Исследования

Бомбардирование Одессы 10-го апреля 1854 года

I.

Пятидесятилетие бомбардирования Одессы. А.П.Щеголев. Исторические картины и необходимые требования от них. Коллекция лубочных картин из времен Крымской войны. Картина бомбардирования Одессы.

В текущем году 10-го апреля исполнилось пятидесятилетие бомбардирования Одессы англо-французским флотом.

Событие это во многих отношениях было важно как для нашего края вообще, так и для Одессы в частности.

Весть о первом нашем столкновении с союзниками Турции на родной русской земле, окончившемся успешным отражением сильного врага, тотчас же разнеслась по всей России и подействовала на всех очень ободрительно в начинающейся Крымской войне.

Действительно, подобные факты очень редко встречаются в военной истории: мирный, совершенно неподготовленный к войне, торговый город стойко защитил себя от двух соединенных грозных флотов. Было, следовательно, чему радоваться, было чем гордиться!

Главным героем 10-го апреля, как известно, был юноша, только что начинавший службу, прапорщик А.П.Щеголев. Имя это тотчас же облетало всю Россию и сделалось в высшей степени популярным. И не мудрено: Щеголев был живым воплощением русской беззаветной удали, мужества, не останавливающегося ни перед какими препятствиями — во имя любви к родине.

О подвиге юноши-героя везде говорили и писали, всюду восторгались им, всюду его прославляли.

Подвиг этот послужил, между прочим, предметом и для лубочных картин, этой наглядной народной летописи, служащей украшением бедного жилья простолюдина и живым для него назиданием и примером, достойным подражания.

Подобные народные картины появляются обыкновенно в такое время, когда народ во всех своих слоях глубоко заинтересован событиями, затрагивающими самые глубокие его чувства, все для него дорогое, — словом, его «святая святых».

Таковы были для нас, напр., войны 1812 года, Крымская и Турецкая, такова и нынешняя — Японская.

Весьма желательно, конечно, чтобы такие картины, идущие в народ, были для него живой летописью, действительно поучительной и дорогой, — а это достигается только тогда, когда в основу их положена одна правда, безо всяких прикрась и извращений, с какой бы то ни было целью, самых фактов, — без преувеличений, самохвальства и без каких-либо карикатурных измышлений.

Такие картины являются истинной школой для народа, возвышая его душу до сердечного понимания высоты подвига, до стремления подражать ему, укрепляя в нем любовь к родине и к её выдающимся деятелям.

Картины «Варяга», взрываемого, по беззаветному чувству долга, капитаном Рудневым, сцен из жизни многострадального Порт-Артура, с его легендарными героями — Стесселем, Кондратенком, Фоком и пр., сопровождаемые пояснительным к ним исторически-верным текстом, будут гораздо воспитательнее действовать, чем, напр., различные карикатурные изображения случаев из настоящей войны, появляющиеся у нас в последнее время чуть не ежедневно.

Случайно у меня сохранилась небольшая коллекция лубочных картин из времен Крымской войны.

Их, как видно, было пять,— а может быть, и более,— под общим заглавием «Раёк» картина 1, 3 и т. д.[1]

Содержание их следующее:

• Картина 1-ая: Рекрутский набор.
• 3-ья: Синопское сражение.[2]
• Картина 4-ая: Дунай река и храм в городе Мачине.
• 5-ая: (подлинное заглавие не сохранилось; от него осталась только последняя буква а (вероятно: Одесса?) Бомбардирование Одессы.

В известных мне сборниках лубочных картин (Ровинского и др.) ни одной из них не имеется.

Отлагая ознакомление со всей (неполной) коллекцией до более удобного времени, остановлюсь только на последней картине, как имеющей в настоящее время особый интерес — вследствие пятидесятилетнего юбилея бомбардирования Одессы.

Любопытно, собственно, не самое изображение бомбардировки,— хотя и эта сторона представлена довольно верно: приморская часть Одессы, наиболее подвергавшаяся нападению неприятеля, батарея Щеголева и проч. ни чем не грешат против действительности; только в фигурах, одетых исторически-верно, не заметно никакого движения: они напоминают игрушечных солдатиков; — но интересен текст, объяснявший содержание картины былинным складом наших старинных народных песен, представляющий своего рода художественное произведение.

Это обстоятельство и редкость самой картины дают мне повод ознакомить с нею гг. членов нашего Общества,— причем, пользуясь случаем, постараюсь изложить по возможности подробно и самое событие, послужившее для неё сюжетом.

При этом думаю, что она, с пояснительным к ней текстом, вполне удовлетворяет тем условиям, которые мы выше поставили для подобных произведений.

II.

Некоторые подробности о внешности лубочной картины бомбардирования Одессы. Пояснительный текст к ней. Его особенности.

Величина нашей картины с текстом 62 х 50 сантиметров. При этом собственно картина, без полей, занимает 62 х 38 1/2 сантиметра, а текст к ней, в четыре столбца,— по 20 строк в каждом, кроме последнего в 19 строк, — остальное пространство.

Картина представляет оконечность Военного мола с полуразрушенной батареей № 6. Две пушки уже подбиты. На батарее — Щеголев, вероятно, держащий речь, к неприятелю; вокруг — солдаты; некоторые из них убиты или ранены. Около мола — горящие суда. Позади — приморская часть города с бульваром, памятником Ришелье, нашей гигантской лестницей и выдвигающимся в море Карантинным молом с маяком и с множеством судов в Карантинной гавани. Перед батареей — бомбардирующие ее пароходы, а вдали — остальной неприятельский флот.

Лубочная картина бомбардирования Одессы 10 апреля 1854 г. (Картина № 5)

Текст на картине вырезан сплошными строками, — хотя на самом деле он изложен в стихотворной форме, народным тоническим размером, при котором, как известно, берутся в основу стиха не количество слогов и грамматических ударений, а ударения логические — на целых словах в предложении.

Сделано это резчиком, очевидно, в видах экономических: сплошной текст занимает значительно меньше места, чем разделенный на стихи.

Резчик, как заметно, не отличался грамотностью: у него сплошь и рядом встречаются: писма, отдаш, на писаны, возмите, будит (вм. будет), безверие (видимо тогда такое написание было неправильным — И.И.), низаманиш, и пр. Корректура же при вырезном тексте, очевидно, невозможна.

Цензурная пометка на картине (внизу текста): Печатать позв. Москва 1854 года Июня 21 дня. Ценз. М. Похвиснев. — Типографская: Москва 1854 года в Литографии Ефимова.

Из сопоставления этой даты с днем бомбардирования видно, что наша былина составлена под живым впечатлением самого события, по свежим следам его.

Приводим самое народное, или же, — вернее — в народном духе составленное произведение неизвестного лица, в котором заметно глубокое знакомство с нашим народным эпосом.

Раёк

Картина 5-я (Одесс?)а

Отметим, как характеристические черты нашей былины, некоторые особенности её языка и слога, в порядке самых стихов; но прежде укажем и особенности её стиха.

Мы выше сказали, что она составлена в духе наших старинных былевых песен.

Большинство стихов её — в два логические ударения, напр.:

Но это не везде выдержано, — напр.:

Не говоря о том, что с подобным составом стихов мы часто встречаемся и в чисто-народных произведениях,— в настоящей былине невыдержка эта может объясняться и другим обстоятельством. Из общего заглавия серии (Раёк) видно, что былина как бы предназначается не для пения, с его одинаково колеблющимися волнами звуков, а для пересказа раечником, как дополнения к картине, её содержания. При этом рассказчик то удлиняет, то ускоряет темп речи, сообразно с самым ходом действия.

Так, напр., плавное начало былины (ст.1-11 и далее) переходит в скороговорку при быстроте хода в ней действия:

В большинстве случаев при этом являются и рифмы — принадлежность более поздних былин и песен; см. напр. стихи 45-60, 6З-65, 67-80, 84-93, 95-98, 101-109, 113-120, 122-137, и пр.

Встречаются в ней старинные и народные речения и описательные формы, эпитеты, тавтология и пр.: прилелеяли — стих 2, купецкие — 6, изукрашены — 8, аглицкий —11, письма скорописные —12, полоним —19, ответ держал — 20, больно грозно — 21, коли — 23, 43, турка — 30, великиих — 32, грабити — 36, кажись — 37, 42, разуму решилися — 39, дубравное зверие — 40, дивуюсь — 41, несть — 42, на заре утренней — 67, кишмя кишат — 74, воску ярого — 80, за Его ли честным крестом — 82, крепких крепостей — 111, на нас не взыщите —117, перва —131, корабли щелкать — 137, посшибал — 159, покрякали —165, праздник справляли — 169 и пр.

Очень часто встречается и ирония, так присущая русским народным произведениям: ст. 21-36, 43-48, 59-66, 106-119, 160-164 и пр.

Словом, в былине этой находим многое, сближающее ее с народными произведениями и по форме и по духу.

Переходим теперь к самому событию, передаваемому мнимым раечником в народном духе, и посмотрим, насколько исторически-верно воспроизвел он в своей былине главнейшие моменты бомбардировки Одессы.

Со своей стороны думаем, что наш «сказитель» в точности выполнил завет певца «Слова о полку Игореве» — начать (и, конечно, продолжать и окончить) свою песню «по былинам (т.е. по исторически-верным пересказам, — былям) сего времени, а не по замышлению Бояню» (т.е. безо всяких вымыслов и прикрас). При этом, конечно, не поставим ему в вину некоторые поэтические приемы, свойственные народному эпосу, — напр. обращение Щеголева к адмиралам, и пр.; они не нарушают сущности события, а лишь рисуют его с народной точки зрения.

III.

Наша неподготовленность к Крымской войне. Некоторые причины этого печального явления. Наша общая беспомощность. Самомнение, в особенности после Синопского разгрома.

Крымская война, как известно, застала нас совершенно врасплох: мы к ней совсем не были подготовлены.

Гордые своим прошлым, ознаменовавшимся с конца ХѴІІІ-го и с начала прошлого века непрерывным рядом блистательных побед, веруя в свою силу и непреодолимость, опираясь на свою численность, имея во главе рыцаря-Императора, чуть не повелителя всей Европы, — мы никак не могли представить себя когда-либо в роли побежденных.

Нами не допускалось и мысли, что разлагающаяся Турция, уже с конца XVIII века столько раз нами побежденная и униженная, чуть не совершенно уничтоженная, осмелится вновь противостать нашим силам: ведь мы были так блистательны и величественны на смотрах и парадах; такими же, конечно, окажемся и в предстоящей войне.

В особенности мы, жители русского юга, — края, отнятого разновременно, по частям, у Турции, купленного нашей кровью в такое относительно недавнее время, — никогда не могли и представить себе, что обстоятельства почему-либо могут сложиться для нас неблагоприятно в каком-либо отношении... А, между тем, в то время уже составлялась против нас сильная коалиция из нескольких могущественных держав, заинтересованных в существовании Турции и стремившихся унизить нас, насколько возможно, уничтожив обаяние нашего могущества.

Мы же, как скоро оказались на деле, были в это время в совершенно беспомощном состоянии, в своем ослеплении и не подозревая чего-либо подобного.

У нас не было парового флота, — да и по числу кораблей мы не многим превосходили Турцию; войска наши были плохо вооружены, так как мы совершенно не следили за усовершенствованиями оружия на западе; солдаты наши не были обучены правильной стрельбе: пути сообщения находились у нас в самом первобытном состоянии, — почему и передвижения войск могли совершаться очень медленно и с большими затруднениями; многое и другое было у нас в самом безобразном состоянии.

Не понимая всего этого, мы, в блаженном неведении истинного положения дел, нисколько не смущались перед надвигавшимися грозными событиями.

Хотя наше «шапками забросаем» было и в то время уже некоторым анахронизмом; но мы все-таки с пренебрежением и насмешкой относились к нашим противникам, считая их слабыми, не стоящими внимания, и восторгались такими quasi-патриотическими произведениями, как «Вот в воинственном азарте воевода Пальмерстон»[4], всевозможными карикатурами на неприятеля, и проч.

А тут, как бы в подтверждение нашей твердой уверенности в своих силах, совершился разгром турецкого флота при Синопе, вызвавший уже активное вмешательство в нашу войну с Турцией Англии с Францией, а потом и Сардинии.

IV.

Отсутствие особенной тревоги в Одессе при начавшейся войне. Влияние военного времени на торговлю. Вступление соединенных флотов в Черное море. Разведки неприятеля. Выяснившаяся необходимость немедленного укрепления Одессы. Главные пособия для нашей статьи.

Когда получены были первые известия о предположенном вступлении в Мраморное, а потом и в Черное море союзных флотов, мы и тут не особенно унывали: в одесском обществе, в кругах довольно почтенных, были, напр., серьезно убеждены, что наш парусный флот никак не допустит неприятельских судов в Черное море, загородив им выход из Босфора. И тут-то мы, конечно, покажем себя неприятелю!

О Дунайской армии тоже мало беспокоились, убаюканные нашими прежними победами.

Относительно неприступности Севастополя и сомнения не было: неприятель не осмелится и подойти к этой крепости, если бы каким-нибудь образом и ворвался в наше море.

Во всяком случае в Одессе почти все мы считали себя в полной безопасности: кто же нападет на торговый, неукрепленный город?

Одно мы только понимали, одно глубоко и тревожило нас: война может неблагоприятно отразиться на торговле, главном (а в то время и единственном) источнике богатства нашего города, — тем более что по случаю тревожного времени торговые операции, видимо, стали менее значительны, чем прежде.

В особенности в этом отношении было очень чувствительно воспрещение (12 февраля) отпуска хлеба заграницу из одесского и всех черноморских портов, — почему то именно только до 1-го сентября 1854 года.[5]

Почти непосредственно за синопским разгромом вступили в Черное море английская и французская громадные эскадры, под предлогом охранения турецкого флота от нашего нападения и для наблюдения за нашими морскими силами, — а на самом деле — с целью совершенно уничтожить черноморский флот, как опасный для Турции.

Между тем паровые эскадры союзников стали производить разведки у наших берегов, от устьев Дуная до Кавказа, разыскивая наш флот и знакомясь, вместе с тем, с будущим поприщем своей деятельности; парусные же суда неприятеля, для которых осеннее и зимнее плавание было не безопасно в нашем бурном море, оставались до времени в Босфоре.

Это уже был не слабый турецкий флот, который мы могли бы легко уничтожить, и тем самым избавить от всякой опасности наши приморские города.

В таких обстоятельствах мы поневоле должны были очнуться от самоусыпления и серьезно подумать об охране от неприятельского нападения нашего побережья.

При этом, к сожалению, выяснилось очень мало утешительного: оказалось, что для этой защиты почти ничего не было предпринято. Даже Севастополь, главный оплот наш на Черном море, неприступная твердыня с морской стороны, совершенно не был укреплен с суши: очевидно, не допускалось и мысли о возможности высадки врага на крымские берега.

Обратимся теперь исключительно к нашему городу и посмотрим, было ли что-либо сделано для его защиты.

При этом мы воспользуемся главным образом трудом капитана генерального штаба г.Черемисинова «Одесса в истории русских войн» (Од., 1904). Автор впервые коснулся данного вопроса, воспользовавшись для того нетронутым до сей поры источником — архивом одесского генерального штаба.

