Площадь перед Великой церковью
Площадь перед Великой церковью |
Лаврские богослужения доставляли величайшее религиозное и эстетическое наслаждение. Совершались они по особому чину в обстановке древнейшего монастыря в величественных храмах. Великолепны были и звон лаврских колоколов, зовущих на молитву, и дивные, художественные облачения на духовенстве, и гигантские свечи, таинственно освещавшие старинные своды, древние иконы, позолоту иконостасов и, наконец, своеобразное обаятельное пение лаврских хоров.
Лавра встречала день молитвой очень рано. В час ночи раздавался благовест, зовущий к утрени. Эта служба продолжалась до половины четвертого. Уже в половине шестого начинались ранние литургии. С девяти часов совершалась поздняя литургия в Великой церкви, которая продолжалась иногда до часу дня. Наконец, в четыре часа в том же соборе и на Пещерах совершалась вечерня, а в других храмах вечерня с утреней. В кануны великих праздников и воскресений в соборе служили всенощную, которая начиналась в шесть часов вечера и кончалась около двенадцати, а то и позже. Каждая деталь этого богослужения гармонировала с прекрасным целым. Такова была уже встреча митрополита. Шесть часов вечера. Завтра воскресенье, и сегодня в Великой церкви Успения Богоматери совершается всенощная митрополичьим служением. От входа в храм и до дверей митрополичьего дома разостланы широкие красные сукна. По ним торжественно шествует для «великой встречи» «со славой» многочисленное духовенство. Вот впереди, непосредственно за жезлоносцем, свещеносцем и крестоносцем медленно, торжественно и важно двигается могучая, массивная фигура архидиакона Иоакима. Его громыхающее «Достойно есть» состязается с потрясающим гулом больших лаврских колоколов. Он облачен в золотой кованый стихарь, а богатырская его грудь накрест перепоясана широчайшим красного бархата с золотом орарем. По его сторонам в таких же прекрасных облачениях с дикириями и трикириями шествуют иподиаконы Пантелеймон и Никон — лаврские «соловьи», для которых, казалось, в гамме не существует предельно высоких нот. Сосредоточенно и важно выступают попарно лаврские старцы, члены высшего органа правления Лавры, Духовного Собора, или, как их называли, соборяне: наместник Лавры архимандрит Климент, начальник старейшей на Украине, позже в юго-западном крае (свыше 300 лет) типографии архимандрит Филадельф, казначей Лавры архимандрит Анфим, всегда озабоченный эконом Лавры архимандрит Вонифатий, величавый екклесиарх Лавры архимандрит Димитриан, подвижный и несколько нервный архимандрит Варсонофий, благочинный Лавры архимандрит Алексий, правитель дел иеромонах Аполлос... Вот следуют иеромонахи Моисей, Ипполит, Пахомий и др. Все облачены в черные мантии и клобуки и только у архимандритов на мантиях, в зависимости от их положения, выделяются красные или зеленые «скрижали». Торжественной процессии сопутствует лаврский великоцерковный хор под руководством опытного, бесконечно любящего свое дело и преданного пению уставщика правого клироса архимандрита Флавиана. Величественно разносятся слова Успенского тропаря «В Рождестве девство сохранила еси, во Успении мира не оставила еси, Богородице...» Впереди идут мальчики-канонархи, с длинными волосами и в подрясниках, а за ними — сонм певчих-монахов и послушников. Народ, уже давно на лаврском дворе ожидавший начала богослужения, обступил красную дорожку ковра, по которой шествует процессия. Через несколько минут эта процессия возвращается, но ее уже возглавляет митрополит Киевский и Галицкий, настоятель Киево-Печерской Лавры. На нем надет белый митрополичий клобук и прекрасная светло-лиловая с белыми полосами шелковая мантия. При его появлении на пороге митрополичьего дома раздается непередаваемый могучий и мелодичный лаврский «красный звон». Это — весь грандиозный оркестр лаврских колоколов приветствует Первосвятителя церкви. Колышутся огромные высокие лаврские восковые свечи (около 25 килограммов каждая), курится фимиам, блестят при свете заходящего солнца ризы, и мелодичная гармония звуков наполняет воздух... Многие плачут, становятся на колени... Ведь для этой молитвы, для этих слез умиления люди часто проходили тысячи километров. Запыленные, усталые, загорелые, но бодрые духом, они несли в течение длинного, продолжительного и трудного пути в своих сердцах глубокую веру и любовь...
