Вид Лавры с колокольни Ближних пещер. Фотография начала XX века
Вид Лавры с колокольни Ближних пещер. Фотография начала XX века |
Одной из самых светлых личностей среди иноков Киево-Печерской Лавры был бесспорно архимандрит Димитриан, екклесиарх Лавры. В своем управлении лаврский екклесиарх имел большое ведомство, называемое поэтому екклесиаршим. Сюда, кроме всех церквей, входили ризницы, свечной завод и склад, позолотная, ювелирная, пошивочная мастерские. В подчинении екклесиарха находились начальники этих мастерских, ризничий со штатом пономарей. Послушание екклесиарха было весьма трудным, сложным и ответственным. В его руках находились огромные богатства Лавры, все ценности ризниц, и в то трудное время в его обязанности входила сохранность их, кроме того, требовалось вовремя подготовить соответствующее облачение к беспрерывно совершавшимся богослужениям (часто архиерейским), снабдить храмы свечами, вином, ладаном в то время, когда все это достать, казалось, было невозможно, следить за починкой облачений и т.д.
Внешность о.Димитриана была в высшей степени величавой и сама располагала к себе. Представьте высокого стройного старца с прекрасными ласковыми, горящими каким-то нежным светом глазами, с длинными слегка вьющимися серебряными сединами, оттенявшими благородный овал лица. Его черты были необыкновенно строги, гармоничны и в то же время мягки. У всех, кто встречался с ним, оставалась надолго в душе память о милом, ласковом о.Димитриане. Подчиненные его ведомства любили его, хотя с ними он был справедливо строг. Его суровость и строгость были лишь внешними. За его суровым словом и взглядом уже ласкала провинившегося душевная теплота. Его побаивались, но и любили. Все хорошо знали, что, когда было нужно, о.архимандрит шел навстречу. Очень требовательный к самому себе, он был снисходителен к другим. Он неудержимо привлекал к себе светских людей, мирян, понимая чужое горе, чужие недостатки и страсти и охотно прощая свои личные обиды. Иногда это качество в екклесиархе меня просто поражало. Он понимал, насколько труден и тернист путь ко спасению и как тяжело человеку пройти его среди мирских страстей и невзгод. По складу своего характера и ума он был весьма романтичен, глубоко чувствовал и понимал природу. Он был страстным пчеловодом. В часы своего короткого досуга сам копался в саду, ухаживал за пчелами, садил цветы. Он прекрасно пел и читал: не резко, не громко, проникновенно приятным тенором. Тонко чувствуя музыку, он не раз объяснял мне, какие бывают соловьи, как они по-разному поют. Много слушал я интересных рассказов о.екклесиарха и о жизни пчел, какие бывают пчелы, как они собирают мед, какие бывают сорта меда и т.д. Эту романтику, я думаю, родила и взлелеяла в о.екклесиархе Глинская пустынь, воспитанником коей он был на заре своей молодости. Почти всю свою дальнейшую жизнь о.Димитриан провел в Лавре. Он горячо любил обитель, нес туда все свои силы, самоотверженно и безукоризненно честно. Его принципиальность в этом отношении доходила до крайности. Так, несмотря на наше близкое знакомство и невзирая на мои неоднократные убедительные просьбы, он ни разу не показал мне ризницы. В таких случаях он становился как-то суровее и строже. Создавалось впечатление, что он недоволен даже подобными просьбами. Бывало, гостеприимно угощает вином и тотчас же приговаривает: «Не думайте, дорогой, что я угощаю Вас церковным вином. Это я сам из своей вишни и из своего сахару сделал. Не правда ли, хорошо?» И, действительно, вино его приготовления было необыкновенно тонким на вкус и крепким, почти не отличаясь от настоящего вина.
Когда-то у меня был старый друг доктор Петр Георгиевич Коломойцев. В свое время он меня лечил. Впоследствии мы встретились с ним, когда я был уже юрисконсультом в Лавре. Он чувствовал себя очень плохо: у него была неизлечимая болезнь почек, и дни его были сочтены. Будучи человеком религиозным, он перед своей смертью хотел стать ближе к Церкви. Посещая меня в Лавре, он познакомился с о.екклесиархом. Задушевные беседы о.архимандрита, его ласковое слово и радушный прием произвели сильное впечатление на больного, и он всей душой привязался к нему. Со своей стороны и о.Димитриан делал все возможное, чтобы скрасить последние дни жизни доктора. Он навещал его на дому, носил ему вино, сушеные фрукты и прочие гостинцы, утешал и ободрял его. Наконец, он напутствовал умирающего доктора в вечную жизнь. Перед смертью доктор обратился с просьбой, чтобы о.екклесиарх его и хоронил. Когда доктор умер, о.екклесиарх, несмотря на свое недомогание, решил выполнить волю покойного — лично отпевать и проводить его к месту упокоения. Стояла оттепель, шел дождь, дул пронизывающий ветер. Около четырех километров шел он под дождем и по гололедице в течение нескольких часов, и, возвратясь после погребения домой, почувствовал приступы сильнейшей лихорадки, у него начался грипп. Его, очевидно, продуло, когда он возвращался на машине. Вскоре к этой болезни присоединился тиф. Это были дни невероятных страданий о.екклесиарха, которые он стойко переносил. Он не хотел умирать, чувствуя, что еще нужен на этой земле, что в его работе его некем заменить, что он может сделать еще много добра людям. Около полудня, совсем не в урочное время, когда в Лавре уже нет никаких богослужений, вдруг торжественно прозвучал гул большого колокола. Он ударил двенадцать раз — скончался архимандрит. Через несколько минут мне сообщили о смерти о.Димитриана. Как исключение его разрешили похоронить на Дальних пещерах, рядом с наместниками Лавры.