Перейдя затем собственно к бомбардировке Одессы, мы будем пользоваться очень содержательной брошюрой профессора Ришельевского лицея К.Л.Зеленецкого «Записка о бомбардировании Одессы, 10-го апреля 1854 г.» (Од., 1854), представляющей сведения, почерпнутые из официальных источников и из рассказов участников защиты нашего города; «Новороссийским календарем» на 1855 г. (Од., 1854), где собраны все официальные данные о бомбардировке; статьями: ген. А.П.Щеголева (в Воен.Сборн.) и О.Чижевича «Город Одесса и одесск.общество (1887-1877)» в сборн. «Из прошлого Одессы» (Од., 1894); сведениями, собранными нами в архивах одесск. ген.-губернатора и канцелярии попечителя одесск. учебн. округа; своими личными воспоминаниями и рассказами и заметками, появившимися в газетах и других изданиях в 1904 году по поводу 50-летия бомбардирования Одессы.

V.

Обнародование высочайшего манифеста о войне. Официальные данные о беспомощном состоянии Одессы. Наш порт в 1854 г. Бульвар и улицы. Береговые укрепления, имевшиеся в это время. Батарейная прислуга. Калипсо. Гарнизон Одессы.

Не смотря на то, что в официальных кругах и в коммерческом мире давно уже носились настойчивые слухи о предстоящей войне с Турцией (о чем, конечно, говорилось и в иностранных газетах), Одесса только 1-го ноября официально узнала о ней из обнародованного в этот день высочайшего манифеста от 20-го октября.

Хотя и трудно было предположить, что опасность в данном случае может угрожать и нашему мирному городу, — но, для предупреждения всяких неожиданностей в военное время, пришлось серьезно подумать о защите Одессы.

Насколько город наш был мало подготовлен к встрече неприятеля, свидетельствует официальный документ — проект испр. должн. коменданта Одессы, полк. Рафтопуло, о сформировании милиции для обороны города — из добровольцев, жителей Херсонской губернии, с вооружением её разнокалиберным оружием, хранившимся в громадном количестве в херсонском арсенале, а для образования артиллерии предполагалось испросить позволение у графа М.С.Воронцова и графини Ланжерон воспользоваться высочайше пожалованными первому и супругу второй небольшими пушками.[6]

Чтобы дальнейший рассказ наш был яснее, необходимо сказать хотя несколько слов об устройстве в 1853-54 г. нашего порта, где должна была сосредоточиться главным образом оборона города.

Ни брекватора, отделяющего порт от открытого моря, ни большинства тех многочисленных молов и пристаней, которые устроены в нем в настоящее время, — уменьшая водную площадь гаваней, — тогда вовсе не существовало.

Карантинный мол был гораздо короче, — так как Рейдовый присоединен к нему только впоследствии, при переустройстве порта.

Таким образом порт в 1854 году был более открыт со стороны моря, чем теперь. Он состоял из двух гаваней: Практической, огражденной Военным молом (назван потом Щеголевским) — с одной стороны — и Андросовским и Платоновским — с другой, и Карантинной гавани — с Карантинным (гораздо короче нынешнего) и Платоновским молами. В конце первого был устроен деревянный маяк.

Между обеими гаванями простиралось открытое громадное водное пространство, ничем не огражденное со стороны моря.

Бульвар (впоследствии названный Николаевским) оканчивался к морю обрывами с обеих сторон нашей гигантской лестницы. Нынешние террасы, с их роскошной растительностью, образовались впоследствии от насыпки мусора, покрытого сверху слоем земли. Затем уж явились и насаждения, украшающие теперь уступы к гавани и к Приморской улице.

Кстати сказать, что и тогдашние городские мостовые из щебня, довольно мягкого (из одесского известняка), отделялись по обе стороны от тротуаров из плит мальтийского камня[7] открытыми канавами для стока дождевой воды (а отчасти всяких нечистот, — в особенности в отдаленных от центра города улицах).

При малейшем ветре над такими мостовыми подымались целые облака пыли, — из-за которых, трудно было иногда различать и самые дома.[8]

Береговые укрепления Одессы состояли всего из двух батарей на оконечностях Военного и Карантинного молов. Они вооружены были 20-ью старинными пушками 24-фунтового калибра. Эти полуразвалившиеся батареи представляли собой длинные, сложенные из камня бруствера, вышиной и толщиной до 5 футов.

Пушечные лафеты, «стоящие тринадцать лет на открытом воздухе и омываемые беспрерывно брызгами моря», пришли в совершенную негодность. Для половины орудий недоставало ни принадлежностей, ни зарядных ящиков.

Артиллерийская команда на батареях состояла всего из одного офицера и 25 нижних чинов.

Для усиления такой ничтожной морской обороны имелся еще в гавани единственный парусный 18-пушечный корвет Калипсо, занимавший брандвахтенный пост.[9]

Гарнизон Одессы состоял из пехоты и кавалерии, — всего из 90 офицеров и 2808 нижних чинов (пехотных — 77 офицеров и 2384 нижних чинов, кавалеристов —13 офицеров и 424 нижних чинов).

Таковы были при начале Крымской войны все оборонительные силы важнейшего торгового города юга России, со значительным портом, с многолюдным населением, — раскинутого на огромном пространстве береговой полосы.

VI.

Испр. должн, генерал-губернатора Федоров. Его представление в Петербург о состоянии Одессы в военном отношении. Распоряжения Федорова относительно обороны Одессы. Действия комиссии под председательством полк. Гангарда.

Трудность положения Одессы относительно обороны хорошо сознавал исправлявший в то время должность Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора, генерал-от-инфантерии Федоров. Старый служака, прошедший суровую школу тогдашней военной дисциплины, начиная с простого солдата до высших чинов, своей сметливостью, строгой исполнительностью и неутомимой энергией добившийся высокого служебного положения, Федоров, как администратор, был очень требователен к подчиненным и неумолимо строг, — причем, в экстренных случаях, его костыль употреблялся для тех же целей, как пресловутая дубинка Петра Великого.

В 1854 году, впрочем, он был уже больным и слабым стариком, хотя прежняя энергия почти не уменьшалась в дряхлом теле.

Вследствие затруднений в обороне Одессы, ген.Федоров, не медля, представил в Петербург о полнейшей беспомощности нашего города в военном отношении: сам же, не теряя времени, при ближайшем сотрудничестве полк. Гангардта, принял, со своей стороны, различные меры для улучшения обороны Одессы. Прежде всего им учреждена была охрана побережья и организована наблюдательная служба.

Для этих целей предназначен был корвет «Калипсо» и пункты у маяка на Большом Фонтане, на дачах «Ланжерон», Лидерса и Кортацци.

Насколько наивны были некоторые из этих распоряжений, можно убедиться, напр., из того, что небольшому корвету Калипсо приказывалось встретить врага (т.е. соединенные флоты английский и французский!) в открытом море и «стараться отразить его от рейда»; в случае неудачи корвет должен был, отходя к порту, подвести неприятеля под огонь наших батарей, и пр.

Общее заведывание береговой сигнализацией возложено было на капитана 2-го ранга Швенднера. Начальниками наблюдательных пунктов назначены были с окончившего кампанию парохода Андии штурманский прапорщик Высота, механик Кмита и артиллерийский кондуктор Рыбаков.

Сигналом тревоги должны были служить: днем — разноцветные флаги или, в туманную погоду, фальшфейера, а ночью — цветные фонари. Помимо того, между городом и Б.Фонтаном поставлены были шесты с соломой, зажигавшейся в случае общей тревоги. Сигналом её служили три выстрела из вестовой пушки корвета Калипсо, а ночью — три ракеты, в промежутки между выстрелами. Кроме того, — по распоряжению ген.майора Егорова, назначенного главным начальником одесского гарнизона, — в случае десанта и вторжения неприятеля в город — звон в колокола.

На пространстве между городом и колонией Люстдорфом наблюдали за неприятелем также пограничная стража и казачьи пикеты.

VII.

Предложение из Петербурга по поводу обороны Одессы. Выработанный в столице проект укрепления города. Разрешение употребить на это 130.000 руб. из остаточного городского капитала. Работы подвигаются вперед ген.-ад. бароном Остен-Сакеном. Два яруса батарей. Не возможность оборудовать их согласно проекту. Их устройство. Препятствия, замедлившие работы на батареях. Оборудование их.

Приблизительный план батареи № 6 (Щеголевской) и приморской части г.Одессы. (Цинкография А.Новак, Одесса, Соборная площадь, 10)

Вследствие тревожного донесения ген.Федорова, из Петербурга предложено было немедленно приступить к приведению в порядок обороны Одессы. Этим занялась комиссия под председательством Гангардта.

На обеих батареях были утолщены бруствера, старые лафеты заменены новыми, приготовлены заряды, артиллерийская принадлежность, сделаны платформы под орудия.

Все это было окончено в половине ноября 1853 года.

В то же время императором Николаем Павловичем повелено было составить немедленно общий проект укреплений Одессы.

Выработанная в Петербурге бар.Корфом и ген.Деном записка об укреплении нашего города была получена в Одессе только 21 декабря того же года.

В проекте намечались главные места для батарей. На приведение города в готовность к обороне разрешено было употребить из остаточного капитала Одессы аванс в 130.000 руб.

Работы быстро подвинулись вперед главным образом уже в конце декабря, когда прибыл в Одессу командир 3-го пехотного корпуса ген.-ад. барон Д.Е.Остен-Сакен, назначенный командующим войсками, расположенными в Бессарабии и в Херсонской губернии, по правому берегу Буга.

По осмотру командующим войсками, вместе с ген. Лехнером и Баранцевым, одесского побережья, решено было устроить батареи в два яруса: внизу — на молах Карантинной и Практической гаваней и вверху — на высотах приморского берега.

В нижнем ярусе, на молах, выдвигавшихся в море до полуверсты, найдено необходимым, помимо двух прежних батарей, устроить еще третью — «верхнюю Карантинную», — на возвышении, образовавшемся от выгружаемого много лет балласта. Вооружить их предполагалось 32-мя пушками и 6-ью мортирами: 16-ью — на оконечности Карантинного мола и по 8-ми пушек и по 3 мортиры — на верхней Карантинной и Военном моле.

Верхний ярус должен был служить резервом. Здесь предполагалось три батареи: у дачи Лидерса (впоследствии перенесена в карантин, внизу Чумного квартала) — с 12-ью орудиями, в конце Канатной улицы (впоследствии заменена батареей внизу бульвара, по правую сторону лестницы) — с 14-ью и под бульваром, тылом к дому гр.Воронцова, — с 12-ью орудиями.

Когда к 31-му декабря все подготовительные работы были закончены, бар.Сакен предложил комиссии немедленно приступить к устройству самых батарей, «не взирая на (зимнее) время года», конечно, очень неудобное для производства подобных работ. Но — необходимо было спешить с ними ...

К сожалению, все эти предположения, прекрасные на бумаге, не могли осуществиться на деле: на лицо имелось всего 20 пушек, а требовалось их, при данных условиях оборудования батарей, — 56. Необходимо было, таким образом, немедленно озаботиться приобретением недостающего числа орудий.

После продолжительной переписки по этому вопросу, в Одессу доставлено было по нескольку пушек из Киевской крепости, Бендер и Тирасполя.

Но все-таки и теперь оказалось на лицо, вместо предположенных 76 орудий, всего 32 пушки, 10 единорогов и 6 мортир.

Тогда, вследствие недостатка орудий, пришлось совершенно исключить центральную батарею, от действия которой ожидалось очень много, и сделать замену, о которой мы говорили выше.

Все укрепления возводились из земли. Толщина брустверов доходила до 12, а высота от 4 1/2 до 13 футов. Так как блиндажей нельзя было устроить, но недостатку в то время лесу и в Одессе и в Херсоне, то амбразуры на батареях устроены были с мерлонами из деревянных ящиков, туго набитых землей.

Земляные работы производились «домашними средствами», без всяких денежных расходов, большей частью арестантами (от 200 до 250 человек ежедневно), а в последнее время — и всяким беспаспортным людом.

Работы, к сожалению, шли очень медленно, так как возникали различные затруднения в доставке земли для батарей. Денег на подводы ассигновано не было, почему пришлось обращаться за помощью к частным лицам. Прежде всех предложили свои безмездные услуги извозчики, занимавшиеся перевозкой хлеба. Значительную помощь в этом случае оказал также, подводами и многим другим, служивший в карантине тосканско-подданный Луиджи-Мокки (о нем еще придется говорить дальше).

Но — дело все-таки шло не особенно успешно. Тогда решено было привлечь к работам все имеющиеся в городе подводы.

Казалось, что теперь уже все вполне наладилось...

Но, совершенно неожиданно, явились новые препятствия — уже чисто формальные, бумажные.

Дело в том, что на Карантинном моле, где возводились батареи, образовалась с незапамятного времени огромная куча земляного балласта. Казалось бы, таким образом, что необходимый для батарей материал был под рукой. Но, к сожалению, это только казалось... На самом же деле по карантинным правилам, балласта этого нельзя было касаться — из опасения возможности распространения заразных болезней.

Генералу Лехнеру, однако, — хотя с большим трудом, — удалось кое-как убедить карантинное начальство в отсутствии в этом отношении всякой опасности. И вот последовало, наконец, и согласие на допущение рабочих внутрь ограды, — но под условием 14-дневного для них карантина. Такое дозволение, очевидно, равнялось полному запрещению. Вольные рабочие на такую меру не могли согласиться, а относительно арестантов это было уже совершенной невозможностью.

И вот, после долгих пререканий между двумя ведомствами, дело опять кое-как уладилось, — но — уже перед самым приходом в Одессу английского парохода Furius, из-за которого, как увидим, и произошло столкновение с неприятелем.

Оборудование батарей шло также очень медленно: хотя станки и лафеты для орудий изготовлялись в самой Одессе, но запас снарядов необходимо было восполнить из Киева.

К 11-му апреля он состоял всего из 3200 гранат, 1500 бомб и около 1000 картечей.

К этому времени на батареях были построены ядро-калильные американские печи и сводчатые погреба для хранения пороху и снарядов.

VIII.

Начальство над батареями поручается полк. Яновскому. Места, выбранные для батарей. Вооружение их. Принятие батарей прап.Щеголевым. Заржавленные пушки. Батарея Луиджи-Мокки.

Общее начальство над батареями поручено было полк.Яновскому. Прислуга, от 4 до 5 человек на каждое орудие, состояла из нижних чинов разных частей, — людей, большей частью совершенно несведущих в артиллерийском деле.

В итоге всего, к 10-му апреля береговые сооружения для защиты Одессы состояли из батарей:

№ 1 — на Ланжероне, тылом к Чумному кварталу: 2 единорога 1-пуд. калибра и 6 мортир 2-пуд. калибра (командир поруч.Виноградов);

№ 2 — на среднем фасе Карантинного мола: 6 пушек 24-фун. калибра (командир прап.Арженинов);

№ 3 — на оконечности того же мола: 10 пушек 24-фун. калибра (поруч.Волошинов);

№ 4 — внизу бульвара, вправо от лестницы: 8 единорогов 1-пуд. калибра (прап.Крылов);

№ 5 — там же, влево от лестницы, тылом к дому Воронцова: 6 пушек 24-фун. калибра (прап.Андрюцкий) и

№ 6 — на оконечности Военного мола: 4 пушки 24-фун. калибра (прап.Щеголев).