Уже оба клироса стали на свои места по обеим сторонам амвона, уже могучие своеобразные лаврские мелодии разливаются под уходящими ввысь сводами древнейшего храма... Медленно на прекрасных лентах опускается для лобызания митрополита величайшая святыня православного мира, чудотворная икона Божией Матери... Колеблющиеся тени, запах ладана, лампады, свечи*, силуэты монахов в мантиях под аккомпанемент чарующего пения настраивают торжественно, возвышенно и сосредоточенно...
* До советского времени в лаврских церквах не горело ни одной электрической лампочки. Церкви освещались исключительно свечами. Впоследствии было проведено электричество, от чего сильно пострадало благолепие вечерних богослужений.
Столь же торжественным было начало богослужения, когда в волнах фимиама с возженной пудовой свечой белого воска архидиакон Иоаким провозглашал свое мощное «Восстаните, Господи благослови», и происходил выход сонма духовенства в клобуках и мантиях во главе с митрополитом и с возженными свечами. Как красочен был выход архидиакона с массивным пудовым кованным Евангелием в сопровождении двух иподиаконов и его прокимен, подхватываемый попеременно обоими клиросами! А затем задумчивое, мелодичное Славословие и необыкновенно гармоничное и смелое по своим модуляциям «Святый Боже», которые исполнялись обоими клиросами совместно посередине храма... Этот момент наступал около половины двенадцатого ночи. Все знали о нем по мощному звону лаврского колокола «на девятую песнь».
Кроме упомянутых богослужений в определенные дни недели совершались торжественные панихиды и молебствия. Особенно памятны соборные акафисты перед чудотворной иконой Божией Матери по средам и такие же панихиды перед гробницей святителя Павла Тобольского по четвергам.
Однако самым большим церковным торжеством в Лавре был день Успения Божией Матери 15 августа. К этому дню за многие тысячи километров из Сибири, с Кавказа и из других отдаленных частей России стекались огромные массы богомольцев. Шли поодиночке, шли и организованно, партиями, иногда с крестным ходом во главе со своим духовенством. Шли поклониться чудотворной иконе, неся в своих сердцах радость, а больше скорбь, печаль и слезы, но неизменно — моления, надежды и горячую веру. И все эти чувства заставляли людей в течение месяцев проходить многие километры трудного пути, чтобы затем принять участие в великом торжестве и помолиться вместе с тысячами других. Запыленные, загорелые, но бодрые духом, они располагались в монастырских гостиницах, в упомянутых выше деревянных галереях на Пещерах, а то и просто на открытом воздухе, но всегда в стенах Лавры, чтобы таким образом быть ближе к цели путешествия, дорогой святыне. Но когда Лавра перешла в руки созданной большевиками так называемой Живой церкви и наступил праздник Успения, группы паломников, узнав при приближении к Лавре о совершившихся переменах, останавливались перед обителью, молились на нее и возвращались вспять.
Накануне Успения праздновалась память преподобного Феодосия. Таким образом великое торжество усугублялось. Еще задолго до Успения вся Лавра, а особенно лаврский двор перед собором, представляли собой как бы огромный лагерь людей в разнообразных уборах: здесь были и серые армяки русских крестьян и колоритные наряды украинцев, а особенно украинок, и белые косынки, и цветные платки, и модные дамские шляпы, и офицерские эполеты, и скромный подрясник издалека пришедшего послушника. Среди этого множества выделялись группы монахинь. Обыкновенно они сопровождали приехавшую на богомолье игуменью своего монастыря. Игуменья шла с посохом, на груди у нее висел крест. Все монахини были в рясах и черных «апостольниках», из-под которых, однако, выглядывали праздничные, белого цвета косынки. Море голов колыхалось самыми разнообразными, пестрыми волнами, самыми яркими красками. В воздухе стоял сдержанный, ради святости места, гомон. Звуки сливались как бы в одно гуденье. Однако среди них выделялись своеобразные, обращающие на себя внимание. Это было исполнение слепцами-лирниками старинных песнопений на библейские темы под аккомпанемент бандур, народных цитр, сопилок, лир, а то и переносных фисгармоний. Встречались большие знатоки старинных мелодий. Их своеобразная спокойная, монотонная, но весьма гармоничная песня, полная трогательного содержания и задушевности, оставалась надолго в памяти. Вот народ толпится около ларька с иконами, духовной литературой. Кто желал сделать покупку в больших размерах, тот направлялся в иконные магазины. Там находил он и ладан, и свечи, и масло, и лампады, и тонкой ювелирной работы крестики из драгоценных металлов, и олеографии видов Лавры, и прекрасные работы лаврской живописной мастерской, и облачения, и плащаницы, и целые иконостасы. Дальше располагались хлебные и просфорные ларьки, откуда несся привлекательный аромат свежевыпеченного лаврского хлеба и просфор. Последние продаются начиная с размеров в грецкий орех и кончая колоссальной величиной в несколько фунтов весом.
