Я обещал Вам в прошлом письме рассказать подробности моего свидания с Саларом, того свидания, после которого Салар выдал мне письменное удостоверение, что церковь в Ада принадлежит православным. О выдаче этого распоряжения я телеграфировал Вам в самый день его получения, а прошлою почтою послал Вам копию его текста.
О получении Саларом неприятной для него телеграммы из Тавриза я знал за два дня раньше, чем сам Салар познакомил меня с содержанием полученных им распоряжений. Сообщил мне эти сведения через г.Иванова Меджи-Салтанэ, сыну которого Иванов дает уроки. При этом Салтанэ прибавлял, что Салар очень желает держать полученную телеграмму некоторое время в секрете.
На следующий день Салар передал мне через Милет-башу, что очень желал бы меня видеть, но не может выходить из дому, так как у него умер близкий родственник, отправившийся на богомолье, и требования траура налагают на всех близких обязанность сидеть дома. Я велел выразить Салару сожаление по поводу постигшего его семейного горя и передать ему, что, когда окончится его траур, я всегда готов принять его, если только буду дома. К вечеру Милет-баши принес новое заявление Салара о желании меня видеть с добавлением, что дело у него есть, и дело, прямо касающееся Хальфы, которого он просит поэтому побывать у него. Я отвечал, что у меня тоже имеются причины, по которым я не выхожу никуда из дому, как только в церковь, а потому прошу Салара, если у него есть дело какое-нибудь до меня, сообщить о том через наиболее толкового чиновника. Дело оказалось такой важности, что его нельзя доверить никакому чиновнику. Тогда я обещал придти к Салару. Если получу приглашение не через Милет-баши своего, а через Саларовского чиновника. Чтобы было видно всем, что не у меня нужда в Саларе, а он нуждается во мне.
Требование это было исполнено, и в три часа дня 8 января наше свидание с правителем Урмии состоялось. Он начал беседу сообщением, что по известиям, полученным им из Тавриза, русский Халифа очень недоволен урмийским губернатором, и потому последний просит теперь Халифу сказать, чем вызвал он такое к себе нерасположение. Только по двум делам были у него сношения с Халифою — по гюйтапинскому (о земле) и по адинскому (о тамошнем храме); но чем же виноват он, Салар, что Тавриз ничего не отвечает на его представления. А что касается Беджановского дела, то Салар еще ранее спрашивал Халифу, что и как сообщить по этому делу в Тавриз; спрашивает и теперь, чего Халифа желает, и соответственно его желанию Салар сейчас же протелеграфирует в Тавриз и уверен, что ответ не замедлит последовать самый удовлетворительный для Халифы.
Я велел растолковать этому наивному хитрецу, что мы очень терпеливо умеем ждать и вовсе не желаем затруднять высоких правителей Персии экстренными напоминаниями о делах, нас интересующих. Все, нас касающееся, находится в надежных руках г.Тавризского Генерального консула, и я уверен, что желанный для нас ответ о решении адинского дела мы получим от г.консула в одну из ближайших почт и во всяком случае скорее, чем это делает обыкновенно Саларовский телеграф. Если только это хотел мне сказать Салар, то он напрасно меня потревожил, и я прошу его на будущее время приглашать меня только в том случае, если у него действительно есть что-нибудь сказать мне. Салар страшно заерзал на своем стуле и стал просить подождать, потому что у него действительно есть очень важные сообщения, но он боится только передать их Халифе. Я отвечал, что если сообщения Саларовские прямо меня не касаются, то я не имею причин добиваться их, а если дело касается Русской Миссии, то я, конечно, получу известия из надлежащего источника, а Салар только лишний раз докажет мне свое полное нерасположение к Русской Миссии. Мало-помалу губернатор выволок из своего чемодана все полученные телеграммы по делу адинской церкви и, наконец, последнюю, в которой ему объявляется выговор, что адинское дело было представлено в Тавризе в неправильном освещении, и приказывается объявить, что церковь в Ада принадлежит православным. Телеграмма о вызове Ушана-хана была написана отдельно. Долго не хотел Салар давать мне удостоверение о принадлежности адинской церкви православным; говорил о молодости Валиахда, и о возможности перемены в его воззрениях на дело, говорил о необходимости еще раз спросить в Тавризе, наконец, стал обещать, что пришлет нужную бумагу сегодня же вечером, но просит только до времени никому не говорить об этом деле. Я отвечал ему, что правительственных распоряжений никому стыдиться не приходится, а потому прятать такие распоряжения без действительно важных причин нельзя, а