Пушки в большинстве случаев были старые, чугунные, мало годные для дела (образчики их можно видеть и теперь на Щеголевском моле: они служат для причала судов).

Интересна сцена принятия таких орудий, передаваемая товарищем А.П.Щеголева:

Явился полковник (Яновский), обошел людей, посмотрел в зарядные ящики, где хранился порох..., кучу ядер, мочальные пыжи и принадлежность для заряжения орудий. Все это было пересчитано, принято Щеголевым, и уже Яновский хотел уходить, как Щеголев обращается к нему с вопросом:

— А где же орудия, г.полковник?

— Ах, да! разве вам не дали лопат и топоров, чтобы выкопать пушки из земли? Вот ваши орудия! — и при этом указал на палы, врытые в землю для причала приходящих судов.[10]

И вот такая древность выкапывалась из земли (пушки эти достались нам в Екатерининское и даже чуть ли не в Петровское время), — отчищались на ней вековая ржавчина и наросты снаружи и внутри, и затем ставилась на лафет; а может ли она выдержать хотя один выстрел — об этом никто и не думал. Определив род и калибр орудий, подбирали к ним снаряды из числа лежавших около развалин, упраздненной крепостцы (в нынешнем Александровском парке) — и дело с концом.

Любопытные данные по поводу батареи № 6 сообщает А.П.Щеголев:

Начальство мое не допускало и мысли, что главной целью будет № 6 батарея, как потому, что она была удалена от правого фланга и значительно вдавалась вглубь гавани, так и потому, что не только старожилы, но даже и капитан над портом г.Фролов уверял, что море пред батареей у предместья Пересыпи так мелко, что даже военные пароходы не смогут подойти к ним на пушечный выстрел, упуская из виду и то, что неприятельские железные суда не требовали особенно большой глубины для охвата Практического (Военного) мола, — что и подтвердилось на деле. Поэтому накануне бомбардировки командир 5-ой артил. дивизии и заведующий вместе с тем береговыми батареями полк.Яновский лично приказал мне большую часть зарядов передать на батарею № 5; я же из расспросов шкиперов знал приблизительную глубину моря у моей батареи и у «Пересыпи», а потому и спросил, чем же я то буду отстреливаться, если предположить еще, что бомбардировка не ограничится одним днем, — и потому не передал ни одного заряда, и хорошо сделал, иначе на другой день после много 5-6 очередей выстрелов батарея принуждена была бы замолчать.

Чтобы ознакомить с характером самого служебного состава батарей, возьмем для этого тот же № 6-ой. Вся команда 4-пушечной батареи состояла из: полевой пешей артиллерии — барабанщика, фейерверкера, 2 бомбардиров, старшего канонира; бессрочно-отпускных, только что призванных на службу: унтер-офицера и 20 рядовых, — всего из 30 человек. Из них артиллеристов было всего по 2 на орудие и по 5 пехотных рядовых. Таким образом, по словам А.П.Щеголева, пришлось ускоренно обучать прислугу примерному действию при орудиях холодными и калеными ядрами — безо всякой практической стрельбы, — по недостатку пороху и снарядов; а между тем, пехотные солдаты совершенно не были знакомы с артиллерийским делом. Назначенная на 8 апреля, в 10 часов утра, практическая стрельба на батарее № 4, где должны были присутствовать командиры всех батарей, не состоялась, потому что к этому времени были уже замечены неприятельские корабли, направляющиеся к Одессе.[11]

Кроме этих (казенных) батарей, некто Луиджи-Мокки (тосканско-подданный, принявший потом русское подданство) устраивал еще батарею в конце Канатной улицы, над обрывом, на свой собственный счет. Мокки служил, боцманом при нашем карантине и заведывал спасительным ботом. Батарея вооружена была пушками, купленными Мокки у города и выкопанными из земли на Военном моле.[12] Хотя она занимала очень удобный пункт, на возвышении, но, к сожалению, далеко отстояла от рейда, почему ядра с неё не могли достигать до неприятельских судов. Батарея эта, впрочем, не была еще вполне готова к 10-му апреля. Пороховым погребом для неё, по словам г.Станилевича, служила старая башня в конце главной аллеи нынешнего Александровского парка.[13]

IX.

Предполагаемое значение каждой из батарей в деле обороны Одессы. Подробности относительно батареи № 6 (будущей Щеголевской). Недостатки в устройстве её. Общий состав гарнизона Одессы к 10-му апреля 1854 г. Ожидаемые резервы.

Из расположения и вооружения батарей видно, что главный успех обороны рассчитан был на №№ 2, 3 и 6 (26 орудий), выдвинутые в море далее остальных.

К сожалению, конфигурация молов лишала батареи взаимной поддержки, а их незначительное возвышение над морем, при невысоких брустверах, делало их мало пригодными в военном отношении.

Батареи, построенные на высотах, также страдали различными недостатками: №1, сильнейшая и опаснейшая для неприятеля, отстояла от порта и Карантинного мола на 3 версты; №№ 4 и 5 были слишком отдалены и от других батарей, и от наступающих неприятельских кораблей.

По количеству артиллерии сильнейшим являлся центр обороны (4 батареи): по две — на Карантинном моле и под бульваром, — всего 36 орудий, а слабейшим — левый фланг (№ 6-4 орудия, мало пригодные к делу).

Самое положение последней батареи, которая должна была защищать всю часть одесского рейда от Пересыпи до города, было во всех отношениях и неудовлетворительно, и опасно.

Малокалиберные пушки, амбразуры из деревянных ящиков, набитых землей, расположенные выпуклой дугой к самой глубокой части залива, — где, следовательно, неприятель мог свободно выбирать удобные для себя позиции, — все это, конечно, представляло большие неудобства и затруднения для батареи № 6.

При южном и юго-восточном ветрах, приносящих с моря массу воды, — увеличивающей тем самым глубину залива, — левая сторона батареи (т.е. обращенная к Пересыпи) и тыл её могли быть совершенно открыты для неприятеля (что, как увидим далее, действительно и случилось). В таком положении батарея № 6 могла действовать против врага только одной левой пушкой, а остальные должны были совершенно бездействовать.

К этим неудобствам присоединилось еще много других, не менее важных.

Позади батареи, на моле, было много различных построек (которые к приходу неприятеля предполагалось убрать, но, по нашему обыкновению, этого не успели сделать) и значительных складов товаров, выгруженных с судов. Огромный сарай пароходной компании представлял собой отличную цель для неприятеля. Позади его был пороховой погреб, за которым, шагах в девяти, склад кулей с сухим лавровым листом. Далее, рядом с «присяжной» будкой карантинного ведомства, устроена была ядро-калильная печь, а около неё навалена была громадная куча мешков (8000) — для исправления амбразур в случае надобности.

Такова была вся наша морская оборона, — очевидно, малопригодная и далеко не надежная для предназначенной цели.

Перейдем к сухопутной.

Гарнизон Одессы к 10 апреля состоял из 16 батарей, 18 эскадронов и сотен (с 76-ью орудиями), стянутых из различных мест нашего края.

Пехота состояла из резервных и запасных батальонов из состава пехотных полков Житомирского, Колыванского, Одесского, Подольского, Томского и Украинского, — всего 16 батальонов; кавалерия — из 1-ой бригады 6-ой легкой кавалерийской дивизии уланских полков эрц-герцога Карла Фердинанда (Белгородский) и графа Никитина (Чугуевский), — по 8 эскадронов, и Дунайского казачьего № 2 полка — 2 сотни; всего 16 эскадронов и 2 сотни; артиллерия — из резервных батарей №№ 10 и 13 (батарейных) и 14 и 16 (легких), — но 24 орудия в каждой; сводной батареи 14 артиллерийской бригады — 12 орудий; конно-легких батарей №№ 11 и 20, — 16 орудий; всего же 76 орудий.

Таким образом в случае десанта неприятеля ему можно было противоставить до 6000 штыков и 3000 сабель, при 76 полевых орудиях.

Резервом служила уланская дивизия у г.Вознесенска. Кроме того, предполагалось еще, что прибудет 16-ая пехотная дивизия и 43-й казачий полк.

Резервы эти, однако, к 10-му апреля в Одессу не поспели.

X.

Предположения союзников Турции относительно возможности нашего десанта в Босфоре. Вход англо-французского флота в Черное море. Разведки союзников. Приход Furious'а в Одессу 27 марта. Парламентерская лодка. Выстрелы с нашей батареи при приближении Furious'а к молу. Приход по этому поводу неприятельской эскадры, 1 апреля. Письменный запрос относительно случая 27-го марта. Ответ бар. Сакена. Охота эскадры за нашими баржами и суденышками. Уход её.

Переходим к событию, служащему главным предметом нашего доклада.

После синопского разгрома союзники могли предположить возможность нашего десанта в Босфоре, при содействии черноморского флота, — что повело бы, конечно, и к взятию Константинополя (путь к которому, как известно, проложен был еще первыми нашими князьями). Предположение это имело основания: Императором Николаем I Павловичем, действительно, как впоследствии стало известно, имелась в виду эта цель; но Меньшиков и Паскевич находили подобное предприятие довольно рискованным, — с чем Государь, по всестороннем обсуждении данного вопроса, потом и согласился.

Чтобы помешать нам в этом отношении, флоты союзников вошли в Черное море, как нами уже упомянуто в гл. ІѴ-ой.

Один из неприятельских пароходов (Retribution), посланный для рекогносцировки к Одессе, Варне, Севастополю и устьям Дуная, воспользовавшись туманом, подошел к Севастополю на такое близкое расстояние, что мог совершенно свободно осмотреть вход на рейд этого города и места его береговых укреплений.

В предупреждение подобного случая и в Одессе, бар. Сакеном сделано было распоряжение, чтобы командиром дежурной батареи встречалось огнем каждое боевое судно, приближающееся к одесскому берегу на расстояние пушечного выстрела.

Приказ этот вскоре пришлось применить и на деле.

27-го марта 1854 года, в 5 1/2 часов утра, к нашему порту подошел английский пароход Furious, безо всякого флага. С дежурной батареи сделано было два предупредительных холостых выстрела. Пароход остановился, поднял английский флаг и, непосредственно за тем, спустил шлюпку с парламентёрским флагом.

Она подошла к берегу, будто бы узнать, в Одессе ли английский консул.[14] Получив отрицательный ответ, шлюпка отошла к пароходу. При её приближении, Furious двинулся в самый залив и подошел довольно близко к молу. Тогда с батареи пущено было в пароход, одно за другим, четыре ядра. Последнее из них попало в корпус Furious'а. Пароход после этого тотчас же поворотил назад и, приняв шлюпку, поспешно удалился с рейда.

Необходимо заметить, что во время стрельбы по пароходу шлюпка находилась совершенно в стороне от него, вне направления наших выстрелов.

Вскоре после этого случая, а именно 1-го апреля, часу в 10-м утра, подошла к Одессе неприятельская эскадра из трёх пароходов (двух английских и одного французского).

Командир её, адмирал Дундас, тотчас же потребовал от губернатора Одессы (так назван был бар.Сакен) письменного ответа на запрос: на каком основании с мола стреляли по парламентёрской шлюпке Фюриуса?

Ген.-ад. Сакен на другой день прислал письменное объяснение относительно всех обстоятельств дела, выразив удивление по поводу предложенного вопроса.

Дальнейших переговоров но этому случаю не было, хотя эскадра оставалась еще целые сутки перед Одессой, вне выстрелов наших батарей. Неприятель измерял глубину одесского залива и захватывал наши каботажные суденышки, с грузом и без груза шедшие в Одессу.

С этой целью отделялись от эскадры то один, то другой пароход по направлению к Очакову, Бугасу и пр. По временам слышались отдалённые выстрелы по тем судам, которые, вероятно старались уйти от неприятеля или же выброситься на берег.

Пароходы эскадры не стеснялись, при встрече с нашими суденышками, выбрасывать флаги дружественных держав или же русские, вводя в заблуждение судохозяев или шкиперов.[15] Одни из захваченных судов сжигались неприятелем, а другие были присоединяемы к эскадре.

Несколько барок было схвачено неприятелем в нашем заливе, в виду бульвара. Очевидец рассказывал, что был даже такой случай: пароход погнался за одной херсонской баркой; шкипер её, на всех парусах, полетел к противоположному берегу залива; пароход — за ней; но барка твердо решилась не сдаваться ни под каким видом; пароход же, по мелководью, не имея возможности далее гнаться за ней, выстрелил по лодке и подбил её. Некоторые говорили, что слышали даже, как с барки ответили выстрелом из маленькой пушеченки (вероятно, просто-напросто — из ружья; где же барке взять пушку?). Затем экипаж барки сел в лодку и благополучно высадился на берег. Пароход же все-таки спустил баркас и захватил барку. Другое купеческое судно было захвачено неприятелем в то время, когда хозяин груза стоял на бульваре, бессильно разводя руками.

В ночь с Лазаревой субботы на Вербное воскресенье эскадра наконец удалилась, уводя с собой 13 захваченных судов.

XI.

Очевидные замыслы неприятеля против Одессы. Распоряжения Сакена. Город всем этим мало тревожится. Приход войск. Службы Страстной седмицы. Архиепископ Иннокентий. Его блестящие проповеди-импровизации в кафедральном соборе. Сообщение молящимся о приближении неприятельского флота в Одессе.

Все эти факты ясно показывали, что неприятель имеет серьезные замыслы против нашего города, и потому ген.-ад. Сакен предпринял различные меры к безопасности Одессы как внутренней, так и внешней.

Отделению государственного банка, казначейству и институту благородных девиц предложено было готовиться к выезду из города; остальные казенные учреждения были перевезены в части города, более отдаленные от моря; зерновой хлеб, находившийся в Одессе в большом количестве, велено было вывозить в различные соседние местности;[16] часть арестантов отправлена в Бендеры, и пр.

Вновь пришедшие войска были распределены постоем у домовладельцев, на которых возлагалось и самое продовольствие нижних чинов. Большинство хозяев принимало гостей очень охотно и вполне радушно; хотя, конечно, были, к сожалению, и исключения.

В городе все-таки не придавали особенного значения всем таким приготовлениям, и вообще беспокоились по этому поводу очень немногие: никто почти не верил, чтобы мирная Одесса могла подвергнуться нападению или разгрому неприятеля.

Все шло большей частью своим обычным порядком. Конечно, особых увеселений не было, но это обусловливалось самой седмицей страстей Господних.

Торговля не прекращалась. Погода стояла прекрасная, и потому многочисленные толпы гуляющих наполняли бульвар, Пале-Рояль (это было также место гулянья) и Дерибасовский сад, — но не самую улицу: в то время она была довольно пустынна, магазинов на ней было очень немного, а гулянья происходили на Ришельевской.[17] Многие отправлялись и за город, — на дачу Ланжерон, в Ботанический сад (к стыду городского управления, впоследствии совершенно опустошенный и по частям распроданный разным лицам), в Дюковский сад (также совершенно разоренный) и пр.[18]

Главными местами для наблюдения за ожидавшимися неприятельскими кораблями, которыми все интересовались, были все-таки бульвар и дача Ланжерон.[19]

В церквах во все дни Страстной седмицы постоянно было много молящихся, в особенности начиная с Вел.Четверга. Некоторые только теперь и могли говеть, занятые до того то службой, то своими делами (напр., учащий и учащийся люд). Кроме того, самые церковные службы этой седмицы, отличающиеся трогательностью и торжественностью, невольно привлекали население в храмы.