Часовая стрелка продвигается к шести часам. В ряде лаврских церквей уже происходит торжественное предпраздничное богослужение, однако, в Великой церкви, где должно состояться всенощное бдение, пока тишина. Храм еще с утра набит богомольцами, заранее занявшими места. Все, кто остался на дворе, а таких, естественно, большинство, слушали богослужение и молились под открытым небом. Вот лаврские куранты мелодично проиграли четыре раза гамму, бой часов и вместе с последним звуком их раздался мощный, густой удар большого лаврского колокола. Много эпитетов можно было бы приложить к лаврскому звону: это был бархатный, и мелодичный, и величественный, и необыкновенной силы звон. Он сливался в один беспрерывный звук, гул, в котором нельзя было различать отдельных ударов, а слышались лишь волны звуков. Своей могучей музыкой он доставлял неизъяснимое эстетическое удовольствие.
С первым ударом колокола вся масса богомольцев заколыхалась. Кто сидел, встал; пение прекратилось. Все стали набожно креститься. В это же время со стороны Великой церкви по направлению к митрополичьим покоям по широким разостланным красным суконным дорожкам двигалась процессия духовенства для «великой встречи» митрополита. Через несколько минут эта же процессия, но уже возглавляемая митрополитом, прошла обратно. В Великой церкви, среди массы возженных восковых свечей, в клубах душистого афонского фимиама, с поднятым орарем, архидиакон провозглашал свое мощное «Благослови, Высокопреосвященнейший Владыко»... Беспрерывно до часу ночи шла служба, и многочисленный народ в духовном экстазе незаметно для себя простаивал всю службу до конца, и не только те, которым посчастливилось пройти в церковь, но и те, которые стояли во дворе и лишь урывками слышали богослужение. Центральным пунктом служения являлось погребение Божией Матери, которое состояло из чтений и умилительных музыкальных песнопений лаврского распева. Несколько духовных песен выполняли лучшие голоса посредине храма. Все стояли со свечами, паникадила горели множеством огней. При общем пении чудотворную икону опускали с ее места над иконостасом. На ней была надета знаменитая бриллиантовая риза, горящая при блеске свечей множеством искр и огней. Все опускались на колени в горячей молитве. Даже во время кафизмы, когда обыкновенно многие выходят из храма, в этот день никакого движения заметить было нельзя: все стояли сосредоточенно на своих местах. Даже ночью в этот раз жизнь в Лавре не замирала совсем, так как разговоры и пение богомольцев не прекращались до рассвета.
 На площади у Великой церкви Лавры. Фотография начала XX века |
На следующий день утром торжество начиналось рано, в половине шестого, служением литургии в нескольких церквах. Однако, опять-таки, главное торжество начиналось несколько позже. В восемь часов митрополит в сопровождении сонма духовенства и множества народа под могучий звон всех лаврских колоколов совершал крестный ход вокруг лаврской стены. Это было грандиозное и внушительное зрелище. На углах лаврской стены крестный ход останавливался для совершения краткого богослужения и чтения Евангелия. После крестного хода и водоосвящения в Великой церкви совершалась митрополичьим служением поздняя литургия. В это время на широком лаврском дворе, под густыми сводами каштанов расставляли длинные столы и скамьи. Столы покрывали холщевыми скатертями. Множество богомольцев садились за них. Каждому давали деревянную ложку и большой кусок ароматного лаврского хлеба. Так Лавра, следуя заветам преподобных основателей монастыря, устраивала праздничный обед для всех странников и богомольцев. Эта традиция общей братской трапезы, пришедшая из седых времен, свято соблюдалась братией монастыря даже в самые тяжелые для Лавры годы*.
