Панорама Верхней части заповедника с высоты птичьего полёта
Панорама Верхней части заповедника с высоты птичьего полёта |
Хозяйственная деятельность столь большого и сложного организма, как Лавра была весьма разнообразна и занимала важное место в жизни обители. В самом деле, удовлетворить потребности братии большого монастыря, огромного количества богомольцев, число которых иногда доходило до десятков тысяч, снабдить двадцать семь храмов необходимым инвентарем, вином, ладаном, свечами и т.д., организовать ремонт как движимого, так и недвижимого имущества Лавры — все это представляло собой весьма сложные, большие по объему и разнохарактерные задачи. Вопросами хозяйства монастыря ведали эконом, келарь, казначей и отчасти екклесиарх. Правда, и среди функций других ведомств встречались хозяйственные вопросы, например, у благочинного, начальника больницы и т.д., однако, там они играли второстепенную роль.
Одной из важных проблем хозяйственного характера в Лавре было питание братии, численность которой в мирное время доходила до трех с половиной тысяч, считая хутора и пустыни, а равно многочисленных богомольцев. Продукты частью закупались на стороне, частью производились на территории Лавры и лаврских хуторов. Сахар, соль, соленую рыбу, крупы, муку, подсолнечное масло, вино и пр. Лавра приобретала у поставщиков, большей частью евреев. В погоне за лаврскими заказами поставщики конкурировали между собой, а чтобы снискать расположение монастыря и получить выгодный подряд, жертвовали значительные суммы на церкви, а то и сами строили храмы. Поставки с коммерческой стороны были действительно весьма выгодны: размеры закупок были огромны, и в то же время Лавра являлась исправным кредитоспособным плательщиком. Одной соленой рыбы, которую Лавра приобретала на стороне, требовалось столько, что ею наполнялась доверху большая башня, что была расположена поблизости от келарни с северо-западной стороны монастыря. Овощи, молоко, фрукты Лавра получала со своих хуторов. И эти продукты заготовлялись в громадных количествах. Так, за трапезной под землей находился пятиэтажный погреб, который осенью заполнялся всевозможными соленьями домашнего приготовления: здесь и капуста, и огурцы, и помидоры, и яблоки — все отменного качества, приготовленные по особому монастырскому рецепту. Для лаврского стола требовалось такое большое количество картофеля, что специальная группа послушниц целый день с раннего утра и до поздней ночи только и занималась тем, что чистила картофель. В этой работе им помогали штрафные монахи. Чистка на кухне картофеля считалась трудным послушанием и выполнять эти обязанности должны были те монахи, которые в чем-либо провинились. В лаврской канцелярии мне приходилось видеть рапорты благочинного о предосудительном поведении того или иного монаха с резолюцией: «На кухню чистить картошку». Другим наказанием за нарушение монастырских правил являлась ссылка в Китаевскую пустынь, которая, однако, по своему местоположению и красотам природы, а равно по воспоминаниям о прежних святых вовсе не оправдывала подобного назначения. Основными сельскохозяйственными единицами, которые снабжали Лавру продуктами, были Голосеевский и Китаевский хутора, расположенные около одноименных лаврских пустыней, хутор Самбурки (невдалеке от Преображенской пустыни), а также ряд садов вблизи Киева и заливные прекрасные луга на Жуковом острове и др.