Архиепископ Херсонский и Таврический Иннокентий

Особенно торжественно и умилительно службы совершались в Преображенском соборе, всегда переполненном молящимися, которых привлекало туда и архиерейское служение, с великолепным хором певчих, и проповеди нашего знаменитого церковного витии — архиеп.Иннокентия.

Небольшого роста, с умным, красивым, бледным и выразительным лицом, с необыкновенным спокойствием во всех своих движениях, с особенной манерой говорить безо всяких декламаторских повышений и понижений голоса, без тетрадок или конспектов, преосв.Иннокентий произносил свои проповеди таким естественным тоном, будто вел обыкновенную беседу, в самой простой обстановке. Опершись на архиерейский посох, он обращался, как в обыкновенном разговоре, к своим слушателям то в одну, то в другую сторону. Живая, образная речь его, общедоступная и направленная преимущественно на сердце, сильно действовала на слушателей. Иногда он на несколько секунд приостанавливался, как бы отдыхая, или обдумывая продолжение своего слова, — и затем речь его опять лилась медленным и спокойным потоком, невольно захватывая внимание слушателя.[20]

Блестящая способность архипастыря к импровизации в особенности сказалась в тяжелые для Одессы дни апреля 1854 года. События здесь так быстро следовали одно за другим, что очень трудно, или вернее — совершенно невозможно было предугадать их. Самая обстановка жизни в это время была настолько тревожна, что спокойное, кабинетное обдумывание проповеди решительно не могло иметь места. Не забудем при этом, что очень продолжительные церковные службы Страстной седмицы отнимали у архипастыря чрезвычайно много времени, физически утомляя его, а Иннокентий далеко не отличался крепким здоровьем. Воспользоваться своими прежними проповедями в данном случае также не было возможности: все слова его, произнесенные в Страстную седмицу 1854 года, приурочены были к текущим событиям и находились в прямой и непосредственной с ними связи, — как увидим далее.

Переходим к самым событиям тревожных дней Страстной седмицы 1854 года.

8-го апреля преосв.Иннокентий, по окончании церковной службы, в своей проповеди впервые сообщил молящимся, что «враги наши, столько времени угрожавшие нам своим нашествием, наконец перед нами, на водах наших».

Об этом передал архиепископу, перед самым началом служения, около 10 часов утра, бар.Сакен, прося у него благословения на предстоящее дело, — так как неприятельский флот был уже в виду Одессы.

XII.

Приход соединенных флотов. Цель неприятеля. Требования адмиралов Дундаса и Гамелена, предложенные Сакену. Барон оставляет без ответа дерзкие предложения адмиралов. Слово архиепископа Иннокентия по этому поводу — для успокоения молящихся. Действие известия о предстоящей бомбардировке на жителей Одессы. Город объявляется в военном положении. Ген.-ад. Сакен проводит всю ночь на 10-ое апреля в наблюдении за неприятелем.

Хотя неприятельская эскадра замечена была с Больше-Фонтанского маяка уже с 8-9 часов утра (именно — с 8 час. 45 мин.), но тогда еще трудно было вполне точно определить размеры её и типы судов. Только к 12-ти часам утра можно было в обыкновенные бинокли рассмотреть, что всех вымпелов было 27. флот неприятельский шел к нашему порту двумя отделениями: ближе к берегу — небольшие корабли, далее — трехдечные; по сторонам и в средине между обоими отделениями — пароходы.[21]

Зрелище было грандиозное: весь наш залив с юго-востока был как бы оцеплен рядом гигантов-кораблей.[22]

Многие успели уже заранее позапастись зрительными трубками и биноклями, чтобы определеннее ознакомиться с невиданным в Одессе громадным флотом. Излюбленными местами для этого по-прежнему оставались дача Ланжерон и наш приморский бульвар.

Пошли опять различные предположения о цели прихода соединенных флотов, бесконечные разговоры и споры на эту тему, заставившую забыть все другие интересы.

Одни говорили о намерении неприятеля завладеть городом, как важным коммерческим портом, годным и для стоянки военных судов, другие — о наложении на Одессу контрибуции как деньгами, так и — преимущественно — хлебом, необходимым для продовольствия флота; словом, предположений являлось чуть ли не столько, сколько было говоривших и споривших. Настоящей же причины никто не указывал, никак не предполагая возможности бомбардирования мирного торгового города, кормильца Европы.

Бар.Сакен, не уставая, поспевал везде, где только предстояла в том необходимость, подготовляясь к отражению неприятеля.

Многие, предчувствуя опасность от близкого соседства неприятеля, из предосторожности перебирались в части города, наиболее отдаленные от моря, и преимущественно — на Молдаванку. Туда же потянулись ряды подвод, нагруженных всяким имуществом.

Администрацией также приняты были различные предупредительные меры в виду предстоящей опасности: 9-го апреля, на рассвете, контора государственного банка и казначейство были вывезены в Вознесенск, как пункт, находившийся вне всякой опасности, вследствие отдаленности от Одессы.

По наружности, однако, в городе все было покойно и особенной суеты не замечалось. Этому не противоречило и усиленное движение подвод на Молдаванку: в то время в Одессе были обычным явлением целые вереницы подвод (чумацкие «валки»), тянувшиеся по улицам, преимущественно с хлебом и шерстью. Пешеходу приходилось иногда довольно долго ожидать, пока преграждавшая ему путь «валка» проплетется до следующего квартала, — так как чумаки обыкновенно привязывали волов или лошадей к предыдущей подводе, — а таких повозок в валке бывало нередко до 50-70.

Генерал-адъютант барон Д.Е.Остен-Сакен

В соборе, между тем, совершался торжественный вынос плащаницы; все были настроены особенно благоговейно и усердно молились в виду предстоящих опасностей.

В это время вызван был из храма бар.Сакен: его известили, что на берегу ожидает его парламентер с письмами от адмиралов Дундаса и Гамелена.

Обвиняя Сакена в том, что в ответе его по поводу инцидента 27-го марта «заключаются неверные лишь показания для оправдания непростительного нападения», адмиралы требовали, чтобы «все английские, французские и русские суда, стоящие... близ крепости[23] или батарей одесских, были присоединены немедленно к союзным эскадрам... Если, при захождении солнца... не будет... ответа или получится ответ отрицательный, они найдут себя принужденными прибегнуть к силе для отмщения за оскорбление, нанесенное флагу одной из эскадр, хотя, по внушению человеколюбия, им прискорбно будет принять сие последнее решение, возлагая ответственность в том на кого следует».

Бар.Сакен не нашел, конечно, сообразным со своим достоинством отвечать что-либо на дерзкое письмо адмиралов.

Известие об этом тотчас же разнеслось по городу. Пошли различные толки.

Многие думали, что мы решительно не в состоянии сопротивляться неприятелю. Консулы иностранных держав, узнав об угрозе адмиралов, обратились к бар.Сакену, от имени одесских негоциантов, с просьбой пощадить мирных жителей и согласиться на требования неприятеля. Барон ответил, что это «несовместимо с достоинством России» и, пригласив к себе выдающихся иностранных негоциантов, повторил им то-же самое. По словам ген.Щеголева, тогда говорили в городе (конечно, это нелепость), что, опасаясь шпионства и измены, Остен-Сакен запер будто бы приглашенных у себя в кабинете, как заложников, а по окончании бомбардировки отпустил их.[24]

К концу службы преосвященный уже был извещен о требовании адмиралов, и, со свойственным ему красноречием, упомянул об этом в своем слове к молящимся:

И так великое дело Богочеловека кончено!... Он... яко жертва во спасение всего мира, предает наконец дух свой Богу!... Совершишася... Что с нашим делом, которое хотя само по себе бесконечно мало в сравнении с... Голгофским, но тем не менее грозит нам крестом и плащаницею?... Мы знаем несомненно, что и о нас сотворен уже врагами совет, да имут нас и погубят, если не жизнь, то достояние и честь нашу.

Далее проповедник говорил о лжесвидетельстве по поводу парламентерской лодки, о нежелании врагов узнать настоящую истину, о их старании изыскать какой-либо предлог для нападения на нас.

На их условия, как на вопрос Пилата Спасителю, остается и нам ответить только — молчанием: ответа не даде ему (Ин.19:9). Пилат не оскорбился молчанием Богочеловека...: но наше молчание не может произвести подобного действия; и нам, после него, предстоит, без сомнения, от врагов наших не спокойствие и безопасность, а жестокая буря — с молнией и громами.

И вот когда и мы все находимся... пред Крестом и Голгофой, — для нас необходим вождь и утешитель. И вот, он является нам в лице самого Господа и Спасителя нашего! Ибо, думаете ли вы, что случайно и без особенного Божия промышления произошло то, что о нас судят теперь и нас осуждают враги наши, именно в то время, когда был судим и осужден Господь наш? — Нет! — Это следствие тайного, всеблагого предрасположения свыше... Итак, кто из нас ищет себе теперь вразумления и утешения (а кому оно не нужно?), тот впери взор и мысль свою в это священное изображение распятого Спасителя... Вот наш вождь и наставник! Вот наш утешитель![25]

Весть о предстоящем нападении неприятеля, конечно, тотчас же разнеслась по всему городу, — тем более, что и полиции было предписано оповестить о том жителей. Поднялась общая суматоха. В виду короткого срока, назначенного для ответа (которого, как мы уже знаем, от Сакена вовсе не последовало), нечего было и думать о выезде из города, — да для большинства и не предстояло к тому возможности: где же было набрать для того достаточное число лошадей, экипажей и подвод? За перевозку извозчики, пользуясь случаем, конечно, требовали невозможные цены, — что, конечно, большинству было не по средствам!..

Заметим, что Одесса в то время была уже городом почти со стотысячным населением: по «официальным данным, в 1864 г. в ней числилось 90.319 жителей (из них мужского пола 45.907 и женского 44.412); в этом числе евреев были 10.525 и караимов 1282.[26] На самом же деле жителей, конечно, было больше, так как многие не могли быть вполне точно зарегистрованы, — напр., пришлые рабочие, матросы иностранных судов, и пр.

В то же время бар.Сакеном город был объявлен в военном положении.[27]

При наступившей суете порядок в городе был образцовый. По улицам, начиная с вечера, ходили патрули конные и пешие: чуть не ежеминутно слышались бряцание сабель, топот лошадей и мерные шаги пехоты. На площадях везде расставлены были войска. Прохожих опрашивали обходы. Мало-мальски подозрительных лиц останавливали и даже арестовывали.[28]

Всю эту ночь бар.Сакен провел без сна на дачах Бель-Вю (Ланжерон) и Лидерса, наблюдая с башни, а потом и с батареи №1 за неприятельским флотом.

XIII.

Заметные приготовления неприятеля к нападению на город ранним утром в Великую Субботу. Первые пушечные выстрелы совпадают с обхождением вокруг собора с плащаницей. Сакен испрашивает благословения преосвященного Иннокентия. Учащение выстрелов. Сильный ветер, вызванный стрельбой. Неприятельские снаряды не наносят особенного вреда городу. Причины этого. Жители начинают довольно спокойно относиться к своему положению. Мальчишки и рабочий люд. Церковные службы совершаются безостановочно. Страшный взрыв на батарее № 6 потрясает стены собора. Иннокентий успокаивает молящихся.

В Вел.Субботу рано утром, часов около 5 1/2 — 6, я пошел в церковь при Стурдзовской больнице, как ближайшую к моей квартире (на Б.Арнаутской улице), приложиться к плащанице: в Пятницу я, к сожалению, не успел этого сделать вследствие суеты в доме и приготовлений к перевозке вещей на Молдаванку.

Погода была прекрасная. Тишина в воздухе и на улицах ничем не нарушалась. Утомившись за ночь, большинство спало мирным сном.

Взглянув на море, открывавшееся с Михайловской площади на далекое пространство, я заметил какое-то особенное движение в неприятельском флоте; пароходы дымились и передвигались: очевидно, неприятель готовился к нападению на наш мирный город.

Возвратившись домой, я увидел, что экипаж моего хозяина и повозка, с необходимыми в хозяйстве предметами, были уже готовы к отправке на Молдаванку, — куда мы переселялись в квартиру одного знакомого, против Петропавловской церкви.

Это было совершенно кстати, — так как вскоре со стороны моря послышался непрерывный гул пушечных выстрелов; многие бросились к бульвару, желая узнать, что делается в гавани; более робкие оставались на Молдаванке, Слободке и в других местах, подальше от моря.

При первых же выстрелах, на окраине города потянулся по Вознесенской дороге бесконечный ряд всевозможных экипажей — от щегольских колясок и фаэтонов до дедовских колымаг и немецких фургонов. Из них выглядывали испуганные детские личики, с тревожным любопытством всматривавшиеся в непривычную для них обстановку. Пугаясь частых выстрелов, некоторые плакали навзрыд. Это был караван воспитанниц Одесского благородного института, перевозимых в Вознесенск, где приготовлено было для них помещение в Царском дворце на все время войны.[29]

В то же время вокруг собора совершалось торжественное обхождение с плащаницей. Бар.Сакен, по окончании этого трогательного обряда, приложившись к святыне, вновь испросил благословение архиепископа на предстоящее с неприятелем дело.[30]

Выстрелы, между тем, все учащались. Часто, сливаясь в один продолжительный гул, они производили страшный грохот и сотрясение в воздухе. Вследствие этого поднялся сильный ветер, понесший из города на море целые облака пыли с наших тогдашних плохих мостовых.

Взобравшись на колокольню Петропавловской церкви, чтобы посмотреть, что делается на море, я решительно ничего не мог различить вследствие пыли, стоявшей столбом в воздухе. Пришлось отправиться к бульвару.

Нет, однако, худа без добра. Пыль эта в некотором отношении была для нас и полезна: она мешала верности прицелов неприятельских кораблей. Сильное волнение, раскачивая пароходы, со своей стороны, делало то же.

Стреляли в нас бомбами, ядрами и гранатами. Ближайшие к морю части города, конечно, более подвергались опасности. Кое-где начались и пожары, — напр. в доме Воронцова (теперь гр.Шувалова), на возвышенной части берега, над самым портом.

Несколько ядер и бомб упало даже за Соборной площадью.

К счастью, особенного вреда они не причиняли. Направляясь с моря вверх, на наш высокий берег, они большей частью перелетали через дома, падая довольно далеко уже совершенно ослабевшими в полете. Кроме того, наши постройки из мягкого известняка свободно пропускали ядра сквозь стены, не разрушаясь при этом, а только продырявливаясь.

Заметив, что бомбардировка не так страшна, как ранее предполагалось, целые толпы любопытных устремились на бульвар, поближе к морю, чтобы удобнее следить за сражением.

