К очередному юбилею самой великой победы коммунизма над фашизмом, а точнее, интернационал-социализма над национал-социализмом, подготовлена статья из местной одесской газеты «Вестник региона» (см. № 23 за 18 апреля 1998 г.) об одной из более мелких «побед», т.е. о начальном этапе этой вечно продолжающейся войны самих с собой. Только вот никто из сих самозваных учителей не хочет сообразить, что без этого ихнего коммунизма не было бы и фашизма, — сами породили то, с чем воюют уже почти целый век. Главный аргумент теперь звучит так: если б не было победы, не было бы тебя! А то, что при этом уничтожили тысячи и тысячи других людей — нам наплевать; то, что столько лет подрывали христианскую веру в людях — наплевать. Главное, что живы мы — одни! До других — уничтоженных — нам дела нет!
P.S. После опубликования данного материала, когда почти уже отгремели беспрерывные «победные марши», выяснилось, что путинская пропагандистская машина старательно скрывала от своего народа разгон демонстрации кемеровских шахтёров, протестовавших против политики замалчивания и фальсификации, с которой сия «гебельсовская пропаганда» якобы рьяно взялась бороться. Что ж, новых господ тоже можно понять: кто же захочет портить праздник 65-летия, рассказывая в самый разгар торжества, что накануне погибло 90 шахтёров?!…
Кроме того, тот юбилейный 65-й год стал рекордным по погодным аномалиям и некоторые учёные полагают, что аномальную жару могло вызвать то обстоятельство, что к 9 мая расчищяли небо перед военным парадом то ли йодистым серебром, то ли по новой технологии — распылением цемента. Так или иначе количество погибших от жары и смога (ок.50 тыс.) вошло в Книгу рекордов Гиннеса...
Итак, читаем, как в 30-х годах в застенках НКВД велась борьба с фашизмом.
Мы уже писали о деле «контрреволюционной церковной организации», возникшем в 1931 году, по которому проходило 22 человека — одесские священники и прихожане. Приговор был относительно мягким — 3 года концлагеря или высылки в Казахстан (см. данную статью здесь, а также другую статью).
В 1938 году по делу «контрреволюционной церковной фашистской организации» было арестовано уже 29 человек: протоиерей 2-й кладбищенской церкви Сергей Константинович Лабунский, епископ Тихон Владимирович Русинов, протоиерей Вознесенской церкви Никифор Архипович Блошенко, священник Вознесенской церкви на Слободке Иван Игнатьевич Охлоповский, протоиерей кладбищенской церкви на Слободке Петр Петрович Жуковский, бывшие священнослужители и монахи Иван Владимирович Бойко, Иван Терентьевич Рыляков, Филипп Федорович Гирканов, Николай Степанович Горбунов, Лев Кириллович Гинкулов, Евгений Константинович Кайзер, Виталий Федорович Емельянов, Иулиан Федорович Яровой, Миссаил Андреевич Иванов, Федот Гаврилович Зебрин, Стахий Федорович Зибров, Антон Дмитриевич Романченко, Петр Кузьмич Троценко, Дмитрий Алексеевич Игнатьев, Иван Фомич Грудин, Григорий Михайлович Иващенко, Иван Иванович Чалый, Иван Николаевич Крайнов, Артемий Илларионович Литвиненко, Петр Филиппович Малый, Василий Федорович Ширяев, протоиерей кладбищенской церкви Иван Дермидонтович Загоровский и две просто верующие женщины, «активные церковницы», в формулировке следствия, — Екатерина Георгиевна Мандыбура и Мария Иосифовна Вивчарук. Двое, Ширяев и Гирканов, были осуждены условно по делу 1931 года. На этот раз все 29 были расстреляны. Им поставили в вину создание фашистской (почему-то) организации, ставящей целью ни больше ни меньше как свержение советской власти и восстановление монархического строя с помощью иностранной интервенции.
