезом. Отец Сергий как бы считал себя ответственным и за ее болезнь. Маруся была музыкально одаренным человеком, любила богослужение, умела крепко держать в руках свой хор. Происходила она из больной семьи: отец алкоголик, бросивший мать, а мать неполноценная, почти слабоумная. На фоне такой семьи Маруся выглядела тонким, изящным цветком».
Надежда. Душеполезное чтение. Вып.16. С.202-203.
Летом 1938 г. рядом с дачей о.Сергия в «Красном бору» под Калининым специально для нее была снята дача. Скончалась она, можно сказать, на руках о.Сергия, напутствовавшего ее в жизнь вечную. Он же ее и отпевал.
[14] Схиигумения Фамарь (Тамара Александровна Марджанова, 1.4.1869 — 23.6.1936) — родилась в Тифлисе в княжеской грузинской семье. Поступила в Бодбийский женский монастырь св. равноап. Нины (1889). Здесь приняла постриг в рясофор и мантию с именем Ювеналия. Возведена в сан игумений (12.10.1902). Переведена настоятельницей Покровской общины сестер милосердия в Москве (1907). По благословению старцев основала под Москвой Серафимо-Знаменский скит (см. прим.), став его настоятельницей (1912). Пострижена в схиму с именем Фамарь (20.9.1916). После закрытия скита (1924) жила в Марфо-Мариинской обители в Москве (1926) и в Борисо-Глебском Аносинском женском монастыре (см. прим.7). После этого по приглашению духовных детей переехала в Перхушково (по Белорусской железной дороге). В 1931 г. сослана в Сибирь. Вернувшись из ссылки (1934), жила на Пионерской (также по Белорусскому направлению), где и скончалась. Похоронена на Введенском кладбище в Москве рядом с о.Алексием Мечевым. Подробнее о ней см. в кн.: «Детки мои любимые...» Схиигумения Фамарь (княжна Марджанова). Воспоминания. Письма. Стихи. Сост. С.В.Фомин. М. «Паломник». 2002.
[15] Николо-Угрешский 3-го класса общежительный мужской монастырь — основан по повелению св. блгв. Вел. Кн. Димитрия Иоанновича Донского в 1380 г. в благодарность Богу и Его угоднику Николаю Чудотворцу за победу над монголо-татарами. В 1924 г. о.Сергий Мечев совершил с маросейскими богомольцами паломничество в обитель, где с весны 1917 г. жил на покое «живой русский святой» (слова о.Сергия) — митрополит Московский Макарий (Парвицкий). В том же году (24 августа) Святителя посетил Патриарх Тихон. В середине 1920-х гг. монастырь был закрыт. В 1990 г. обитель возвратили Церкви.
[17] Казанская Амвросиевская женская пустынь при с.Шамордино — основана в 1884 г. прп.Амвросием Оптинским. Сначала это была община, обращенная в 1901 г. в монастырь. После революции закрыта. Вновь открыта в последние годы.
[20] Имеется в виду книга «Из рассказов странника о благодатном действии молитвы Иисусовой» (Издание Оптиной пустыни. Сергиев Посад. 1911). Подробнее об этой кн. см. в комментариях к «Исповеди внутреннего человека, ведущей ко смирению».
[21] Евдокия Ефимовна — стояла на Маросейке за ящиком, где продавались и книги духовного содержания.
[22] Подворье Русского на Афоне Пантелеимонова монастыря с содержавшимся убежищем для престарелых воинов русско-турецкой войны 1877-1876 — (Б. Петропавловский, ныне 1-й Хвостов пер., 3). Осенью 1918 г. на подворье был произведен обыск, в результате которого были изъяты материалы и средства, собранные для отправки на Афон. Храм во имя иконы Божией Матери «Скоропослушницы» (освящен 30.9.1918 Патриархом Тихоном) на подворье был закрыт перед Великим постом 1923 г.
[23] Иеросхимонах Аристоклий (†26.8.1918) — старец Афонского монастыря. Одновременно с матерью поступили в монастырь (она — в женский Успенский, он — в мужской); больше в земной жизни они не виделись. Жил и скончался на Московском подворье обители (см. прим.22). Обладал пророческим даром. Среди его духовных чад была блаженная Паша Саровская, очень любил его преосв.Трифон (Туркестанов), был весьма расположен к нему Патриарх Тихон. Погребен на Даниловском кладбище. О нем см.: Житие иеросхимонаха Аристоклия. Подвиги и чудеса. М. «Красный звон». 1995.
[24] Александра Ивановна — стояла в храме на Маросейке за ящиком. Позже (1938) заведовала хозяйством на даче о.Сергия в «Красном бору» под Калининым.