Во главе хуторов стояли начальники, обыкновенно из знающих сельское хозяйство и обладающих в достаточной мере административными талантами монахов. По хозяйственной линии они подчинялись эконому Лавры, а в части духовной — начальнику или игумену соответствующего монастыря или пустыни. Таким образом, например, Голосеевский хутор в хозяйственном отношении подлежал ведению эконома Лавры, а личный состав братии, работающей на хуторе, в отношении монастырского устава, участия в молитве, богослужениях и т.д. подчинялся начальнику Голосеевского монастыря. Называю эти пустыни монастырями, так как они и по размерам, и по своей организации именно напоминали довольно значительные монастыри. Каждый такой монастырь был обнесен каменной стеной, имел несколько церквей и ряд братских жилых корпусов. При Голосеевской пустыни находилась летняя резиденция митрополита с прекрасным садом, домом и церковью. При Преображенской пустыни расположилось большое монастырское кладбище, так что вошедшее в обиход монастырского разговора выражение «повезли на Преображение» означало, что монах умер. При Китаевской пустыни состоял монастырский инвалидный дом с интернатом и домовой церковью, где все богослужения ежедневно совершались престарелыми иноками. И на хуторах, и в пустынях были свои трапезные и кухни, в которых ежедневно варились монастырские борщи, каши и т.д. Благодаря непосредственной близости к продуктовым базам, эти блюда на хуторах и в пустынях бывали несколько питательнее и добротнее, нежели в Лавре в мое время. При каждой пустыни были устроены монастырские гостиницы. Нельзя обойти молчанием расположенной рядом с хутором Самбурки прекрасной монастырской пасеки, которой заведовал опытнейший и ученый пчеловод иеромонах о.Тимофей. Это он снабжал Лавру прекрасным душистым пчелиным медом, а свечной завод воском высокого качества. Его считали угрюмым, нелюдимым и чрезмерно экономным, однако, я вынес от встреч с ним обратное впечатление: со мной он был неизменно ласков, радушен и щедро снабжал медом.
 Вид на северный придел Великой церкви и великую колокольню. Фотография начала XX века |
Свечной завод находился рядом с Китаевской пустынью. Это был действительно прекрасный завод, выделывавший свечи высшего качества, разных окрасок, начиная со снежно-белых и кончая пасхальными ярко-красными и погребальными зелеными. Свечи делались и с позолотой, и с художественными рисунками, изображениями Спасителя, Божией Матери и святых. Тонкость работы, чистота отделки, выразительность красок и художественность изображений были изумительны. Завод выпускал большое количество свечей; ведь необходимо было удовлетворить огромные и разнообразные требования Лавры и ее церквей. Я видел там свечи самые тоненькие копеечного «достоинства» и огромные пудовые, которые при выходах с трудом нес сильный пономарь. На моей памяти во главе свечного завода стоял иеромонах о.Кельсий. Он был великим знатоком свечного дела и жил около завода среди прекрасного сада в небольшой скромной хижине-келье. Келья была разделена на две изолированные части: в одной проживал сам о.Кельсий, а другую занимала старая монахиня, которая, работая на заводе, одновременно помогала старцу по хозяйству. Отец Кельсий рассказывал мне о фабрикации свечей, показывал художественные образцы своих работ, объяснял химическую обработку воска и т.д. Меня всегда поражала тонкость изображений на свечах. Оказывается, наиболее простым способом производства подобных свечей было переснимание на свечу так называемых переводных картинок, вроде тех, которые так занимают детей. Отец Кельсий был последним начальником свечного завода. Вскоре после прихода к власти большевиков завод закрыли. Отец Кельсий принял схиму, старица умерла. Отец Кельсий поселился в инвалидном Китаевском доме, там он и скончался.
Свечи, которые производил лаврский свечной завод, отправлялись в Лавру и поступали в большой свечной склад, который был расположен в подвале колокольни Великой Лаврской церкви. Запас их был значительным, так как и потребление свечей в Лавре было не малое: все церкви освещались свечами, множество их покупалось богомольцами. Особенно велик был расход свечей в Страстные и Пасхальные службы.