 Вход в Ближние Пещеры. Хромолитография В.Тимма, 1859 г. |
В Лавре еще в мое время проживало довольно много детей, конечно, мужского пола. Хотя лаврский приют уже перестал существовать, однако, еще оставалось 20 мальчиков — певчих митрополичьего хора, восемь канонархов при Великой церкви и два канонарха при Ближних Пещерах. Жили они тремя группами под наблюдением специальных смотрителей. Эти обязанности, особенно для монаха, были очень хлопотливы. Дети были в возрасте от 10 до 16 лет. Нужно было позаботиться об их питании, одежде и обуви; вовремя послать их за обедом и ужином, за чаем и хлебом, «подварить» им суп или борщ; похлопотать, чтобы им дали сапоги, подрясники, белье, пояса, чтобы все это было своевременно починено, заштопано, вымыто, чтобы сами мальчики ходили чистыми и причесанными и т.д. Смотритель отвечал за своевременную явку детей в их очередь в церковь. Отсутствие одного из них, особенно канонарха, сразу обращало внимание и братии, и начальства. Нужно было следить, чтобы канонархи не проспали утреню, своевременно встать, чтобы разбудить детей. Нужно следить за поведением шаловливых мальчиков. Следить за тем, чтобы они вовремя легли спать, не ссорились, учились и т.д. В случае ссор смотритель превращался в третейского судью и разбирал их недоразумения. Но ведь следовало и самого себя обслужить, приготовить хотя бы скромную еду, помыть, сшить, прибрать и т.д. Кроме того, смотритель выполнял обыкновенно еще и свое монашеское послушание. Так, например, и о.Аггей, и о.Леонид, и о.Закхей (смотрители) пели на клиросе, а о.Леонид был еще и подуставщиком. Священнослужители вдобавок «занимали седмицу» в свою очередь, когда «закажет» «нарядчик», ведущий график служений. Смотрителем канонархов при Великой церкви состоял иеродьякон, впоследствии иеромонах о.Леонид. Я живо представляю убогую обстановку кельи о.Леонида. Против входа — аналой с иконами и лампадой, справа на гвоздике ряса и клобук, налево простая деревянная кровать, широкий монастырского типа диван, стол, покрытый скатертью, несколько черных венских стульев. На полу скромный коврик.
 Вид Великой Успенской церкви с великой колокольни |
К келье примыкала небольшая передняя, которая служила о.Леониду кухней. Там стоял стол, углевка (род печки) и стеклянный полушкаф-буфет. Отец Леонид жил более чем скромно.
В Лавре каждый монах имел «поминовение», т.е. список близких и знакомых, которых он вспоминал в молитвах. Эти поминания представляли собой или книжки, или наклеенные на картон листки бумаги. Писали поминания от руки, однако, старались изобразить буквы печатью или, как говорили, «печатали», то есть писали славянскими буквами или славянской вязью, причем первые заглавные буквы выводились красной тушью, а последующие — черной. Получалось четко и красиво. В Лавре были большие мастера, умевшие делать это с великим искусством. За это они получали скромное вознаграждение, которое, кажется, рассчитывалось от печатной буквы. Впрочем, часто это делали, как выражались монахи, и «за спаси Господи», то есть бесплатно или же в ответ на какую-либо другую услугу, угощение галушками, кашей и т.д. Отец Леонид был великий специалист «печатания» славянской вязью, и этот побочный заработок поддерживал его.
 Дороги, ведущие к Пещерам. Фотография начала XX века |
Я познакомился с о.Леонидом, когда он был еще в сане иеродиакона. Стать иеромонахом было его сокровенной мечтой. Пусть не думает читатель, что в этих стремлениях действующей пружиной было корыстолюбие или честолюбие. Нет. Прежде всего с саном иерея была связана великая радость молиться за всех близких и за себя лично, совершая проскомидию, творя самостоятельную иерейскую молитву. Впоследствии, когда Лавра была ликвидирована, действительно сан иеромонаха помогал устроиться в жизни. Дело в том, что на селах ввиду недостатка священников охотно принимали монахов в иерейском сане, которые предъявляли незначительные требования и служили с особым усердием. За это они получали кров и кусок хлеба. Какая была радость, когда стало известно, что о.Леонид возводится в сан иеромонаха. Начались вполне понятные волнения и хлопоты. Прежде всего нужно было купить нагрудный иерейский крест, епитрахиль, служебник, требник и т.д. Правда, в затруднительных случаях навстречу шел благочинный и выдавал необходимые предметы из склада выморочного монашеского имущества. Кроме того, нужно было выучиться и чину богослужения, присмотреться к совершению треб и т.д. для того, чтобы впоследствии самостоятельно служить в храме. После возведения архиереем монаха в иеродиакона или иеродиакона в сан иеромонаха, они должны были совершать полный цикл богослужений, то есть вечерни, утрени и литургию в течение сорока дней сначала в Великой церкви, а затем в митрополичьей. Это были страдные, но и радостные дни для нововозведенного. Отец Леонид, наконец, иеромонах. На его груди блестит серебряный иерейский крест. Я подхожу впервые к нему под благословение, хочу поцеловать его руку. Он конфузится и обнимает меня.
 Ступени, что ведут к парку между Ближними и Дальними пещерами | Внутренняя часть галереи |  Восточный бок галереи, ведущей от Ближних пещер к Дальним |
Между Ближними и Дальними Пещерами расстилается парк. В этом парке, затерявшись среди зелени высоких деревьев, стоял маленький домик. В нем было всего две кельи, да в полуподвальном помещении также нечто вроде двух комнатушек. Тут жил в то время (1918-1919) смотритель канонархов Ближних Пещер о.Аггей. Квартира состояла из двух комнат: в первой жили два канонарха, а во второй сам о.Аггей. Убранство кельи было убогое: в комнате канонархов висела икона, стоял диван, стол, стулья и две кровати. В келье о.Аггея кроме кровати и монастырского дивана стояли маленькая фисгармония, стол и 2-3 стула. В переднем углу, конечно, висел киот с образами. Из кельи в сад вело деревянное крылечко с маленьким навесом и несколькими ступенями. Непосредственно около домика росли груши, яблоки, сливы и рябины. Домик стоял сравнительно недалеко от южной стены Лавры, выходящей на Днепр, и с крылечка сквозь листву деревьев можно было видеть, как блистала своими струями река. Даже в самую знойную погоду здесь не было жарко, так как от солнца укрывали листья деревьев и зной воздуха умеряла прохлада близкой реки. Это было единственное место, где еще можно было спать сравнительно спокойно: сюда еще не добрались с обысками, арестами, осмотрами и т.д. Хорошо размеренная, веками установившаяся жизнь по инерции все также покойно катилась дальше. Митрополичий хор занимал специальный дом, расположенный в небольшом дворике с правой стороны от Святых ворот. Дом имел два этажа. В нижнем помещались классные комнаты, спевочные и келья смотрителя. Во втором этаже жили певчие. Помещения были обширные и соответствовали всем правилам гигиены. Смотрителем митрополичьих певчих в мое время был монах (впоследствии иеромонах) Закхей, страдавший туберкулезом легких. Данное ему послушание для него было нелегко, однако он безропотно нес его и всеми силами старался содействовать благосостоянию митрополичьего хора. В прежнее время, при полном изобилии в Лавре, вопросы питания, снабжения одеждой, обувью и т.д. не представлялись сложными: все было привезено и принесено, смотрителю оставалось только вовремя распорядиться: Да и сам митрополит не оставлял своих певчих и проявлял о них заботу. В тяжелое же время, когда смотрителем певчих был о.