Мое предшествующее письмо дало Вам возможность до некоторой степени видеть те нестроения, с какими пришлось нам встретиться в здешней церковной жизни. Нестроения эти обещают нам много хлопот, особенно ввиду того, что опытный интриган мистер Парри пользуется ими с ловкостью и беззастенчивостью биржевого игрока, добивающегося банкротства невыгодного ему предприятия. Он заранее уже торжествует победу, и не далее, как на прошлой неделе, позволил себе с циничною откровенностию предупреждать члена нашей Миссии Иванова, что скоро нам здесь совершенно нечего будет делать и не для чего оставаться, если мы не позаботимся убрать отсюда епископа Мар-Ионана. Что мистер ненавидит епископа Ионана и готов утопить его в ложке воды, — это совершенно естественно в человеке, который под шапочкой и тогой англиканского священника носит голову и сердце расторопного приказчика крупной торговой фирмы. Он рассчитывал получить очень большие проценты на затраченный капитал, но ошибся в расчетах. Настойчиво и строго обдуманно веденное дело материального и духовного порабощения Англии всех урмийцев сильно пострадало от того, что Мар-Ионан с известной частью своей паствы принял Православие, и в стране стало чувствоваться русское влияние, вряд ли когда-нибудь и где-либо приятное для Англии. Простить Мар-Ионану это деяние мистер Парри не может, и он не щадит слов, чтобы очернить епископа Иону, где только представится случай. К сожалению, епископ, при всей своей восточной хитрости и мнительности, не настолько умен, чтобы понимать всю необходимость при подобных обстоятельствах самой щепетильной осторожности, и не достаточно чувствует вред, какой является следствием каждой бестактности, допускаемой им как в церковном управлении, так и в отношениях с властями.
Особенно чревато осложнениями дело священника Георгия Беджанова, о котором я писал Вам. У епископа слишком много счетов с семейством Беджановых, а у тех — нескончаемые счеты с партией Мухатазовых, из которых епископом поставлен второй священник с.Ада. Чувствуя, что дело Георгия Беджанова даром пройти не может, друзья его и он сам объявили себя верными чадами Мар-Шимуна и обратились за покровительством в англиканскую Миссию. Мистер Парри сердобольно обещал им просимое, и Беджанов с братиею, греясь под крылышком сильного англичанина, начали сейчас же проявлять присущую сирийцам наглость. Они привлекли к суду у персидских властей преданного епископу священника Фому Мухатазова. Обвинение было вздорное, вся неприятность дела для Фомы исчерпалась только поездкой в город для судебной волокиты и необходимостию уплатить туман (2 р.) персидским властям в благодарность, что они его, Фому, не забыли и позвали пред свои ясные очи. Можно было отнестись к этому оговору и несправедливости с подобающим терпением и никоим образом не мстить Беджановцам, чтобы не дать им повода возопить об утеснении, а для мистера Парри не создать предлога выступить в роли защитника угнетенных. У епископа не хватило на это такта и, пользуясь тем, что давно когда-то один из братьев священника Беджанова дал обязательство внести епископу известную сумму на церковное строительство, Мар-Ионан привлек теперь этого Беджановца к суду перед властями.
Узнал я об этом от присланного мистером Парри повара. Посланный передал мне, что мистер возмущен обращением епископа Ионы к персидским властям для взыскания каких-то русских денег с Одишу Беджанова; что по примеру прежних лет можно было бы решить дело, касающееся христианина, третейским судом всех Миссий без вмешательства мусульман, и что, наконец, он — мистер Парри — никому не даст в обиду христианина.
Я просил посланного передать мистеру, что к такой благородной решимости его не могу относиться иначе, как с полным уважением, но Русская Миссия не может вмешиваться в посторонние ей дела, подлежащие властям светским; она никому не поручала взыскивать с кого бы то ни было какие-то деньги, и, следовательно, епископ ведет в данном случае свое частное дело и ведет его тем путем, который для него, как персидского подданного, единственно доступен; о практике третейского суда среди Миссий слышу впервые и приму это к сведению.