* Такие общие трапезы устраивались не только на Успение, но и в дни преподобных Антония и Феодосия.
Под звон лаврских колоколов в сопровождении сонма духовенства из Великой церкви выходит митрополит. Народ застыл в ожидании. Митрополит благословляет трапезу. Сразу после благословения множество послушников и монахов устремляется из лаврской кухни с большими деревянными мисками, наполненными монастырским борщом, дымящимися на свежем воздухе. Рядами за столом расположились богомольцы. Тени каштанов бросают блики на разнообразные краски платков и одеяний. После длинного молитвенного бдения люди устали и проголодались. Многие говели, соблюдали Успенский пост. С аппетитом вкушался монастырский борщ, за ним в прежнее время следовали рыбный суп и каша.
Гостеприимные монахи угощают и приносят щедрой рукой все новые порции. От чашек исходит ароматный запах рыбы и жареного подсолнечного масла. Митрополит после службы отправляется в свои покои. Обыкновенно в этот день у него собиралась на обед высшая лаврская братия, духовенство и приглашенные светские лица. Позже, когда в Лавре не стало митрополита, в эти праздничные дни обед устраивал наместник Лавры. В лаврской трапезной происходило угощение братии. Торжественно справляла эти праздники Лавра. Еще три дня продолжалось духовное торжество. Постепенно богомольцы расходились по другим монастырям и на поклонение святыням, а кто собирался и домой. Однако долго еще в жизни Лавры чувствовалось праздничное оживление.
 Стихарь. Украина, XVIII в. Золотые и серебряные нити. Шёлк |
 Саккос. Середина XVIII в. Парча французского производства |
Как мы уже упоминали, весьма торжественные службы совершались также в праздники преподобных Антония и Феодосия, на Пасху, Рождество и в двунадесятые праздники. В Лавре почти всегда гостили епископы, и потому торжественное архиерейское богослужение не было редкостью. Благолепию этих молений содействовала стройность богослужений, совершаемых по особому монастырскому чину, великолепные песнопения, горение множества свечей и необыкновенная красота и богатство облачений. Каждому празднику соответствовало облачение особого цвета. Так, в мученические праздники одевалось облачение розового оттенка, в богородичные голубого, в праздники Господни зеленого, в Пасху ярко-красного цвета, иногда красного бархата, иногда красного с позолотой, в Рождество — золотое кованое с серебром.
Можно представить себе разнообразие и богатство лаврской ризницы, если иметь в виду, что комплект для архиерейского служения в Лавре состоял из облачений для митрополита, нескольких епископов, 20-30 священников, 15-20 диаконов, иподиаконов и др. Такое большое количество дорогих облачений требовало надлежащего хранения, ухода и починки. Эти функции входили в ведомство екклесиарха Лавры; для реставрации и починки существовали специальные мастерские. Необыкновенно красивы были облачения художественного шитья. Рисунки, тона и весь вид их поражал глаз своей высокой художественностью и нежностью.
 Пелена. Украина, 1682 г. Оксамит, шёлк, золотые нитки, жемчуг |  Круг с сияньем. Украина, XVII ст. Атлас, шёлк, золотые нитки. Шитьё |  Палица. Украина, XVII в. Оксамит, золотые нитки, жемчуг. Шитьё |  Палица. Украина, 1780 г. Шёлк, золотые нитки. Шитьё |
Служба на Пасху обыкновенно начиналась в половине двенадцатого ночи. После полунощницы служилась заутреня, которая заканчивалась около трех часов утра. Затем следовал перерыв до восьми часов утра, когда совершалась торжественная поздняя литургия. В других лаврских церквах служили по-разному: в ряде храмов следовали тому же распорядку, а в других литургию совершали сразу после пасхальной заутрени. Между заутреней и литургией было принято не ложиться спать. В этот великий праздник всю ночь бодрствовали. Многие ходили на высокие места любоваться восходом солнца: по древнему преданию, в это святое утро солнце особенно ликует и «играет» на восходе. Непосредственно после окончания литургии братия отправлялась в трапезную, а митрополит угощал высшее духовенство и гостей чаем, а затем, как полагалось, обедом.