Закхей, все эти вопросы вырастали в большую трудноразрешимую проблему. Тем более, что о.Закхей кроме своего основного послушания, нес еще и дополнительное в качестве певчего митрополичьего хора. Около четырех часов вечера из ворот певческого корпуса чинно выходят попарно митрополичьи певчие. Впереди в подрясниках идут мальчики, за ними — старшие певчие. В прежнее время они также были обязаны, независимо от своего положения, носить подрясники, впоследствии, когда вопрос с одеждой стал острым, временнотрудящиеся, да часто и послушники ходили в том, что у кого было. Вот сосредоточенно и задумчиво шествует Лука Захарьевич. Он поет басом. Раньше он был учителем детей-певчих, позднее принял пострижение с именем Антоний и вскоре стал известен как проповедник и лаврский миссионер. Человек простой духом, простой веры и недюжинного ума, он к тому же обладал прекрасным образованием. Вскоре он был уже в сане архимандрита. Свою монашескую карьеру он окончил в ссылке, разделив участь многих других из лаврской братии. Вот солидно выступает «бас-профундо» хора, низкорослый коренастый казак. Простой по натуре, он хорошей души. Торопясь, идет за ним высокий старец, монах Иоанникий. Он также поет басом. Его внешность, с длинной седой бородой и белыми длинными волосами, очень красочна и рельефна. Шествие замыкает о.Закхей и иногда регент о.Феогност. Послушание митрополичьих певчих было значительно легче, так как богослужения у них совершалось быстрее, напевы были не столь утомительны и не приходилось вставать на ночные службы. Благодаря этому здесь могли больше внимания уделять воспитанию певчих и их обучению. Также и дисциплина среди митрополичьих певчих была несколько выше. Недолго при мне просуществовал митрополичий хор. Вскоре советский Отдел народного образования потребовал реорганизации детских монастырских интернатов и передачи их в ведение Отдела. С этим, однако, не могли согласиться ни дети, ни родители их, поэтому певчие разошлись по домам. Но ввиду стесненного материального положения и монастырь в дальнейшем не в состоянии был содержать хор.
Я уже говорил о гармонизаторе лаврских распевов и знатоке пения — архимандрите Флавиане. Это был человек необыкновенно простой и доброй души. Каждого он обласкает, каждому сделает что-либо приятное, каждого по мере своих сил угостит. Бывало, пригласит к себе о.Флавиан, начнет показывать ноты, старинные рукописи, объяснять, как из мелодии в один голос выросла сложная гармония лаврского многоголосого хора. Начнутся воспоминания, рассказы, и так незаметно под гостеприимным кровом кельи о.Флавиана промчится вечер. Отец Флавиан был большой молитвенник, жил по-евангельски, живо откликаясь на всякое чужое горе и отдавая ближнему всю свою душу. Он был далек от ригоризма и холодной формальности. В нем жила чуткая душа художника и музыканта. Будучи уставщиком великоцерковного хора, о.Флавиан не только дирижировал этим хором, но и своим могучим прекрасным басом принимал деятельное участие в самом пении.
Рядом с игуменом, а потом архимандритом Флавианом проживал монах (впоследствии иеромонах) Антоний (Манин). Кроме своего основного послушания на клиросе Великой церкви, он келейничал у о.Флавиана. Отец Антоний удивлял своей уравновешенностью, жизнерадостностью и спокойствием. Его общество умиротворяло, успокаивало и заставляло смотреть на вещи проще.
Вот передо мной стоит о.Вукол. Я помню его иеродиаконом. В монастырях, как и в Лавре, иеродиаконы совершали богослужение в камилавках. Худощавый, высокого роста, в камилавке он казался еще выше. У него был сильно вибрирующий мягкий тенор. Он был чужд карьеризма и не стремился к повышениям. Это была трудолюбивая и кроткая натура, чуждая всякой рисовки и показного аскетизма, настоящей, святой жизни монах. Он оставался со свойственными ему чертами характера как-то в тени, незаметным. Состоял он помощником архимандрита-казначея. Это светского характера послушание он выполнял неизменно с радостью и пунктуальностью. В прошлом офицер морского флота, он без сожаления променял блестящую карьеру и красивый мундир моряка на скромную рясу монаха. Об этом я узнал стороной, так как он сам не любил рассказывать о своей жизни в миру и мотивах пострижения в монашество. Рядом с ним в архиерейских богослужениях принимал участие иеродиакон Венедикт, в последнее время возведенный в сан иеромонаха. Оба высокие в своих иеродиаконских камилавках, с кадилами в руках, облаченные в одинаковые прекрасные стихари, они производили сильное впечатление. Отец Венедикт был несколько скептик, конечно, в рамках монашеского миросозерцания. Он любил реально подойти к оценке человека и его поведения. В этом быть может сказалась его специальность — он в качестве фельдшера был причастен к медицине, хотя в последнее время и не нес послушания в больнице. Не будучи чужд политики, событий общественной жизни, он эти светские интересы сочетал со своими монастырскими стремлениями.
Как живой, передо мной стоит и старец Зиновий. Родом молдаванин, он в период нашего первого знакомства был уже дряхлым иеромонахом. Его послушание состояло в служении седмицы в Никольском больничном монастыре. С северной стороны Святых врат ему была отведена маленькая старинная келейка. Он был настоящим старцем-духовником. Старенький, седой, сгорбленный, с ласковыми глазами и приветливой улыбкой, он всегда и всем находил доброе сердечное слово ободрения, утешения. Незлобивый, тихий и всепрощающий, он напоминал преподобного Серафима Саровского, каким его рисуют на иконах. В те тяжелые годы о.Зиновий жил более чем скромно, — холодно и голодно, не ропща, однако, на свою судьбу. Не имея никакой физической возможности зарабатывать на дополнительное пропитание, он едва существовал на ничтожный монашеский паек. Тихо прошел он свой земной путь, тихо и спокойно почил в молитвах и духовном делании. Его тело погребено на новом Преображенском кладбище. После организации в Преображенской пустыни дома отдыха для научных работников хоронить братию на старом кладбище было запрещено, поэтому погребение происходило вне ограды монастыря на полевом участке, который и принято было называть «Новое Преображенское кладбище».
Весьма дружеские отношения у меня сохранялись и с о.Иероном. Я познакомился с ним, когда он был иеродиаконом. С красивой выразительной внешностью, обладатель прекрасного баса с одинаково сильными низами и верхами и музыкальным слухом, он производил внушительное впечатление при служении. Я любил его не только за нравственные качества, но и за его глубокий пытливый ум. Эта пытливость в нем граничила с постоянной тревожностью. Масса неясных вопросов беспокоила его. Беседы с ним для меня всегда были интересны и содержательны. Мы расстались с ним, когда он был возведен в сан иеромонаха. Вскоре он стал архимандритом, но затем был арестован и сослан в Усть-Сысольск. По рассказам бывшего с ним лаврского монаха, он очень тяжело переживал свое заточение. Его много раз вызывали на допросы. Один из таких допросов настолько отразился на впечатлительном и нервном о.Иероне, что он не выдержал и кончил жизнь самоубийством. Это было зимой, он отправился на реку. Долго сидел и о чем-то размышлял, затем, скинув рясу, бросился в прорубь и утонул.