Тогда же мною был отправлен к епископу член Миссии Иванов узнать, в чем дело. При этом я поручил Иванову передать епископу, что время слишком тревожное, требующее самой внимательной осторожности, что у Его Преосвященства слишком много на очереди чисто духовных дел, которые должны бы заставить его пренебречь житейскими дрязгами из-за каких-то рублей и разных тряпок. Иванов возвратился ко мне от епископа с печатью в руках, которая, по словам епископа, отобрана была несколько лет тому назад от Одишу Беджанова. Последний будто бы изготовил ее для фабрикации рекомендательных грамот от имени епископа Ионы и с этими грамотами ездил по России собирать деньги. В одну из поездок, после которой была отобрана эта печать, Беджанов собрал весьма значительную сумму и, выведенный епископом на чистую воду, обещал уплатить сто туманов на построение церкви. Денег этих епископ не требовал раньше, но, когда Беджановы стали теперь нападать на приверженцев епископа, привлекая их к суду, то Мар-Ионан заявил об этом обязательстве Одишу Беджанова персидским властям, чтобы при их посредстве надеть узду на слишком расходившихся буянов.
Существенную часть этого сообщения я на следующий день передал через того же Иванова мистеру Парри, и г.Иванов был прямо подавлен потоком злобы, которою преисполнен к епископу Парри, не считающий нужным хоть сколько-нибудь скрывать эту злобу.
Так как мистер официальному представителю нашей Миссии говорил о всевозможных соблазнительных поступках, совершаемых епископом Мар-Ионаном, то я почел нужным ознакомить Его Преосвященство с теми утверждениями, какие на его счет делаются начальником англиканской Миссии. Вот главнейшие из них: а) совместное с персидскими властями взяточничество с народа; б) подачки персидским властям и затем при помощи этих властей утеснения народа и духовенства; в) неправильный дележ имущества; г) разлучение супругов; д) с целью произвести большее на нас впечатление мистер не упускает случая постоянно повторять известную Вам историю с иконой, драгоценный оклад с которой Мар-Ионан отдал переплавить на чубуки.
Я очень надеялся выяснить себе эту печальную историю с иконой, без обращения за сведениями непосредственно к епископу; вся эта история казалась мне гнусною сплетней, и я не хотел огорчать старца напоминаниями о ней. Но на городской квартире епископа этой иконы не было: там помещается икона Богоматери, поднесенная епископу В.К.Саблером. Между тем на собрании духовенства 26 сентября священник Павел Хошаба, запрещенный епископом в священнодействовании, спрошенный мною, уверен ли он в действительности того факта, о котором сообщалось в Петербурге письмом диакона Бабы, подписанным, между прочим, и Хошабою, с большою решительностию утверждал этот факт. Епископ, видимо, понимал, о чем идет речь, и, обращаясь к Хошабе, сделал ему упрек за то, что он подражал в своих отношениях к епископу не Симу и Иафету а злобному Хаму «Положим, я сотворил грех, а ты не захотел прикрыть наготы отца своего, но всячески над нею посмеялся». Это было похоже на признание уже; но зная священника Павла Хошабу как друга англиканской Миссии, я старался уверить себя, что икона, несомненно, цела и находится в Супурганском доме епископа, где я ее и увижу. Но и там иконы не оказалось. Из двух комнат, представляющих епископские покои, в одной совсем нет образа, а в другой висит икона Спасителя без оклада.