у меня таких причин не имеется. Ждать до вечера нужную бумагу я не могу, потому что хорошо знаю забывчивость губернатора, много раз обещавшего прислать мне документ на право владения землею в Гюй-тапа, но до сих пор не исполнившего своих обещаний. Только унося с собою документ, я буду знать, что был у Салара действительно за делом, а иначе не перестану считать эту двухчасовую беседу потерянным временем. Наконец документ был написан и на обратной стороне текста приложены даже две печати. Получивши эту бумагу, я послал Вам телеграмму, а сам уехал в Барандузский округ, где в это время болтался некий диакон Шлимун, выдающий себя за посланца Мар-Шимуна и собирающий якобы в пользу последнего рэшиту. Трое суток не было меня дома. Тем временем Салар, видимо, снова запрашивал Тавриз об адинской церкви и в мое отсутствие прислал в Миссию текст новой телеграммы Валиахда, подтверждавшего еще раз, что церковь в Ада должна принадлежать православным христианам персидским подданным. Упоминание о персидских подданных наводит меня на догадку, что текст моей телеграммы к Вам встревожил местных правителей. Я назвал в телеграмме церковь «нашею», и вот получилось разъяснение о владельческих правах на нее только за персидскими подданными признаваемых. Может быть, телеграмма эта и действительно была от Валиахда, а может быть, ее сфабриковал и сам Салар при содействии Ушаны и телеграфного начальника.
Ушана старается собрать как можно больше народу для сопутствия ему в Тавриз: с ним отправится все наличное количество несторианствующих. Всяких угроз по нашему адресу распространяется многое множество. Говорят, что сам муштеид, все муллы и помещики дают Ушане удостоверение о чинимых русскими насилиях над христианами старого исповедания. От себя муштеид и муллы будто бы посылают отдельное требование правительству — убрать отсюда Русскую Миссию, нарушающую покой мирных обывателей и властей вмешательством в чужие дела. Сочувствие к несторианам муштеид мотивирует между прочим тем, что это единственные представители христианского исповедания, остающиеся под защитою мусульманских властей. Все же остальные, имея покровителей в лице иностранных Миссий и особенно покровительствуемые Русской Миссиею, совершенно не хотят знать мусульманских властей. Как ни дики эти известия, но приходится и к ним прислушиваться, потому что клеветою и ложью здесь пользуются как лучшим средством для успеха против ненавистных учреждений, даже представители христианских Миссий; чего же ждать от мусульман? В прошлом письме я передавал Вам смысл появившейся статейки в местной католической газете, теперь могу привести Вам точный перевод этой статьи. Помещена она в № 9 от 31 января 1903 г. католической газеты, носящей название «Kala dschrara» (Голос истины) и занимает последний столбец на с.1143 и начало первого столбца на с.1144. Вот эта статья:
...[пропуск, неразб.]
другой Миссии? Теперь хотят, видимо, добиться распространения этого указа и на православную Миссию. Но не надо забывать, что Православие было принято всем народом, считавшимся в несторианстве. Приняла Православие вся местная Церковь с епископом во главе, тогда как католичество вербовало себе единоверцев путем денежных подачек и других компенсаций обращенным. Затем, Русская Церковь не шла сюда с какими-нибудь завоевательными целями, а прислала от себя Миссию, потому что представители народные, говорившие и подписывавшиеся от лица всего назарейского народа, без исключения пола и возраста, письменно свидетельствовали о всеобщей готовности народа к Православию и требовали Миссию для совершения самого акта воссоединения. В Св.Синоде имеется об этом заявление и прошение, в котором на первом месте стоит подпись того самого Ушаны-хана, который агитирует теперь против Миссии и подает вышеприведенные слезницы с жалобами на изгнание хранителей старой веры из отцовских храмов.
Особенно характерна эта жалоба на изгнание из храмов, когда и служба-то в этих храмах, если ее совершают местные священники, правится все еще по старинному чину. Насколько расположены православные люди выгонять кого бы то ни было из своих храмов, может свидетельствовать тот факт, что в нашей городской церкви очень не редки случаи присутствия мусульман, приходящих, конечно, не для молитвы, а из любопытства. И когда я узнал однажды, что бестолковый диакон-сириец пригласил нескольких из таких любопытных об выходе из церкви, то послал сейчас же Милет-башу с извинением от моего имени к тому хану, с детьми которого этот неприятный случай произошел. Я не помню имени этого хана сейчас, но если бы понадобилось, могу его сообщить.
