Священные воспоминания о страданиях Господа, к которым возводит нас св.четыредесятница, невольно должны обновлять и в нашем сознании, и в нашем внутреннем настроении сердец те великие христианские начала любви и смирения, которыми должна проникаться вся наша жизнь. Ибо, если мы не по имени только христиане, а и на самом деле хотим быть ими, то, конечно, не можем не чувствовать, не можем не переживать особого подъёма духа, особой духовной радости, когда снова видим любовь Христову, торжествующую даже на кресте, любовь Христову, побеждающую злобу врагов, коварство предателя и ужас смертельных страданий. Не можем не чувствовать духовной радости, когда снова слышим, что любовь и смирение — эти великие заветы нам Христа, побеждают или уже победили мир (Ин. 16:33). Итак, если кто сознаёт себя христианином, и если кто сознаёт задачу своей христианской жизни, в полном внутреннем духовном возрождении и обновлении всей своей жизни, то памятью этих именно воспоминаний о кресте Христовом, как бы новым веянием духа Христова должен оживить в себе эти Христовы настроения любви и смирения.
И если теперь, именно в наши дни всеми чувствуется какое-то разложение жизни и как бы оскудение духовное, то в этих воспоминаниях страстей Христовых открывается такая полнота духовных богатств, что всякий, кто ещё не ожесточился окончательно против истины Христовой, может почерпать отсюда всё необходимое для удовлетворения запросов своей совести и нравственного долга.
Беда наша только в том, что мы утеряли уже детское отношение доверия к Христовой истине и подходим ко Христу, и смотрим на Него, и слушаем Его не так, как Он нам говорит и как нам открывается, а как нам самим хочется. А так как мы малодушны и немощны, так как дух мира, которым мы живём и который хотим примирить с духом Христовым, враждебен ему (Ин. 15:19), то и бывает в действительности, что святая Христова истина искажается, опошляется, а иногда и совершенно отрицается. Это именно заблуждение и это превратное отношение к христианству, когда на него поднимают святотатственную руку и хотят его переделать по своему вкусу, приспособить его к жизни мира, без сомнения иметь свою основную причину в тех, именно, наших внутренних настроениях эгоизма и гордости, которыми живёт всякий грешный человек. Ведь если бы мы спросили только свою совесть, если бы беспристрастно рассмотрели и оценили свою жизни, то, вероятно, заметили бы, что и всякий из нас по-своему искажает христианство, старается приспособить его к своей греховной жизни, ибо ведь много нужно скорбей и борьбы, чтобы отказаться совершенно от того, чем мы привыкли жить. А между тем, христианство предлагает нам и требует от нас именно полного обновления жизни, полного отречения от прежнего содержания греховной жизни и усвоения нового и в области внутренних настроений, и во внешних их проявлениях. И вот, на почве этого-то безусловного требования христианства, — в корне изменить всю жизнь и внутреннюю и внешнюю — и на почве этого греховного природного стремления человека — примирить дух Христов с духом мира сего — и происходит в действительности постоянное искажение христианства.
И если бы это искажение христианства ограничивалось и не выходило за пределы личной настроенности и внутренней жизни каждого, то оно, конечно, и могло бы рассматриваться, как личный грех каждого. Но когда это искажение христианства выходит за пределы личной жизни и вводится в жизнь и мысль общую христианскую, тогда совершается непростительный соблазн, и князь мира сего, изгнанный Христом, снова вводится в жизнь. И если бы мы постарались определить, чем, именно, немощная человеческая совесть соблазняется и претыкается в христианстве, и в каких видах этот соблазн христианской истиной проявляется в жизни грешного мира, то увидели бы в общем постоянно как бы повторение того же самого, что можно было видеть ещё раньше у людей, живших со Христом и близких к Нему. Ибо вот мы знаем из Евангельской священной истории, что ап.Пётр, ещё раньше отвлекавший Христа от смиренного пути скорбей и страданий, и на тайной вечери, когда любовь Христова должна бы, кажется, озарить его ум, снова препятствует Христу ввести в жизнь и положить в основу её то начало смирения, которое должно победить мир: препятствует Ему умыть ноги у него.
Если в апостолах это отрицание Христова смирения и отрицание необходимости страданий происходило по любви же ко Христу, хотя и неразумной, то эти же самые отрицания и это же упорство против Христовой истины происходят и теперь, но только совершенно по другим побуждениям.