Здесь же, во все время бомбардировки, находился ген.Сакен со своим штабом, отлучаясь только по временам на батареи.

Увидев в числе публики молодую даму, спокойно гулявшую по бульвару подруку с пожилым господином, барон, несколько удивленный такой смелостью, обратился к ней с вопросом:

— Неужели вы, сударыня, не боитесь оставаться здесь?

— Разве я не русская? — отвечала вопросом же молодая дама.[31]

Для некоторых, однако, любопытство окончилось очень печально: в то же почти время на бульваре, по левую сторону памятника Ришелье, убило ядром молодого человека, Стремецкого. Это заставило более осторожных возвратиться в город.

Большинство же все-таки не оставляло этого удобного для наблюдения пункта и других береговых возвышений.

Дети улицы, мальчишки, Бог знает из каких частей города и предместий набравшиеся на бульвар и лестницу (на которой и теперь заметны следы ядер, избороздивших её каменные ступени), целыми толпами, с криками «ура!», бегали в перегонку за падавшими ядрами и приносили их бар.Сакену и ген.Анненкову (назначенному испр. должн. генерал-губернатора и приехавшему в Одессу при самом начале бомбардировки). Дети получали за это небольшие подачки.

Множество рабочего люда, — к этому времени года обыкновенно приходившего из внутренних губерний на работы в наш город, — также с любопытством глазело на невиданное зрелище, преспокойно расположившись на высоком берегу, ниже архиерейского дома. По обычаю русского человека, они сначала только подсмеивались над неудачными выстрелами «нехристей», а потом пришло им в голову и желание выразить презрение «агличанину» в очень своеобразной и дикой форме: мужички стали тылом к неприятелю в самых странных и неприличных позах. Чопорный капитан-англичанин, наблюдавший в зрительную трубу происходящее на берегу, заинтересовался какой-то непонятной ему группой; но, пристально всмотревшись в нее, возмущен был до глубины души такой невежливостью «русских варваров». В досаде и негодовании он даже бросил на палубу злосчастную трубку. Об этом рассказывали потом наши лодочники, взятые в плен доблестным капитаном и находившиеся в то время на пароходе.

Таким образом особого страха бомбардировка не вызвала в большинстве одесского населения, ждавшего видеть разрушенные здания, тысячи убитых, целый город в пламени пожаров, — словом, все то, что приносит с собой война с сопровождающими её ужасами и разорением.

В самый разгар бомбардировки, церковная служба в соборе продолжалась спокойно и благоговейно. Священнодействовал архиеп.Иннокентий с многочисленным духовенством. Выстрелы явственно слышались во храме, но мало кого смущали.

Но вот, под конец литургии, раздался страшный грохот, подобный раскатам грома во время сильнейших летних гроз. Казалось, что вот-вот рушатся самые своды храма и погребут под собой священнодействующих и молящихся. Паникадила зашатались от страшного сотрясения и зазвенели, стекла в куполе собора потрескались и посыпались на мраморный пол... Это был взрыв пороховых ящиков на Щеголевской батарее, — причем поднялось громадное облако порохового дыма.

Молящиеся невольно дрогнули, испуг ясно выразился на всех лицах; но архиепископ был совершенно спокоен, — и, под влиянием стройно и благоговейно совершаемого им богослужения, общее смущение мало-помалу исчезло — и молящиеся остались во храме...

Преосвященный в конце богослужения обратился, по обыкновению, к народу со словами ободрения и утешения.

Тихо и спокойно полилась его вдохновенная речь:

И так, вы не решились оставить гроба Спасителя своего и в эти грозные минуты, когда смерть и пагуба носится над собственными главами нашими!... Вы не оставили его теперь: Он, преблагий, не забудет и не оставит вас в этот великий и страшный день, когда уже не слабые перуны человеческие будут летать по воздуху, а самые небеса мимо идут с шумом, самые стихии, сжигаемы, разорятся, а земля и, иже на ней, дела сгорят (2 Петр.3:10)... Но будем ли унывать и смущаться безотрадно? Нет: у живоносного гроба Спасителя для христианина не страшен самый ад, а это ещё разве одна слабая тень его. Аще пойду, говорит св.Давид, посреде тьмы и сени смертныя, не убоюся зла. Почему? Яко Ты, Господи, со мною еси (Пс.22:4). Важно посему не то, что происходит теперь, а то, с кем теперь Господь: с нами, или со врагами нашими. Но, может ли Господь быть с теми, кои воздвигли брани против нас за врагов креста Христова? Может ли Господь быть с теми, кои, будучи сами христианами, не устрашились сих великих и священных дней и дерзнули возмутить столь нечестивым образом смертный покой Спасителя во гробе?...

Враги наши, может быть, думали преогорчить этим для нас свое нападение, а на самом деле они усладили сим всю его горечь: ибо если уже необходимо страдать, то лучше пострадать вместе с Господом, у Его животворящего креста, при Его живоносном гробе. Аще бо, говорит Апостол, с Ним умрохом, то с Ним и оживем: аще терпим, с Ним воцаримся (2 Тмф.2:11-13). В таком случае хотя бы кто из нас лишился самой жизни; то, при живой вере в силу креста Христова, он ничего не потеряет; ибо и ему будет сказано: днесь со Мною будеши в раи (Лк.22:43)...

Если же Господь с нами, то чего нам страшиться: Он, всемогущий, защитит нас от всякого зла. И смотрите, день уже преклоняется к вечеру; у врага начинают уже оскудевать оружия; но много ли успел он сделать зла нам?

И далее, как бы пророчески, проповедник закончил:

О имени Господнем дерзаем уверить вас, что не более сделает и до вечера. Ибо Кто с нами, Тот сильнее того, кто с ним... Итак, облобызав снова язвы Спасителя, идите с миром, братие мои, в домы свои, и ждите спасения от Господа, всегда и везде спасающего правые сердцем. За великой Субботой всегда следует светлый день Воскресения: не замедлит и за настоящей, сугубо-великой для нас, Субботой последовать сугубо-великое Воскресение: — то есть, вместе с воскресением Господа, и наше избавление от обышедших нас зол, а в последствии и воскресение всего православного Востока — из гроба четырехвекового рабства мусульманства.[32]

XIV.

Последовательность бомбардировки. Движения неприятельских фрегатов к молам. Сигнал с 54-пушечного корабля начать бомбардировку. Баркасы. Больший калибр неприятельских орудий. Батареи №№ 4, 5 и 1. Батарея № 6 (Щеголевская). Посещение её Сакеном. Отзыв его о Щеголеве. Карантинная гавань. Места, особенно подвергшиеся опасности. Повреждение неприятельских пароходов.

Перейдем теперь к подробностям самой бомбардировки.[33]

О расположении наших батарей и вооружении их говорилось выше.

В начале 7-го часа утра тронулись со своей линии винтовой 54-пушечный корабль и пароходо-фрегат. По сигналу с корабля, двинулись 8 пароходо-фрегатов: Тигр, Самсон, Ретрибушен, Фюриус, Террибль — английские и Вобан, Декарт, Могадор и Катон — французские. 5 из них шли впереди и 3 — за ними; потом присоединился к ним и девятый.[34]

В половине седьмого они стали в боевую позицию между батареями №№ 3 и 6, т.е. против бульвара, между Карантинным и Военным молами.

Бомбардирование Одессы соединённой англо-французской эскадрой в день страстной субботы 10 апреля 1854 г.

Вскоре началась пушечная пальба, вперемежку, по всей линии. Первые выстрелы были сделаны по батарее № 6 пароходо-фрегатом Тигром: поворачиваясь бортами к молу, он произвел два залпа. После того открылась общая канонада залпами с бортов остальных пароходов. Кроме того, неприятелем спущено было пять баркасов, действовавших конгревовыми ракетами по Практической гавани и батарее № 6. Вообще неприятель стрелял бомбами, ядрами, гранатами и книпелями (последними — с целью рвать снасти судов, стоящих в гавани).

Вследствие большего калибра орудий, особенно 68 и 98-фунтовых пушек, неприятель мог забрасывать своими снарядами и батареи, и город, — находясь большей частью в безопасности, вне выстрелов наших малокалиберных старых чугунных пушек.

Мы же могли вредить неприятелю только в то время, когда пароходы его подходили ближе к батареям, находясь, вместе с тем, против самых амбразур, — чего он, видимо, старался избегать.

Батареи № 4 и 5, по отдаленности от неприятеля и вследствие малокалиберности пушек, очень мало принимали участия в сражении. Батарея же №1, орудия которой, были обращены к открытому морю, не могла действовать на залив.

Наиболее деятельная роль выпала на долю батареи № 6 (прап.Щеголев[35] и № 3 (поруч.Волошинов) — на оконечностях Военного и Карантинного молов: пароходы подходили к ним ближе, чем к остальным.

Стреляли они калеными ядрами — и так удачно, что на фрегате Вобан, от выстрелов со Щеголевской батареи, начался пожар, и пароход на некоторое время должен был удалиться с поля битвы.

Вскоре на помощь неприятелю явился еще один (54-пушечный) фрегат, вооруженный 32-фунтовыми орудиями.

От выстрелов неприятеля по Карантинной гавани прежде всего потерпело английское судно, на котором ранен был матрос-повар, ирландец; затем разбит был и потоплен наш спасательный баркас и перебиты и разорваны снасти на судах в этой гавани.[36]

Во время учащенной стрельбы неприятеля по Карантинному молу, батарее № 3 и деревянному маяку[37] в конце мола, нашими ядрами отбило корму у одного из неприятельских пароходов. После этого нападавшие отошли от № 3-го.

Карантинная гавань и её батарея, наносившая также сильный вред врагам, подвергались, сравнительно, меньшему неприятельскому огню. Все же сила его потом сосредоточилась исключительно на № 6-м.

Заметиив это, бар.Сакен с начальником штаба (полк.Тетеревниковым) и адъютантами немедленно отправился на батарею, чтобы лично ознакомиться с положением дела и ободрить юношу-командира. Об этом посещении барон сам потом так рассказывал одесситам:

Когда я в начале полного разгара боя прискакал на эту батарею, там на пространстве, нескольких квадратных сажен (был) совершенный ад: пустотелые снаряды всех видов, перекрестно направленные на батарею, лопаясь беспрерывно на и сзади батареи, напоминали батальный огонь из ружей; Щеголев распоряжался с невозмутимым спокойствием, артиллеристы, служащие бессрочно-отпускные и отставные, в рубахах, работали около орудий.[38]

За продолжением боя Сакен, по-прежнему, наблюдал уже с бульвара, как самого удобного для того пункта.

Много ядер и бомб в дообеденное время падало в особенности на бульвар и на так называемое Греческое (часть города между Екатерининской и Почтовой улицами до Итальянской, нынешней Пушкинской), в дом и сад гр.Воронцова, в дом Нарышкиной (теперешний дворец). В доме Воронцова (Шувалова) загорелся сарай с сеном, а у Нарышкиной разорвавшаяся бомба произвела в одной из комнат страшное опустошение, и, как говорили, осколки её попали в портрет известного английского адмирала Нельсона. Тогда же отбит был и угол пьедестала памятника Ришелье.

Таким образом англичане и французы почтили память своих славных соотечественников.

XV.

Действия батареи № 6. Благодарность Щеголеву от Сакена. Опасность на №6 увеличивается. Неравномерность борьбы батареи с фрегатами. Подбитие орудий. Пожар на батарее и вокруг неё. Посещение № 6-го ген.-ад. Анненковым. Недоразумение, возникшее при этом. Подвиги студентов Деминитру, Скоробогатого и Поля. Гимназист Бодаревский.

Так как во все время сражения батарея № 6 очень успешно вела борьбу с противниками, осыпая их калеными ядрами, то, наконец, все девять неприятельских пароходов сосредоточили огонь исключительно против неё.

Щеголев успешно отвечал им своими меткими выстрелами. Бар.Сакен, в восхищении от геройства молодого командира батареи, послал к нему шт.-капит. Веревкина благодарить храброго прапорщика и его команду.

Неприятельские фрегаты, во избежание опасности от меткой стрельбы этой батареи, в продолжение боя старались не оставаться на одном месте, а двигались мимо неё круговой цепью. Вследствие такого маневра Щеголев мог стрелять по ним только в те немногие моменты, когда они находились прямо против амбразур батареи.

Опасность для № 6 увеличилась еще от одного, невыгодного для неё, обстоятельства: вследствие поднявшегося сильного юго-западного ветра, из моря нагнало так много воды, что глубина нашего залива значительно увеличилась, и неприятельские пароходы смело могли зайти даже за Потаповский и Андросовский молы. Этим они тотчас же и воспользовались, и начали действовать на батарею уже с тыла.

Для Щеголева это было невыгодно и опасно в двух отношениях: во-первых, неприятельские пароходы вышли из направления выстрелов — сперва двух, а потом и трех пушек его батареи, — так что под конец против неприятеля возможно было действовать только одной (левой) пушкой, — и во-вторых, батарея сделалась совершенно открытой для прицела неприятельских бомбических орудий.

Тогда страшно неравномерная, уже с самого начала боя, борьба перешла во что-то сказочно-невообразимое и ужасное: с одной старой чугунной заржавелой пушкой незначительного калибра пришлось бороться с 350-360-ью огромными бомбическими орудиями.[39]

Неприятельские пароходы продолжали громить почти уничтоженную батарею залпами с бортов, проходя мимо неё поочередно, один за другим. Ядра, бомбы, книпеля и конгревовы ракеты сыпались градом на это злополучное место — и, конечно, производили страшный разгром. Землечерпательная машина, суда и пр. — все на моле и около него разрушалось или загоралось от неприятельских снарядов. Из двух иностранных судов (австрийского и турецкого) первое было сильно повреждено и затоплено, а второе совершенно сгорело.[40] Удалось, однако, спасти казенные пароходы Андию с Днепром и Кинбурнский плавучий маяк: их успели затопить в гавани, сняв весь рангоут. При этом командир маяка, капитан Плеханов, был смертельно ранен.

Тут еще новое бедствие обрушилось на многострадальную батарею: через 3/4 часа ужасной и непосильной борьбы подбито было орудие на правом фланге батареи, — причем убило и солдата[41]. Пушку эту тотчас же заклепали. Непосредственно затем загорелся склад сухого лаврового листа, невдалеке от порохового погреба, и сарай пароходной компании. В первое время пожар в сарае удавалось несколько раз тушить, поливая помпами; но потом оказалось, что огонь все-таки понемногу тлел внутри, незаметный снаружи. Наконец разрушена была ядро-калильная печь, — вследствие чего, должна была прекратиться стрельба калеными ядрами, так опасная для неприятельских судов, — и пришлось стрелять только холодными.

Видя № 6 в безысходно-опасном положении, ген.-ад. Анненков, в сопровождении ген.Корвинского, отправился туда по лестнице с бульвара, чтобы сделать различные распоряжения относительно казенного имущества.

При этом посещении, по словам ген.Щеголева, произошло следующее:

Прибыв на батарею и не видя меня около орудий, ген.-ад. Анненков пришел в недоумение. У него даже зародилась нехорошая мысль относительно меня; но, услыша мой командный голос из-за бруствера левого фланга, он убедился, что я, стоя впереди батареи на берме, совершенно открыто, под выстрелами эскадры, наблюдаю за полётом и падением наших снарядов и, сообщая громко результаты прислуге, поправлял наводчиков. Он обняв меня, расцеловал, восторженно благодарил меня и прислугу за примерное мужество и, узнав о недостатке зарядов, отправил нарочного за ними.