 Внутренний вид пещер. Рисунок Ван-Вестерфельда. 1651 г. |  Панорама Киево-Печерской Лавры |  «Лечение бесноватого». Ближние пещеры. Рисунок Ван-Вестерфельда. 1651 г. |
Архимандрит Филадельф был начальником лаврской типографии, или, как его часто называли, о.типографом. В силу своей должности и заслуг он был также соборным старцем. Только он один, не считая наместника Лавры, был награжден на мантию красными скрижалями — высшим отличием архимандрита. Он обладал большим умом и тактом. По своему характеру о.Филадельф был человеком сильной воли, но замкнутым в себе. Почти всю свою жизнь он провел в Лавре. Там вокруг него собралась группа его полтавских земляков, которая иногда в разговорах называлась полтавской партией. Отец Филадельф являлся как бы ее лидером. Эта группа насчитывала в своих рядах несколько сот человек братии, держалась весьма сплоченно и была предана своему руководителю. В свою очередь, о.Филадельф весьма энергично использовал свои связи и влияние соборного старца, чтобы в случае нужды помочь и защитить члена своей «партии». Я был свидетелем, насколько реальна была эта помощь. Отец Филадельф считал, что именно он является законным кандидатом на пост наместника Лавры, и, хотя этой мысли он вслух не высказывал, она иногда сквозила в его поступках и словах. С другой стороны, и наместник Климент не мог не чувствовать достоинства и силы о.Филадельфа, и это сознание некоторого преимущества о.Филадельфа заставляло его постоянно держаться настороженно и недоверчиво. Через все их отношения проходила какая-то напряженность, некое соревнование. Как-то раз зимой, проходя поздним вечером по лаврскому двору, о.Филадельф поскользнулся, неудачно упал и сломал себе ногу» После этого случая он ходил и даже служил с палочкой. Это обстоятельство как будто устранило его из числа конкурентов наместника. Жил о.Филадельф напротив типографии в Экономическом корпусе, занимал в нижнем этаже его большую келью, над которой помещался Духовный Собор Лавры. Отец Филадельф вел очень простую, скромную и замкнутую жизнь, работал физически, в значительной степени сам себя обслуживал. Собеседник он был преинтересный, обладал прекрасной памятью и о многом мог рассказать.
Любопытны были у него и художественные работы лаврской типографии, которые он с большой любовью и охотно демонстрировал перед посетителями, а иногда кое-что и дарил на память.
Среди соборных старцев своей внешностью резко выделялся архимандрит Анфим. Он занимал должность лаврского казначея. Проведя в Лавре свыше сорока лет, он прошел в ней все монастырские поприща, начиная от положения послушника. Он был очень тучен, у него был тонкий голос, который был слышен издалека. Он быстро и сильно реагировал на всякое явление. Настроение у него чаще всего было неровное, часто болезненно повышалось. При всем том о.Анфим был предобрым человеком. Как казначей, он берег каждую копейку и часто оказывал сопротивление даже наместнику, когда тот выписывал большие суммы. В таких случаях он попросту скрывал наличие лаврской кассы, конечно, в интересах обители. Правда, в результате такой своеобразной экономии при перемене власти и валюты в лаврской кассе иногда скоплялись большие суммы и их приходилось срочно реализовывать.
 Общий вид Лавры со стороны Дальних пещер. Фотография начала XX века |
В последние годы существования Лавры, когда для спасения монастырского хозяйства была создана сельскохозяйственная артель, монахам приходилось оставаться в тени, так как подобные организации, по советским законам, должны были быть светскими. При посещении правления артели «власть имущими» братия исчезала с горизонта и монахов заменяли светские люди, послушники, послушницы. Как-то раз во время такого посещения требовалось присутствие кого-либо из Духовного Собора. Решили о.Анфима переодеть в светское платье, так как он не обладал усами и бородой, а длинные волосы спрятали под шапку. Его вид в каких-то шароварах, высоких сапогах и косоворотке, подпоясанной шнуром, был комичен. Он старательно и хорошо выполнял свою роль, как вдруг во время заседания правления совместно с приехавшим начальством вошел послушник. Не разобрав в чем дело, он попросил у о.Анфима, как у архимандрита, благословения, и тайна раскрылась.
Около Лавры, даже в самые тяжелые годы ее жизни собиралась молодежь, настроенная глубоко христиански и мечтавшая о жизни и спасении в монастыре. Эта тяга в монашество среди интеллигентных людей проявилась с особой силой в годы испытаний, гонений на Лавру. Так, когда Лавра была объявлена закрытой и монахи собрались вокруг своего настоятеля архимандрита Гермогена в Китаевской пустыни, поступали прошения о постриге со стороны врачей или юристов. Эти интеллигентные, убежденные люди готовы были идти на страдания и смерть ради христианской веры.
Среди этой прекрасной молодежи был Иван Михайлович Михайловский. Тщедушный с виду, в высшей степени деликатный, скромный и ласковый Иван Михайлович был человеком высококультурным и образованным. Хотя ему не удалось закончить курса Киевской духовной академии, так как она была в то время уже закрыта, он продолжал усиленно заниматься самообразованием и даже сдавать экзамены у уцелевших еще профессоров. Тихий, далекий от треволнений мира, в высшей степени стойко относящийся ко всяким житейским невзгодам, с радостью и любовью выполнявший свое послушание, как бы трудно ни было, он как-то весь благоухал спокойствием и добротой. Всякое раздражение и страсть он умел своим ровным, добродушным отношением успокоить, парализовать. В этом ему помогал какой-то тонкий, еле уловимый юмор уравновешенного человека. Временнотрудящимся Лавры он выполнял самые разнообразные поручения: представительства в разных учреждениях, канцелярскую работу, чтение в церкви и т.д. Кроме того, он принял на себя обязанности псаломщика в находящейся рядом с Лаврой Воскресенской церкви, в которой служил известный профессор духовной академии, священник о.Николай Смирнов. Я любил посещать эту скромную церковь, а в Страстные дни даже помогал Ивану Михайловичу на клиросе. (Впоследствии я потерял его из вида. Смутно помню, что я его видел уже в монашеской мантии и в сане иеромонаха. Он достиг того, чего так страстно желал).