На Рождество порядок богослужений в Великой церкви оставался тот же: ночная заутреня, а затем после перерыва поздняя литургия. Особой умилительностью отличались богослужения в Лавре в Великом посту. В Прощеное воскресенье (перед началом Великого поста) в Лавре совершался трогательный обряд «прощания». В обед подавались последние блины, заговлялись (у кого было) маслом, творогом и до вечерни отдыхали перед длинным периодом поста, молитвы, строгого воздержания. Как всегда, в четыре часа вечера звонили к вечерне. Служба происходила во всех храмах при большом стечении молящихся. В конце ее все духовенство и монахи прощались друг с другом и народом. Земными поклонами и троекратным лобызанием со словами «Прости, брат, мне» или «Прости мне, отче» выражали желание загладить грехи перед своим ближним. Кончалась служба. Народ расходился, прощаясь с Лаврой на целую неделю, так как вход в эти дни в Лавру был строго воспрещен и все ворота Лавры, начиная с шести часов вечера прощеного воскресенья и до четырех часов субботы первой недели Великого поста, оставались закрытыми. Таков был завет основателей Лавры.
Тем временем вся братия собиралась в трапезную, чтобы последний раз вкусить горячую пищу. Скромный ужин на этот раз дополнялся разукрашенной и нарезанной тоненькими ломтиками редькой. Это блюдо, думаю, символизирующее начало воздержания в пище, всегда вызывало веселое оживление и искреннее удовольствие среди мальчиков-канонархов, которые как члены братии присутствовали на трапезе. После окончания трапезы, около семи часов вечера, раскрывалась стеклянная арка, соединяющая собственно трапезную с храмом. Все монахи облачались в мантии. Митрополичий хор выстраивался с левой стороны посредине церкви. Начальствующая братия, то есть члены Духовного Собора Лавры, наместник, начальники ведомств, архимандриты, игумены, старшие иеромонахи становились в ряд в центре храма. К ним поочередно подходила вся братия Лавры — несколько сот человек. Тихо, бесшумно опускались иноки друг перед другом и со словами «Прости мне, отче» троекратно лобызали друг друга. Полумрак храма сгущался, свечи таинственно мерцали, раздавалось хватающее за душу пение в тоскливых, иногда грозных тонах церковного песнопения: «Седе Адам прямо Рая...» Сотни бесшумно опускающихся ниц монашествующих в мантиях и клобуках составляли незабываемую картину. После окончания обряда прощания все в безмолвии расходились по домам, чтобы после полуночи возобновить усердную молитву.
В Великий пост праздничные в ризах иконы вынимались и заменялись иными, исполненными в темных, траурных тонах. Облачения одевались также траурные, то есть фиолетовые, иногда черные с серебром.
Раздавался протяжный звон постного колокола, вызывавший в душе печаль и наводящий на размышления. Зато в Пасху ежедневно в течение светлой недели с утра (после поздней литургии) и до вечерни каждые пятнадцать минут (по звону лаврских курантов) раздавался красный звон во все лаврские колокола.
Лаврское церковное пение хорошо известно любителям духовной музыки. Мелодии, которые лежат в основе этих напевов, насчитывают не одну сотню лет. Они создавались постепенно в течение всей истории Лавры. Я был близко знаком со знатоком и гармонизатором лаврских напевов иеромонахом, а впоследствии игуменом и архимандритом Флавианом. Он всей душой отдавался своему любимому делу. У него в келье хранился старинный лаврский обиход, написанный в старом альтовом ключе, причем ноты изображены были в виде квадратиков. Отец Флавиан очень любил показывать этот обиход посетителям и давал весьма интересные пояснения, как из старинной ведущей мелодии, написанной для одного голоса, в которой, однако, уже скрывалась вся художественная полнота лаврских напевов, под пером опытного чуткого гармонизатора вырастала дивная многоголосая гармония лаврского хора. И должно признать, что обработка лаврских мелодий о.Флавианом действительно производилась с большой бережностью и стремлением сохранить точность и своеобразие старинных напевов. Это, однако, сделать было не так легко. В лаврских напевах чрезвычайно много особенностей, и правильно передать оригинальность мелодии было задачей нелегкой. Когда слушаешь эти распевы, то реально ощущаешь их мощь и величие. Они многогранны: в них чувствуются и беспредельность и раздолье украинских вольных степей, и грусть и тоска мятежной кающейся души, и величие религиозных настроений, и хоралы торжества победы духа над материей, и звуки народных песен. Все это слилось в одну стройную, подкупающую своей художественной простотой, строгой гармонией и величием прекрасную мелодию. Для подобных мелодий был нужен и своеобразный по своей конструкции хор, именно, такой хор, в родной для которого среде веками создавались эти мелодии. Таков был лаврский великоцерковный хор. Он состоял из теноров (первых и вторых), басов (первых и вторых октав) и альтов-канонархов. Появление в лаврском хоре последних относится к весьма древнему времени и объясняется следующим обстоятельством: в старину, когда книгопечатания еще не существовало, книга представляла