Снаряды, конечно, расходовались на батарее в огромном количестве, — почему и раньше уже чувствовался в них большой недостаток.

В этом случае много помогали делу студенты Ришельевского лицея Деминитру и Скоробогатый. Они два раза приносили с батареи известия бар.Сакену. Кроме них, тогда же отличился отвагой студент Горыгорецкого института Поль: когда крестьянин-погонщик, везший на волах заряды на батарею № 6, в ужасе от непрерывно падающих ядер, бежал, то Поль сел на телегу и, осыпаемый бомбами и ядрами, преспокойно довез заряды к месту их назначения.

Необходимо прибавить, что прислуга на наших батареях с раннего утра ничего не ела и не пила. Нашлось, однако, много добрых людей, которые развозили по батареям и в другие места стоянки войск (на площадях, улицах и проч.) воду, хлеб, щи, водку, квас, мясо, куличи и проч. Особенно много делали в этом отношении старинные коренные одесские купцы Ив. и Андр. Посоховы; а ученик 2-ой одесской гимназии Иван Бодаревский, не смотря на выстрелы неприятеля, во время самой бомбардировки, неутомимо носил воду и съестные припасы на наши батареи.

XVI.

Подмога неприятелю. Записка Сакена Щеголеву. Посылка на батарею № 6 преемника Щеголеву. Усиление пожара на батарее и моле. Вторая записка к Щеголеву от Сакена. Присылка на № 6 новой прислуги. Приближение пожара к зарядным ящикам. Трудность пробраться с батареи. Взрыв пороховых ящиков. Стройный переход Щеголева с командой на батарею № 5. Приглашение его с прислугой батареи к Сакену. Положение Щёголева.

Геройский подвиг прапорщика Щёголева и его батареи 10 апреля 1854 г.

Около 11 часов дня на подмогу к союзным эскадрам подошел еще 84-нушечный винтовой линейный корабль. Тогда непрерывная неприятельская пальба превратилась в один бесконечный гул и гром.

Щеголев по-прежнему неутомимо и стойко отвечал на неприятельские выстрелы.

В это время бар.Сакен, зорко наблюдавший за ходом дела с бульвара, отправил юноше-герою записку: «От имени корпусного командира храброму прап.Щеголеву — спасибо. Майор Гротгус».

Канонада против № 6-го, между тем настолько усилилась, что казалось совершенно невозможным кому-либо выйти живым из этого ада. Сам неприятель поражен был такой необыкновенной стойкостью батареи. По свидетельству наших пленных шкиперов на неприятельских пароходах, союзники были твердо уверены, что люди на батарее прикованы к пушкам цепями.

В виду страшной опасности, на батарею № 6 ген.-майором Майделем был уже послан и преемник Щеголеву, на случай его смерти (прапорщ.Ильяшевич). Заряды вследствие непрерывной стрельбы были опять израсходованы; но, к счастью, новый запас их был доставлен на батарею, под сильнейшим неприятельским огнем, прапорщ.Дудоровым.

В половине первого на Военном моле почти все запылало — и на самой батарее и вокруг неё. Горели стоявшие у мола суда, сарай пароходной компании, мерлоны, почти разрушенные неприятельскими снарядами; верхние бревна их пришлось стаскивать гандшпигами под выстрелами и бросать в море, чтобы не мешать стрельбе, продолжая сражаться с неприятелем единственным, еще действующим орудием. Щеголев, однако, продолжал своё трудное и опасное дело. Его при этом очень ободряло то, что стрельба наша была чрезвычайно удачна.

Ген.Сакен вновь послал ему уже собственноручную записку: «Храброму, спокойному и распорядительному Щеголеву — спасибо. Ген.-ад. барон Остен-Сакен. 10 апреля 1854 г., 12 1/2 пополудни. 6 часов вижу».

В это трудное и опасное время прислана была на батарею и новая прислуга: предполагали, что прежняя или переранена или перебита. К удивлению, оказалось, однако, что все на батарее были до того времени целы и невредимы. Только впоследствии, при разрыве неприятельской бомбы, один солдат был ранен, а другой контужен.

Пожар, между тем, все усиливался: загорелись сваи мола (деревянные); сарай окончательно запылал от разорвавшейся в нем бомбы; вспыхнула также, присяжная будка, — и огонь стал быстро приближаться к зарядным ящикам, которых некуда было передвинуть, — так как все уже было в огне...

И вот тогда только, по невозможности оставаться в пламени разрушенной и горевшей батареи, окруженной общим пожаром на моле, Щеголев решился оставить № 6, — но еще в последний раз все-таки выстрелил в неприятеля.

Пламя в это время так разрослось и распространилось по всей оконечности Военного мола, что большинству батарейных солдат пришлось выскакивать чрез амбразуры и под самыми выстрелами неприятеля обходить батарею с наружной стороны. Другого выхода не было: позади батареи все пылало.

Щеголев с командой, полуобгоревшие, измученные до изнеможения, едва успели отойти не более пятнадцати шагов от батареи, как взорвало пороховые ящики; — но, к счастью, при том никто не пострадал. Вследствие этого взрыва даже в городе, далеко от батареи, почувствовалось страшное сотрясение (о чем мы говорили выше), — в особенности же в соборе, вследствие открытой со всех сторон площади.

Hourra, ѵиѵиe l'Empereur! — раздалось с неприятельских пароходов при взрыве на батарее.

Щеголев, построив команду во фронт, с барабанным боем направился на батарею № 5, — по данному заранее приказу: людям со сбитой батареи переходить на соседнюю.

Сакен, однако, послал пригласить Щеголева с командой к себе, на бульвар. Здесь барон расцеловал молодого героя и поздравил нижних чинов, отличившихся на батарее, кавалерами знака военного ордена.

На вопросы Сакена Щеголев, закоптелый, испачканный, облитый потом, почти не мог отвечать: он совершенно оглох от грома орудий и совершенно обессилел, не имея во рту ни крохи хлеба, ни капли воды с 5-ти часов утра, находясь все это время в страшном физическом и душевном напряжении. Только, несколько отдохнув, он мало-помалу мог прийти в состояние давать краткие ответы.

XVII.

Временное прекращение стрельбы неприятелем. Распоряжения ген. Сакена и Анненкова. Возобновление бомбардирования в 2 1/2 часа по полудни. Дело батареи № 1. Нападение неприятеля на наш левый фланг. Попытка к десанту на Пересыпь. Отражение его. Пожар на Пересыпи. Арх. Иннокентий. Окончание бомбардировки в Вел. Субботу.

После взрыва на Военном моле неприятель стал стрелять реже, и наконец временно прекратил пальбу.

Этим воспользовались Сакен и Анненков, чтобы отправиться для необходимых распоряжений: первый — по батареям и войсковым позициям, второй — по городу вообще и Пересыпи.

В 2 1/2 часа, — вероятно, подкрепившись обедом, — неприятель возобновил бомбардировку одновременно на правом и левом фланге.

Кроме бомб и ядер с пароходов, неприятельские баркасы стали метать в город и конгревовы ракеты.

Перейдем к делам на других батареях, кроме Щеголевской.

Около 10-го часа большой неприятельский фрегат (Аретуза), отделившись от эскадры, открыл пальбу по батарее № 1; но был встречен ею и №№ 2 и 3-м сильным огнем. В особенности страшно вредила Аретузе батарея № 1, с береговой высоты. Продержавшись минут 40, фрегат принужден был отойти в линию, послав целый град бомб и гранат на дачу Лидерса и в город, к стороне Архангело-Михайловского монастыря.[42] На Аретузе во время этого боя повреждена была палуба и разбит один из баркасов.

Неприятель, однако, не унимался: в три часа началось его энергическое наступление на наш левый фланг.

В виду предполагаемой попытки к десанту на Пересыпь, туда перевезено было по старому Херсонскому спуску, мимо больницы (движение по Нарышкинскому спуску с пароходов могло быть замечено), несколько пушек, под прикрытием отряда из пехоты и кавалерии. Войска поставлены были в засаде, около пересыпской церкви.

Предположения относительно десанта вполне оправдались.

Так как действиям неприятеля не могла уже мешать замолкнувшая батарея № 6, обстреливавшая до того Пересыпь, то он и попытался высадить десант на низменный берег этого предместья.

И вот — в полуверсте от берега остановилось десять неприятельских баркасов, а 8 поплыло к Пересыпи.

Когда последние подошли к берегу приблизительно на картечный выстрел (около 150 саж.), то выдвинутые нами из засады четыре орудия открыли учащенную пальбу по баркасам. Действия наших пушек картечью были очень удачны. Неприятель пришел в полнейшее смятение. Много матросов было ранено. Некоторые из баркасов были сильно повреждены, — так что матросам пришлось перепрыгивать с одного на другой, — причем многие падали в воду. Один же баркас был нами совершенно потоплен. Словом, неприятель потерпел полное поражение.

Баркасы бросились спасаться к пароходам; но наши ядра и гранаты, пущенные вдогонку, продолжали сильно вредить неприятелю.

Когда лодки были уже в безопасности, у самых кораблей, то пароходы стали стрелять по предместью (Пересыпи) бомбическими и простыми орудиями и метать конгревовы ракеты. При этом на Пересыпской батарее подбито было два лафета, ранено 2 солдата и убито четыре лошади.

В виду этого, а также вследствие небольшого калибра наших полевых орудий, сравнительно с неприятельскими, пушки наши были сняты с позиции. Две из них оставались, однако, в засаде, — в виду возможности повторения попытки к десанту.

Неприятельскими снарядами вскоре зажжен был сарай с солью. Вследствие обилия различного горючего материала (дерева и пр.) пожар быстро распространился на соседние здания, и загорелись шесть домов. Жители от страха разбежались, оставив свое имущество на произвол судьбы.

Пальба по Пересыпи продолжалась до половины четвертого. После этого неприятель сталь стрелять уже и в город, по направлению к Новому базару.

Архиепископ Иннокентий, после церковной службы, все время оставался в архиерейском доме, близ моря, на возвышенности, представлявшей очень удобный пункт для наблюдения.

Когда же, по окончании бомбардировки Пересыпи, ядра и бомбы стали падать и в город, то преосвященный поехал для осмотра Сретенской церкви, находившейся в большой опасности вследствие близости к морю, затем — в собор, Арх.-Михайловский монастырь, с девичьим при нем училищем, и в больницу сердобольных сестер (Стурдзовскую). Оказалось, что ни один из храмов от бомбардировки не пострадал.

Ко времени захождения солнца, в половине седьмого, бомбардирование наконец совершенно прекратилось. Пароходы отошли к эскадре. Только один из них оставлен был, вероятно, для наблюдения за гаванью, прибрежьем и Пересыпью.

XVIII.

Осмотр батарей ген. Сакеном и Анненковым. Сооружение новой батареи на Пересыпи. Пожары. Охотники оберегают берег от десанта неприятеля. Пасхальная служба в соборе. Слово арх. Иннокентия. Ночные работы на батареях. Нападение неприятеля в 1-ый день Пасхи. Отбитие Фюри. Новое слово преосв. Иннокентия.

При наступлении ночи, ген.Сакен и Анненков отправились на батареи и Пересыпское побережье. Сделав везде необходимые распоряжения, они, вместе с тем, выбрали на Пересыпи место, удобное для батареи, к сооружению которой тотчас же и было приступлено.

Затем генералы, со свитой, осматривали город и побережье, делая везде необходимые указания.

Ночь освещалась пожарами: горели Практическая гавань, огражденная деревянными сваями, суда, находящиеся в ней, и дома на Пересыпи.

В это время многие из одесситов, опасаясь ночного десанта, вооружились охотничьими ружьями и холодным оружием и засели на приморских дачах, почти сплошь до Б.Фонтана, проведя всю ночь в усиленном наблюдении за неприятелем. Конечно, сделано это было в подмогу военному ведомству. Опасения, к счастью, не оправдались: неприятель не решился на новый десант.

Наступал и день великого христианского «праздника праздников».

Уже с 8-ми часов вечера Вел.Субботы началось во всех церквах чтение Апостольских деяний, а ровно в полночь — служба Светлого Воскресения. Вокруг собора, по обыкновению, горели смоляные бочки; карнизы храмов, колокольни и купола были украшены плошками. Зарево от освещения было принято неприятелем за пожары в городе.

Пасхальная служба совершалась с особенной торжественностью, в церквах, по обыкновению, было множество молящихся в этот великий христианский праздник. Толпы сменялись одна другой.

По окончании литургии архиеп.Иннокентий произнес трогательное слово, применительно к обстоятельствам дня, на текст: Вчера спогребохся Тебе, Христе, совозстаю днесь, воскресшу Тебе: сраспинахся Тебе вчера!

Приводим, несколько мест из этого слова:

Кто из жителей града нашего, тем или другим образом, не подвергался вчера великой опасности от врагов наших? И за кого была бы претерплена вчера самая смерть (как и претерплена некоторыми), если не за крест и гроб Христов? Ибо какая другая цель самой войны настоящей, как не защита веры Православной и единоверных собратий наших от насилий и угнетений мусульманских? Посему-то, при всем духовном недостоинстве нашем, мы в утешение свое можем сказать ныне, что вчера мы спогреблись самому Христу, Царю и Богу нашему. Некоторые спогреблись вполне, ибо прияли... смерть от огней вражеских; а мы..., по самому положению нашему, долженствовали быть готовыми на то же самое. Поелику Господь, как вы слышали от св.Златоуста[43] не только деяния приемлет, но и предложение хвалит, и самое благое намерение лобызает: то быть не может, чтобы Он, всеблагий, зря на сердце наше и готовность сострадать Ему, не вменил того нам в самое дело и не восхотел разделить с нами и радости воскресения Своего.... «Но как нам радоваться, — помыслит кто-либо, — когда лютый враг наш, по всей вероятности, готовит противу нас новую огненную бурю?»

Приводя на память слушателей радость «отроков вавилонских в пещи халдейской[44] и апостолов, которые, «после биения и ран от иудеев, идяху, радующеся, ...яко за имя Господа Иисуса сподобишася безчестие прияти», проповедник говорит:

Так будем радоваться и мы... Если какая радость есть самая чистая и достойная праздника воскресшаго Господа, то эта; ибо она будет происходить не от других каких-либо причин и побуждений, напр. не от увеселений праздничных, не от угождевия плоти и крови, — а именно из любви к нашему Спасителю и Господу. Такою радостию мы еще никогда не радовались, так как не было к тому и такого необыкновенного случая: возрадуемся же ныне и воскликнем подобно израильтянам, по прошествии ими Чермнаго моря: Поим Господеви, славно бо прославися (Исх.15:1).

