В начале 1931 года Одесским оперсектором ГПУ была арестована группа православных священников из 24 человек. Это были Александров Георгий Александрович, священник Пантелеймоновской церкви на Куяльницком лимане, Введенский Александр Петрович, священник Алексеевской церкви, Любимский Александр Иванович, настоятель Ботанической церкви, Кригсман Евгений Федорович, псаломщик Сретенской церкви, Дубневич Вадим Поликарпович, третий священник Михайловской церкви на Молдаванке, Крыжановский Иван Степанович, священник церкви на 3-м кладбище, Муретов Михаил Алексеевич, священник церкви на Старом кладбище, Корыстин Михаил Петрович, настоятель Ильинской церкви на Пушкинской улице, Крысталев Василий Васильевич, служитель Сретенской церкви на Новом базаре, Лукьянов Платон Михайлович, настоятель Петропавловской церкви, Лобачевский Стефан Владимирович, настоятель Петровской церкви, Луценко Александр Николаевич, Матвеевич Николай Иванович, заштатный священник, Покровский Михаил Николаевич, Гирканов Филипп Федорович, священник Николаевской Ботанической церкви, Ширяев Василий Федорович, протоиерей Рождественско-Богородичной церкви на Слободке, Стоянов Николай Георгиевич и Федоров Георгий Николаевич — оба священники Николаевской Ботанической церкви, Мочульский Николай Николаевич, благочинный Тихоновской церкви, Бриль-Бриля Игнатий Анатольевич, священник церкви с.Визирка Коминтерновского района, Флоря-Флорь Федор Филаретович и Чемена Виктор Федорович, помощник настоятеля Успенского собора. Вместе с ними были привлечены к делу и двое мирян: Кринов Александр Федорович, делопроизводитель газетного отдела Одесской почтовой конторы, в прошлом председатель правления Михайловской общины и общины Преображенского кафедрального собора, и Будиловский Макарий Макарович, председатель 2 огородного товарищества.
В большинстве своем это были образованные люди, как правило, окончившие духовную семинарию или даже академию. Одному из них — Н.Г.Стоянову — довелось учиться в Тифлисской духовной семинарии примерно в одно время со Сталиным. Возможно, они были знакомы. Пожилые (старшим шел уже седьмой десяток), известные в духовной сфере люди. Всем была инкриминирована ст.54-11 УК УССР (участие в контрреволюционной организации). Вел дело следователь Э.М.Глебов. А дело замешивалось крутое. ГПУ заявило о раскрытии «многочисленной широко разветвленной организации, объединявшей наиболее активный антисоветский элемент г.Одессы». Священникам приписывалось ни больше ни меньше, как намерение насильственного свержения советской власти. По словам обвинительного заключения, организацию «возглавляли реакционные представители Одесского духовенства, известные своей монархической деятельностью при царизме и особенно ярко отличившиеся в годы гражданской войны своим непосредственным личным участием в деле подготовки вооруженной борьбы с советскими войсками». Следствие затратило немало сил, чтобы «вскрыть» историю и корни этой организации.
Зарождение т.н. 1-й церковной контрреволюционной организации было отнесено к 1921-22 гг. и связано с изъятием церковных ценностей. Создателем следствие назвало руководителя «полулегального» союза приходских советов всех церквей г.Одессы А.Любимского. Туда же входили, по мнению следствия, обвиняемые Лобачевский, Лукьянов, Стоянов, Луценко и др. Самое страшное преступление, которое следствие сумело инкриминировать 1-й организации — это созыв «явочным порядком» незаконных собраний и провоцирование масс на открытые антисоветские действия. Какие именно, не уточнялось.
В обвинительном заключении указывалось, что выступления были подавлены «методами государственного воздействия, но оказались недостаточными». Что следует понимать под этой достаточно эфемистичной фразой, объясняет один из обвиняемых: в городе последовали репрессии, ряд священников был посажен в тюрьму. Репрессии явились причиной самоликвидации первой организации.
Следствие подчеркивало, что начиная с 1925-26 гг. организация укрепилась и максимально усилила пропагандистскую и агитационную работу. «Церковный амвон использовался для неприкрыто враждебной проповеди. На базарах и в любых местах нашептывали всякие ужасы, «неизбежные» при дальнейшем существовании советской власти. Организация активизировала свою деятельность на селе, где наиболее активная роль принадлежала Чемене, Лукьянову, Мочульскому.