собой большую редкость. На клиросе, в котором числилось около семидесяти певчих, имелся один рукописный экземпляр текста песнопений. Совершенно понятно, что написанный не всегда разборчиво он читался с трудом. Если учесть, что в прежние времена храмы освещались исключительно восковыми свечами, становится понятным, что по одной книге столь большой хор петь был не в состоянии. Для облегчения певчих один из них, обыкновенно тенор, а впоследствии альт, на высокой ноте в тональности пения читал нараспев или, вернее, речитативом слова песнопения, соответствующие одному стиху или одной музыкальной фразе. Немедленно вслед за этим весь хор повторял прочитанное. Таким образом исполнялось все песнопение, причем канонарх, несмотря на изменение тональности песнопения, не модулировал, не изменял первоначального тона и только в заключительном стихе заканчивал повышением голоса. С распространением печатных книг смысл такого канонаршества в значительной степени был утрачен, но традиция осталась. Теперь канонарх не только канонаршил, но и участвовал в хоре в качестве альта. Голоса у канонархов были сильные и звонкие и на фоне гармонии мужского хора очень выделялись. На большой хор бывало достаточно одного-двух канонархов. На оба клироса (или, как монахи называли, «крылоса») Великой церкви по штату числилось двенадцать канонархов, однако, фактически состояло сначала восемь, а затем шесть, причем они в обычные службы чередовались. На Ближних Пещерах в мое время оставалось всего два канонарха, а на Дальних Пещерах они были и вовсе упразднены. В период немецкой оккупации после реставрации Лавры в хоре принимал участие всего один канонарх.
 Фрагмент Нотного обихода Лавры 1912 г. «На реках вавилонских» |
Некоторым любителям более изысканного церковного пения не нравились лаврские распевы, не нравился и лаврский хор, но большинство богомольцев и слушателей были очарованы этим пением, поддавались гипнозу его чудесной гармонии, и память о нем оставалась у них навсегда. В большинстве лаврских церквей исполнялись именно эти лаврские распевы, хотя в небольшом составе и без канонархов они звучали не так выразительно. Хор, в котором процветали мелодии нового стиля, был хор митрополичий. Это был также великолепный хор, возглавляемый весьма опытным регентом и композитором иеромонахом Иадором (именно под этим именем широко известны его произведения). В исполнении этого хора чувствовались влияния новой музыки, мелодии в стиле Веделя, Архангельского, Бортнянского. Сообразно с выполняемыми номерами и хор был построен по типу четырехголосного с дискантами и альтами, мальчиками. Как-то раз митрополит Антоний организовал интересный концерт, в котором попеременно принимали участие и митрополичий, и великоцерковный хоры. Этот концерт вылился в своеобразное соревнование двух разных по типу и по исполнению вокальных ансамблей и окончился триумфом лаврского великоцерковного хора. Сначала выступал митрополичий хор с какой-то очень трудной, замысловатой гармоничной мелодией. В ней было много чисто светской романтики и нежности. Бесспорно, исполнение и само музыкальное произведение произвели на слушателей большое художественное впечатление. Замерли последние мелодичные кадансы. На смену зазвучал великоцерковный хор. Он исполнял с участием «уставщика» и канонарха, по всем правилам и традициям лаврских клиросов «На реках Вавилонских». Сначала вступал мощный и низкий бас, который пел соло слова «На реках Вавилонских». На высокой ноте в тональности песнопения канонарх подхватывал «тамо седохом и плакохом». Вслед за этим раздавалось могучее величественное пение двух, соединенных в один хор клиросов, которые повторяли произнесенные канонархом слова. Содержание, как нельзя лучше, гармонировало с мелодией, а исполнение было выше похвал. Тоска по потерянной родине, безмерная грусть и стенания сменялись торжественными хоралами гордости и любви к отечеству. Конечно, тонкие нюансы сложных мелодий, быть может, были менее доступными для подобного хора и едва ли были бы исполнены так, как это сделал бы митрополичий хор. Однако лаврские мелодии выковывались на протяжении веков именно для подобного хора; они создавались в среде именно этого хора, и здесь и распевы, и сам хор как нельзя лучше соответствовали друг другу. А акустика и настроения Великого собора дополняли впечатление. В некоторых местах песнопений мелодия разрасталась как бы в море звуков, на которые набегали все новые и новые волны; силу ее можно было ощутить лишь благодаря великолепному резонансу Великой церкви. Часто хор давал только «звуковые толчки», а заканчивала гармонию акустика. Благодаря этой же акустике иногда на правом клиросе пело всего пять-шесть монахов, а получалось впечатление полного большого хора. На правом клиросе Великой церкви пел иеродиакон, а потом иеромонах Иерадион. Он обладал необыкновенным громыхающим басом. В тех местах песнопений, где именно нужно было дать упомянутые «акустические толчки» под своды Великого собора, он испускал потрясающей силы рыкающие звуки, которые долго колебали и сотрясали воздух храма.