Не любит грешный мир смирения и отрицает его, ибо не хочет признать в нём силы, единой силы, способной обновить и возродить нашу жизнь. А не признает в нем обновляющей силы потому, что не понимает смирения и чувствует, что стать на путь смирения — это значит стать на путь скорбей и страданий, на путь подавления в себе тех диавольских начал гордости и тщеславия, которые овладели жизнью человеческой. И ведь нельзя сказать, что люди не чувствуют тяготы такой своей жизни, не хотят обновления её, ибо никогда ещё, кажется, в период христианской жизни эта жажда обновления жизни не заявляла себя так сильно, как теперь именно. Ведь люди почти только и думают о счастье и благе жизни, и эта мысль вытеснила из их сознания, совершенно мысль и о нравственном долге, и о долге совести. А между тем, в погоне за благом жизни люди не только не достигают искомого блага, а всё больше и больше чувствуют тяготу жизни, и это потому, что ищут они этого блага не там, где нужно и не так, как указывает Христос. Ибо ведь и христианство даже у тех, которые ищут в нём обновляющей силы жизни, часто понимается и рассматривается в отрешении от Христа, — только как прекрасная теория к наилучшему переустройству внешней общественной жизни. А отсюда часто все христианство разрывается на множество отдельных, хотя и добрых и прекрасных идей, но идей безжизненных, ибо нет уже в них больше духа Христова, а веет дух человеческий, враждебный и убивающий дух Христов. Когда же попытка ввести в жизнь какую-либо христианскую идею, сделать её руководящим началом жизни, оказывается неудачной, тогда восстают на самую Христову истину, как на неспособную обновить жизнь. Забывают, что нельзя раздирать цельную ризу Христову и этими кусками прикрывать наготу всей человеческой жизни; забывают, что нельзя Христову истину нести в жизнь без Христа и, отказываясь от личной жизни во Христе, работать во имя христианских начал. Ведь не пришёл Христос для того, чтобы, прежде всего, переустроить внешнюю жизнь мира, как того хотели и апостолы, а пришел для того, чтобы возродить грешную душу человека, в неё вдохнуть новое небесное веяние, соединить её с Собой, чтобы она, укрепляемая и питаемая духом Христовым, была так же плодоносна, как виноградная ветвь на доброй лозе.
Отсюда-то и открывается для каждого из нас необходимость, прежде всего внутреннего обновления. Необходимо, чтобы каждый из нас лично поставил себя в живую связь со Христом и, укрепляемый Христом, в Его же имя, а не в своё, нёс этот свет и обновление личной жизни в единении со Христом и может осуществляться только чрез смирение.
Ибо что такое смирение, как не то небесное начало, когда воля Божия заступает в сердцах людей место их собственной греховной и делается, как это и должно быть, общим законом жизни человеческой. Тогда-то, конечно, возможна только гармония жизни, когда всякий откажется от своей личной воли, проявляемой и в тщеславии, и в гордости, и в самолюбии, и в прочих злых настроениях, и усвоит себе одну общую волю Божию в смиренном сознании, что она одна может привести людей к единству, нарушенному своеволием. А так как эта разъединённая своеволием жизнь стала общим законом жизни, и люди даже не могут как бы представить себе возможности жизни и сохранения, так называемого, достоинства своей личности вне сферы эгоизма, то предлагаемое Христом смирение, как начало жизни, кажется каким-то юродством, каким-то соблазном или просто безумием.
Да, действительно, нужно совершенно измениться во всех своих настроениях и чувствованиях, чтобы понять всю возрождающую и обновляющую силу смирения. Вот почему Спаситель и молится, прощаясь со Своими учениками, об общении всех между собой и с Богом, а путь к нему указывает в смирении и любви. Ибо когда каждый сознаёт, что он, руководясь своей греховной волей, вносит всюду только раздор и вражду и работает своим страстям, когда поймёт, что не найти здесь обновления жизни, тогда, конечно, он преклонится пред божественным ликом Христа и у Него будет искать указаний для жизни. И он увидит, что этот лик Христа кроткий, смиренный и страдающий светит новым небесным светом и вносит в душу каждого умиротворение и радость. А где радость и умиротворение, там, конечно, и благо жизни, и любовь, и всякая небесная добродетель. Вот почему и опять Христос говорит ученикам: Во Мне мир будете иметь, а в мире скорбни будете (Ин. 16:33). И последнее потому, конечно, что мир ставит свою волю выше воли Божией, освящает эгоизм и грубую силу, как закон жизни человеческой.
А мы, если хотим, чтобы все узнавали в нас учеников Христовых, воодушевимся памятью крестных страданий Христовых и понесём в жизнь дух любви и смирения Христова, помня слова Спасителя своего: Дерзайте, яко Аз победих мир (Ин. 16:33).