Сейчас Ушана-хан, сказавшийся между прочим больным, чтобы отсрочить поездку в Тавриз, делает все, чтобы симулировать так или иначе существование в Урмийской провинции несториан и несторианской церкви. Состоящий на жалованьи у англиканской Миссии турецкий подданный — горец епископ Мар-Дынха, как истый вор, из-под полы, открыл торговлю благодатию, и что дальше, то все смелее и смелее начинает это делать. Я уже писал Вам о поставлении этим епископом в квартире Ушаны-хана священника и двух диаконов для несторианства из людей, записанных в свое время православными, теперь Мар-Дынха снова поставил в несторианского диакона писанного православным некоего Рувима, сына Хнанишу из селения Дигяля (родной брат повара и доверенного человека мистера Парри). С поставлением этого диакона он проделал кунштюк очень вызывающего характера, забравшись для совершения хиротонии в православную церковь, строенную по православному типу, и при ее сооружении была отпущена некоторая сумма из средств православной Миссии; но священника при этой церкви нет. Невежественный хранитель церковного ключа не мог различить несторианского епископа от православного и открыл ему церковь. Так представляют дело алвачцы, но, несомненно, было предварительное соглашение между несколькими алвачцами и Мар-Дынхою. Думаю так потому, что, во-первых, по произведенному дознанию алвачцы в канун того воскресенья, когда Мар-Дынха совершил свой воровской набег на их церковь, употребили даже обман, чтобы убедить священника, который должен был явиться к ним для совершения литургии, перенести службу на следующий воскресный день, во-вторых, известие об этом происшествии в Алваче принесено мне тайным приверженцем Ушаны-хана, человеком ведущим двойную игру, с расчетом ловко сдвурушничать под шум общей сумятицы. Это — именующий себя диаконом Авраам, сын священника Вениамина из Чарбаша.
Рассказавши мне с деланным ужасом совершенное Мар-Дынхою беззаконие, Авраам прямо от меня отправился окольными путями к Ушане-хану для доклада о том впечатлении, какое произвела на меня эта повесть. Думаю, что Ушана-хан принудил Мар-Дынху к этой вызывающей дерзости в той надежде, что мы поднимем шум и крик перед местными властями и таким образом сами заявим о существовании в Урмии не только несторианствующих священников, но даже самого епископа, с которым нам надо бороться; а Ушане-хану тем самым дадим возможность телеграфировать о насилиях, чинимых несторианскому святителю русскими миссионерами. Поэтому я лично не решаюсь ничего сейчас предпринимать против Мар-Дынхи и усердно прошу Ваших указаний, как быть мне с этим волком, прибежавшим из турецких пределов. Нет ли каких-нибудь способов пугнуть его отсюда без моего вмешательства? На завтра (26 число), говорят, назначена еще новая хиротония у Мар-Дынхи, и опять же в Алваче. Поэтому туда отправится утром о.иеромонах после ранней литургии в городской Мар-Мариамской церкви и там пропоет литургию, которую будет совершать священник-сириец. Я сам в шестом часу утра выеду для совершения литургии верст за 20 от города в село Чамаки. Сегодня по моему совету туда уже выехал епископ Мар-Ионан; там он заночует, а утром отправится к службе в село Караджалу неожиданно для караджалинцев. Среди них готовится, вероятно, тоже немалый соблазн в скором времени. Помещиком Караджалу состоит Мамад-али хан Назими-Салтана, тот самый, который не хотел пустить к себе в село покойного протоиерея Синадского и за это был оштрафован на весьма чувствительную сумму. Обиды этой он, конечно, не забыл и всегда поэтому готов напакостить русским.
Ушана-хан сейчас же воспользовался таким настроением помещика караджалинского. Заметив, что мы придаем очень большое значение поездкам по селениям с богослужебными целями, Ушаны-хан деятельно принялся хлопотать, чтобы оставить нас без церквей. А чтобы обида была для нас чувствительнее, он направил свои козни как раз против тех церквей, которые строены уже по православному образцу. Первый опыт был сделан относительно церкви в селении Ада, а оттуда внимание Ушаны было перенесено на церковь караджалинскую, имеющую тоже православное внутреннее устройство, а теперь, как видно, особенно устремляется на такую же церковь в Алваче.