Все обвиняемые, кроме двух, о которых речь пойдет ниже, признали себя виновными и дали подробные показания о своей преступной деятельности, назвав по 30-40 фамилий соучастников. Однако простое сравнение этого дела с делом 1931 года вызывает твердое убеждение в его сфабрикованности. Искажение фактов, толкование их в удобном для следствия смысле имели место и в первом деле, однако тогда за показаниями виделось лицо обвиняемого, его жизненная история и взгляды, теперь же, в 1938 году, все обвиняемые рассказывают о себе и своей организации совершенно одинаковыми словами с использованием несвойственной духовной среде лексики («поп», «молебный притон», «активные церковницы» и др.). Например, протоиерей Лабунский утверждает: «Я возглавил организацию, членами которой осталась часть нерепрессированных элементов попов».
Почти все обвиняемые начинают свои показания на первом же допросе словами: «Отрицать свою вину было бы бессмысленно, поэтому я решил дать следствию откровенные показания о моей контрреволюционной деятельности». Говоря об обстоятельствах своей вербовки в организацию, многие обвиняемые используют не вполне грамотное клише: «...после изучения меня он рассказал о наличии в Одессе стройной контрреволюционной фашистской организации и предложил вступить в нее». Таким языком объясняются и епископ, и протоиереи, и бывшие монахи, и вовсе неграмотные женщины. Остается только догадываться, каким издевательствам подверглись эти несчастные люди!
Увидеть истинные лица обвиняемых за стандартными фразами почти невозможно. Но это дело интересно другим: оно показывает отношение властей к церкви и разоблачает методы фабрикования подобных дел.
Биографии обвиняемых на допросах, как правило, не уточнялись. Да и допросов обычно было всего два, подробнее допрашивали только лиц, выбранных следствием в руководители. Ими оказались высшие по сану Лабунский и Русинов, наиболее активными членами следствие назвало проходивших по процессу 1931 года Ширяева и Гирканова, у которых оказались дети-эмигранты в Болгарии и Франции. Возникновение организации следствие связало с именем епископа Платона Рождественского, эмигрировавшего с белыми войсками. На съезде духовенства в 1919 году Платон произнес ряд «зажигательных речей» и призвал к организации систематического сбора пожертвований на создание новых белогвардейских отрядов. По словам Блошенко, «у сборщиков вырастали горы кредитных билетов. Жертвовали золотые кольца, браслеты. Своими демогогическими выступлениями Платон настолько внедрял ненависть к советской власти, что любой священник готов был пойти на все».
Конкретная деятельность организации выражалась в создании «повстанческих ячеек», группировок бывших монахов, офицеров, полицейских и других, зачастую бежавших из ссылки «контрреволюционных элементов», так называемых братств и сестричеств. В случае войны эти ячейки должны были создать саботаж в тылу Красной Армии. А пока — организация собирала шпионские сведения «об экономическом и политическом состоянии нашей страны и расквартировании воинских частей и передавала их на Запад. Кому — на этот вопрос следствие ответило уклончиво «в Польшу и Румынию, Францию и Болгарию». При этом шпионаж был начат по личной инициативе Лабунского и Русинова, которые, не дожидаясь иностранных эмиссаров, дали задание Гирканову установить связь с заграницей через сына последнего.
Главным шпионом был назван И.В.Бойко, имевший несчастье родиться в Варшавской губернии и побывавший в Польше в 20-х гг. Он признавался: «всея передавал подробно, какие есть фабрики, заводы, новые военные объекты, где находятся церкви (главный военный объект!), какое настроение масс, как они живут, чем занимаются, сколько где верующих, единоличников».
Мотивы вступления в организацию абсолютно все ее участники излагают одними и теми же словами — лишение тех прав и привилегий, которыми духовенство пользовалось в царской России: «Мы потеряли прежде всего материальные блага, основанные на поддержке царского строя и имущих классов. Этих своих лишений мы никогда советской власти простить не сможем, пока она не погибнет вместе со своими новыми социальными законами». Эту фразу почти без вариаций повторяют в процессе следствия около 10 обвиняемых.
Единственным человеком, в устах которого прозвучали живые слова, был старообрядец Рыляков (Рыльков): «Хотя при царской власти старообрядцы преследовались, но все-таки церкви существовали, и мы вино пили, а сейчас советская власть церкви закрыла, и мы камни носим».