И наконец самым серьезным обвинением была связь с военно-офицерской контрреволюционной организацией, осуществляемая в п.о. через бывших военных священников, участников I мировой войны Кристалева и Покровского и бывшего белого офицера Кригсмана.
Руководителями организации следствие называло Любимского, «наиболее социально опасного и неисправимого антисоветского элемента»; Введенского, «виднейшего реакционера», издававшего при деникинцах антибольшевистскую газету, и Лукьянова, «идеолога организации», игравшего роль юрисконсульта. Для первых двух следствие предложило расстрел, а для третьего — 10 лет концлагерей. На 10 лет концлагерей предлагалось осудить Кригсмана, дворянина да еще бывшего офицера. Для остальных — от 7 до 3 лет концлагерей, высылку на Север и за пределы Украины.
Мы попытаемся дать психологические портреты некоторых подследственных, характер которых оказал влияние на ход и результаты следствия. Скажем сразу — они были людьми разной степени мужества, силы духа, разных убеждений и раскололись на две группы.
Из материалов дела видно, что Лобачевский, Муретов, Стоянов, Бриль, Дубневич, Александров, Будиловский и Кринов категорически отвергли предъявляемое обвинение и заявили, что участниками контрреволюционной организации не состояли и о ее существовании ничего не слышали. Несколько раз менял свои показания Кригсман и в конечном итоге заявил, что они были получены под воздействием незаконных методов следствия. С нашей точки зрения, роковую роль сыграли показания Чемены. Арестованный одним из первых он говорит много и охотно, называет около 30 якобы участников организации, стараясь подробнее охарактеризовать каждого. Руководителями, по его словам, были Любимский, Введенский, Лукьянов, Лобачевский, Флоря, Луценко.
Надо отметить, что путь Чемены к священничеству оказался довольно извилистым. Хотя его отец был священником и почетным гражданином Одессы, сам В.Ф.Чемена служил в 1917-19 гг. директором гимназии в Ананьеве, в 1920-22 гг. работал в Одесском исполкоме инструктором Соцвоса и учителем. 17 апреля 1922 г. был рукоположен епископом Алексеем и сразу же, по его словам, отправился в сельский приход. «В Одессе в это время был полный разгар церковной контрреволюции в связи с противодействием Соввласти в деле отдачи государству церковных ценностей». Лично он, Чемена, тогда в организацию не входил, хотя и знал о ней.
Словно стремясь предугадать вопросы следователя, Чемена считает необходимым указать предпосылки контрреволюционной деятельности одесского духовенства: оно-де в годы гражданской войны отличалось своей открытой борьбой с советской властью, начиная от проповедей в церкви, помещением целого ряда статей в прессе, до организации собственными силами священных (!) вооруженных отрядов, назначением которых было бороться с красными войсками; А.Введенский, близкий к эмигрировавшему с белыми войсками митрополиту Платону в реакционной печати при белых поместил целый ряд статей, в которых «громил большевиков». (Об этих статьях мы еще поговорим ниже — Г.М.). Был организован ряд походов (крестных ходов) в глубь епархии, которые собирали тысячи богомольцев. Крестные хода носили враждебный антисоветский характер, их назначение состояло в том, чтобы на селе и городе всколыхнуть всех на борьбу с соввластью.
Оформление 2-й контрреволюционной организации Чемена относит к 1923 году. Он показал, что организация прежде всего стремилась противопоставить церковь и верующие массы соввласти, порождала антисоветский дух в прихожанах и провоцировала их на активные массовые выступления против соввласти. В доказательство Чемена приводит два случая беспорядков в Успенской (1925 г.) и Алексеевской (1926 г.) церквях. Причины и характер этих беспорядков Чемена упоминает вкратце, скорее всего они были вызваны вмешательством административного отдела окрисполкома в вопросы церковного самоуправления.
Согласно Чемене, в организации существует определенный план произнесения проповедей. Никто не должен был говорить по собственной инициативе, но действовать по определенной системе; антисоветское содержание проповедей вкладывалось в определенные формы, гарантирующие личную неприкосновенность проповедника.