А звуки лились, разливались, заполняли все уголки храма Благовещения, где проходил концерт. Они проникали глубоко в душу и оставались в памяти навсегда, то могучие и сильные, как шквал, как ураган протестующей души, то обессиленные, нежные и тихие и всегда льющиеся, беспрерывные. Точно исполнителем мелодии был не хор, а какой-то мощный орган, умеющий, однако, передать все сложные модуляции человеческого голоса. Хотя акустика Благовещенского храма и ослабляла силу впечатления, но успех великоцерковному хору был обеспечен. Многоголосное «ах» раздавалось, когда замирали последние звуки песнопения.
Лаврские богослужения отличались продолжительностью не только потому, что точно выполнялся устав монастырской службы, но и в силу своеобразия лаврского пения. Оно было протяжным и изобиловало многочисленными повторениями. Так, например, «аминь» перед «Херувимской» повторялось двенадцать раз. Как при Великой церкви, так и в других храмах Лавры состоял уставщик, или регент. Само название регента «уставщиком» говорит о том, что в прежнее время уставная сторона пения, то есть знание порядка богослужения, являлась основным и заслоняла музыкальную сторону. Теперь же уставщиком в первую очередь назывался именно регент (дирижер) хора, конечно, хорошо сведущий и в уставе. Тем солистом, или попросту, запевалой, который в «Блажен муж...», «Хвалите имя Господне», «На реках Вавилонских» первый нараспев произносил слова песнопения, теперь в большинстве случаев являлся уже другой певчий, обладающий сильным басом. На обыкновенные службы уставщики ходили по очереди, так как у каждого из них было по два подуставщика. Подуставщики вообще являлись помощниками уставщика и заменяли его во время его отсутствия, когда уставщик совершал богослужения. Для уставщика и его помощников на клиросе были устроены возвышения и «формы»; такие же «формы», но без возвышений, были установлены вдоль всего клироса и для певчих, однако, в праздничные службы певчих было значительно больше, нежели «форм», и потому остальные стояли без этой опоры. На моей памяти уставщиком правого клироса и вместе с тем уставщиком всего великоцерковного хора являлся опытнейший регент и знаток лаврского пения, гармонизатор лаврских мелодий архимандрит Флавиан. После его смерти его заменил игумен Валерий, ставший потом настоятелем Лавры. Оба они обладали прекрасными голосами. На левом клиросе уставщиком до последних дней существования Лавры был иеромонах, а затем игумен Харлампий, обладавший прекрасным тенором и красивой головой римского патриция. Подуставщиками на правом клиросе были тенора иеродиаконы, а потом иеромонахи Никон, Пантелеймон, Леонид, а также иеродиакон, впоследствии архимандрит Иерон, обладавший мягким басом красивого тембра.
Любители лаврского пения не раз просили запечатлеть прекрасное исполнение хора Великой церкви на граммофонных пластинках. Наконец, какой-то настойчивый предприниматель уговорил о.Флавиана приехать с хором в студию, и исполнить ряд мелодий. На автомобилях хор был доставлен в лабораторию граммофонной записи, и таким образом лаврское пение было увековечено. Правда, из-за этого о.Флавиану пришлось перенести объяснения с митрополитом, который был недоволен, что лаврское пение будет исполняться на граммофонах.