Вот как описывает методы своей работы «активист» организации Ф.Гирканов: «Мы старались объединить не только реакционную часть духовенства, но и антисоветски настроенные элементы среди мирян. Мы использовали все возможности богослужения для проведения контрреволюционной повстанческой агитации и пропаганды среди верующих. Проводили нелегальные собрания и беседы, где в своих проповедях компрометировали мероприятия советской власти и в особенности использовали борьбу кулачества против коллективизации, сеяли провокационные слухи о скорой гибели советской власти, о всесторонней помощи интервентам, так как, кроме своих контрреволюционных сил, внутри страны мы надеялись на помощь интервентов извне. Подготавливали кадры и возможности для восстания в тылу Красной армии на случай интервенции». Однако от участия в шпионской деятельности Гирканов попытался отказаться: «Мне ничего об этом неизвестно». В протоколе допроса зафиксирован окрик следователя: «Говорите правду!». Очевидно, он сопровождался аргументами физического характера, поскольку на это немедленно следует ответ: «Да, действительно, наша контрреволюционная организация занималась сбором шпионских сведений о политическом и экономическом состоянии страны, а также о вооружении и мощи Красной армии и передавала их за границу. Каждый член организации, находящийся близко к руководству, имел задание по сбору шпионских сведений. Непосредственно через меня была установлена связь через моего сына белоэмигранта, находящегося в Болгарии с 1919 года... Шпионские сведения об оснащенности и состоянии Красной армии я получал от своего зятя М.В.Цюпко, который окончил военную академию РККА и занимал видную командную должность в Красной армии в Москве» (жаль, что нет у меня под рукой следственного дела Цюпко, но не сомневаюсь, что он заслуживает сострадания. — Г.М.).
Следствие старалось выявить корни организации, и почти все обвиняемые относили начало своей контрреволюционной деятельности к 20-м гг., упоминали дело 1931 года. По словам Гирканова, в начале 20-х гг. «духовенство было обозлено против мероприятий советской власти, которые производились тогда по изъятию церковных ценностей. Но это был только повод для объединения реакционной части духовенства и прочих контрреволюционных элементов для организации борьбы против советской власти. Ибо духовенство было враждебно настроено к советской власти с самого начала ее существования. Так как мы были лишены тех прав и привилегий, которыми пользовались при царском строе в России». (Думается, следователь не только поднял дело 1931 года, но, не утруждая себя особо, просто переписал некоторые места из показаний обвиняемых. — Г.М.)
После 1931 года последовало некоторое затишье, продолжает Гирканов. Но в конце 1933 — начале 1934 гг. «используя некоторые затруднения в стране (именно такими осторожными словами следователь замаскировал упоминание о голодоморе!) как базу для контрреволюционной агитации и пропаганды, остатки объединились снова и возобновили активную контрреволюционную деятельность.
Итак, подготовка повстанческих отрядов, шпионаж, антисоветская агитация — вот главные задачи организации. «Я лично занимался клеветой по адресу советской власти, говорил, что советская власть притесняет религию, насильно закрывает церкви, накладывает непосильные налоги. Конституцию называл пустой бумажкой, выборы — очковтирательством», — признается один из обвиняемых. «Вел активную агитацию против коллективизации, очень сожалел тех кулаков, которых ссылали, — дополняет второй (именно это неграмотное выражение, вложенное в уста нескольким обвиняемым, — одно из доказательств «творчества следователей. — Г.М.) — Среди верующих я говорил, что самых лучших хозяев из села забирают на ссылки, потому что в колхозе неспроможно иметь такие богатства, как имел кулак. (Найдите здесь клевету на советскую власть, читатель!) Вся цель нашей деятельности была направлена к тому, чтобы верующие коллективы требовали от правительства открытия церквей». (Какой ужас! Это уж явная промашка следователя). В один ряд со шпионажем и повстанческими отрядами поставлены и сбор подписей мирян об открытии церквей, и раздача верующим крестиков, и «сожаление» по поводу арестованных и раскулаченных, и идеализация старой армии.
Некоторые места допросов демонстрируют гомерически наивное лицемерие следствия: «опубликование конституции и закона о выборах в Верховный Совет дало нам большие надежды. Повели камланию за проведение в советы своих кандидатур, старались создать женские религиозные общины (какая крамола!). После выборов начали компрометировать сталинскую конституцию, распространять клеветнические измышления вроде «правительством заранее был назван состав Верховного Совета».