Вместе с тем Чемена утверждал, что открытых публичных совещаний церковь никогда не имела. До 1928 г. мало было разговоров об интервенции, как о насильственном способе свержения соввласти, более говорилось о разных сдвигах в недрах партии, об уклонах, о поправении политики соввласти, о возможности внутреннего перерождения. Приезжавшее из деревень духовенство давало материал по таким острым политическим вопросам, как раскулачивание, коллективизация.
Спустя несколько дней Чемена дополняет свои показания: «После того, как нелегальная организация оформилась, установился такой модус. Всякий храмовый праздник члены организации собирались на совместное богослужение — для объединения. Члены организации, собираясь кучками в боковых алтарях, беседовали, затем беседовали за трапезой и весьма часто беседы эти продолжались в интимном кругу хозяина квартиры. Затем было в обычае бывать на именинных завтраках, и это был опять повод для обмена мнений... Открытых антисоветских выступлений на храмовых праздниках я не слышал. Официальная часть их заполнялась весьма продолжительными речами знаменитого «лидера» нелегальной организации Булатовича, тостами, большей частью пошлым непрерывным пением «Многая лета».
Однако все это были лишь общие рацеи. Вероятно, следователь требовал конкретных примеров антисоветских высказываний. И Чемена вспоминает «замаскированные антисоветские выступления»: на храмовом празднике в Мещанской (Вознесенской) церкви в 1929 г. Булатович говорил на тему о многотрудной деятельности архиерея в советских условиях. На храмовом празднике в Ботанической церкви Любимский произнес тост за сосланного епископа Прокопия с красноречивыми похвалами ему. Там же в 1929 г. Чемена слышал разговор о том, что местной ячейке удалось набрать большое количество голосов в протест против предполагаемого закрытия храма. Приезжие из деревень священники жаловались на раскулачивание, налоги, что подливало масло в огонь антисоветских бесед.
Как видим, показания Чемены легли в основу обвинительного заключения, что впрочем мало помогло их автору, в этом документе Чемен аттестован как «реакционный выдающийся монархист» (припомним ему брошюру «3 века славы России под скипетром Романовых»). По мнению следствия, он заслужил 5 лет концлагерей.
В той или иной мере признали свое участие в контрреволюционной организации Лукьянов, Федоров, Любимский, Гирканов, Ширяев, Мочульский, Корыстин, Петровский, уклончивые показания дал предполагаемый руководитель, профессор богословия Введенский. (Нельзя обойти вниманием тот характерный для политических процессов факт, что обвиняемый, как правило, начинает с категорического отрицания своей вины. Следует короткая фраза следователя типа «вы лжете, вы изобличаетесь материалами дела» или «показаниями свидетелей», «предлагаю дать чистосердечные показания», и поведение обвиняемого в корне меняется. Уже в следующей фразе он признает свои преступления и начинает каяться. Очевидно, что слова следователя сопровождались угрозами, издевательствами, побоями, разумеется не отраженными в протоколе допроса). Вместе с тем никто из обвиняемых не дополнил показаний Чемены описанием конкретных антисоветских выступлений, вспоминаются лишь осторожные осудительные суждения, естественное для униженного советской властью духовенства сожаление по этому поводу, дается психологическое и философское толкование своих и чужих поступков.
Обратимся к показаниям профессора Введенского: «Я до 1922 года был противником Советской власти и свое недовольство высказывал иногда публично» (упоминает свои статьи в газете «Родная страна»). Однако «... я правдиво и честно заявил, что к... организации я не принадлежу, что в списках ее не числится моего имени и что я совершенно не виновен в возводимом на меня преступлении ... Может быть, это клевета, навет, донос на одесское духовенство. И это скорее всего — потому что среди нашей братии нет этого контрреволюционного движения. Духовенство забито, загнано, запугано, лишено силы, веса, инициативы. Где ему тут контрреволюцией заниматься... А потом, анализируя попутно с этим психологию местного духовенства, я пришел к тому бесспорному заключению, что одесское духовенство по существу своему действительно контрреволюционно. Оно не мирится с существующим укладом государственной и общественной жизни. Оно стихийно не переваривает того духа, того направления, которое царит в политике, оно втайне мечтает о возврате прошлого и об уничтожении существующего политического строя какими угодно путями: либо интервенцией, либо оккупацией, либо взрывом изнутри, либо войной».