[25] Агапа или агапы (от греч. любовь) — «вечери любви», устраивавшиеся древними христианами в воспоминание Тайной вечери, с совершением на них таинства Евхаристии. С течением времени они превратились в пиршества, сопровождавшиеся иногда безпорядками. Св.Амвросий Медиоланский даже запретил их. Карфагенский собор 391 г. выделил из агап Евхаристию, а последующие поместные соборы запретили совершать агапы в храмах и, начиная с V в., они постепенно исчезли. «Около 8 часов (утра, после ночной службы — С.Ф.) певчие и постоянные духовные чада Батюшки собирались в нижнем помещении храма, где устраивалось скромное угощение потрудившимся за ночным бдением. Называлось это угощение «агапой». Сюда заранее, кто мог, приносил что-нибудь из овощей, хлеб, сахар или конфетки карамельки для чая. Расставлялись столы, скамьи, стулья; приходили священнослужители и Батюшка. Батюшка принимал участие в общей трапезе и, как на беседах по средам у себя на квартире, что-нибудь рассказывал, затрагивая самые насущные вопросы жизни и взаимоотношений. Высказывался кто-нибудь из присутствующих» (Жизнеописание... С.84-85). Разумеется, ни древние агапы, ни агапы, введенные о.Алексием Мечевым, не имеют ничего общего с деятельностью неообновленческого братства «Сретение», возглавляемого небезызвестным московским священником Георгием Кочетковым. Практикуемые им «полулитургические» агапы есть не что иное, как «полуцерковные-полуеретические полутаинства», ставящие их участников вне Православной Церкви (Сети «обновленного Православия». М. «Русский вестник». 1995. С.37-39). Ссылки же о.Георгия на появление в его братстве людей «из круга о.Алексея Мечева» (Там же. С.65) есть не более чем ловкая спекуляция, рассчитанная на людей, не знакомых с жизнью Маросейки.
[26] Домик в Верее под Можайском, располагавшийся неподалеку от церкви св. пророка Илии (см. прим.27), был куплен на имя старшей дочери о.Алексия, Александры, жившей здесь со своей маленькой дочкой. Проводя тут свой летний отдых, Батюшка иногда брал с собой кого-нибудь из своих духовных дочерей. В последний свой приезд сюда он взял с собой Нину (Неонилу), проживавшую на Маросейке в его квартире и помогавшую ему по хозяйству.
[27] Храм Пророка Илии в Верее был построен в 1803 г. в стиле раннего классицизма с чертами барокко. Храм кирпичный. К западному его притвору, занявшему место трапезной, примыкает трехъярусная колокольня. Храм сохранился до наших дней.
 Домик в Верее |
 Храм Пророка Илии |
[29] Прпп. Ксенофонт и Мария (VI в.). Память 26 января.
[31] Св.Алексий, человек Божий (†411 г.) — происходил из семьи богатых и знатных патрициев; получил хорошее образование. По желанию родителей, придя в совершенные лета, обвенчался с найденной ими невестою «из рода царска». После окончания брачного пиршества молодой супруг тайно оставил родительский кров, сел на корабль, добравшись до Едессы Месопотамской, где, усердно помолившись Нерукотворенному образу Господа нашего Иисуса Христа, роздал все, что имел при себе, бедным и стал просить милостыню на паперти храма Пресвятой Богородицы. Так он провел 17 лет. Став известным и почитаемым в Едессе, решил перебраться в Киликию, где его никто не знал, но смотрением Божиим, вопреки желанию, был привезен в Рим, где нашел, неузнанный, приют в доме отца, перенося все лишения и невзгоды на глазах горячо любящих и постоянно оплакивающих его родителей и осиротелой супруги. Так прошло еще 17 лет. Только после смерти выяснилось, кто был этот нищий. Память 17 марта.
[32] Прп.Матрона Константинопольская (†458). Память 9 ноября.
[33] Мц.Анисия Солунская (†298). Память 30 декабря.
[34] Прп.Таисия († ок. 340) — египетская подвижница, прежде блудница, крещенная прп.Пафнутием. Память 8 октября.
[35] Преподобная Мария Египетская (†522) — в молодости была блудницей. Отправившись с паломниками в Иерусалим, по предстательству Божией Матери, внесшей в ее душу стыд и раскаяние, была допущена до Креста Господня. Став ревностной христианкой, 47 лет провела в покаянии в Заиорданской пустыне. Память 1 апреля.
[38] Иеромонах Савва (Сергей Евстратович Борисов, 1871 — 31.10/13.11.1937) — из вдовых крестьян деревни Толсиково (по др. документам Толстиково) Новоторжской волости Тверской губернии. Насельник Саввино-Сторожевского монастыря под Звенигородом. Монашеский постриг принял на подворье Саввино-Сторожевского монастыря в Москве (25.3.1906). Духовник обители (авг.1916). Во время изъятия мощей прп.Саввы Сторожевского (весна 1919) сыграл особую роль. «Духовник иеромонах Савва, — доносил наместник игумен Иона (Фиргуф)* викарному епископу Димитрию (Добросердову), — передавал мне, что когда я в облачении внес св.мощи в алтарь и (затем) был вызван для присутствия при осмотре раки, один из членов съезда [депутатов Звенигородского уездного совета] (в алтаре) ...около пяти раз плюнул на голову Преподобного. Некоторые другие члены съезда вели себя крайне неблаговидно в алтаре, изрыгая ужасные кощунства и касаясь святого престола...» Арестован на родине в Новоторжской обл. (14.8.1919). Приведен на допрос (21 авг.) и отправлен в тюрьму. Попытки оклеветать его путем поддельных «показаний» наместника и старшей братии обители провалились. Несмотря на угрозы безбожников, нашел в себе мужество подтвердить кощунство, совершенное в монастыре 4/17 марта. Подтверждал это и позднее, даже ходатайствуя об освобождении! Постановлением Московского революционного трибунала приговорен к 10 годам тюрьмы (16.1.1920), по амнистии (5.11.1919) тут же сокращенным до трех лет. Освобожден (24.3.1921) под подписку о невыезде. Вскоре после освобождения, еще при о.Алексии пришел в храм Свт.Николая, где состоял в штате. Рекомендовал его туда его друг иеромонах Феодосий — лаврский инок, служивший в часовне прп.Сергия у Ильинских ворот в Москве. О.Савва служил на Маросейке и при о.Сергии. Вместе с последним и другими священниками с Маросейки отпевал в 1928 г. прп.Нектария Оптинского в с.Холмищи. С о.Сергием Мечевым и о.Константином Ровинским, О.А.Остолоповой и несколькими маросейскими братиями, среди которых был и будущий епископ Можайский Стефан (Никитин, 15.9.1895 — 15.4.1963), арестован (29.10.1929). Выслан на север. Вновь арестован в Малоярославце (1937). По ст.58-10 и 11 УК РСФСР приговорен к расстрелу (29.10/11.11.1937). Расстрелян.