Село Караджалу большое и весьма разноверное. Там и протестантов много, и католики есть, и даже баптисты имеются. Тем не менее, по первоначальной записи, все, числившие себя несторианами, записались в Православие. Таких православных зарегистрировано было 385 человек, и для этой паствы существует два священника — Геваргиз и Тамраз. Строителем церкви был собственно священник Геваргиз. Когда денег, собранных с прихожан, оказалось недостаточно, священник Геваргиз, в компании с двумя почетными сельчанами, занял 50 туманов у армян. Долг этот из года в год переписывался с добавлением процентов и теперь возрос до 197 туманов. При первом посещении Караджалу мне никто не обмолвился ни одним словом о существовании на церкви долга и таком его постоянном нарастании. Но помещик караджалинский, конечно, хорошо знал об этом долге, сообщил о нем и Ушане-хану, и совместно с ним они открыли поход против православного храма. Младшего священника Тамраза поманили возможностью быть старшим, а одному из участников долгового обязательства за церковь была нарисована заманчивая перспектива явиться единоличным обладателем караджалинской церкви. Для облегчения ему будущего хозяйничанья в храме, племянник его получает поставление во священника от Мар-Дынхи в доме Ушаны-хана. Священник этот начинает претендовать на право священнодействия в караджалинском храме, так как дядя его состоит поручителем за числящийся на церкви долг. Старший священник отказывает ему в таком праве, а младший Тамраз, видимо, покровительствует этой узурпации. Известие о существовании долга, наконец, доходит до Миссии. Я предлагаю священникам заплатить числящийся за церковью долг по счетам, чтобы перед Миссиею были должниками сами священники и больше никто. Тогда приказчик Мамад-али хана Шакюр-ага начинает уговаривать жителей селения не допускать русских к расплате за церковный долг, чтобы они собрали сами между собою потребную сумму для уплаты долга, обещая им помощь от помещика в 30 туманов. Этот добродетельный татарин заявляет, между прочим, что рад очень, если и русские будут молиться в караджалинском храме, но он хочет, чтобы храм был открыт для всех желающих. Услыхав это, баптистский проповедник в селе предложил внести со своей стороны 20 туманов с тем, чтобы ему был предоставлен один день в неделю для проповеди в караджалинской церкви; такое же предложение сделано и протестантскими проповедниками. Таким образом нашу православную церковь, в которой не один раз уже была совершена Божественная литургия, Ушана-хан, при помощи татарина-помещика, хочет обратить либо в несторианскую, либо в какой-то съезжий дом. Негодяйство духовенства, конечно, много помогает ему во всей этой истории, но будем все-таки стараться, чтобы не допустить поругания над Господним храмом. Чтобы разобраться хоть немного в этом деле, я и просил епископа с возможною поспешностию и без предварительных извещений отправиться в Караджалу завтра к обедне. Принесет ли какую пользу эта поездка, не знаю.
Знаю одно только, что чем дальше, тем все больше и больше ссужаем мы Вас нашими делами. При всем желании щадить Ваше время и глаза, прямо не вижу возможности, как это сделать, а потому молимся только усердно о здоровье Вашем и о том, чтобы Господь продлил Вам терпение выслушивать нас и поддержал бы в Вас неослабную охоту помогать нам.
Опять кровавое дело, и чтобы рассказать его, потребуется, вероятно, еще не одна страница.
13 января в послеобеденную пору совершено покушение на жизнь священника Александра из селения Энгиджа. Шел он в город в сопровождении двух прихожан, и недалеко от селения Чамаки встретил его мусульманин, вооруженный ружьем и кинжалом. Спросивши священника, откуда он идет, и узнавши, что из Энгиджа, татарин остановился в упор против о.Александра и начал вкладывать патрон для выстрела. Предвидя беду, священник схватился за ружье и начал вырывать его у разбойника, закричавши в то же время о помощи двум своим спутникам, несколько его опередившим. Тогда татарин бросился на о.Александра с кинжалом и нанес ему две раны. Прибежавшие на помощь спутники о.Александра отняли раненого от дальнейшей татарской расправы, а также отняли у насильника и ружье, и кинжал. Раненого доставили в Чамаки и положили там в доме священника. Мне стало известно об этом происшествии к вечеру следующего дня, и 16-го числа после литургии я отправился с диаконом Саргизовым в Чамаки навестить раненого. Около больного ухаживали мать и жена его, хозяева дома и знахарь-сириец, славящийся искусством лечить раны. Спрашивать самого больного о происшедшем было невозможно, но я видел снятую с него одежду, очень густо пропитанную кровью. Мне сказали, что совершил нападение слуга помещика из селения Абаджалу, ведущий дружбу с энгиджайским помещиком. Связывать с настоящим случаем имя энгиджайского помещика у близких о.Александру людей есть очень понятные побуждения, так как еще не забылось недавнее насилие, учиненное этим помещиком над о.Александром. Помещик этот очень избил о.Александра и, как состоящий на службе у Меджи-Салтанэ, был наказан тем, что должен был в присутствии сослуживцев и нашего Милет-баши просить у обиженного священника извинения, а также заплатить ему свой давнишний долг в несколько туманов.