До времени я молчал на этот счет, но теперь решил показать епископу письмо, переданное мне Вами 19-го мая сего года. Епископ прочитал письмо и стал говорить, что подписи под ним принадлежат врагам его. «Это не подлежит сомнению, — отвечал я, — но нужно опровергнуть это письмо, чтобы мы могли и мистера Парри пристыдить, и в Петербург сообщить успокоительные сведения. Надо для этого видеть в целости самую икону, и я надеялся увидеть ее у Вас в Супургане, но обманулся». — «А если предположим, только предположим, что написанное в этом письме правда, что же, разве так велик этот грех?» — «Как православный епископ, Вы должны сами знать, велик ли грех в таком поступке», — отвечал я. Тогда епископ стал говорить, что икону эту у него выкрали, вероятно, враги его, чтобы затем очернить его перед русскими властями. «Странно, — заметил я, — что Вы, Владыко, не побеспокоились отыскать похитителя и так молчаливо примирились с этим похищением, хотя вокруг Вас стоустая молва рассказывала самые обидные для Вашего епископского достоинства вещи». — «Может быть, мои родственницы взяли по глупости, не понимая сами, что делают», — промолвил епископ и хотел еще что-то продолжить, но я нашел нужным прекратить разговор на эту тему. Очевидно было, что иконы действительно нет, что она, вероятно, и в самом деле переплавлена, и случилось все это не без соизволения Его Преосвященства. Но добиваться больших подробностей значило бы очень напугать епископа, а он со страху перед судом русской церковной власти понаделает таких глупостей, которые и поправить станет невозможно. О.Сергия вся эта история смущает и возмущает до глубины души, потому что он видит пред собою только епископа, но не хочет видеть того заурядного и невежественного сирийца, который воспитывался если не в иконоборчестве, то в глубоком индифферентизме к иконопочитанию. Нельзя упускать из виду, что для сирийца, по условиям его жизни среди хищников-мусульман, было невозможно какое бы то ни было ценное украшение предметов религиозного чествования, самое понимание такой возможности у него отсутствует. «Для Господа не нужно драгоценностей» — эту мысль громко проповедуют все сирийские храмы, слепленные из сырого кирпича или из глины и представляющие нередко худшие здания в селении. Поэтому драгоценный оклад на иконе с точки зрения сирийца имеет значение не большее, как тот футляр или коробочка, в которой икона выпускается из магазина. Здесь лежит причина непонимания епископом того, что есть дурного в этом обдирании окладов с икон. Чем искреннее и глубже такое непонимание, тем более причин для имеющих власть судить об этом деянии епископа отнестись к нему с самым глубоким отеческим снисхождением. (В этом сказываются удивительный такт, дипломатичность и пастырская чуткость архим.Кирилла, который своим — до этого священническим, затем миссионерским, а позднее и архипастырским служением неизменно следовал евангельской истине: «Буква мертвит, дух животворит». В служении в духе любви и истины, а не в казуистически-буквалистском следовании канонам видел пастырь свой наипервейший долг; и это отличало архимандрита, а затем и владыку Кирилла от многих выдающихся церковных деятелей XX века, не всегда умевших избрать тот «царский путь», каким неизменно следовал в течение всей своей жизни священномученик Кирилл).
По прекращению разговора об иконе епископ сам завел речь о других слухах, которые усердно распространяет мистер Парри с братиею. Относительно поборов с народа Владыка с решительностью утверждает, что с тех пор, как он принят в общение с Русскою Церковию, он взял от народа не более 60 рублей, что он привык жить в бедности (Парри подозревает у епископа большие денежные средства) и умеет ограничивать свои потребности до минимума.