Кроме братии, в пустынях и на хуторах проживали монахини и послушницы Лавры. На хуторах женский труд был необходим: послушницы окапывали, «сапали» огороды, мыли белье, приготовляли пищу. Ближайшей к Лавре пустынью был Голосеевский монастырь. Он был расположен среди прекрасных лиственных лесов в трех километрах от Киева, невдалеке от него стояла Преображенская пустынь с Самбурками и Китаевский монастырь. И они были расположены среди лесов и гор. Целая система монастырских «ставков», то есть прудов, в прежнее время изобиловавших рыбой, украшала эти и без того очаровательные места. В самих монастырях и на хуторах опытными монахами-садоводами были разведены богатые сады. Там же производилась в широких размерах сушка фруктов для узвара. Китаевская пустынь в прежнее время была расположена на правом берегу Днепра. Река вплотную подходила к монастырю, так что из Киева в Китаев ходили пароходы. В течение последних десятков лет русло Днепра повернуло от Киева влево, таким образом Китаевская пустынь оказалась отстоящей от реки на три километра.
Большую материальную поддержку для лаврского хозяйства оказывали заливные луга, особенно расположенные на Жуковом острове, одном из излюбленных мест прогулок киевлян. Здесь действительно было прекрасно: лиственный лес сменялся широкими лугами с высокой ароматной травой. Река омывала остров тихими струями со всех сторон и образовывала много удобных мест для любителей купанья. Песчаные отмели служили пляжами. В реке водилось много рыбы. Начальник Жукова острова о.Иаков занимался рыбной ловлей и снабжал своим обильным уловом братию Лавры. Когда открывался сенокос, на лугах кипела горячая работа. Братия монастыря косила, сушила сено, делая богатые запасы для лаврских конюшен и скотного двора.
Недалеко от Лавры, почти в черте города, также были расположены монастырские сады и угодья. Два сада носили название Виноградные сады, так как в них разводился виноград для лаврского винного завода. Однако эти пробы выращивания винограда в условиях киевского климата не давали блестящих результатов. Внутри самой Лавры руками любителей-садоводов из братии было посажено немало фруктовых деревьев. При наместничьем доме был также небольшой сад, однако, он выглядел очень скромно в сравнении с лаврским митрополичьим садом, во главе которого стоял опытный садовод о.Корион. В мое время, когда все лаврское хозяйство шло на убыль, у о.Кориона был только один помощник. Митрополичий сад примыкал к библиотекарскому корпусу и зданию, где в нижнем этаже помещались работники сада и впоследствии зверски убиенный архимандрит Николай, а в верхнем этаже жили библиотекарские работники, т.е. начальник библиотеки иеромонах Пелий и его помощник монах Руф. Здесь же была предоставлена келья и мне. Окно моей кельи выходило на юг, прямо в митрополичий сад, поэтому я имел возможность, не выходя из дома, наслаждаться прекрасным воздухом и любоваться природой, а также наблюдать, как работает о.Корион. В саду кроме открытых растений содержались и прекрасные оранжереи. Помню, что даже в трудные для Лавры годы, когда не хватало топлива, все же к наместничьему столу из этих оранжерей подавались яркие по окраске душистые лимоны.
Для нужд братии и богомольцев в Лавре были организованы собственные предприятия: здесь были макаронная фабрика, медоваренный и пивной заводы, хлебозавод, типография, портняжная, фотография, сапожная, кузнечная, слесарная и хорошо оборудованная электростанция и даже своя телефонная станция. У меня на письменном столе стояли два телефонных аппарата: индукторный, который соединял меня с митрополитом, лаврским начальством и т.д., а второй — городской. Когда я снимал трубку городского телефона, то в ответ раздавался звонкий женский голос: «слушаю», по другому же мне отвечал суровый монашеский голос о.Феодосия: «благословите», что на светском языке означает: «слушаю, приказывайте». Это являлось обычным ответом на обращение высших духовных лиц. Так как в Лавре телефонные аппараты находились только у начальников, то подобный ответ был вполне понятен и уместен. Отец Феодосий дежурил день и ночь почти бессменно: его убогое ложе стояло тут же, у коммутатора. Он всегда, даже ночью, был наготове, чтобы сказать свое «благословите». Лаврская электростанция не раз спасала нас от мрака и тоскливых настроений. Когда весь город тонул в темноте, Лавра ярко горела сияньем электрических огней. Дело в том, что электростанция Лавры обслуживалась любовно, поломок там почти не случалось, да и были солидные запасы горючего. Между тем городские станции после войны были в значительной степени приведены в негодность, да и нефти не хватало. Только иногда в городе появлялся слабый ток, при котором нельзя было работать. Частенько ко мне приходили мои городские друзья, чтобы при свете почитать и отдохнуть.