Меня влекло к этой убогой церкви и к ее настоятелю. Отец Николай Смирнов бесспорно представлял собой высшей степени оригинальную, интересную личность. Человек недюжинного, весьма острого и своеобразного ума, он влачил, как истый философ, нищенское существование. Духовная академия, профессором которой он в свое время состоял, к этому времени уже перестала существовать. Храм же, в котором он совершал служения, не имел своего прихода. Обладая знанием весьма многих иностранных языков, о.Николай предложил свои услуги в качестве переводчика нотариусу товарной биржи и там зарабатывал какие-то гроши. Его эрудиция была поистине необъятна. Среди его ученых трудов выделялась диссертация на тему о судебном процессе в Иудее времен Понтия Пилата. Его проповеди поражали своей оригинальностью, смелой мыслью и меткостью. Произносил он эти проповеди со своеобразными интонациями, которые вначале казались странными, однако, эти внешние особенности его речи лишь удачно подчеркивали ту или иную мысль. Его особая манера говорить помогала той или иной идее успешнее дойти до сознания слушателя. Его богослужения собирали немного народу, и мне кажется, что широкая масса людей не в состоянии была надлежаще понять и оценить таланты о.Николая. Исчез он с моего горизонта как-то внезапно. Думаю, он разделил общую участь духовенства — был сослан.
Среди светских людей, настроенных по-монашески и проживавших в Лавре, был Николай Иванович Поликарпов. До своего поступления в обитель он был преподавателем русской литературы в гимназии. Он много работал, о чем лучше всего свидетельствует длиннейший список его напечатанных работ (122). Это был человек преклонного возраста, весьма умный, большой идеалист, чистой души и глубоко религиозен. Его характер поражал меня необыкновенной кротостью, незлобием и смирением. Это была как бы воплощенная доброта и ласка. Они светились в его глазах, они проявлялись в его движениях, манерах обращения. В своей нравственной жизни он поставил себе целью по возможности следовать св.Митрофану Воронежскому. Сам родом из Воронежа или, во всяком случае, прожив значительную часть своей жизни в этом городе, он избрал себе в качестве духовного руководителя воронежского святителя. Поступив в Лавру, как и все мы, в качестве временнотрудящегося, он был командирован на библиотечное послушание, а затем, когда в Духовном Соборе возникла мысль о составлении лаврской летописи, то наиболее достойным и подходящим кандидатом признали именно Н.И.Поликарпова. В этой работе ему было рекомендовано связаться со мной, так как за последние годы существования Лавры у меня, действительно, накопился ценный материал. Осуществляя юридическую защиту Лавры, будучи представителем ее и консультантом, я, естественно, мог сообщить некоторые сведения, полезные для историка. Мы решили с ним выполнять эту работу в вечерние часы, когда я кончал свою официальную службу и мог беседовать с Николаем Ивановичем в спокойной обстановке. Вскоре он был пострижен в монашество с именем Митрофан, а затем хиротонисан во епископа Воронежского. Впоследствии он был сослан. Думаю, что при своем слабом здоровье и старости он не перенес этих страданий.
 Собор епископов в Киеве 1 мая 1926 года. С панагией и крестом — владыка Василий (Богдашевский) |
Интересна судьба бывшего благочинного Лавры о.Алексия (Готовцева). Человек образованный, с живым подвижным умом, еще совершенно молодой, он по принятии монашества стал быстро продвигаться по иерархической лестнице. Ему еще не было тридцати лет, как он был хиротонисан викарным епископом Киевской епархии. В хиротонии принимали участие, кроме экзарха Украины митрополита Михаила, настоятель Никольского монастыря архиепископ Дмитрий и бывший ректор Киевской духовной академии и настоятель Братского монастыря епископ Василий (Богдашевский). Недолго оставался епископ Алексий на своем посту. В связи с изъятием церковных ценностей над ним был организован показательный процесс (в зале бывшего Купеческого собрания). В результате его присудили к десяти годам заключения. Вскоре я узнал, что он на свободе в роли епископа «Живой церкви». По-видимому, он купил себе свободу дорогой ценой тяжелого нравственного компромисса. Но недолго оставался он на посту епископа и в «Живой церкви». Я слышал, что Готовцев снял с себя сан и, окончив медицинский факультет, женился, обзавелся двумя детьми и где-то на Кавказе работал в качестве врача. Таков путь нетвердого молодого епископа советского времени.
После него должность благочинного Лавры занял уравновешенный, с философским складом ума, простой по натуре архимандрит Флор. Ко всем явлениям жизни он подходил просто, без какого-либо мудрствования и метафизики. Он не идеализировал жизни и людей и потому относился к окружающим весьма снисходительно, охотно прощая недостатки. Вокруг себя он как бы разливал доброту и ласку. Каждого он старался поддержать, каждому помочь. Нужны ли кому сапоги или брюки, рубаха или книга, все идут к отцу Флору, и для всякого он что-нибудь находит, к тому же каждого еще и накормит, скажет ласковое слово. В своем личном обиходе он также был прост. Сам варил, сам прибирал свою келью, сам копался в огороде, хотя, конечно, по своему положению благочинного и члена Духовного Собора он мог иметь келейника. Отец Флор был большого роста, атлетического сложения, статный, с большой рыжеватой бородой и такими же густыми волосами. Его жизненная философия, простая и чистая, выработалась в нем не только благодаря монастырю, но и из любви к природе. Он старался больше быть среди природы, находя в ней наслаждение. Часто совершал далекие прогулки. Я живо представляю себе его фигуру в простой поддевке с посохом в руке, шагающим по направлению к лаврским хуторам. В Китаеве у него был друг и ровесник, настоятель пустыни архимандрит Спиридон. Они как нельзя лучше подходили друг другу и частенько навещали один другого. В ведении о.Флора как благочинного состояли певчие митрополичьего хора и канонархи. Я имел возможность наблюдать, как дети любили о.Флора и как он просто, без излишних сентиментальностей деятельно заботился о них.
Киево-Печерская Лавра — одна из величайших святынь православного мира, исторический памятник огромной ценности, резиденция митрополитов Киевских и Галицких, наконец, богатейший монастырь, обладающий широкими материальными возможностями,— привлекала к себе людей всего мира. И, прежде всего, конечно, она являлась средоточием религиозно-нравственной жизни православных верующих людей. Сюда часто съезжались высшие духовные лица: на Собор, на какое-либо совещание, в гости к митрополиту или на богомолье. Поэтому в Лавре богослужения архиерейским чином были не редкостью. Передо мной прошло много архипастырей и с некоторыми из них я был в особо дружественных отношениях. Таким был, например, выдающийся член и секретарь Всеукраинского собора епископов архиепископ Черниговский Пахомий (Кедров). С личностью этого архиерея, о которой нельзя умолчать, у меня ассоциируется представление о беспредельной доброте и благодушии. Архиерей старого времени, человек высокообразованный, в своих отношениях с людьми он был неизменно прост и доступен. Финал его жизни был мученическим. Его арестовали и сослали, в ссылке он и скончался.