Что касается дележа имений и разлучения супругов, то тут, по-видимому, было что-то неладное, чего, по обещанию епископа, не будет впоследствии. По принятому здесь обычаю, когда умирает муж, жена получает от его родных часть имения и может уходить, куда хочет. Решение вопроса о том, как велик должен быть надел в каждом отдельном случае, спокон века принадлежало епископу. Не знаю, по какой причине, но делящиеся не всегда оставались довольны епископским судом, и Владыка заставлял их подчиняться приговору при посредстве персидских властей. Я просил Владыку на будущее время ограничиться только произнесением своего решения. Если тяжущиеся подчинятся его суду, можно радоваться; если нет, — необходимо предоставить их собственной воле. Пусть они сами ищут, если хотят, суда у персидских властей, а епископу обращаться к этим властям за содействием неприлично. Епископ обещал последовать моему совету
Бывали и такого рода случаи: приходят к абуне рассорившиеся супруги с жалобой друг на друга. Епископ созывает их односельчан и старается узнать, кто виноват, кто прав; затем при помощи сельчан убеждает сварливых мужа и жену примириться. До этого момента все идет хорошо, и если супруги мирятся — то все хорошо и оканчивается; но если они примириться не желают, то епископ объявляет их разведенными на семь лет, как бы для испытания. Это совсем худо, и я старался уяснить Владыке всю и житейскую, и каноническую несообразность такого порядка. Обещал так не делать. Если не сдержит обещания, то мы, конечно, если не узнаем сами, будем вовремя уведомлены, потому что мистер Парри, за недостатком материала, способен сам выдумать про епископа какой-нибудь гнусный факт, но ни за что не упустит действительно случившегося происшествия подозрительного характера.
Что же такое этот мистер Парри, что такое англиканская Миссия, во главе которой он стоит? — Я знаю, Владыко, что в Петербурге мистер Парри — persona grata, и о Миссии англиканской там существует самое лестное мнение; но если я решаюсь говорить отсюда нечто противоположное, то потому, что местные впечатления не дают мне возможности говорить иначе.
На мой взгляд, англиканская Миссия здесь представляет собою какое-то очень подозрительное предприятие. И печатно, и устно мистер Парри заверяет всех и каждого, что руководимая им Миссия не преследует целей прозелитизма. Чтобы поверить этому утверждению, надо допустить или совершенное равнодушие церковных деятелей Англии к вероисповедным вопросам, или предположить у англиканских миссионеров такие побуждения к деятельности, которые были бы сильны заслонить собою религиозные интересы. Вернее же предположить, что англикане просто скрывают свои настоящие цели. Но во всех этих положениях для деятельности подобных миссионеров исчезают всякие нравственные нормы: они не смутятся никакой нравственной несообразностью, пойдут на подкуп, обман, ложь, клевету, потому что цель оправдывает тогда все средства. Тогда можно, например, считать известное явление вредным само по себе и все-таки, для достижения каких-то других целей, сознательно поддерживать и покровительствовать ему, как это и случилось с англиканской Миссией. Уведомляя, например, архиепископа Кентерберийского о прибытии русских миссионеров в Урмию и о том народном порыве к Православию, которым все тогда были здесь поражены, мистер Парри называет несторианство вредною ересью; между тем вся деятельность англиканской Миссии в прошлом была, по-видимому, направлена на сохранение и поддержание этой ереси. Миссия напечатала богослужебные книги несториан и снабдила ими все церкви; джентльмены, как бы то ни было считающие себя священниками известного исповедания, ничтоже сумняся обучали сирохалдеев несторианскому богослужению и не перестают уверять, что у них одно только желание, чтобы ученики их остались несторианами. Поэтому всякий, объявивший себя несторианином, сейчас же может рассчитывать на самое деятельное покровительство богатой и сильной англиканской Миссии, что подтвердилось на известном Вам священнике Георгии Беджанове. Нет нужды, что при первом свидании со мною мистер Парри отозвался об этом священнике как о последнем негодяе: он переродился для англикан в самого достойного человека, лишь только заявил о своем разрыве с Православием. И если бы Мар-Ионан решился теперь открыто изменить Православию, то мы были бы, несомненно, свидетелями, с какою любовью и благодарностью облобызал бы мистер Парри десницу столь ненавистного ему епископа.