Здание живописной мастерской было расположено на высоком месте за алтарной стороной Трапезной церкви, снабжено широкими венецианскими окнами, прекрасно оборудовано. Мастерская-живописная выпускала главным образом церковные иконы и картины религиозного содержания. Она же воспитала не одною талантливого художника.
Рассказывая о хозяйстве Лавры, следует упомянуть о многочисленных монастырских магазинах, продававших церковную утварь, ладан, свечи, просфоры, хлеб, ювелирные изделия религиозного назначения, книги, картины и т.д. Каждый богомолец, посетив Лавру, желал приобрести что-либо на память: крестик, иконку, книгу, просфору. С разных сторон России приезжали сюда представители церковных приходов, чтобы приобрести по недорогой цене хоругви, иконы, иконостасы, ризы, издания Лавры и т.д. Естественно, что обороты этих магазинов были значительны.
 Онуфриевская башня. |
Одной из главных забот эконома и келаря составляли заботы о пропитании братии и богомольцев Лавры. В самом деле, накормить ежедневно тысячи людей являлось трудной и сложной задачей. В мирное старое время в Лавре были две основные кухни: братская, которая кормила тысячную братию и значительную часть богомольцев бесплатно, и «дворянская кухня», находившаяся в гостинице и обслуживающая часть богомольцев за минимальную плату. Вкусовые качества лаврской кулинарии были поистине изумительными. Даже в самое богатое время полного довольства и сытости, в Лавру из города приезжал богатый и бедный люд, чтобы по своему состоянию выпить прекрасного лаврского квасу, поесть чудесный ароматный (как пряник) лаврский хлеб, съесть братский обед с большими пирогами на подсолнечном масле с рыбой, капустой и грибами. За умеренную цену на дворянской кухне вам поджарят на подсолнечном масле рыбу и картофель так искусно, как это умели делать только монахи. Впоследствии, когда Лавра была принуждена сократить свои расходы до минимума, из лаврской келарни стали выдавать братии лишь по четверти фунта хлеба в день, причем его пекли с примесью всевозможных суррогатов. Однако он по-прежнему оставался вкусным и ароматным. По мере того, как умалялось благосостояние Лавры, беднее становилась и лаврская трапеза. Еще в 1918-1919 годах я застал вкусные лаврские борщи, жирные рыбные супы, разнообразные каши с маслом, а по праздникам даже жареную рыбу и отварную осетрину. Однако быстро истощались ресурсы келарни, жиже и постнее становились супы, исчезли даже пшенные каши, и, наконец, в последние годы существования Лавры (при большевиках) ежедневно стали варить однообразно «пустые» борщи, в которых совершенно отсутствовала капуста, а плавало несколько редких картошек, да листья собранной монахами лебеды и крапивы. Но удивительнее всего, что и эти скромные борщи отличались прекрасными вкусовыми качествами и были весьма аппетитными. Я не раз спрашивал монастырских поваров, чем объясняется это обстоятельство. Каким образом из столь незатейливых продуктов им удавалось так вкусно приготовить борщ? На это они неизменно отвечали, что секрет кроется не в том, что эти борщи приготовляются умелыми руками, а в том, что лаврский борщ — «дважды благословенный». Именно, в четыре часа утра, когда начиналась жизнь лаврской кухни, очередной монах-повар шел в Великую церковь и от лампады, горящей перед чудотворной иконой Божией Матери, брал огонь для растопки кухонного очага. Перед раздачей братии сваренного борща дежурный иеромонах благословлял приготовленное кушанье. Это благословение происходило в торжественной обстановке братской трапезной.