Что касается до врагов наших, то, вероятно, они не преминут ныне явиться против нас снова в том или другом виде: ибо надобно же им докончить дело своего нечестия и не показать, что от вчерашних ран своих они уже не в состоянии выйти противу нас на брань: но будьте уверены, что, наученные опытом, враги явятся без прежней наглости и самонадеяния. А нам после того, как мы видели вчера и безуспешие врага и особенную милость Божию над нами, нам уже непростительно было бы оказаться малодушными. Если Господь защитил нас своею невидимой силой так победоносно вчера, когда мы предстояли Его гробу: то тем паче не предаст нас в жертву ныне — в день преславного возстания Его из гроба. Ничто убо, скажем и мы слонами св.Златоуста, ничто да не препятствует нашей радости о воскресшем Спасителе нашем, поим Господеви, славно бо прославися! [45]

Мы уже сказали, что покойный Иннокентий пользовался всяким случаем, чтобы направить своих слушателей к желаемой ему цели: так и в данное время он замечательно ободрил многих из нас своим словом, — и мы вышли из храма и утешенные, и воскресшие духом.

Несмотря на великий христианский праздник, всю ночь, с 10 на 11-ое апреля, на батареях кипела работа но переустройству прежних и возведению новых укреплений.

При этом законченная центральная батарея (Луиджи-Мокки), как самый главный центр обороны, поручена была герою-Щеголеву.

Союзники не хотели оставить нас в покое даже и в самый день Светлого Воскресения, — что еще лишний раз показывает их полнейшее неуважение к религиозному чувству противника.

В этот день, часов около пяти утра, совершенно неожиданно выступил из линии неприятельский пароходо-фрегат. Он быстро направился вглубь Одесского залива, сделал два выстрела по Практической гавани и сгоревшей батарее № б, а затем открыл огонь по заканчивавшимся работам на Пересыпской батарее.

Мы, в свою очередь, встретили Фюри (название парохода) холодными и калеными ядрами; причем с батареи № 4 угостили его и бомбой, угодившей в корму фрегата. После этого Фюри принужден был удалиться к эскадре так же быстро, как раньше ринулся в бой.

Затем других попыток со стороны союзников ни в этот, ни в следующие дни уже не было: пыл их, как видно, очень охладился.

XIX.

Одесса начинает успокаиваться. Проделки менял. Музыка на бульваре. Похороны на неприятельском фрегате. Дундас Сакену относительно захваченных в плен наших лодочников. Уход неприятельского флота.

Праздничное настроение взяло, однако, свое: население мало-помалу успокоилось. Пережитые опасности как-то стушевались сами собой перед обычным христианским чувством русского человека в радостные дни Светлого праздника.

С самого утра Одесса уже приняла спокойно-веселый вид. Целые толпы гуляющих виднелись по улицам и на бульваре. С любопытством осматривались кое-какие повреждения в городе от бомбардировки. Гуляющие передавали друг другу различные эпизоды прошедшего дня.

В Практической гавани еще горели некоторые суда и самые молы, облицованные сваями из бревен, плотно прилегающих одно к другому.

На батареях, конечно, по-прежнему оставались воинские команды, наблюдая за неприятелем.

Осмотревши по возможности следы бомбардировки на некоторых домах (замечу, очень незначительные), я спустился по бульварной лестнице к батареям, а оттуда и на Щеголевский мол, весь покрытый дымом от громадного пожара.

Оттуда отправился на Ришельевскую улицу в известную в то время кондитерскую Кёля (рядом с нынешним громадным домом Баржанского). Привлекала она посетителей не столько превосходными печеньями, кофе, шоколадом и пр., сколько множеством русских и иностранных газет и иллюстрированных изданий. За чашкой кофе можно было ознакомиться с последними политическими новостями, которые, по случаю войны, всех особенно интересовали, — тем более что единственная в то время местная газета (Одесский Вестник) сама почерпала, по условиям цензуры, военные сведения из столичных газет.

И вот здесь-то мне пришлось натолкнуться на одно из неприятных последствий тревожного состояния города, попав в довольно неловкое, положение. Расплачиваясь, я дал кондитеру какой-то кредитный билет.

— В городе совершенно не имеется мелких денег, а вы даете мне бумажку. Какую же я могу вам дать сдачу? Ведь всякому известно, что размен денег теперь невозможен.

К сожалению, я то и не принадлежал к этим «всем», — потому что жил не собственным хозяйством, а занимал квартиру со столом в доме одного чиновника.

Мне еле-еле удалось сговориться с требовательным хозяином кондитерской — на почве взаимных уступок.

Действительно, оказалось, что евреи-менялы, как народ практический и предусмотрительный, постарались уже при самом начале тревожного времени в Одессе захватить в свои руки почти все мелкое серебро и медные деньги, имевшиеся в казначействе и банке. Сделавшись таким образом единственными обладателями мелких денег, они за размен требовали невозможные проценты. И волей-неволей приходилось, конечно, платить, сколько требовали менялы, так как ни казначейства, ни отделения государственного банка в городе не было, — да и во всяком случае в праздничное время они были бы закрыты.[46]

В 1-й день Светлого праздника и в следующие дни на бульваре играла даже музыка, — звуки которой, конечно, доносились до неприятельских кораблей.

Флот, однако, стоял спокойно, — что вызывало общее недоумение и даже некоторое опасение, — не кроется ли в этом какой-либо хитрый умысел.

Во вторник полуспущенные флаги на кораблях свидетельствовали, что хоронили одного из высших офицеров. По показанию наших шкиперов, это был кто-то из состава служащих на корабле Фюри, смертельно раненный в Вел.Субботу или же в день Пасхи.

Наконец в среду, 14 апреля, получено было уведомление от вице-адмирала Дундаса, что, не желая удерживать долее, чем было необходимо, захваченных в плен русских купеческих матросов (всего 49 чел.), он передал их для доставления в Одессу австрийскому судну.

Затем соединенные флоты оставили Одесский залив.

Куда направились они, оставалось до времени неизвестным; но во второй половине апреля они уже крейсировали перед Севастополем.

С уходом неприятеля одесская жизнь вступила в свою обычную колею.

XX.

Парадный прием у Сакена. Иностранные консулы. Семья Риго. Молебен на Михайловской площади по случаю ухода флотов. Слово Иннокентия. Парадное прохождение войск. 17-ое апреля. Обед Сакену.

15-го апреля, поутру, был парадный прием у бар.Остен-Сакена. К нему собрались военные и гражданские чины, купечество и иностранные консулы — принести поздравление с успешным окончанием осады Одессы и, вместе с тем, благодарить за блистательную оборону города и сохранение в нем в смутное время полнейшего порядка.

При этом, многими выражалось и негодование на неприятеля по поводу нападения его на мирный город. «В пример всеобщих чувств, даже иностранцев, проживающих в Одессе, барон доставил поступившее к нему прошение французско-подданного Риго и жены его, великобританской подданной, которые, быв очевидцами столь коварных и постыдных, по их выражению, поступков французов и англичан, и чуждаясь оставаться затем в подданстве Франции и Англии, просили о дозволении выполнить присягу на подданство России, что и было разрешено ген.-ад.бар.Остен-Сакеном».[47]

После литургии в Арх.-Михайловском монастыре, архиеп.Иннокентий, по обыкновению, произнес красноречивое слово, в котором, между прочим, указал на значение Одессы в среде русских городов, приобретенное ею стойким отражением врагов:

Как опасность и бедствие постигли первых нас, то за первыми нами последует честь и слава... Где не будут хвалить нас и говорить: «Честь и слава Одессе! Она поступила, как следовало поступить русскому городу, подала для всех прекрасный пример любви к отечеству, — показала, как можно и с малыми средствами стоять и устоять против всех сил вражиих». Все это важно само по себе, но для нас тем важнее и отраднее, что — не будем скрывать прошедшей истины — мы были доселе не в весьма благоприятном мнении у наших соотечественников... На нас смотрели как бы с некоторым недоверием, думали, что, при безпрестанном сношении с чужеземцами, нам трудно было сохранить в целости всю силу духа и всю теплоту чувства русского, что посему, в случае опасности, от нас нельзя ожидать той твердости духа и того самопожертвования, коими прославили себя многие из древних градов русских... Теперь, благодаря нападению врагов, это примрачное мнение о нас должно исчезнуть само собой... Отныне город наш займет место в числе достоуважаемых градов земли отечественной. Как Киев, Новгород, Владимир, Смоленск — имеют каждый какой-либо приснопамятный год своей славы: так Одесса будет иметь навсегда свой славный год 1854-й.[48]

Войска, в составе двух полков улан, жандармской команды 3-го пехотного корпуса, двух сотен дунайских казаков, 16 батальонов пехоты и 6 батарей конной и пешей артиллерии, выстроились на крепостной эсиланаде, фронтом к упраздненной крепости, правым флангом к монастырю и левым к прибрежью.

Перед войсками, на возвышении, устроен был аналой для богослужения.

По окончании литургии, процессия направилась к аналою, в предшествии креста и хоругвей, с церковным пением и военной музыкой. Тут были и военные и гражданские чины, консулы, купечество, граждане.

По мере прохождения процессии мимо войск, к ней присоединялись их штандарты и знамена, которыми и был окружен аналой.

Было нечто высоко-торжественное, величественно-поразительное, когда все эти тысячи войск и народа, коленопреклоненные, благодарили и славили Бога за свое спасение. При провозглашении многолетия Государю и Царствующему Дому раздались выстрелы на всех батареях и общее «ура» войск и народа.

По окончании молебна, архиепископ обходил войска, кропя их св.водой и вручая по освященной просфоре каждому полку и батарее. Музыка в это время играла и певчие пели «Коль славен наш Господь в Сионе», а затем раздался народный гимн.

После этого начался церемониальный марш 18-тысячного войска перед военным начальством.

В то же время совершено было молебствие и в римско-католической церкви.

17-го апреля праздновался высокоторжественный день рождения Государя Цесаревича. Город, по обыкновению, был иллюминован, а в театре, в первый раз после Великого поста, была поставлена итальянская опера.

22-го, во вторник, город чествовал в клубе барона Сакена обедом.

XXI.

Высочайшая грамота 26 апреля одесскому населению. Обнародование её 9-го мая. Слово Иннокентия. Передача грамоты Анненкову. Шествие процессии с грамотой. Чтение её испр. должн. ген.-губернатора у памятника Ришелье. Благодарственное молебствие. Передача грамоты Крузенштерну. Вторичное чтение грамоты. Вручение её городскому голове. Угощение войск и завтрак для духовенства, генералитета и почетных лиц. Тосты. Постановление купеческого общества о трех стипендиях.

9-го мая была обнародована Высочайшая грамота от 26-го апреля о Монаршем благоволении Одессе следующего содержания:

Жителям Нашего любезно-верного города Одессы

Английский и французский флоты, войдя в Черное море, устремились, тому несколько дней на мирный и открытый Европейской торговле город Одессу.

Генерал-адъютант барон Остен-Сакен, свидетельствуя о блистательном мужестве, с которым покушения неприятеля отражены были военной силой, довел также до Нашего сведения, что среди угрожавшей жителям опасности, внутреннее спокойствие соблюдалось ими без малейшего нарушения, и что они с примерным усердием исполняли все распоряжения местных властей.

Сознание долга, указуемого святой Верой и преданностью к Престолу, одушевляет, к искреннему утешению Нашему, всех любезных Нам верноподданных. В Одессе же достохвальное чувство это явилось в полном развитии под громом неприятельских орудий.

Твердость и самоотвержение жителей сего города не могли не обратить на себя Нашего внимания, а Нам приятно изъявить всем сословиям оного по этому случаю особенное Наше благоволение.

На подлинной собственной Его Императорского Величества рукой написано:

«НИКОЛАЙ».

С.-Петербург. 26-го Апреля 1854 года.

Торжество обнародования происходило в следующем порядке:

Перед началом литургии, в день святит.Николая, в 10 часов утра, грамота была внесена в Преображенский собор ген.-ад. Сакеном и возложена на приготовленный для того аналой.

Литургию совершал соборне архиеп.Иннокентий. В храме присутствовали в это время начальствующие лица Одессы, чиновники, иностранные консулы, почетное купечество; толпы народа стояли и вокруг церкви, занимая всю Соборную площадь.

Пред окончанием литургии преосвященный сказал слово на текст: «По множеству болезней моих в сердце моем, утешения Твоя возвеселиша душу мою» (Пс.93, ст.19), указав на высокое место, которое Одесса, испытанная вражеским нападением, спасенная милостию Божиею, взысканная Царским благоволением, заняла теперь в числе городов, истинно-русских, принесших жертвы для спасения отечества.

По окончании богослужения, ген.-ад. Сакен передал Царскую грамоту и.д. Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора ген.-ад. Анненкову 2-му, который, в торжественном ходе, нес ее на Екатерининскую площадь к памятнику Ришелье.

Торжественную процессию открывали знаменные и штандартные взводы находящихся в Одессе войск, отряды пограничной стражи и карантинного батальона. Затем шли воспитанники приютов и всех учебных заведений, представители мещанского и купеческого сословий: цеховые старшины — со своими знаками и булавами, градской голова — с городским знаменем, члены думы — с Высочайшими грамотами, разновременно пожалованными городу, и с турецким знаменем, дарованным Одессе в войну 1828 г.; за ними — губернский и уездный предводители дворянства с дворянами и гражданские чиновники всех ведомств. Затем следовало духовенство в белых ризах, со св.иконами и с хоругвями, имея во главе преосв. архиеп. Иннокентия. Вслед за ним ген.-ад. Анненков нес Высочайшую грамоту, за которой следовали бар.Остен-Сакен, одесский военный губернатор, генералитет, иностранные консулы и почетные лица. Шествие заключалось конным взводом Новомиргородского уланского полка.

Через Соборную площадь процессия, по Дерибасовской и Екатерининской улицам и Екатерининской площади, двинулась к бульвару, в сопровождении бесчисленной толпы народа, покрывавшей улицы и площадь; балконы и кровли домов были унизаны зрителями по всему пути шествия процессии.

Войска остановились на площади, а духовенство прошло к амвону, устроенному между памятником Ришелье и бульварной лестницей и окруженному хоругвями, знаменами и штандартами.

Ген.-ад. Анненков, пред памятником Ришелье, прочел громким голосом Высочайшую грамоту и возложил ее на аналой.

Затем архиепископом с духовенством совершено было благодарственное молебствие за дарованную Одессе Царскую милость, с возглашением многолетия Государю Императору и всему Царскому Дому, победоносному воинству и жителям Одессы, — причем с береговых батарей раздался троекратный залп пушек; громогласное «ура!» войск и народа разнеслось по всей площади, а музыка исполнила народный гимн.

Затем между рядами войск, выстроившимися шпалерами на протяжении бульвара, члены купеческого и мещанского сословий перешли к зданию думы. Ген.-ад. Анненков передал Высочайшую грамоту одесскому военному губернатору ген.-лейт. Крузенштерну, которым она и перенесена была, в торжественном шествии, в прежнем порядке, по бульвару, к зданию думы.

Здесь он встречен был, у колонн здания, градским головой и членами думы. Взошедши на перестил, ген.-лейт. Крузенштерн прочел вторично грамоту, и снова раздалось общее «ура!».

Затем грамота была передана губернатором, для внесения в думу и хранения на вечные времена, градскому голове Кортацци, который, выражая чувства всех жителей Одессы, просил губернатора повергнуть к стопам Государя глубочайшую и беспредельную благодарность всех верноподданных Его — жителей Одессы — за высокое Монаршее благоволение.