Здесь нам кажется уместным привести выдержки из «антибольшивистских статей» Введенского, копии которых, полученные из секретной части Одесской государственной публичной библиотеки им.Горького, имеются в деле. Если это и антибольшевизм, то довольно беззубый!
Например статья «Церковь и большевики»: «Все безмолвно покорились большевикам... Приспособлялись к их языку, нравам, понятиям... Да другого выхода собственно и не было. При малейшем сопротивлении сейчас же отправляли на «Алмаз», где без всякого суда и следствия расстреливали, топили или сжигали в печах. Оттуда, говорят, никто не возвращался. Но если кто и возвращался, то либо весь седой, либо потрясенный до сумасшествия. И из страха перед «Алмазом» все покорялись большевикам... И только церковь, одна церковь не подчинялась силе и воле большевиков» (PC № 41 от 21.03.18).
Из статьи «Что делать»: «Исповедайте веру свою. Исповедуйте сами. Зовите к исповеданию других. Будем оказывать поддержку друг другу, и своим исповеданием создадим вокруг Церкви Христовой ограду, которая приостановит бегство из церкви и удержит в лоне ее всех колеблющихся» (PC № 33 от 6.01.18).
«О гражданском браке»: «Гражданский брак пусть вводят. Для церкви он полезен будет, но только подыщите соответствующее для него наименование, вполне подходящее под новые брачные формы («союз», «сожительство», «брачный контракт»). А чисто церковными формами перестаньте пользоваться, раз стали гнушаться их прежнего содержания» (PC № 89 от 22.05.18).
Мы процитировали наиболее характерные места из сочинений религиозного идеолога профессора Введенского. Что это — призыв к восстанию? Бунин и Булгаков писали куда похлеще!
Характеризуя же отдельных представителей одесского духовенства, Введенский выступает вполне в духе участников бессмертного. «Союза меча и орала» (если б впереди не маячила тень расстрела!).
«Два года назад встречает меня протоиерей Филипп Гирканов и таинственно шепчет. «Представьте себе, уже все было готово к перевороту и одна какая-то еврейка выдала всех до одного. Вот, чтоб ей пусто было.», « А откуда вы все знаете?» — « А у меня за границей дети, так они, конечно, лучше знают, чем мы». И надо отдать справедливость Гирканову. Он этой политической брехней досыта, до отвала кормил голодающее духовенство Одесского округа. Но не в этом суть, а в той жажде, с какой тянулось к нему местное духовенство за этой политической брехней».
О А.Любимском: «распоясывается только в кругу своих людей: «Эх, хотя бы поскорее подохла советская власть!»
О О.Добровольском: «Душат, душат, спасенья нет. Единственный выход — интервенция».
О О.Чемене: самый осторожный из одесского духовенства. Неверующий. После революции назад рясу. В рясе ему жутко, тесно, не по себе.
О Ст.Лобачевском — его разговоры являются только варьировкой газетных известий, но важнее не это, а та любовь, охота, с каким ведется этот разговор на эту тему.
О себе: «Я интересовался этими вопросами (интервенцией — Г.М.), но интерес мой истекал из совершенно других источников. В то время как у других эти разговоры порождали радостное чувство ожидания, у меня наоборот — будили опасения и тревогу».
Надо сказать, что вскоре после предъявления обвинительного заключения, которое грозило Введенскому расстрелом, он заявил, что его оклеветали Гирканов, Лукьянов, Любимский и Чемена.
Как отмечается в обвинительном заключении, «наиболее полное и колоритное освещение причин, приведших к возникновению контрреволюционной организации и целей ее дает Гирканов». (Добровольно, нет ли, но Гирканов действительно назвал Введенского, Любимского, Чемену и Лукьянова руководителями организации и дал ряд веских аргументов в руки следователей).