 Вид Лавры со стороны Днепра. Фотография начала XX века |
Однако братия все меньше и меньше посещала трапезную, предпочитая брать обед на дом, где его «подваривали», т.е. заправляли «поджаркой» и добавляли картофель. И я мог наблюдать, как за столы обширной лаврской трапезной садились два-три старца, которым нечего было прибавить дома к скромному монастырскому борщу. Традиция, однако, продолжала жить и до последних дней Лавры. В 11 часов после окончания поздней лаврской литургии в Великой церкви раздавался призывной колокол трапезной, созывавший братию на бедный лаврский обед. Эти традиции жили и в другом прекрасном обычае, освященном практикой и заветами основателей Лавры, преподобных Антония и Феодосия. Именно, в дни памяти преподобных и по большим праздникам кормить всех желающих вкусить братской трапезы. Я вспоминаю умирающую Лавру, когда голодный тиф буквально косил братию и ежедневно уходили на тот свет по несколько человек. Дневной рацион хлеба был уменьшен до 100 граммов, и, тем не менее, в эти праздники на обширном лаврском дворе накрывалось несколько столов, за которыми с раннего утра занимались места: это — паломники и местные жители ожидали окончания богослужения, чтобы получить скромный братский паек борща и хлеба. Этот освященный воспоминаниями и стариной древний обычай в тяжелые для Лавры дни граничил с самопожертвованием и приобретал особую нравственную силу.
Большое количество братии и широкое лаврское гостеприимство создавали необходимость организовать в значительных масштабах приготовление пищи. Котлы, в которых варили, например, лаврский борщ на десятки тысяч едоков, были грандиозны: в них можно было легко утонуть взрослому человеку. В сковороды для поджаривания лука вливались ведра подсолнечного масла. Раз в год, именно в первую неделю Великого поста, упомянутые котлы чистились и лудились. В эту неделю огонь в кухне угасал, однако, производилась другая горячая работа — по ремонту котлов. Естественно, в эти дни пища для братии не приготовлялась, и этот обычай вполне соответствовал святым дням Великого поста. Вместо горячей пищи братия получала из келарни прекрасные соленые огурцы и квашеную капусту своего, монастырского, соленья. С вкусным монастырским хлебом, слегка сдобренные постным маслом (хотя по правилам в Великом посту вкушать масла не полагалось), они были просто обворожительны.
В большие праздники, даже в годы оскудения, Лавра угощала братию торжественным обедом. Меня так же, как и некоторых почетных посетителей, приглашали к соборному столу. На Пасху на тарелке лежало одно красное яйцо, белоснежный кулич, кусочек сливочного масла, творог или сырная пасха. Это так сказать, розговенье. Кроме того, на обед полагалось три-четыре блюда: обыкновенно подавали борщ с поджаренной рыбой, затем суп с макаронами, далее жареная рыба, а в последние годы каша с растительным маслом и поджаренным луком. Но особенно привлекательным в этом обеде был монастырский мед. Им беспрестанно наполняли высокие кувшины, и не менее быстро он исчезал. Он содержал некоторую крепость, так как бывали случаи, когда мальчики-канонархи выходили из-за праздничного стола в повышенно веселом настроении.
Во время лаврских трапез читали Четьи-Минеи. Между отдельными блюдами или, как в Лавре называли, «переменами», раздавался удар гонга, все вставали и читали молитву. Перед обедом и после него очередной иеромонах, а по большим праздникам настоятель или кто-либо из соборных старцев совершал также молитвословие, сопровождаемое пением всех присутствующих («Блажим Тя...»). В конце благословлявший трапезу читал ектению и молитву, а в это время все беспрерывно пели «Господи помилуй» и пономарь ударял равномерно в гонг. Когда раздавался тройной удар гонга, пели тройное заключительное «Господи помилуй».