 Иконостас Крестовоздвиженской церкви. XVIII в. |
 Крестовоздвиженская церковь. 1700 г. |
Среди моих лаврских друзей я не могу не назвать имени настоятеля Ближних Пещер, игумена, а затем архимандрита Стефана. Это был глубокий, совершенно белый, но бодрый старец, необыкновенно ласковый и сердечный. Его гостеприимство не имело границ. Проживал он на Ближних Пещерах в небольшом домике, в котором раньше спасался схимник Иннокентий, а впоследствии были устроены покои начальника (блюстителя) Ближних Пещер. При покоях находилась уютная домовая церковь. Одной своей стороной домик выходил во двор Ближних Пещер, а другой — к обрывам, ведущим к Днепру. С этой стороны к домику была пристроена небольшая терраса. Она была укреплена на сваях и как бы висела в воздухе. Спуск к Днепру был покрыт густой растительностью, состоявшей из разнообразных деревьев, а на свободных местах чьей-то заботливой рукой были посажены кусты прекрасных роз. В пору их цветения у о.Стефана всегда стояли большие букеты. Весной здесь соловьи не давали спать. Обстановка благоприятствовала исполнению ими их концертов в тишине, среди густой листвы. Насколько я помню, о.Стефан был родом из Полтавской губернии и потому, так сказать, автоматически принадлежал к партии архимандрита Филадельфа. Впрочем, это участие его ни в чем внешне не выражалось. Умер о.Стефан еще в последние годы существования Лавры спокойно, по-монашески.
Вскользь я имел уже возможность упомянуть, что в момент моего поступления в Лавру регентом митрополичьего хора являлся иеромонах, а затем игумен Иадор. Это был, так сказать, монах-аристократ. Окончив консерваторию и обладая композиционным талантом, он быстро выдвинулся как автор церковно-музыкальных произведений, а также как умелый руководитель митрополичьего хора. Человек светского воспитания и манер, бесспорно умный и большого такта, он вскоре понадобился для другого, более трудного послушания, именно, руководителя большой лаврской гостиницы. Это хозяйство было весьма сложно и велико по своим масштабам. Гостиница представляла собой целый городок из четырнадцати заселенных больших корпусов. Здесь начальнику-монаху приходилось иметь дело с самыми разнообразными светскими людьми различных рангов и кругов. Следовало проявлять много гибкости, такта, выдержки и проницательности. Население к тому же было текуче, как и во всякой гостинице. Впрочем, в дни упадка Лавры жители гостиницы в своем составе более или менее стабилизовались. Гостиница была обнесена каменной стеной. Сразу при входе в нее с правой стороны находилась небольшая домовая церковь. В гостинице была так называемая дворянская, привилегированная кухня и столовая, а также больница для богомольцев. Среди ряда корпусов наиболее комфортабельными считались первый и третий. В этом последнем, когда в Лавре появился комиссар, его поселили с большими удобствами. Гостиница имела свой служебный персонал, состоявший из большого количества монахинь и послушниц, проживавших отчасти в очень сырых и неудобных полуподвальных и подвальных помещениях (под III корпусом), и небольшого штата канцелярии и вспомогательных рабочих. Отец Иадор по должности начальника гостиницы считался как бы игуменом над женским персоналом, приписанным к Лавре. Он же совершал постриг наиболее достойных послушниц в монахини. Уже будучи начальником гостиницы, о.Иадор получил сан архимандрита и сделался членом Духовного Собора.
После того как о.Иадор получил назначение на пост начальника гостиницы, место регента митрополичьего хора занял иеромонах Феогност. Это был бесспорно замечательный человек. Первое впечатление от встречи с ним было неопределенное. Угрюмый на вид и молчаливый он был человеком замкнутым. Но за суровым видом скрывалось бесконечно доброе, ласковое сердце. Он самоотверженно любил свое дело, свой хор, свое пение и там, где речь шла об отстаивании дорогих для него интересов, он часто становился в оппозицию. О детях он заботился искренне и самоотверженно, однако делал это как-то незаметно и проявляя ласку лишь тогда, когда это было необходимо. Я не сразу заметил эти прекрасные качества о.Феогноста, а также его правдивость, прямолинейность и высокую нравственность. Мое внимание на это обратили светские люди, которые чаще соприкасались с о.Феогностом и могли наблюдать его жизнь. Высокого роста, с длинными прекрасными вьющимися кудрями и черной как смоль густой бородой, с блестящими огнем черными глазами, смотрящими несколько сурово из-под густых бровей, он выделялся из общей массы монашествующих. Он ушел в иной мир тихо, скромно и сосредоточенно, как, в сущности, прожил и всю лаврскую жизнь. После себя он оставил светлую память, и мне кажется, что самый злой человек не в состоянии был сказать о нем ни слова упрека.
В Лавре существовала должность нарядчика. Если не ошибаюсь, он был подчинен благочинному Лавры. Это была весьма хлопотливая должность. В обязанности его входило составление расписания служений лаврского духовенства на всю седмицу по всем храмам, не упуская вместе с тем из вида, когда и где будут соборные и архиерейские служения, панихиды, молебны и т.д. Кроме того, нарядчик, назначая к богослужению то или иное лицо, должен был считаться и с его основным послушанием, которое не должно было потерпеть ущерба. Наконец, следовало подбирать духовенство, по возможности считаясь с внешними моментами. Поэтому для соборного служения в Великой церкви нужно было составить пары иеромонахов по возможности одинакового роста и соответствующих по голосам. Также и диаконы и иподиаконы должны быть по возможности одинакового высокого роста. Следовало подобрать и голоса для исполнения величаний и пения в алтаре. Так, один из иеродиаконов при соборном служении обязательно должен был обладать басом. Священнослужащие, не отличавшиеся благообразием, не четко служившие, дряхлые, назначались на служения не в Великую церковь, а в другие храмы. При составлении списка служащих соборно следовало также учесть ранги и саны «сослужащих», «предстоящих». А то бывало случалось и так: составит о.нарядчик расписание с учетом всех требований и правил, а кто-то отлучился, заболел или его вызвали по срочному делу в связи с его основным послушанием. Тогда, все это стройное расписание рассыпалось, приходилось составлять и согласовывать вновь. Я забыл имя нарядчика, но живо представляю его всегда устремленную вперед фигуру с развевающимися по ветру полами рясы и четками в одной руке и с большой папкой расписаний под мышкой другой руки.