Занятый массою других дел, я очень задерживаюсь в изучении местного языка и не успел еще ознакомиться со всеми изданиями, выпущенными англиканскою и американскою Миссиями для воспитания и просвещения народа. Впрочем, американцы нисколько не скрывают чисто конфессионального характера своей здесь деятельности; но для суждения об изданиях англикан мне необходимо будет сравнить их печатные церковные издания с рукописными несторианскими первоисточниками. Тогда придется, может быть, убедиться, что несторианства, как вероисповедания с определенною физиономиею, давным-давно уже не существует, а есть люди, называющие себя несторианами, помнящие несторианскую обрядность, но верящие и думающие так, как научили их верить и думать англиканские миссионеры посредством своих печатных изданий; а другие ничего не думают и ничему не верят, потому что их никто и ничему не научил.
Не забудем, что англикане появились здесь около того времени, в которое исполнял данное ему относительно сирохалдеев поручение приснопамятный архимандрит Софония, впоследствии епископ Туркестанский. О тогдашнем сирохалдейском духовенстве Софония говорит, между прочим, что искусство разбирать богослужебную книгу является среди духовенства признаком высокой степени образованности. Как легко было при такой обстановке людям предприимчивым и умным произвести незаметно для посторонних зрителей, но тем не менее полную реформу религиозного миросозерцания целой народности. Надо было только усыпить восточную подозрительность сирохалдеев, войти в доверие к ним, а потом творить все, что угодно.
Нас звали сюда в свое время, но мы не пошли; англикан не звали, и они пришли сами, пришли с уверениями, что их христианская совесть смущена теми страданиями, каким подвергаются сирохалдеи от мусульман, и они чувствуют за собою долг помочь бедному страждущему народу. Грошовые, но дотоле невиданные денежные подачки, успешное заступничество перед персидскими властями, постоянные уверения, что миссионеры не преследуют целей прозелитизма, а движутся только побуждениями любви и милосердия, открыли англиканам возможность забрать здесь все в свои цепкие руки. С небольшими сравнительно денежными затратами отобрали они все книжное богатство несторианских храмов. Только некоторые экземпляры Евангелия, особенно дорого ценившиеся владельцами, остались на руках у собственников, а все символические и богослужебные книги перешли в распоряжение гг.миссионеров, которые взамен их с большою щедростию выпустили чистенькие, удобные для употребления печатные таксы (служебники) и сами же научили сирийцев пользоваться этими служебниками; а затем принялись за воспитание юношества, из которого приготовили значительный кадр народных учителей, священников и диаконов. В каком духе воспитывались эти будущие несторианские пастыри и учители, англикане умалчивают, но в первой своей интимной беседе с нами мистер Парри обмолвился, что Миссия англиканская за все время своего существования считала для себя таким же священным долгом борьбу с американским пресвитерианизмом, как и с самим несторианством. Итак, целей прозелитизма не преследовали, а уничтожением несторианства были весьма озабочены.
Народ инстинктом почуял, что его обкрадывают в религиозном отношении: горские несториане отказались принять изданные англиканами богослужебные книги, а урмийцы метнулись в сторону России; но этот порыв не привел ни к чему: только обширная записка Софонии архимандрита осталась всегдашним памятником этого знаменательного исторического момента. Мы не решились тогда пойти в Урмию к живущим там христианам, а англикане с американцами тем временем продолжали без помехи разрушать религиозное миросозерцание сирийцев, пока сделали из них таких же религиозных индифферентистов, какими являются и не стыдятся признавать себя сами. Жалеть о том, что индифферентный к религии народ утратит все нравственные устои, англиканам не приходилось. Освободившись от таких устоев, народ окажется более способным к усвоению принципа выгод и пользы, и посредством денег его можно будет всегда держать в послушании, с ним можно будет сделать все, что угодно. Недаром же мистер Парри с уверенностию заявил нам при первом свидании, что если бы они только пожелали, то давно создали бы здесь громадную англиканскую церковь. Он только умалчивает, что это желание действительно было их заветною мечтою, но они обманулись в нем, так сказать, накануне того момента, когда уже подсчитывали часы и минуты, остававшиеся до полного его осуществления. Казалось, что все уже готово. Народ, видимо, почувствовал полную бессодержательность несторианства в том освещении, в каком давали ему это исповедание англикане чрез воспитанных ими священников и учителей; оставалось только произнести самое слово, что несторианство больше не существует, а есть вера народных благодетелей англичан. Но тут произошло нечто совсем неожиданное. Из Закавказья как снег на голову явились о.о.Синадский и Алаверанов: и народ, изнывавший в своем религиозном убожестве, толпами устремился к ним навстречу. Мистеру Парри очень бы хотелось крикнуть: «караул, грабят», и он рад был бы позвать персидского городового, чтобы убрать подальше непрошеных гостей, но слишком уж усердно трубил он раньше и печатно, и устно, что англиканская Миссия не ищет прозелитов, а потому волей-неволей должен был теперь улыбаться приветливо и говорить комплименты нашим миссионерам о благовременности выбранного ими момента прибытия.