Уделило внимание следствие еще одной важной стороне деятельности организации — «поддержанию молебных притонов на дому у кликуш» (так выражается протоиерей Лабунский), где собирались, по словам Ширяева, монахи, бродячие бесприходные попы, бежавшие с ссылки, бывшие полицейские и прочие контрреволюционные элементы. Такие притоны содержали арестованные по делу бывшая монахиня Мария Вивчарук и Екатерина Мандыбура.
Допрос неграмотной Вивчарук начинается традиционно: «Да, я вижу, что следствию все известно о моем участии в контрреволюционной работе, я решила признаться в том, что действительно являюсь участницей контрреволюционной церковной фашистской организации» (воспроизвожу дословно. — Г.М.) — Она назвала руководителями организации Гирканова и Лабунского и заявила, что под видом молений они занимались всякими клеветническими контрреволюционными беседами против советской власти и ее мероприятий. Фальшь этого допроса бросается в глаза еще и потому, что его «за неграмотную Вивчарук» подписал другой обвиняемый, Зебрин, который якобы вовлек Вивчарук в организацию. Почему? Это не очная ставка, и в начале протокола ничего не сказано о присутствии Зебрина на допросе.
Особенно досталось от следствия Мандыбуре. У нее «специально было оборудовано помещение иконами, чтобы маскировать сборища по контрреволюционной деятельности». Под видом нелегальных молений члены организации обрабатывали привлеченных туда верующих в контрреволюционном духе. Мандыбура — «активная кликуша, оказывала большую помощь нашей контрреволюционной организации», советскую власть называла «дьявольским наваждением», неверующих презирает, называя их «идолами, антихристами», занимается колдовством, набирает детей, чтобы воспитать их в религиозном антисоветском духе. Но Екатерина Мандыбура задала задачку следствию: она ни в чем не призналась, отвергла обвинения Лабунского и Жуковского на очных ставках с ними. Люди к ней приходили «для поздравления с праздником и просто беседовали по богословию... Кроме вопросов богословия, никаких антисоветских разговоров не вели». Мужественная женщина оказалась сильнее церковных иерархов. Понадобилось 3 посторонних свидетеля, чтобы подкрепить обвинения против нее (единственный случай в этом деле). Один из свидетелей искательно показал: «Мандыбура — большая антисемитка, выражала неоднократно недовольство советской властью, о чем я неоднократно писал в соответствующие органы».
Другим лицом, категорически отрицавшим все обвинения, оказался Евгений Кайзер, бесприходный дьякон, который практически не дал никаких показаний. В отношении него следствие беспокоилось меньше: достаточно было того, что он немецкого происхождения, к тому же «идеализировал жизнь в Германии».
Была устроена масса очных ставок, почти всех со всеми. Очные ставки построены по следующей схеме: первый обвиняемый, выступающий в роли свидетеля, выкладывает компромат на второго, тот послушно со всем соглашается. Повторимся: единственными исключениями из этого правила явились Мандыбура и Кайзер.
Некоторые из обвиняемых (Бойко, Жуковский, Емельянов и другие) назвали в качестве завербовавшего их лица Анатолия Грисюка, в 1928-36 гг. — митрополита Одесской епархии. В связи с этим хочется сказать несколько слов об этой незаурядной личности, бывшем ректоре Казанской духовной академии, историке церкви. Он был арестован 10 августа 1936 года УНКВД по Одесской области по распоряжению УГБ НКВД УССР и препровожден под усиленным конвоем в Киев. Основанием для ареста послужила ст.54-10. ч.II УК УССР («проводил активную антисоветскую деятельность, используя в контрреволюционных целях религиозные предрассудки»). Главное обвинение заключалось в том, что Грисюк вел переговоры с католическим ксендзом о создании антисоветского блока путем воссоединения православной и католической церквей с подчинением Папе римскому. Грисюк виновным себя не признал и упорно утверждал, что никаких переговоров о блоке не вел. В беседе со своим секретарем, священником Жуковским, арестованным по настоящему делу, он в связи с закрытием церквей заявил, что это положение не имеет аналогов в отечественной церковной истории.