Лаврские певчие не были выделены по своему месту жительства наподобие митрополичьего хора, который занимал отдельный корпус. Этот корпус, расположенный непосредственно около Святых ворот, состоял из дортуаров для мальчиков и келий взрослых певчих. Там же находились певческие комнаты, классные комнаты для занятий и др. Канонархи Великой церкви имели общежитие в Верхней Лавре, а канонархи Ближних Пещер — на Пещерах. Певчие митрополичьего хора ходили в подрясниках или, если это были монахи, в рясах. Мальчики также носили подрясники, подпоясывались монашеским ременным кушаком и на голову надевали остроконечную скуфейку из черного бархата. У канонархов одеяние было такое же, однако, в отличие от мальчиков митрополичьего хора, они носили длинные волосы. Митрополичьи певчие на праздничных богослужениях пели в синих кунтушах, из которых впоследствии для них были сшиты изящные синие костюмчики. В рядовые дни оба хора, и митрополичий, и великоцерковный, принимали участие в богослужении лишь частями, по очереди.
В последние перед окончательным закрытием Лавры дни хоры распались. Прежде всего в них перестали участвовать мальчики. Органы Наркомпроса категорически возражали против участия детей в церковных богослужениях и предполагали их всех взять в свои интернаты. Однако протест пришел совершенно неожиданно со стороны самих юных певчих: они проявили себя необыкновенными патриотами Лавры и заявили, что никуда не пойдут из обители. Несмотря на уговоры и угрозы, они продолжали посещать церкви. Однако это становилось небезопасным для Лавры, и потому они должны были уйти из хора. Встречаясь впоследствии с многими из них, я мог убедиться, что в их сердцах сохранилась большая привязанность, любовь и благодарность к Лавре. Родители этих детей поручали их с большим доверием заботам Лавры, иногда отдавали в монастырь по обету и, конечно, не хотели, чтобы вместо монастыря их дети попадали в сомнительные советские пансионы. До последних дней Лавры некоторые канонархи по собственной инициативе продолжали участвовать в богослужении, благодаря чему сохранялся стиль великоцерковного хора. Когда митрополичий хор перестал существовать, силами самих прихожан был организован «любительский» хор с участием женщин. Несмотря на несомненные достоинства и усердие певцов, в стенах Лавры хор был встречен не особенно дружелюбно: монахи считали, что появление на клиросе монастырского храма женщин нарушает обычаи и устав монастыря, и в сущности это было правильно.
Все монахи-певчие на клиросе стояли в клобуках и лишь в торжественные моменты снимали их, кладя на плечо. Особенно торжественное и величественное пение звучало во время исполнения песнопений соединенными клиросами. В определенные моменты богослужения оба хора (правого и левого клиросов) выходили на середину храма и под управлением уставщика правого клироса выполняли с канонархом или без него богослужебную мелодию. Так бывало на Богородичных, на «Хвалите имя Господне», на Славословии, «Тебе поем» и т.д.
Объединенный хор звучал мощно и величественно. Во время этих песнопений все монахи обнажали головы.
Послушание великоцерковных певчих было значительно утомительнее, нежели певчих митрополичьего хора, так как в первом случае само пение из-за сложности и силы было тяжелее, а продолжительность богослужений доходила иногда до семи часов. Кроме того, все певчие великоцерковного хора должны были по очереди участвовать в ночных богослужениях. Ввиду этого для подкрепления сил было принято накануне больших праздников и воскресных дней выдавать всем великоцерковным певчим по куску осетрины.
На группу мальчиков-певчих назначался особый воспитатель, который назывался смотрителем. Так, смотрителем канонархов Великой церкви был о.Леонид, смотрителем канонархов Ближних Пещер о.Аггей и над певчими митрополичьего хора стоял о.Закхей. На Дальних Пещерах почивали мощи св.Леонтия и св.Геронтия. Их маленькие гробики со св.мощами можно и сейчас видеть в Лавре. Ежедневно, отходя ко сну и вставая по утру, канонархи читали молитву своим покровителям, и в этом было нечто весьма трогательное. По преданию святые канонархи скончались внезапно, во время вечернего богослужения на стихирах на «Господи воззвах». Один из них возгласил стих «Изведи из темницы душу мою...» и после этого преставился, а другой ответил другим стихом: «Мене ждут праведницы, дондеже приду...» и также почил.