Мы, русские, оказавшись в подобном положении, растерялись бы, потом обиделись бы и, отрясши прах от ног своих, убрались восвояси. Но мистер Парри слишком торговый человек, чтобы мог забыть о тех капиталах, какие были затрачены здесь на дело англиканской Миссии, и слишком энергичный и воинственный, чтобы уступить позиции без борьбы. К тому же он хорошо знал сирийцев, знал их религиозный индифферентизм и легкомысленную продажность, и в глубине души надеялся дожить до того момента, когда получит возможность злорадно посмеяться над неудавшейся Русской Миссией, а в свои руки снова возвратит так неожиданно пошатнувшееся обаяние. Не откладывая дела в долгий ящик, сообразительный мистер тут же придумывает такой ход, которым надолго сводит деятельность нашей Миссии к нулю. Он передает в распоряжение Русской Миссии все школы, открытые в Урмии англиканами, передает с наличным составом учителей, с учебниками и даже с жалованием учителям за целый год вперед.
Получилось таким образом впечатление, что Русская Миссия явилась в Урмию с полного соизволения мистера Парри и пользуется даже от него субсидией, если не находится у него на полном содержании; что православные миссионеры признают вполне пригодными для своих целей школы, открытые англиканами; что учебники, составленные англиканами и так охотно принятые русскими миссионерами, содержат, следовательно, то, что нужно знать православному. Словом, ничего не случилось особенного. Явился только русский иеромонах, который стал заведовать, с разрешения мистера Парри, англиканскими школами. Но как же зато должен был подняться престиж англиканской Миссии. Всем становилось ясным, что не из-за чего было приходить в восторг при появлении русских миссионеров: англикане и без них давали все нужное; сами русские питаются от их же мудрости и на их счет. И мистер Парри со всею развязностью воспользовался выгодами занятого положения. Начальник Русской Миссии превратился в его ловких руках в какого-то приказчика, присланного из России в распоряжение г-на Парри для помощи сирийскому народу в его чисто гражданских делах. Приходит по старой памяти к мистеру сельчанин за всемогущим содействием пред персидскими властями. «Ступай, голубчик, к иеромонаху я все дела об вас ему передал; а у нас очень много хлопот теперь с горцами, просто не до вас». — «Иеромонах, Ваша милость, говорит, что ничего не может сделать». — «Как не может, он для того и прислан из России, просто не хочет. Вот я ужо напишу в Петербург об нем; некогда только теперь. Впрочем, вы и сами написать можете, например, в газету какую-нибудь, что иеромонах ничего не делает; или прямо в министерство ихнее. Пойди к малек-Давиду, он знает, как это сделать». И малек-Давид, недавний слушатель нашей Духовной академии, но искренний друг мистера Парри, рекомендующий, впрочем, себя приверженцем националистической несторианской партии, не скрывает, что писал намеренно ложные сообщения в газеты. Так как ему казалось, что начальник Русской Миссии слишком мало делает для народа. Немалое содействие в данном случае — по редактированию статей и помещению их в газеты — оказывал малик-Давиду студент нашей академии кавказский халдей Симонов. Говорю это на основании собственного письма Симонова к Давиду, переданного мне о.Восторговым вместе с другими документами, но не знаю, как попавшего в руки о.Восторгова. Судя по этому письму, г.Симонов, как и брат его — Авраам, ныне помощник инспектора Тифлисской семинарии, очень враждебно настроен к Русской Миссии в Урмии.