Во время следствия Грисюк вел себя очень достойно, никого ни в чем не обвинял, никого не выдавал. Поставленные ему в вину слова он объяснил следующим образом: «Сообщенные мною самим выражения из частных моих бесед с отдельными лицами, взятые вне контекста или связи, при известном освещении могут быть истолкованы как проявление моего антисоветского настроения и в устах легкомысленного человека могли при передаче быть истолкованы в этом недобром смысле, но в моих собственных устах они были лишь плодом моего глубокого недоумения перед фактом резкого и в некоторых местах порученной мне епархии сплошного, почти на 100% закрытия церквей... и плодом чувства огорчения, столь естественного во мне перед лицом этого факта.
Допрошенный в 1958 году в качестве свидетеля один из служащих епархиального управления показал: «Я трижды подвергался аресту НКВД (имеются в виду 30-е годы. — Г.М.). Следователь Глебов (помните его по нашему рассказу о деле 1931 года?) принуждал меня, чтобы я полностью информировал его как осведомитель о всей деятельности митрополита Анатолия, однако я согласия не давал и меня выпускали... Мне ничего не известно о существовании контрреволюционной церковной организации. Грисюк... никакого враждебного отношения и недовольства к проводимым в то время мероприятиям по отношению к духовенству не проявлял, высказываний антисоветского характера я не слышал».
По распоряжению заместителя начальника секретно-политического отдела ГУГБ Б.Бермана Грисюк был отправлен в Москву, где его снова допрашивали по поводу связи с католиками. Митрополит Анатолий ни в чем не признался, но был приговорен к 5 годам ИТЛ. Дальнейшая судьба Грисюка в деле не отражена, но в печати промелькнули сведения о его смерти в 1938 году на Соловках.
Но вернемся к нашему делу. Первые аресты священников произошли в феврале 1938 года. 11-13 апреля всех обвиняемых вызывают на последний допрос, где задают только один вопрос: «Вы признаете себя виновным по существу предъявленных вам обвинении?» 27 из 29 ответили утвердительно.
14 апреля 1938 года уже было готово постановление, подписанное пом.начальника 6 отделения 4 отдела УГБ УНКВД Мошковским, в котором говорилось: «...отделом вскрыта и ликвидирована контрреволюционная фашистская церковная организация, ставившая своей целью свержение советской власти насильственным путем в период интервенции и восстановление государства фашистского типа (почему «восстановление»? Кажется, ни один советский идеолог не называл империю Романовых фашистским государством. — Г.М.). Контрреволюционная фашистская церковная организация создавала низовые ячейки как по г.Одессе, так и по области из людей, враждебно настроенных против советской власти, через которые усиленно проводила контрреволюционную повстанческую агитацию, дискредитировала мероприятия коммунистической партии и советской власти и устанавливала связь с подобными организациями в других городах. Руководство организации установило связь с белогвардейской организацией РОВС за границей через представителей «Братства Русской правды». Этому представителю передавались шпионские сведения, а также получали у него указания о дальнейшей контрреволюционной деятельности организации».
20 апреля последовало решение тройки УНКВД — всех к расстрелу. Расстрел состоялся 5 мая 1938 года.
В 1943 году следователь В.А.Мошковский (с незаконченным средним образованием!) за извращение методов следствия и создание дел на основе недоказанных обвинений был осужден к 7 годам лишения свободы. Но, «учитывая, что преступления Мошковский совершил еще в 1938 г. и уже год находится под следствием», суд заменил лишение свободы отправкой на фронт. Само собой подразумевалось, что все способные носить оружие с началом войны отправятся на фронт, куда многие, и даже женщины, шли добровольно, а многократный убийца Мошковский (только по описанному делу расстреляны 29 человек) попадает на фронт только в 1943 году, в качестве наказания за свои преступления! Советская Фемида к своим нерадивым служителям относилась лицеприятно.
Суд над Мошковским нисколько не ускорил процесс реабилитации несчастных. Все расстрелянные по данному делу были реабилитированы лишь в 1959 году «за отсутствием состава преступления». В процессе реабилитации следователи обращались в ряд архивов, допрашивали многочисленных свидетелей. Среди них оказался и священник М.А.Муретов, осужденный в 1931 году, но ни в чем не признавшийся. Протокол его допроса в 1958 году подтверждает облик мужественного и честного человека. Вспоминая о своем деле, Муретов сказал: «...следователь Глебов советовал мне сознаться и за это обещал свободу. Я ответил, что свободу ложью покупать не хочу».
Галина МАЛИНОВА, кандидат исторических наук.