* См. о нем.: Фомин С. Игумен Иона // Саввинское слово. Газета Саввино-Сторожевского ставропигиального монастыря. 2000. №№ 2-4.
[39] Ивановский 2-го класса общежительный женский монастырь на Ивановской горке — основан в XV в.; в современном виде весь выстроен в 1861-1878 гг. К 1917 г. в обители было два храма: собор Усекновения главы Иоанна Предтечи (с приделами Казанской иконы Божией Матери и Свт.Николая) и церковь прав.Елисаветы. При монастыре была иконописная школа для сестер и ясли для детей. На 1907 г. при одной игумении насчитывалось 20 монахинь и 260 рясофорных послушниц и проживающих на испытании. Монастырь был закрыт в 1918 г. и превращен в концлагерь.
[40] Смоленская Зосимова пустынь в Александровском уезде Владимирской губернии — основана в конце XVII в., несколько раз упразднялась и вновь восстанавливалась, с 1867 г. приписана к Троице-Сергиевой Лавре, но окончательное и устойчивое существование получила в конце XIX в. В 1920 г. Зосимову пустынь превратили в сельхозартель, а в 1923 г. — закрыли (последняя Литургия была отслужена 5.5.1923 — на след. день после Вознесения). Начало возрождению обители положило письмо иеромонаха Троице-Сергиевой Лавры Филадельфа (Боголюбова), в схиме Моисея, епископу Владимирскому Евлогию с просьбой об открытии пустыни, написанное 15.3.1992, в день чествования Державной иконы Божией Матери. Летом 1992 г. в обитель приехали первые монахи; 20.6.1993, в день памяти Всех Русских Святых был освящен придел во имя Прпп. Зосимы и Савватия, Соловецких чудотворцев, храма Смоленской иконы Божией Матери. 26.7.1994 в пустыни состоялось торжество прославления святого угодника Владимирской земли преп.Зосимы, как местночтимого святого.
[41] Иеросхимонах Алексий (Феодор Алексеевич Соловьев, 17.1.1846 — 19.9.1928) — родился в Москве в приходе Симеона Столпника в семье священника. После окончания Московской духовной семинарии (1866) и женитьбы (12.2.1867) на Анне Павловне Смирновой (†27.1.1872) рукоположен во диакона (19.2.1867) и назначен в храм Свт.Николая в Толмачах. Рукоположен во иереи (4.6.1895) и определен пресвитером в Большой Успенский Собор Кремля. Переехал в Зосимову пустынь (24.10.1898), пострижен игуменом Германом (30.11.1898) с именем Алексий, в честь святителя Алексия, митрополита Московского. Постепенно к старцу Алексию за духовным советом и утешением стали стекаться люди со всех концов России. К нему (как и к о.Герману) за духовным советом обращалась и преподобномученица Вел. Княгиня Елизавета Феодоровна. Ушел в затвор (6.6.1916). Участвовал в монашеском съезде в Троице-Сергиевой Лавре (июль 1917), где был избран на Всероссийский Церковный Собор. Именно он, после Литургии в храме Христа Спасителя, вынул из ларца перед образом Владимирской иконы Божией Матери жребий с именем Патриарха — Святителя Тихона. Пострижен в схиму (1919) с тем же именем — в честь Алексия, человека Божия. После закрытия Зосимовой пустыни переехал вместе со своим келейником о.Макарием в дом духовных своих детей в Сергиевом Посаде на улице Дворянской. Там он и скончался. 26.7.1994 одновременно с прославлением прп.Зосимы состоялось перенесение мощей старца Алексия с городского кладбища Сергиева Посада в Зосимову Пустынь. Прославлен в лике преподобных.
[42] Отец Макарий (†1928). «Преданно и самоотверженно ходил за больным старцем его келейник отец Макарий. Суровый на вид, дисциплинированный и умный, он неутомимый был труженик, выполняя обязанности посредника между приходящими и старцем со стойким терпением. До последней минуты жизни отца Алексия [...] отец Макарий неотлучно жил при нем, охраняя его сыновне. После кончины старца недолго отец Макарий, принявший иеромонашество, прожил в памятном для него домике. Он окончил жизнь свою в узах и там же принял смерть, ниспосланную ему Господом...» (Н.Верховцева. Насельник Святой веси // К свету. № 14. М. 1994. С.72). Расстрелян.