С воспоминаниями о Лавре тесно связывается личность схиархиепископа Антония (Абашидзе). Я познакомился с ним в то время, когда он еще не был схимником и проживал на покое в Китаевской пустыне. Помню, как он ежедневно в священнической фелони и омофоре совершал богослужения. Глубокий старец, небольшого роста, он еще носил следы прежней красоты. Черные выразительные глаза выдавали в нем, несмотря на большую седую бороду и белые, как лунь, волосы, в прошлом темного брюнета. Его жизнь представляла своеобразный интерес. В миру грузинский князь, он получил блестящее воспитание и образование. Впоследствии, уйдя из мира, он не раз вспоминал о своих прежних высоких связях и знакомствах. Особенно охотно и с чувством глубокой симпатии он рассказывал о своих встречах с царской семьей. Вскоре после пострижения в монашество он получил назначение на епископскую кафедру. Значительную часть своего архиерейского служения он провел на Кавказе, а затем в Крыму. Последние годы его активной церковной работы прошли на Таврической кафедре. Он искренне привязался к этому краю и полюбил и знойную крымскую природу, и ярко-синее южное небо, и ласковое Черное море, и кипарисы, и крымские магнолии. С особенно теплым чувством он вспоминал Таврический монастырь, что расположен на берегу моря в трех километрах от Севастополя.
 Владыка Антоний в день приезда в Лавру |
Жил архиепископ на частной квартире, на Козловской улице (в Киеве). Славился он своей необыкновенной простотой и сердечностью. Бывали у него люди самых разнообразных взглядов и убеждений, и владыка всех без различия привлекал своей необыкновенной обаятельностью. Неизменно тактичный, гостеприимный хозяин и интересный, всесторонне сведущий собеседник, он умел занять гостей, охотно прощая им неловкости поведения, сглаживая резкие поступки и ко всем относясь с истинно христианской снисходительностью. Он уцелел от ссылки и лишь одно время находился как бы под домашним арестом. Не занимая как схимник никакой административной должности и вполне отрешившись от мира, он не привлекал внимания чекистов. Во время немецкой оккупации Киева он переселился в Лавру, которую очень любил, и занял маленький домик бывшего настоятеля, или блюстителя, Ближних Пещер. В этом домике для владыки была восстановлена уничтоженная во время советской власти церковка. Здесь схиархиепископ по праздникам и воскресеньям сам служил наедине, без посторонних богомольцев. Помогали ему в этих службах его домочадцы: пело несколько монахинь, которые обслуживали домик, и его секретарь иеромонах Дмитрий. Владыка ценил эти уединенные богослужения и не любил, когда посторонние, часто из любопытства, проникали в храм и нарушали его сосредоточенную молитву. Было много трогательного и в обстановке скромной церкви, и в умилительном импровизированном пении, и в старческой фигуре самого схиархиепископа. Немцы очень интересовались личностью схиархиепископа, и в маршруте их экскурсий по Лавре неизменно стояло посещение владыки Антония. Таких экскурсий в день бывало несколько, и эти посещения несомненно тревожили старца, однако он с неизменно ласковой улыбкой принимал гостей, каждому говорил теплое слово, любезно отвечал на все, часто неуместные, вопросы и в конце посещения по просьбе гостей даже выходил на крыльцо, чтобы сфотографироваться в общей группе. В 1942 г. в день своего Ангела он в последний раз принимал участие в богослужении в Великой церкви. К этому дню собралось много богомольцев. Все подходили к схиархиепископу под благословение и трогательно приветствовали его, точно верующие чувствовали, что владыка уйдет в иной мир. И, действительно, в 1943 г. он почил и был погребен недалеко от храма на Ближних Пещерах.
 На могиле схиархиепископа Антония (Абашидзе) |
Начиная с 1917 г., на Украине власть менялась не раз. Такие перемены всегда были связаны для Лавры с неприятными событиями. Богатства древнего монастыря привлекали бандитов, и в это время делались неоднократные попытки ограбить обитель и отдельных монахов. Народ этот был безобидный, ушедший от мира и не умевший за себя постоять. Подобные попытки ограбления принимали разные формы, начиная от открытых вооруженных нападений с бросанием бомб, чтобы разбить железные ворота Лавры, и кончая покушениями на имущество Лавры и отдельных ее членов под видом официальных изъятий, конфискаций, реквизиций на основании всевозможных сомнительных документов. В это темное время междувластия, когда ожидать помощи со стороны не было возможности, возникла мысль о создании в Лавре своей собственной вооруженной охраны из монахов и послушников. Вскоре эта разумная идея была осуществлена, и приходилось видеть, как бравый милиционер в форме и с винтовкой при встрече с архимандритом сразу терял свой воинственный вид и, согнувшись, подходил под благословение к старцу. Питание, одежду и помещение такая милиция, конечно, получала от монастыря, и сами милиционеры смотрели на свой труд, как на послушание для обители. Лишь впоследствии эта милиция эмансипировалась от Лавры и даже частично влилась в киевскую промышленную милицию, задачи которой состояли в охране государственного имущества. Организатором и вдохновителем создания лаврской милиции был некий Николай Николаевич Бурков. На лаврском горизонте он появился в 1917 г. в дни установления на Украине правительства гетмана Павла Скоропадского, при митрополите Антонии (Храповицком). Рекомендовал он себя не то крестным сыном митрополита Антония, не то его личным секретарем. В то время он ходил в форме офицера, кажется, в чине капитана, с орденами на груди. Человек он был любознательный, с пытливым складом ума. Его повышенное самолюбие подогревало в нем карьеризм, стремление быть на первых ролях. Ревниво оберегая свое положение и привилегии, он обладал поразительной гибкостью характера, изворотливостью и уменьем приспособиться к обстоятельствам и времени. Ушли гетманцы, он снял форму офицера и предстал перед нами в виде организатора полиции Украинской Народной Республики, затем мы его видели в добровольческой форме, а позже — в красноармейской шинели. Пришли польские войска — наш Бурков стал командовать отрядом монастырской милиции (из монахов же). Наконец, возвратившиеся советы застают его отряд снова в форме советской милиции. На его фуражке красуется пятиконечная советская звезда, у его дома стоит пролетка, на козлах которой восседает советский милиционер. Бурков становится уже главным начальником промышленной милиции и, таким образом, занимает большой пост. Он не был злым человеком и по-своему любил Лавру. Однако его авантюристические наклонности, а также стремление обставить свою жизнь комфортом за счет опекаемых, несколько снижали его хорошие качества. Его смелость, быстрота ума и настойчивость не раз спасали обитель от бед. Держал он себя вызывающе, не считаясь ни с кем и ни с чем. Защищая интересы обители, он вместе с тем наводил среди монахов страх, терроризировал их. Однажды при выдаче продовольственного пайка он, чтобы напугать монахов, начал стрелять из револьвера. Когда я вступал с наместником Лавры в разговор по поводу невозможного поведения Буркова, то наместник, вздыхая, говорил: «Что же я могу сделать, когда я и сам его боюсь». Он часто называл Буркова и его милиционеров «опричниками». Но благодаря такту наместника и уменью ладить с людьми, отношения у Буркова с Духовным Собором продолжали оставаться удовлетворительными. Бурков не стеснял себя и свою свиту в материальных вопросах. Для этого у него были все возможности. Он неплохо обеспечил себя и своих сотрудников. Недаром перед ликвидацией митрополичьего дома целые возы скарба темной ночью перевозились оттуда в новую келью Буркова. Постепенно послушники, состоявшие в милиции Буркова, настолько «милитаризировались», что потеряли всякий монашеский облик и сделались вполне светскими людьми.