«Я догадывался о существовании чего-то нелегального, но точно не знал, — утверждает Гирканов. — Мои догадки основывались на том, что мне приходилось наблюдать, как Введенский суетливо, но в то же время деловито чего-то бегает за определенными лицами — Муретовым, Любимским, Флорой, Чеменой и др. Эти лица и к нему часто как-то странно для остальных нас заходили. Затем на храмовых праздниках почти всегда одни и те же лица сгруппировывались вокруг Любимского, то вокруг Введенского... Было ясно, что все это носит необыкновенный тайный характер».
«Задачи и цели контрреволюционной организации церковников заключались в том, чтобы всеми возможными для нас средствами подготовить свержение соввласти и при новом государственном строе... вернуть духовенству то обеспеченное положение, которое духовенство занимало до Октябрьской революции... Причиной возникновения организации не является преследование религии в Советской стране. Даже при самой широкой свободе пропаганды религиозных идей известные непримиримые элементы из православного духовенства шли бы на враждебные выступления, против соввласти (признание в сослагательном наклонении! Это что-то новое в системе доказательств. — Г.М.). Это было уже видно на Всероссийском поместном соборе в 1917-18 гг. Тогда еще большевистская власть не закрывала церквей, не душила духовенство налоговым прессом, не выселяло их из квартир, не делало всего того остального, о чем теперь наше духовенство всюду кричит... Мы потеряли прежде всего материальные блага... Этих своих лишений мы никогда Советской власти простить не сможем, пока она не погибнет вместе со своими новыми социалистическими законами».
Итак, «слово найдено» — в распоряжении следствия есть хоть один сколько-нибудь убедительный мотив контрреволюционной деятельности духовенства — борьба за материальные блага. Вероятно, учитывая важность сказанного, обвинение требует для Гирканова относительно мягкого наказания — 3 года концлагерей, а особое совещание ОГПУ и вовсе выносит приговор — условно, и Гирканов из-под стражи освобожден. Впрочем это не избавляет его от жестокой судьбы впоследствии, но об этом ниже.
«Идеолог организации» П.Лукьянов также дал удобные следствию показания, позволившие потребовать для их автора 10 лет концлагерей, а для А.Любимского, возглавлявшего список «преступников» в обвинительном заключении — расстрел. Лукьянов заявил, что фундаментом их организации была вера в мощь иностранных армий, способных уничтожить советскую власть, связь с «реакционными» правительствами: особенно деникинцами. О руководстве организации он показал следующее: «из всех членов Одесской церковной контрреволюционной организации первое время определенностью своих политических мнений выделялся Любимский. Привыкши к консисторской властной деятельности, он и в нашей контрреволюционной организации продолжал сохранять внешнюю властность. Он был хорошо осведомлен о всех событиях и быстро реагировал на них ... Достаточный конкурент ему явился в лице Введенского, еще лучше осведомленного, гораздо лучше образованного, имевшего большие связи на селе (он часто подготовлял к экзамену будущих священников), искушенного в борьбе против личностей вообще. Любимский фактически указывал время и место собраний членов контрреволюционной организации... Но... роль его в организации под влиянием воздействия более тонкого, более политически и философски образованного Введенского ослабела. Что касается его влияния на сельское духовенство, то за последние годы, с появлением новых, часто иноепархиальных священников, им были недовольны многие сельские священники, обвиняя его в сильном влиянии на архиепископа Анатолия. Он собирал и давал деньги на поездки в Москву, Харьков в период отсутствия в Одессе архиерея».
Другие обвиняемые были более сдержаны в описании своей и чужой «контрреволюционной» деятельности, которая выглядит у них этаким брюзжанием обиженных обывателей (что, на наш взгляд, и соответствует действительности).