[43] «В южнорусском крае, — пишет прот.Константин Никольский, — в пятки 1-й, 2-й, 3-й и 4-й седмиц Великого поста совершается церковно-богослужебный обряд, называемый пассиею (страданием). Он бывает на повечерии и состоит в том, что тут читается Евангелие о страстях Христовых (откуда название обряда) [...] Пред Евангелием поется церковная песнь: “Тебе одеющагося светом, яко ризою...”, после Евангелия: “Приидите, ублажим Иосифа приснопамятнаго” — и затем говорится проповедь [...] В Цветной триоди, напечатанной в 1702 году при архимандрите Киево-Печерском Иоасафе Краковском, находится (в конце книги) прибавление к обыкновенному Церковному уставу, где описан обряд-пассия. Там сказано, что в четыре первые пятка Вел.поста, по установлению Митрополита Киевского Петра Могилы, в нарочитых монастырях и соборных церквах читаются на малых повечериях страстные Евангелия, с припевом пред чтением и после чтения: “Слава страстем Твоим, Господи”. В первый пяток читается от Мф., гл. 26 и 27; во второй пяток — от Мк., гл. 14 и 15; в третий — от Лк., гл. 22 и 23; в четвертый — от Ин., гл. 18 и 19. Евангелие читает иерей, облеченный в черные ризы, стоя на амвоне пред царскими вратами; пред чтением после молитв повечерия: “Не скверная, не блазная” и “Даждь нам, Владыко”, клир поет стихиру Великого пятка: “Слава и ныне”, “Тебе одеющагося светом, яко ризою”, а по прочтении Евангелия поет стихиру Великой субботы: “Приидите, ублажим Иосифа приснопамятнаго”. После того повечерие оканчивается пением: “Помилуй нас, Господи, помилуй нас”. В конце описания обряда пассии в упомянутой Цветной триоди сказано: “Сия вся вспоминаются по совету, а не по повелению, яже вся под рассуждение Церкве Святыя Православныя подаются”. В “Церковных ведомостях” (1899, № 13) содержится также статья “Обряд пассии в Юго-Западном крае”. В ней сказано, что обряд пассии установил Киевский митрополит Петр Могила. Поводом к установлению послужили происки католического духовенства к совращению православных в католицизм» (Прот. К.Никольский. Пособие к изучению устава богослужения Православной Церкви. Изд. 7-е испр. и доп. СПб. 1907. С.585). После пассии обычно произносилась проповедь, которая большей частью поручалась профессорам Духовной академии. «...Об обязательном отправлении этого обряда в сельских церквах не может быть и речи, если только на этот счет нет особого распоряжения со стороны местной епархиальной власти» (Сборник решений недоуменных вопросов из пастырской практики. Вып.1. Киев. 1903. С.147).
[44] Храм Свт. Николая Чудотворца, что в Звонарях — построен в 1762-1781 гг. на месте первоначального, упоминаемого с начала XVII в. Обновлялся в 1900 г. Закрыт не позднее 1933 г.
[46] Ср. с эпизодом из «Записок о Батюшке» маросейского алтарника П.Б.Юргенсона.
[47] Протоиерей Илия Васильевич Гумилевский (20.7.1881 — 7.12.1963) — родился на Дону в семье казака. После окончания Московских духовных семинарии (1903) и академии (1907; со степенью кандидата богословия) преподавал в Московской духовной семинарии. Рукоположен во диакона и иерея. Исправлял должность доцента Московской духовной академии по кафедре литургики (1912). Магистр богословия (1913), доцент, экстраординарный профессор. Служил в Храме Христа Спасителя (1914-1922), в церкви на Лазаревском кладбище, а затем свт.Николая («Николы Явленного») на Арбате (1922-1928) и храме свв. мчч. Флора и Лавра на Зацепе (1928). Арестован (20.12.1928). Приговорен к 3 годам ссылки в Сибирь (22.2.1929; до 2.12.1931). После ссылки вернулся на родину, затем жил в Москве в полном затворе. Погребен на Востряковском кладбище в Москве.
[48] Святитель Димитрий Ростовский (Даниил Туптало, дек. 1651 — 28.10.1709) — родился в местечке Макарьево в 40 верстах от Киева в семье казачьего сотника. Учился в Киевском Братском училище при Богоявленском монастыре (1662-1665). Поступил в Кирилловский монастырь (1668), где 9 июня принял монашеский постриг с именем Димитрий, а в 1669 возведен в сан иеродиакона. Посвящен во иеромонахи (23.5.1675) и назначен проповедником при кафедральном Успенском соборе г.Чернигова. В сане игумена и архимандрита настоятель разных монастырей. В 1684 г., по благословению митрополита Киевского Варлаама (Ясинского), принял на себя главный труд своей жизни — составление Четий-Миней или Житий Святых (окончены в 1705). Хиротонисан в Москве в митрополита Сибирского и Тобольского. Из-за плохого здоровья и необходимости завершить благословленный труд от назначения отказался. Назначен митрополитом Ростовским (1702). Кроме Четьих-Миней перу Святителя принадлежат след. труды: «Летопись келейная», представляющая из себя связанное изложение событий библейской истории; «Розыск о раскольнической брынской вере»; «Руно орошенное, или сказание о чудесах черниговской Ильинской иконы Богоматери»; «Рассуждение об образе Божии и подобии в человеце»; «Диарии», или дневные записки; «Каталог российских митрополитов»; «Краткий мартиролог, остановленный на одном сентябре» и др. Скончался во время молитвы, стоя на коленях. В 1752 г. во время ремонта монастырского собора были обретены нетленные мощи Святителя, от которых исходили чудеса исцеления. Причислен к лику святых в 1757 г. Память 21 сентября.