А о.Феофилакт между тем усердно разъезжал по англиканским школам, платил деньги учителям и священникам англиканам, и не знаю, подозревал ли и подозревает ли, что вся интрига против него, как начальника ненавистного мистеру Парри учреждения, была продумана и получала форму в стенах англиканской Миссии. Внутри за стенами этой Миссии всегда знают, сколько, например, покупает винограду католическая Миссия для приготовления «винного уксуса» к столу и сколько «бочек» такого уксуса она изготовляет; там заранее знают, куда собирается ехать начальник Миссии Русской, что подавалось у него к столу; сколько и откуда велел он приобрести грамматик сирийского языка и т.д. Я не уверен, что даже интимная беседа наша с о.Сергием за вечерним чаем не подвергается ловкому подслушиванию агентов мистера Парри, или что это письмо не поступит к нему для прочтения прежде, чем будет запаковано в почтовый мешок. Мистер Парри хорошо осведомлен, что в России ничему так охотно не верят, как пьянству своих монахов, и желавший угодить мистеру доктор Даниил, приглашенный к заболевшему желудочными припадками архимандриту Феофилакту, легко мог симулировать в больном припадки белой горячки. Недаром же этот милый эскулап ставил свой бланк на пасквильном дневнике иеромонаха Анатолия.
Если можно ставить что-нибудь в вину архимандриту Феофилакту, так это его малороссийское разгильдяйство и недогадливое принятие от англикан основанных ими школ. К четырем тысячам, отпущенным из государственного казначейства, пришлось прибавить еще синодальную тысячу рублей, — и все-таки не оказалось возможным хоть понемногу положить во все, тянувшиеся за подачкою руки непризванных народных просветителей. А между тем денег этих вполне могло бы хватить на открытие хотя бы одной школы с интернатом, в которой преподавание и воспитание велись бы самими миссионерами. Находясь в общении с детьми, они скоро освоились бы с языком в нужной мере. О.Сергий теперь уже обходится без переводчика; вероятно, и для меня не далеко это время. Мы взяли на миссийское содержание 15 человек, но ищущих такой милости несть числа.
Нехорошо также было слишком робкое отношение со стороны архимандрита к иеромонахам Тихону и Анатолию, которые и дневали и ночевали у мистера Парри.
Начальника англиканской Миссии очень интересует в настоящее время вопрос, признает ли Русская Церковь права архимандрита Ильи на Урмийскую епископскую кафедру, так как Илья с детства-де предназначался к такому положению. Я отвечал, что у русской церковной власти нет, вероятно, причин отказывать архимандриту Илье в этом праве, но вступивший в общение с Русскою Церковью архимандрит и тем поставивший себя под действие православно-русского канонического права, чтобы удостоиться епископской хиротонии, должен будет обнаружить действительные качества, необходимые для епископа, и не может уже рассчитывать на получение этого сана в силу только непотизма. [Непотизм — (от лат. nepos, nepotis — внук, потомок) — замещение должностей по протекции родственников, «кумовство»].
Простите, Владыко, что так долго задержал Вас, но мне представляется слишком нужным, чтобы Вы все это знали. В среду 6-го числа пришла очень запоздавшая почта, и я получил Ваше письмо от 12 октября, по силе которого я в тот же день сдал на почту представление в Св.Синод о священнике Павле Иванове. В настоящую пору этот священник допущен мною к преподаванию в нашей городской школе древнего и новейшего сирийского языка, а сам священник поручен особенному вниманию о.Сергия.
Прося архипастырского благословения себе и сотрудникам моим, честь имею быть Вашего Высокопреосвященства покорнейший послушник архимандрит грешный Кирилл.