Как мы уже отмечали, по своему складу ума Бурков был разносторонний человек, во всяком случае очень начитанный и интересовавшийся разнообразными областями знаний. Во всех торжественных случаях я не представляю себе Буркова иначе, как с фотографическим аппаратом. Как ловкий репортер, он становился в самые интересные, ответственные минуты в удобных для наблюдения пунктах и делал любопытные снимки. В таких случаях он ни в какой мере не стеснялся тем, что совершается литургия, входил с аппаратом в алтарь, становился на горнее место и делал снимки митрополита и служащего духовенства. Все это ему как-то сходило с рук. Многих он умел очаровать. Нравился его живой ум, уменье каждого собеседника занять, рассказать какую-нибудь сенсационную новость. Другие просто боялись, как бы не вооружить его против себя, и по своему монашескому смирению предпочитали молчать. Я не думаю, чтобы в основе подобного поведения Буркова лежало желание оскорбить святыню. Он по-своему был религиозным человеком, по-своему любил Лавру, только склад его характера и темперамента не укладывался в рамки монастырского жития. Силой событий Бурков вскоре был выброшен за борт Лавры.
Закрытие Лавры, снятие его с работы в милиции заставило его с несколькими приближенными переменить свою резиденцию и переехать в Никольский монастырь. Затем он женился. Живо интересуясь церковными делами, он продолжал посещать храмы, делать снимки и т.д. Для обеспечения себя и семьи он занялся промышленной и сельскохозяйственной деятельностью. И здесь он проявил себя человеком гибким, с живой способностью приспособиться и извернуться. Однако злая судьба и здесь постигла его. В одну из ночей у него произвели обыск, изъяли много материала, а его арестовали. С тех пор он безвозвратно исчез с нашего горизонта. Так погиб человек, который несомненно представлял собой значительный интерес и мог бы быть еще более полезным для Лавры, чем он был.
 Царские врата Великой Успенской церкви. Незадолго перед революцией пятиярусный иконостас был заменен одноярусным |
«Необходимые сведения об электростанции даст вам ее начальник, о.иеродиакон Варфоломей» — такими словами напутствовал меня наместник в советские учреждения для защиты лаврской электростанции, которую собирались отнять и передать светским властям. Так состоялось мое первое знакомство с о.Варфоломеем. Блестяще окончив реальное училище и Технологический институт еще до революции, талантливый молодой инженер быстро занял место главного губернского архитектора. Не долго он оставался на этом посту. Склад его ума и характера, религиозно-философские настроения неудержимо влекли его к иноческой жизни. Он был полон созерцательных настроений и стремился к духовно-нравственному самоусовершенствованию. Поступив в Лавру в качестве послушника, он скоро принял монашество, а затем был возведен в сан иеродиакона. Соответственно его знаниям и опыту его назначили на послушание в большую лаврскую электростанцию. Отец Варфоломей отдавал своему послушанию все свои силы, знания и энергию. Однако, кроме этой работы, он для себя находил еще и иные занятия. Он беспрестанно стремился пополнить свои знания и в этом смысле был подлинно ученым монахом. Каждую область науки, за которую он брался, он тщательно и глубоко изучал, ночами рылся в книгах, выбирал необходимые материалы, делал выписки, переводы, разыскивал новые источники. Он основательно и серьезно работал над изучением астрономии, истории, а позже биологии. Причем все три науки его интересовали в аспекте его религиозных настроений, как новые утверждения бытия Божия и истинности христианства. Беседы с ним были всегда полны глубокого интереса и давали много нового. Отец Варфоломей имел обыкновение говорить быстро, нервно, несколько заикаясь. Во время разговора он оживал, волновался. В последние годы нашего знакомства он очень страдал от костоеды, лишившей его правой руки; болезнь развивалась и дальше, подтачивала силы и доставляла сильнейшие физические страдания. В смысле питания о.Варфоломей ограничивал себя скудным монашеским пайком и буквально голодал. После того как Лавру закрыли, он отправился на родину и там пережил тяжелые годы. Во время немецкой оккупации, узнав, что монастырь открыт вновь, он один из первых возвратился в обитель и, несмотря на множество лишений и, прежде всего, голод и свою тяжелую болезнь, остался жить в Лавре, терпеливо неся даваемые ему послушания. Ему поручали разнообразные монастырские работы и, среди них, постоянное дежурство у входа в Пещеры для сопровождения богомольцев и приезжающих немцев. Это было очень хлопотливое послушание. Целый день о.Варфоломей был оторван от своей дорогой научной работы и все время находился среди чужих людей, немцев. Он неплохо владел немецким и другими языками и как человек интеллигентный был незаменимым гидом. Однако постоянное пребывание, невзирая на погоду, на улице или в холодных Пещерах неблагоприятно сказывалось на его прогрессирующей болезни. В последний раз я видел его в июле 1943 г. Мне сообщили о том, что он тяжко болен и лежит в постели. Я зашел к нему в келью. Это была очень убогая клетушка. На жесткой кровати, покрытой старыми подрясниками, лежал о.Варфоломей. Его лицо поражало своей худобой и зеленым цветом. Настроение его было тяжелым, пессимистическим. По-видимому, он очень страдал физически и от сознания своего одиночества во время болезни. Он очень обрадовался моему посещению. Я, как мог, утешил его. Мы потолковали с ним на темы его ученых работ. И я ушел от него, унося в своем сердце чувство глубокого сострадания, жалости и искренней симпатии и уважения.
 Церковь Рождества Богородицы. 1696 г. |  Церковь Рождества Богородицы. 1696 г. |  Колокольня на Дальних пещерах. XVIII в. |  Архитектурные детали колокольни |