[49] Прп.Кирилл Белоезерский (†1427) — сын именитых, но обедневших бояр. Бывая в монастырях, познакомился с прпп.Сергием Радонежским и Стефаном Махрищским. В преклонных летах оставил мир, удалившись в Симонов монастырь, где со временем стал игуменом. В видении повелено было ему пойти на Белоозеро и основать там монастырь, что он и исполнил. Обитель эта стала центром просвещения, ревнителем Православия и образцом общежития. Память 9 июня.
[50] «Тон деспотин ке Архиереа имон, кирие, филатте ис полла эти деспота» (греч.) — т.е. «Господина и Архиерея нашего сохрани, Господи, на многая лета», — поют при архиерейском служении перед облачением.
[51] См. предыдущее прим.
[52] Антонин (Грановский, 21.11.1865 — 14.1.1927) — обновленческий «митрополит Московский». Родился в Полтавской губернии. Закончил Киевскую духовную академию (1891), во время учебы в которой постригся в монахи (1890). Хиротонисан во епископа Нарвского, викария Санкт-Петербургской епархии (1903). Уволен на покой (1908). Епископ Владикавказский и Моздокский (1913). Участник Поместного Собора 1917-1918 гг. Уволен на покой по болезни (1917), но остался жить в Москве в Заиконоспасском монастыре без назначения. Патриархом Тихоном на него наложен запрет за вводимые им новшевства при богослужении. Уклонился в обновленческий раскол (апр.-май 1922), став первым архиереем обновленцев, председателем ВЦУ. «Митрополит» (авг. 1922). Провозгласил автокефалию собственной церкви, назвав ее «Союзом церковное возрождение». Литургию совершал вечером, причастие преподавал сахарными щипцами, престол вынес на солею, закрыв царские врата, молился на русском языке, пел канты. Уволен в отставку с должности председателя ВЦУ (июнь 1923). Обновленческим синодом лишен сана (окт.1923). Скончался в Москве.
[53] Нюра — маросейский регент.
[54] Священник Петр Пушкинский — настоятель храма Пророка Илии в Верее.
[55] Имеется в виду Волоколамск.
[56] Епископ Герман (Николай Степанович Ряшенцев, 10.11.1884 — 15.9.1937) — брат епископа Варлаама (Ряшенцева). Родился в Тамбове в купеческой семье. Окончил Казанскую духовную академию (1906), на четвертом курсе которой принял монашеский постриг. Ректор духовных семинарий: Вифанской (1912) и Владимирской (1918). С епископом Феодором (Поздеевским) составил акафист св. блгв. Кн. Даниилу. Хиротонисан во епископа Волоколамского, викария Московской епархии (14.9.1919). Участвовал в отпевании своего духовного отца — прот.Алексия Мечева на Маросейке. Арестован и сослан в Тюменскую область (1923). Вновь арестован и приговорен к двум годам ссылки в Казахстан (1925). Назначен епископом Вязниковским, викарием Владимирской епархии (26.6.1928); к управлению не приступал в связи с тем, что находился в заключении вместе с епископом Серапионом в Зырянском краю, неподалеку от Усть-Сысольска. Расстрелян в Сыктывкаре.
[57] Епископу Арсению (Жадановскому). См. прим.
[58] Святитель Тихон Задонский (1724 — 13.8.1783) — родился в Новгородской губернии, закончил местную духовную семинарию. Принял схиму (1758), в сане архимандрита был настоятелем Желтикова монастыря, затем Дрочского. Хиротонисан во епископа Кексгольмского и Ладожского (1761), епископ Воронежский (1763). Проповедник, автор многих духовных сочинений. На покое (1767), поселился сначала в Толшевском монастыре, а потом в Задонском, где и скончался. Мощи открыты в 1861 г. Память 13 августа.
[59] Имеется в виду кн. свт.Тихона Задонского «Сокровище духовное от мира собираемое»
[61] Священномученик Ермоген, Патриарх Московский и всея Руси (1530 — 17.2.1612) — родился в Казани в семье донских казаков. Был сначала приходским священником, а потом, после пострижения, в сане архимандрита, настоятелем Казанского Спасо-Преображенского монастыря. Хиротонисан во епископа (1589), заняв только что образованную митрополичью кафедру в Казани. В июле 1606 г. избран Патриархом. Старался содействовать успокоению смуты и изгнанию иноземцев. Перенес из Углича в Москву мощи царевича Димитрия, благословил принести в ополчение Казанскую икону Божией Матери. Скончался уморенный голодом поляками в подземелье Чудова монастыря. В том же монастыре его первоначально и погребли. Тут же его стали и почитать как местного московского святого. Мощи его, обретенные нетленными и благоухающими, были перенесены (1652) в Большой Успенский собор. По изгнании Наполеона из Москвы мощи Священномученика были найдены выброшенными из гробницы. В третий раз они были обретены нетленными во время реставрации Успенского собора перед коронацией Императора Александра III. К лику святых Патриарх Ермоген был причислен 12 мая 1914 г. Память 5 октября, 17 февраля и 12 мая.