 Вид на комплекс Больничного монастыря с Великой колокольни. XVII-XIX вв. |
Среди лаврских хозяйственных организаций важное место занимали монастырские больницы. Одна из них находилась в стенах Лавры и иначе называлась Никольским больничным монастырем. Она представляла собой целый комплекс зданий, в которых помещалась собственно больница с двумя храмами и корпусом для обслуживающего персонала или аптекарским корпусом, так как в нем находилась лаврская аптека. Весь этот комплекс зданий был отделен от остальной Верхней Лавры каменной стеной. Вход в Никольский больничный монастырь был расположен сразу же налево от главных Святых врат Лавры. Во главе этого монастыря стоял начальник больницы, не имевший, однако, прав соборного старца и приглашавшийся туда лишь по мере надобности. В мое время начальником больничного монастыря был иеромонах Ферапонт. По своему образованию он был лишь фельдшер, однако, пользовался вполне заслуженной популярностью. Большой медицинский опыт, чутье, уменье подойти к пациенту делали его леченье весьма успешным, и к нему охотно приходили пациенты из города, предпочитая его совет указаниям дипломированных врачей. Там же работал опытный фельдшер о.Феопемпт. Среди врачей были две послушницы Лавры: прекрасный хирург и чистой души человек, бесконечно преданная обители г-жа А.Н.Соллемани и г-жа Н.В.Марцинкевич. Много помогала успешному лечению хорошо оборудованная лаврская аптека под наблюдением монаха-провизора. Там были редкие лекарства, и частенько в Лавру приходили посетители из города, просившие у наместника разрешения выдать какое-либо лекарство, которого они не могли найти в городских аптеках.
 Крепостная стена Верхней лавры. В центре Часовая башня. Конец XVII в. |
 Кирпич из крепостной стены с обозначением даты закладки -1697 г. |
Лаврская больница делала большое святое дело. В самые трудные годы она продолжала работать, исцеляя многих из братии и светских людей. Успех лечения в лаврской больнице заключался не только в познаниях обслуживающего персонала и хороших медикаментах, но и в исключительно заботливом, ласковом, внимательном уходе за больными. На дело лечения здесь смотрели как на дело богоугодное, святое и отдавали все свои силы милосердию и помощи страждущим. Много помогала делу лечения и сама монастырская обстановка, полная покоя, тишины и сосредоточенного молитвенного настроения. В больничном монастыре совершали богослужения в двух храмах, соединенных коридорами с больницей, и, когда открывались все двери, больные могли слышать все церковное богослужение. Я на себе испытал всю целебную силу лаврского лечения. Как-то раз я заболел сыпным тифом. Никакие «угощения» и заботы моего келейника о.Ефрема не могли помочь мне. Отец наместник решил поместить меня в больницу. Однако, чтобы создать мне условия большего комфорта, он распорядился освободить две комнаты в гостиничной больнице для богомольцев. В одной поместили меня, а в другой устроились дежурная сестра и врач. Таким врачом оказалась послушница Н.В.Марцинкевич, а прикомандированной ко мне сестрой — дочь одного весьма религиозного прихожанина, проживавшего на Дальних Пещерах. Благодаря необыкновенно заботливому уходу, ласке и вниманию со стороны наместника, о.екклесиарха и всей братии, кризис миновал благополучно и я стал понемногу выздоравливать. Особенно меня утешали богослужения, которые я здесь мог слушать через открытые двери моей палаты: рядом помещалась гостиничная церковь, в которой по праздникам служили. По прочтении Евангелия священник и диакон приходили ко мне с Евангелием и я мог прикладываться к нему, а также и к иконе праздника. Здесь же меня и помазывали освященным елеем. Кроме этих двух больниц, Лавра соорудила изумительное здание большой больницы, оборудованной по последнему слову техники. Все палаты этой больницы были залиты светом, повсюду были сооружены транспортеры и подъемники для перевозки больных. При больнице была устроена великолепная церковь. Половина больницы предназначалась для братии монастыря, а половина — для богомольцев. Однако не пришлось Лавре воспользоваться этой прекрасной больницей, так как во время войны 1914 г. она была занята под военный госпиталь имени Кауфмана, а затем под советскую больницу.