О всем случившемся очевидцы донесли серперасту 14-го числа, и, как мне передавали, тот распорядился арестовать нападавшего. Но на следующий день серпераст признал это дело не подлежащим его компетенции, так как в случившемся замешан мусульманин, и суд должен поэтому принадлежать губернатору. Вчера старший чиновник серпераста сообщил епископу Мар-Ионану, что Салар очень просто разрешил это дело: взял с виновного приличный пешкеш и отпустил его на свободу. Сообщение это может быть и вздорное, но в этой чиновничьей откровенности слышится все-таки голос обиженного дельца, у которого ускользнул из рук хороший куш. Решение же дела по существу будет всегда одинаковым, в какой бы инстанции Урмийского суда оно не разбиралось. На этот счет и губернатор, и серпераст придерживаются одного судебного кодекса: «дай деньги и режь кого хочешь». Хорошо убежденный в этом, я озабочен одним только, чтобы наше имя никаким образом не было примешиваемо к делам, кои вершатся у представителей власти и суда в Урмии. Поэтому я посылал даже недавно к серперасту диакона Саргизова с нарочитым заявлением, что никому и никогда, ни даже Милет-баши, не даю права говорить в Серпераст-хане от нашего имени; прошу серпераста иметь это в виду и знать, что когда мне представится нужным подать свой голос или понадобится навести у серпераста какую-нибудь справку, то я буду посылать или диакона Саргизова, или г.Иванова, или другое лицо доверенное, но непременно из русских подданных. Сделать этот шаг меня заставили доходящие со всех сторон слухи, что среди местных властей существует сильное неудовольствие на русских миссионеров за вмешательство в судебные дела.
Заявление это вызывает очень понятное неудовольствие в пастве Мар-Ионана, потому что все ее члены желали бы от нас совершенно иного. Для иллюстрации я приведу Вам в переводе ту корреспонденцию, которой обменялись мы 23-го числа января со священником селения Мушава о.Вениамином. Вот его письмо:
Достойному почтения православному миссионеру Высокого Русского Царства: любовь и мир да приумножатся во Христе! Да будет Вам известно относительно больного священника о.Александра из Энгиджа, что здоровье его не улучшается. Теперь долг Ваш в том, чтобы найден был ранивший, и пусть он на допросе покажет, откуда все это дело получило начало.
Во-вторых, мы уговорились с доктором Эйвазом о лечении больного за 20 туманов. Упомянутый доктор обнадеживает нас относительно выздоровления.
Надеемся, что Вы не вставите (без внимания) этого ужасного дела: в противном случае нам нельзя будет выходить из дверей своих домов. От нижайшего слуги священника Вениамина из Мушава.
Ответ этому батюшке послан на сирийском языке приблизительно в таких выражениях: «Достопочтенный о.Вениамин! Письмо Ваше с приветствием получили, за которое весьма благодарим и сами также выражаем мир и любовь Вам. О несчастии, которое постигло о.Александра энгиджайского, мы знаем и сейчас же, как только узнали, выразили о.Александру свое сочувствие и посетили его в селении Чамаки. Очень желаем, чтобы о.Александр скорее поправился, и просим Вас позаботиться, чтобы доктор лечил о.Александра хорошо. Если у о.Александра нет средств для уплаты доктору то Миссия уплатит за него все, что будет нужно. Но Вам должно быть известно, что для всяких Ваших судебных дел существует Милет-баши, которому Миссия платит достаточное жалованье, чтобы он мог усердно служить народу. Милет-башу, как представителя народного, знают и персидские власти. От него Вам нужно спрашивать те сведения, за которыми Вы обращаетесь ко мне. Я же с своей стороны могу только сообщить г.Генеральному консулу о печальном событии с о.Александром, и это сделано будет. Подпись». Приведя эту переписку, я исполнил данное обещание и могу теперь дать Вам покой. Простите за слишком затянувшееся послание. Примите привет от всех моих сотрудников и передавайте его от нас сослуживцам Вашим.
P.S. Подписку беджановскую, согласно Вашему совету, посылал к серперасту, но он опять отказался утвердить ее, ссылаясь на отсутствие на этот счет распоряжений из Тавриза. Архимандрит Кирилл