[62] Отец Алексий уехал в Верею 30.5.1923.
[63] Мч.Трифон, Чудотворец — проповедник христианства, принял мученический венец в Никее в 250 г. Память 1 февраля. Храм Мч.Трифона на 3-й Мещанской. После закрытия храма чудотворная икона мч.Трифона была перенесена в церковь Знамения Божией Матери в Крестовском переулке.
[64] Архиепископ Феодор (Александр Васильевич Поздеевский, 21.3.1876 — 23.10.1937), Волоколамский, викарий Московской епархии — родился в с.Макарьевское Ветлужского уезда Костромской губернии в семье священника. После окончания Казанской духовной академии (1900) оставлен при ней профессорским стипендиатом. Принял монашеский постриг. Преподаватель, а затем инспектор Калужской духовной семинарии (1901-1902). Магистр богословия (1903). Ректор духовных семинарий: Тамбовской (1904) и Московской (1906). Ректор Московской духовной академии (1909). Хиротонисан во епископа Волоколамского (14.9.1909). Его духовником был известный старец — схиархимандрит Гавриил (Зырянов). Управляющий Московским Даниловым монастырем (1.5.1917). Читал курс аскетики в Высшей богословской школе, открытой при Даниловом монастыре (1918). Назначен Патриархом Тихоном на Пермскую и Кунгурскую кафедру (июнь 1918). Арест, а потом ссылка (1922). Возведен в сан архиепископа с правом ношения креста на клобуке (август 1923). Назначен управляющим Петроградской епархией (октябрь 1923); от назначения отказался. Арестован (16.4.1924). Постановлением особого совещания при Коллегии ОГПУ от 19.6.1925 осужден по ст.59 (сношение с иностранными государствами) и ст.73 (измышления и распространение в контрреволюционных целях ложных слухов или непроверенных сведений) УК РСФСР к высылке в Киркрай на три года. Ссылка (1925-1937). Расстрелян в Ивановской тюрьме. Незадолго до кончины принял схиму с именем своего покровителя прп.Даниила Московского. Строгий монах и аскет, знаток святоотеческого богословия и канонического права, пользовался большим уважением среди архиереев. Предостерегал Патриарха Тихона против слишком больших уступок власти и против каких-либо переговоров с обновленцами. «Он считал, — вспоминал близко знавший владыку архиеп.Леонтий (Филиппович, 7.8.1907 — 2.7.1971), Чилийский, — что до тех пор, пока Православная Церковь не получит право на действительно свободное существование, не может быть никаких разговоров с большевиками. Власть только обманывает, ничего из обещанного не исполняет, а, наоборот, обращает все во зло Церкви. Поэтому лучше было бы Святейшему Патриарху Тихону сидеть в тюрьме и там умереть, чем вести разговоры с большевиками, потому что уступки могут привести Православную Церковь, в конце концов, к постепенной ее ликвидации и смутят всех, как в России, так и, особенно, за границей» (Монахиня Иоанна. Исповеднический путь владыки Феодора // Православная жизнь. Джорданвилль. 1995. № 9. С.24). «Как-то в конце лета 1919 года, — вспоминает очевидец, — трое каменщиков, ремонтировавших колонны Троицкого собора (Даниловского монастыря — С.Ф.), сели отдохнуть на лавочке у “черного хода” настоятельского дома. Среди них зашел разговор о недолговечности советской власти. Неожиданно из сеней дома вышел владыка Феодор в простом сереньком подряснике. Очевидно, он что-то мастерил в сенях. Он остановился около каменщиков и сказал: “Я невольно слышал ваш разговор. Те, кто думает, что советская власть недолговечна, — ошибаются. Эта власть — всерьез и надолго, потому что ее поддерживает большинство народа. Если вообще когда-либо произойдет замена этой власти другою, то это может случиться очень не скоро, через несколько поколений и только тогда, когда ее руководители оторвутся от народа”» (М.Макаров. Даниловцы // Московский журнал. М. 1992. № 6. С.46). Считался главой «Даниловской» оппозиции митрополиту Сергию (Страгородскому). О.Алексий Мечев «очень чтил преосв.Феодора, как столпа Православия, завещал просить именно его совершить по нем отпевание, но немного опасался чересчур сильного аскетического влияния Владыки на своего сына» (Надежда. Вып.16. С.33). Такое отношение было, конечно, не случайным. «Как пишет А.Левитин, “Мечевец — это было в то время синонимом строго православного человека”. Надо упомянуть об особой духовной близости о.Алексия и архиепископа Феодора. Об этом мы узнаем из сохранившихся воспоминаний духовной дочери владыки Феодора: “Это было зимой, 1919-го или 1920-го года. [...] Я много раз встречалась с о.Алексием, и мы говорили о благотворительных делах. Один раз, будучи в гостях, когда прощались, батюшка сказал мне: — Вы пойдете меня провожать? — Нет, простите, не могу. — Ну, где мне, убогому, равняться с вашими храмовыми протоиереями! — А хозяева заметили: — Вы, батюшка, не шутите, а лучше насчет архиереев спросите. — Про кого же, про владыку Илариона? — Нет. — Владыку Варфоломея? — Нет. — Кто же тогда? — Преосвященный Феодор. — Ну, тут шутить нельзя, владыка из архиереев — архиерей”. [...] Когда здоровье о.