Например, Лобачевский, о котором Лукьянов сказал, что после перенесенных им 6 арестов тот почти лишился ума, показал: «Никакой деятельности против советской власти я не проявлял, а всегда беспрекословно подчинялся всем распоряжениям власти. Когда в 1927 году мне, бывшему настоятелю Покровской церкви, было предложено сдать церковь украинцам, я принял все меры, чтобы сдача прошла без эксцессов, хотя среди верующих много было и недовольных... Если в 1922 году я был присужден к 6 месяцам ДОПРа при изъятии ценностей, то там произошло не сокрытие, а недоразумение, и сам прокурор признал меня виновным не в сокрытии ценностей, а в «неосмотрительности и даже небрежности». И далее в философском тоне — «Я ставлю себе вопрос: контрреволюционер ли я?» и убежденно отвечаю «нет», т.к. я ничего не делаю враждебного соввласти. Если же стоять на той, же точке зрения, что поп обманывает народ, проповедует веру в бога, которого нет, и религию, которой не должно быть, что «всякий поп — контрреволюционер», то тогда, конечно, меня причислят к контрреволюционерам. Я во всем подчиняюсь советской власти, исполняю как гражданин все распоряжения власти, но в вопросах веры мои взгляды расходятся со взглядами советской власти, и это мне разрешается декретом о свободе совести. В этом я не вижу преступления и не считаю себя контрреволюционером. Еще раз подтверждаю, что я ни к какой контрреволюционерной организации и контрреволюционной группе никогда не принадлежал и о существовании таковой ничего не знаю»
Еще один сломленный человек Мочульский: «Должен прежде всего открыто заявить, что я контрреволюционер, и мое враждебное настроение к советской власти во многом укреплялось благодаря тому, что я значительное время являюсь одним из активных участников Тихоновской церкви и вследствие этого находился в очень тесном общении, с одной стороны, [с] выдающи[мися] руководител[ями] церковников, которые со дня зарождения советской власти идут против нее, а, с другой стороны, я очень тесно соприкасался с тем кулацким эксплуататорским элементом на селе, против которого на протяжении последних нескольких лет особенно сильно направлены все мероприятия и законы советской власти.
“Если бы не было этих от меня не зависящих объективных условий, я лично сам по себе не был бы активным врагом советской власти... Контрреволюционному элементу на их стоны «когда же этому конец будет» я давал ответы такого характера «подождем, поживем-увидим», «время покажет». <...> Для меня теперь совершенно ясно и понятно, что такие мои ответы были прямым подогреванием и усилением надежд на интервенцию (!), и в этом я признаюсь и раскаиваюсь”.
Следствие длилось более полугода. 14 сентября 1931 года состоялось заседание тройки при коллегии ГПУ УССР. Времена были еще «либеральные»: никого не расстреляли, самый большой срок — 10 лет концлагеря получил Введенский, 5 лет концлагеря — Любимский, Будиловский, Кригсман, Чемена и Флоря; Муретов, Дубневич, Крыжановский, Корыстин, Крысталев, Стоянов, Федоров, Мочульский и Бриль — высланы в Северный край сроком на 5 лет каждый.
Лукьянов, Лобачевский, Луценко, Александров, Матвеевич, Кринов и Покровский высланы в Казахстан сроком на 5 лет каждый.
Гирканов и Ширяев получили по 3 года концлагеря условно и были освобождены из-под стражи.
Правда, с нашей точки зрения, приговор в отношении некоторых обвиняемых не поддается логичному объяснению. Почему «идеолог организации» Лукьянов отделался высылкой в Казахстан, а ни в чем не признавшийся Будиловский, который вообще не был священником и уже сидел в ДОПРе за незаконную сдачу помещения, и Кригсман, против которого и обвинений-то особых не было, — 5 лет концлагеря?
Вероятно, дело в том, что Лукьянов дал нужные следствию показания, а Будиловский и Кригсман в прошлом служили в белой армии.
Несознавшийся Бриль, по его собственным словам «постоянно призывавший народ к повиновению власти», которому следствие могло поставить в вину только «активную работу на селе» выслан на Север, а «связанный с военной организацией» Ширяев, которому следствие просило 7 лет концлагерей, получает срок 3 года условно и освобождается из-под стражи?
Впрочем история еще далеко не окончена. Дело было направлено на утверждение в Коллегию ОГПУ. В отношении почти всех подсудимых приговоры были смягчены: видимо, уж слишком очевидна была надуманность обвинений. Согласно постановлению Особого Совещания при Коллегии ОГПУ от 03.11.31 г. Любимский, Дубиевич, Введенский, Крыжановский, Будиловский, Корыстин, Бриль и Мочульский заключены в концлагерь сроком на 3 года; Лукьянов, Лобачевский, Муретов, Луценко, Александров, Матвеевич, Кринов, Крысталев, Стоянов, Федоров и Покровский — высланы в Казахстан сроком на 3, года каждый. Приговор Ширяеву и Гиркалову оставлен без изменения.