 Успенские ворота, вход на верхнюю территорию Лавры. Фотография начала XX века |
В Лавре издавна существовала гостиница или странноприимница. Мы уже отмечали, что она составляла четвертую часть Лавры. Со всех сторон она была обнесена стеной, отделявшей ее как со стороны улицы, так и со стороны Пещер. Гостиница состояла из 14 корпусов и больницы с церковью. Это был целый поселок. Во главе гостиницы стоял начальник, в мою бытность о.Иадор. При гостинице была своя канцелярия, которую на моей памяти возглавлял монах о.Виссарион (Величко). Все корпуса гостиницы были построены по коридорной системе. Всюду было чисто, покойно, хотя и просто. Подобные же странноприимницы, конечно, в сравнительно малых размерах существовали и в пустынях. Особенно любил я гостиницу Преображенской пустыни, представлявшую собой одноэтажное здание, разделенное коридором на две части. По обеим сторонам коридора расположились восемь номеров. При входе в гостиницу как-то сразу охватывал покой. Вся обстановка была необыкновенно мирной, сосредоточенной и уютной. Из окна комнаты были видны проезжающие экипажи, за дорогой стоял сплошной стеной лиственный лес. Воздух был очаровательно ароматен и чист. С раннего утра раздавалось пение птиц, никем и ничем здесь не тревожимых. Номер представлял собой небольшую скромную комнату с весьма простым убранством, состоявшим из деревянной кровати, покрытой одеялом, и с грубым, но чистым бельем. Два стула, стол и икона довершали убранство номера. Стол был покрыт белой скатертью грубого холста; на нем стоял чайный прибор с изображением Лавры. В коридоре расположился рукомойник, а в углу под иконой — столик с четвертной бутылью прекрасного монастырского квасу. По зову являлся послушник в подряснике, подпоясанном черным монашеским кушаком. Он предлагал чай, скромный обед и ужин. Как и в Лаврской гостинице, здесь все эти услуги предоставлялись бесплатно, и вы лишь могли от себя пожертвовать что-либо в пользу монастыря. В обстановке этой гостиницы можно было вполне отдохнуть. Просыпались под звон монастырского колокола, призывавшего к ранней литургии. Свежий лесной воздух шевелил легкую занавеску на открытом окне. На душе являлось ощущение благостного покоя, тихой радости, беззаботности. Все окружающее — и природа, и ласковые лица монахов, и монастырская тишина — содействовало особому возвышенному настроению. Горячая молитва в маленькой церкви под умилительное пение братии, прогулка по лесу, ранний обед. После обеда — небольшой отдых, экскурсия на монастырские ставки, посещение настоятеля монастыря, игумена Леонтия. Хорошо было бродить и по монастырскому кладбищу. Оно не производило впечатления чего-то мрачного, унылого, таинственного, с чем принято связывать представление о могиле, погребении и т.д. Это был скорее прекрасный сад с богатым урожаем фруктов. Там же на кладбище были расположены небольшие домики, в которых жила братия пустыни. В одном из таких домиков поселился регент монастырского хора иеродиакон Харисим. Кроме всего прочего, меня с ним сближала общая любовь к пению. У о.Харисима была небольшая фисгармония. Я любил садиться за нее и вместе с о.Харисимом воспроизводить лаврские мелодии. На кладбище не было величественных мраморных памятников, гробниц. Рядами стояли деревянные кресты с краткими, но полными христианского чувства надписями. Это кладбище было настолько романтично, в самом высоком смысле этого слова, в нем было столько своеобразной прелести, что впоследствии именно там Академия наук УССР решила организовать дом отдыха для научных работников.
 Южная часть крепостной стены. Конец XVII-XVIII вв. |  Крылошанский корпус. |  Улица, ведущая из Нижней лавры к выходу |