Алексия было совсем плохо и он почувствовал приближение смерти, он написал свое последнее завещание пастве и просил, чтобы на его могиле не говорили речей, а прочитали бы его прощальное слово, и что он не только просит, умоляет Преосвященного Феодора отслужить заупокойную литургию и чин отпевания. Умер о.Алексий внезапно, от паралича сердца, 9 июня 1923 г. Услышал Господь молитву своего верного раба: владыка Феодор, арестованный в конце 1920 г. (или в начале 1921 г.) и находившийся в Таганской тюрьме, был освобожден 8 июня 1923 г., а 15 июня исполнилось желание о.Алексия: его отпевал епископ Феодор в сослужении 30 священников и 6 диаконов. А на погребение приехал только что отпущенный из тюрьмы Патриарх Тихон. О.Алексий очень чтил владыку Феодора, называя его столпом Православия, и поэтому именно его просил совершить рукоположение сына своего, о.Сергия Мечева (владыка Феодор совершил хиротонию в Даниловском монастыре, 4 апреля 1919 г.). Надо отметить еще один интересный факт духовной близости Данилова монастыря (под руководством владыки Феодора) и прихода на Маросейке. В послереволюционные годы, когда Патриарх Тихон был арестован по «делу об изъятии церковных ценностей», многие священники стали бояться поминовения Патриарха и подчинились ВЦУ (Временному Церковному Управлению — обновленческому). В Москве лишь единичные приходы сохранили верность Патриарху. Среди них были Данилов монастырь, возглавляемый владыкой Феодором, и Маросейка» (Монахиня Иоанна. Исповеднический путь владыки Феодора. С.17-18; Отец Алексей Мечев. С.76-77).
[65] Митрополит Тихон (Оболенский, 25.5.1856 — май 1926), Уральский — родился в семье священника Тамбовской епархии, учился в Тамбовской духовной семинарии. После окончания медицинского факультета Казанского университета (1880) работал врачом. Окончил Петербургскую духовную академию, пострижен в монашество (1890), занимался миссионерской деятельностью. Хиротонисан во епископа Николаевского, викария Самарской епархии (14.1.1901); епископ Уральский и Николаевский (7.11.1908); архиепископ (после 1918); митрополит (1924).
[66] Похороны состоялись 15/28 июня 1923 г.
[67] В период содержания под стражей Патриарха Тихона советские спецслужбы внимательно следили за духовенством и верующими «Тихоновской ориентации». Вот выдержка из агентурной сводки от 17.4.1923 (н.ст.), с которой заместитель председателя ГПУ И.С.Уншлихт, не откладывая, счел необходимым ознакомить Рыкова, Троцкого и Сталина: «Среди духовенства ходят также разные слухи. Так 12 / IV церковный староста и свящ. МЕЧЕВ в церкви Николо-Путинки, что на М. Дмитровке, говорили, что ТИХОН, наверное, будет расстрелян, так как с польскими попами даже не постеснялись» (Источник. М. 1995. № 3. С.124). Как известно, 14 июня, в день памяти святителя Мефодия, Патриарха Константинопольского, который был заключен в подземной темнице, но в конце концов обрел свободу, Святитель Тихон был выпущен из внутренней тюрьмы ГПУ и переехал на жительство в Донской монастырь. Наблюдение чекистов за о.Алексием велось и ранее:
Глубокой осенью [1922 г.] Батюшка был вызван в ГПУ. В его отсутствие о.Сергий и все, проживавшие подле храма, духовные его дети горячо молились за него в храме. Между прочим Батюшке был задан такой вопрос: «Вот, о.Алексей, Вы уже стары; жизнь идет вперед, в храм ходят одни старухи, верующих становится все меньше. В ком же вы надеетесь найти себе смену, откуда возьмутся новые священники?» Батюшка ответил: «Верующими не родятся, а становятся. Вот был Савл, и гнал Церковь Божию, а потом обратился и стал апостолом Павлом. Верующим можно стать в одну минуту. Вот, может быть, пройдет время, и Вы уверуете в Бога, захотите стать священником, придете ко мне, и я дам Вам рекомендацию к Святейшему Патриарху». Батюшка вернулся.
Жизнеописание... С.142.
Другие относят этот разговор (скорее всего, ошибочно) ко второму вызову о.Алексия в ГПУ после службы Литургии преждеосвященных Даров в день его ангела 17 марта 1923 г.:
В начале 1923 года, уже слабого и больного сердцем, о.Алексия вызывали в ГПУ, допрашивали о его деятельности, о том, кто у него бывает. Батюшка отвечал очень мудро: на вопрос, кого он ожидает быть его преемниками по священству, сказал, что верующими не рождаются, а становятся, что Господь и гонителя Савла обратил в Апостола Павла и что сами спрашивающие его теперь, по милости Божией, смогут обратиться к вере в Бога и пожелать священства, «и я вам дам рекомендацию к Святейшему», — добавил Батюшка с улыбкой.