Опять служители советской Фемиды по одним им известным причинам меняют классификацию степени виновности проходящих по процессу лиц!
После отбытия наказания Н.Н.Мочульский 31.12.37 г. был вторично репрессирован. Дело рассматривалось Читинским облсудом, но было прекращено, и Мочульский реабилитирован. В дальнейшем следы его теряются, однако сам факт рассмотрения дела в Чите свидетельствует, что по крайней мере в 1937 году Мочульский по сути дела пребывал в «Северном крае», и смог ли он вернуться на родину — неизвестно.
В марте 1938 года в Одессе вновь арестован отбывший ссылку И.Ф.Кринов «за проведения антисоветской агитации» (ст. 51-10) — наверно, пытался служить— и по постановлению Тройки при УНКВД Одесской области 31 марта 1938 года расстрелян. Времена изменились.
Не миновала чаша сия еще двух проходящих по делу 1931 года священников: В.Ф.Ширяева и Ф.Ф.Гирканова. Очевидно, чекисты испугались, что дали промашку, освободив их из-под стражи. В 1938 году (Гирканов в феврале, а Ширяев в марте) они были арестованы УНКВД по Одесской, области. Обоим было предъявлено обвинение в контрреволюционной деятельности (ст.54-6, 54-10, 54-11 УК УССР). По постановлению Тройки при УНКВД расстреляны в один день — 8 мая 1938 г.
Судьбы других сложились по разному.
М.М.Будиловский отбывал срок на канале «Москва-Волга», в Унжлаге, Дмитровлаге Московской области. Там же и остался после освобождения. Заслужил массу благодарностей за отличную работу на руководящих постах и был реабилитирован ОС при НКВД от 7 апреля 1945 года.
Профессор А.П.Введенский после освобождения был настоятелем Кушвинской церкви (Свердловская область).
М.П.Корыстин отбывал наказание в Дмитровских лагерях. Больше о нем мы ничего не знаем.
И.С.Крыжановский отбывал срок на Беломоро-Балтийском канале, за хорошую работу решением коллегии ОГПУ от 22.08.33 г. досрочно освобожден. С 1941 года, снова занялся духовной деятельностью в Кировоградской области, в годы войны вел активную патриотическую работу, заслужил отличные отзывы религиозных властей, активно добивался реабилитации.
Е.Ф.Кригсман отбывал наказание в Темниковский лагерях, на Беломоро-Балтийском канале, в Дмитровлагере! В 1933 году досрочно освобожден за хорошую работу. Участник Великой отечественной войны, офицер. Демобилизован по контузии.
В.Ф.Чемена, М.А.Муретов и Ф.Ф.Флоря во время оккупации Одессы были священниками: Чемена — протоиереем церкви Св.Кирилла и Мефодия, Муретов — служил в Вознесенской церкви, Флоря — настоятелем церкви Всех скорбящих. Кроме того, Чемена и Флоря активно занимались преподавательской деятельностью, а первый из них был также инспектором отдела религиозных культов Дирекции культуры, писал прорумынские статьи, выступал по радио
10 ноября 1959 г. прокурор Одесской области вносит протест по делу священников, который рассматривается Президиумом Одесского облсуда 21 ноября 1959 г. Суд устанавливает, что обвинение священников было основано на их общих противоречивых показаниях и неконкретных показаниях свидетелей, которые обвиняемым не предъявлялись и правильность их не проверялась. Других каких-либо объективных доказательств, подтверждающих обвинение в антисоветской деятельности в материалах дела не имеется.
Так в 1959 г. закончилось дело священников, начатое в 1931 году. Закончилось ли? Логическое рассуждение приводит к мысли, что определение «дело прекратить за недоказанностью состава преступления» означает «мы тебя подозревали, но доказать не можем, потому отпускаем». В 1959 году формулировка, наверно, и не могла быть иной.
Но сейчас, в 1996 году, может быть, нужно прямо извиниться перед памятью невинных мучеников и церковью?
Галина МАЛИНОВА, член совета «Одесского Мемориала», кандидат исторических наук.