Надежда. Вып.16. С.49.
Долго не знали, чем дело кончится. Однако Батюшка опять вернулся. Вечером, лежа в постели, веселый и благостный, он принимал кое-кого, пришедших его поздравить. «Без Вас меня тут арестовать хотели», — сказал он посещавшей его ежедневно. Его спрашивали о друзьях. «Нельзя теперь быть моим другом,— задумчиво и грустно проговорил он. — Они моей одышки испугались, боялись, что я умру у них, потому так скоро и отпустили...» Он говорил это легко, но по его виду, по прерывистому и тяжелому дыханию было видно, что тяжело ему достался этот второй допрос. Трудно было отвечать за «Маросейку». «Это последний... Больше не будет», — как-то особенно проговорил он.
Жизнеописание... С.147-148.
[68] 15 июня «в 5 часов с торжественным пением похоронная процессия двинулась на Лазареве кладбище, куда прибыл для встречи Батюшки Святейший Патриарх Тихон, за несколько часов до этого (накануне) освобожденный из заключения. Святейший отказался войти в кладбищенский храм, ставший в его отсутствие обновленческим, и облачился на паперти. Здесь, таким образом, произошло всенародное осуждение Главой Русской Православной Церкви нового раскола, причем осуждение немедленное, как только можно было такое сделать. [...] Как только гроб внесли в церковные ворота, тысячная толпа забросала Святейшего и почившего Батюшку цветами. [...] Святейший отслужил по усопшем литию, гроб опустили в могилу, и он первый посыпал на него землю. Затем Первосвятитель Русской земли начал благословлять народ, что продолжалось несколько часов. За это время успели оправить могильный холм, водрузить крест, расположить в порядке венки и прочитать полную панихиду, которую отслужил сын покойного отец Сергий» (Надежда. Вып.16. С.65-66). Очевидец писал: «Стечение народа на похоронах священника Мечева было громадно, а когда узнали, что будет служить сам Патриарх, и увидали его едущим на извозчике, толпа быстро стала увеличиваться» (Современные записки. Париж. 17.3.1923).
В 1923 г. о.Алексий был тяжело больным человеком. В день его именин — [17] 30 марта — к нему пришли его друзья, и престарелый священник, поблагодарив за поздравление, заявил: «Я скоро умру, но в день моих похорон будет величайшая радость для всей Русской Церкви». Эти слова многие вспомнили через четыре месяца, когда тотчас после освобождения Патриарх поехал служить панихиду на могиле похороненного в этот день о.Мечева. [...] Второй день после освобождения Патриарха прошел в каком-то радостном угаре. В этот день Патриарх отправился на извозчике через всю Москву на Лазаревское кладбище, к могиле о.Алексия Мечева. Слух о намерении Патриарха посетить могилу популярного священника разнесся в Москве еще накануне. Тысячные толпы запрудили кладбище. Обновленческое духовенство было встревожено: как принять Патриарха, если он зайдет в церковь. Святейший, однако, прошел мимо храма и последовал прямо к могиле протоиерея. Отстояв панихиду, которую совершал о.Анемподист («толстый, веселый архимандрит»; до ареста один из самых близких, «домашних людей» Патриарха — С.Ф.), Святейший благословил народ и тут произнес свои первые слова к народу: «Вы, конечно, слышали, что меня лишили сана (на обновленческом лжесоборе — С.Ф.), но Господь привел меня здесь с вами помолиться». И все кладбище огласилось криками: «Святейший! Отец наш родной! Архипастырь, кормилец!» Такого взрыва народного энтузиазма не видел еще ни один Патриарх на Руси. К Патриарху бросилась толпа, его буквально засыпали цветами. В течение трех часов Патриарха не отпускали с кладбища, сплошным потоком шли народные толпы к нему под благословение. И тут было впервые объявлено, что Святейший будет служить в воскресенье Литургию в Донском монастыре.
Левитин А.Э., Шавров В.М. Очерки по истории русской церковной смуты. М. 1996. С.303, 311.
[69] Схиархиепископ Антоний (князь Давид Ильич Абашидзе, 12.10.1867 — 1943) — родился в Тифлисской губернии. После окончания Новороссийского университета (1891) принял монашество с именем Димитрий; иеродиакон. Окончил Киевскую духовную академию (1896) со степенью кандидата богословия; рукоположен во иеромонаха. Ректор Александровской миссионерской духовной семинарии, архимандрит. Хиротонисан во епископа Алавердского. Позднее епископ: Гурийско-Мингрельский (1903), Туркестанский и Ташкентский (1906), Таврический и Симферопольский (1912). С 1914 г. добровольно в качестве рядового священнослужителя в составе Черноморской эскадры участвовал в Германской войне. Архиепископ Симферопольский и Таврический (1915). Участник Поместного Собора 1917-1918 гг. Состоял во Временном Высшем Церковном Управлении Юго-Востока России и в организации Юго-Восточного Церковного Собора в Ставрополе (май 1919). В 1920-х гг. проживал в Киеве; был наместником Киево-Печерской Лавры. Принял схиму с именем Антония, пребывал в затворе, старчествовал. Погребен на территории Киево-Печерской Лавры, у входа в Ближние пещеры. В настоящее время готовится его канонизация.