По окончании торжества, войска были угощены на биржевой (теперешней — Пушкинской) площади, а для духовенства, генералитета и других почетных лиц приготовлен был завтрак в перестиле здания думы.[49]

Завтрак сопровождался, конечно, множеством тостов, из которых замечательнейшими были: за Императора и ген.-ад. Остен-Сакена. Барон провозгласил первый в таких словах: «За здравие и благоденствие нашего славного Государя, благороднейшего из витязей всех времен!» Когда ген.-ад. Анненков, поздравил военного губернатора и жителей Одессы с высокой Монаршей милостию, предложил тост за благоденствие города и его жителей, то гор. голова Кортацци, благодаря за тост от имени Одессы, воспользовался случаем «публично выразить чувства глубокой признательности и искренней привязанности всех сословий города к барону Остен-Сакену, за благотворные и энергичные меры, принятые им к спасению города, во время грозного неприятельского нападения»; при этом усердно благодарил и главных сотрудников барона в тяжкие для Одессы дни — ген. Анненкова и Крузенштерна.

Пред окончанием завтрака, военный губернатор вручил испр. должн. ген.-губернатора прошение одесского купечества о посильном пожертвовании в ознаменование этого счастливого дня. Ген.Анненков, прочитав прошение, поздравил одесское купечество с истинно-патриотическими чувствами, его одушевляющими, и передал этот документ бар.Остен-Сакену, с просьбой о поднесении его на Высочайшее воззрение.[50]

Купеческое общество положило иметь на своем содержании из детей обывателей г.Одессы двух учеников, — одного в гимназии, состоящей при Ришельевском лицее, другого — в самом лицее, и одного из евреев — в частном пансионе, которые, по всемилостивейшему соизволению, будут именоваться «Николаевскими». Кроме того, в ознаменование того же 9-го мая, купечество устроило на свой счет телеграф от Одессы до Очакова.

К сожалению, был ли предложен тост за героя Щеголева, мы не знаем: в исчислении тостов его имени не встречается!

XXII.

Лица, особенно отличившиеся во время бомбардировки. Бар. Остен.-Сакен, архиеп. Иннокентий и прапорщ. Щеголев. Краткие сведения о них. Награды им. Грамота ген. Сакену, рескрипт архиеп. Иннокентию, чины и ордена Щеголеву; рескрипт ему от Наследника Цесаревича, приказ ген. Сакена, портреты Щеголева в военно-учебн. заведениях и имя его на мраморной доске в Двор. полку. Награды прислуге на Щеголевской и других батареях, нижним чинам дивизиона, отбившего десант неприятеля, и всем прочим войскам. Награды студентам Риш. лицея Деминитру и Скоробогатому, Горыгорецкого института Полю и ученику Одесск. 2-ой гимназии Бодаревскому.

Остается сказать хотя но нескольку слов о главных лицах, способствовавших успевшему отражению неприятеля от беззащитной Одессы.

Такими лицами мы считаем, прежде всего, бар.Остен-Сакена, архиеп.Иннокентия и прап.Щеголева.

Один из членов совершенно обрусевшей немецкой фамилии, бар.Дм.Ероф.Остен-Сакен, был уже известным заслуженным боевым генералом перед назначением его в Одессу. Начав службу с 1804 года (след. в 1854 году совершилось пятидесятилетие его деятельности), он участвовал во всех войнах первой половины прошлого столетия и всегда и везде выделялся своей выдающейся храбростью: Бауцен, Дрезден, Кульм, Лейпциг, Фер-Шампенуаз, Париж, Кавказ, Турция, Венгрия — все это было для него прекрасной и блестящей боевой школой. К этому нужно прибавить, что барон был очень религиозен, о чем и до сих пор ходит много характеристических рассказов, а под конец жизни он весь погрузился в религиозный мистицизм.

Архиеп.Иннокентий, принадлежащий к самым знаменитым нашим церковным ораторам, был в то же время человеком многосторонним, которого, помимо богословия, интересовали все отрасли знания, социальные вопросы и военное дело. В Одессе, во время бомбардировки, и в Севастополе, в ту же Крымскую войну, он заявил себя и неустрашимостью в опасностях и уменьем одушевлять и ободрять на поле битвы.

Вот отрывки из писем преосвященного, относящихся к этому времени:

А мы вытерпели в святую Великую Субботу и Пасху ужасное, бомбардирование. Мой дом был первый под выстрелами, ибо нападение было, откуда никто не ожидал, с Запада Пересыпского (sic). Мне не захотелось оставить дом в такие минуты, и я видел все сражение, как на ладони. Теперь у меня полный стол бомб, ядер, гранат и пр. Мило посмотреть. Как-то Господь не дал мне страху, и мы спокойно служили во все эти дни, хотя все тряслось от выстрелов...

К И.X.Палаузову

Что же ободряет нас? То, что наше дело правое и святое. Это чувствует каждый, и готов на все. А затем — православное воинство наше видело и не такие полчища, мерялось и не с такими врагами, и оставалось победоносным. Теперь же оно все горит нетерпением пролить всю кровь свою за гроб Господень и за веру православную.

К барону М.А.Корфу[51]

О Сакене и Иннокентии ходил в то время рассказ, очень рельефно характеризующие этих двух деятелей.

Фельдъегерю, присланному из Петербурга в Одессу с различными распоряжениями, сказали, что не могут теперь же доложить о нем барону, потому что генерал еще не окончил молиться.

Таким образом фельдъегерю пришлось довольно долго ожидать приема, — по окончании которого он тотчас же отправился к преосв.Иннокентию.

Там его сейчас же приняли. Владыку застал он в кабинете за письменным столом, на котором развернута была карта Балканского полуострова и южной России, а рядом лежал небольшой пистолет.

Дело в том, что один из малолетних архиерейских певчих, резвясь в саду, под окнами кабинета Иннокентия, нечаянно выстрелил из игрушки-пистолета, который у него был, конечно, отобран и принесен к преосвященному.

«Приехал я к командующему войсками, говорил фельдъегерь, — и нашел архиерея; приехал к архиерею — и нашел главнокомандующего».

Насколько верен этот рассказ, мы не беремся решить; но во всяком случае se non е ѵего, с ben troѵаtо.

Молодой герой, Александр Петрович Щеголев, род. 30 июля 1832 г. (след., в знаменательный день бомбардировки 10-го апреля 1854 г. ему было всего 21 год с небольшим), из московских дворян, воспитывался в Дворянском полку).[52] Службу начал 13 апреля 1852 г. прапорщиком 2-ой артиллерийской бригады (таким образом он не прослужил и двух полных лет до своего подвига). 10-го января 1852 г. Щ-в был назначен в 14-ую артилл. бригаду. Награжденный по-царски за свой подвиг 10-го апреля, Александр Петрович проходил потом службу в военном же ведомстве. За отличное, состояние его батареи (5-ой артилл.бригады) назначен был флигель-адъютантом, а во время русско-турецкой войны, за взятие Плевны, произведен в ген.-майоры и назначен в свиту Его Величества. В последнее время своей службы Щ-в состоял командиром 1-го гвардейского корпуса. В настоящее время он в отставке, в чине ген.-лейтенанта, и живет в Москве.

Все, знавшие Щеголева, отзываются о нем, как о человеке симпатичном и в высшей степени скромном.

Вот, напр., как рисует нам Ал-ра П-ча г.Скальковский в своих воспоминаниях:

На третий день после бомбардировки отец привез к нам обедать Щ-ва. Это был истинно-русский человек в том роде, как описывает Толстой. Ничего общего с Георгием Победоносцем или Ричардом Львиным сердцем он не имел. Щ-в представлял оглохшего, молодого, безусого прапорщика в веснушках, с рыжими слегка опаленными волосами. Он держал себя чрезвычайно скромно, застенчиво, вовсе не рисуясь даже по получении отовсюду самых лестных поздравлений...

Таким же скромным он, 72-летний старик, остался и до настоящего времени, — как рассказывают видевшие его в последнее время.

Награды по случаю бомбардировки Одессы

Заслуги лиц, способствовавших успехам нашим в памятные для Одессы дни 10 и 11 апреля, оценены были Государем Императором по достоинству:

Высочайшая грамота ген.-ад. бар.Остен-Сакену, от 21 апреля 1854 г. гласит:

В тот самый день, когда собравшиеся в православных храмах жители Одессы совершали память о погребении распятого за искупление человечества Сына Божия, союзники врагов Его Святого Имени посягнули на разрушение сего города — мира и торговли, в коем Европа всегда находила отверстые житницы в тяжкие для неё неурожайные годы. Соединенные английский и французский флоты, в продолжение двенадцати часов, громили наши батареи, жилища граждан и стоящие в гавани купеческие суда. Но неустрашимые войска, лично нами руководимые и исполненные твердого упования на Всевышнего Покровителя правого дела, со славою отразили упорный натиск неприятеля на берег, принявший во времена апостольские Святого Предвозвестника веры христианской в благословенном нашем отечестве. Геройская стойкость и самоотвержение войск, воодушевленных вашим примером, увенчались полным успехом; город спасен от разорения и неприятельские флоты скрылись в море. В справедливое воздаяние за сей блистательный подвиг, Всемилостивейше жалуем вас кавалером ордена Св. Апостола Андрея Первозванного, знаки коего при сем препровождая, пребываем к вам навсегда благосклонны.

НИКОЛАЙ [53]

Высочайший рескрипт, данный на имя преосвященного Иннокентия, архиепископа Херсонского и Таврического:

Преосвященный архиепископ Херсонский Иннокентий! В тяжкий и вместе достославный для Одессы день испытания, когда союзники врагов имени Христова, дерзнув нарушить святость Великой Субботы, были, при всесильной помощи Божией, отражены храбрыми нашими войсками, вы, с твердостью духа, достойного пастыря душ, священнодействуя под выстрелами неприятельских орудий и назидая паству словом веры и упования, содействовали и сами лично, и чрез подчиненное вам духовенство к ободрению жителей и к сохранению общего порядка и спокойствия, — и пламенная всех к Господу сил прибежность увенчалась небесным благословением Нашему оружию.

В ознаменование особенного Монаршего благоволения к столь доблестному служению вашему, Всемилостивейше жалую вам препровождаемый при сем алмазный крест, для ношения на клобуке.

Поручая Себя молитвам вашим, пребываю всегда вам благосклонный

НИКОЛАЙ.

Петергоф, 25-го июня 1854 года[54]

Награды Щеголеву:

а) Император Николай Павлович повелел прапорщика Щеголева, «во внимание к блистательной храбрости и самоотвержению», произвести прямо в штабс-капитаны и украсить его грудь орденом св.Георгия (предписания военного министра за №№ 3515 и 372).

б) Наследник Цесаревич, Александр Николаевич, осчастливил молодого героя следующим рескриптом:

Любезный Щеголев!

Поздравляю тебя со славным твоим подвигом и с Царской за него наградой!

Посылаю тебе Высочайший приказ о производстве тебя в подпоручики, в поручики и в штабс-капитаны, грамоту со статутом на Всемилостивейше пожалованный тебе орден Св.Георгия и самый орден.

Прилагаю при сем же и Георгиевский крест с Моей груди; прими его, как подарок признательного отца почтенному сыну.

Благодарю тебя за твою мужественную, стойко-уставную заслугу; благодарю тебя от всех военно-учебных заведений, в которых отныне имя твое будет произноситься с уважением и подвиг твой будет служить примером воинской доблести.

Запечатываю еще в Мой конверт два на имя твое письма, оба тебе поздравительные и оба тебе благодарственные: одно от всего Дворянского полка, другое от оставшихся еще в этом полку однолетних твоих ротных совоспитанников.

Спасибо, голубчик Щеголев; наградил тебя Государь наградит тебя и Бог.

Обнимаю тебя.

АЛЕКСАНДР [55]

в) Рескрипт Щеголеву от Его Императорского Высочества Великого Князя Михаила Николаевича:

Любезный Щеголев!

Мужество и хладнокровная распорядительность, оказанная вами 10-го числа минувшего апреля, при бомбардировании англо-французским флотом города Одессы, обратили на вас внимание всей России и удостоили вас Всемилостивейшими наградами. Мне, как и генерал-фельдцейхмейстеру, особенно приятно иметь в рядах артиллерии такого отличного офицера и Я, для изъявления вам благодарности и сердечного расположения, посылаю вам прилагаемую саблю, с желанием, чтобы вы вперед имели случай обнажить оную за Государя, отечество и в честь артиллерии.

Остаюсь вам искренно-доброжелательный.

Михаил [55]

Петергоф, 25-го июня 1854 года

г) Приказ ген.-ад. бар.Остен-Сакена 11 апреля:

В память незабвенного подвига, совершенного вчера 6-ой прибрежной одесской батареей, под начальством резервной батареи 14 артиллерийской бригады прапорщика Щеголева, разрушенная батарея эта, вновь сооружаемая, которой мною дано было название № 6-ой, переименовывается в Щеголевскую.[55]

Император, одобрив это распоряжение, Высочайше разрешил навсегда сохранить за батареей название Щеголевской, чтобы увековечить геройское имя её храброго защитника.

Прапорщик А.П.Щеголев

д) По повелению Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича, объявленному по военно-учебным заведениям от 25 января 1855 г. за № 7, препровождены во все военно-учебные заведения литографированные портреты шт.-капит. Щеголева.

с) По Высочайшему повелению, изъясненному в приказе по военно-учебным заведениям от 17 марта 1855 г. за № 2052, за отличие, оказанное при отражении англо-французского флота во время бомбардирования г.Одессы, имя шт.-капит. Щеголева начертано на мраморную доску в Дворянском полку.[56]

Всей прислуге Щеголевской батареи было приказано выдать не в зачет годовое жалованье и собственно от Его Величества назначено 10 знаков отличия Военного ордена, сверх тех, которые уже розданы были генералом Остен-Сакеном.

Прислуга прочих батарей получила по 2 серебряных рубля на человека и по 2 знака отличия Военного ордена на батарею.

Нижние чины дивизиона, отбившего десант противника, были награждены годовыми окладами жалованья и, кроме того, получили знаки отличия Военного ордена, по одному на каждое орудие.

Всем прочим войскам выдано по одному рублю серебром.[56]

Студенты: Ришельевского лицея — Деминитру и Скоробогатый и Горыгорецкого института Поль награждены знаком отличия военного ордена, с производством в портупей-прапорщики; при этом министр народного просвещения Норов предложил написать имела их золотыми буквами на доске, с изложением их подвигов и полученных наград, и иметь эту доску в актовой зале лицея.

Ученику 6-го класса Одесской 2-ой гимназии Ив.Бодаревскому объявлено Монаршее благоволение и повелено внести имя его, золотыми буквами, на доску достойнейших воспитанников; кроме того, министром Норовым предложено, чтобы в аттестате Бодаревского, который будет ему дан при увольнении из гимназии, включены были как описание совершенного им подвига, так и награда, какой он удостоен.

На вопрос военного министра, в какие именно войска предложено определить студ. Деминитру и Скоробогатого, дир. Риш. лицея донес, что первый из них изъявил желание поступить в Гессен-Кассельский гусарский полк; относительно же второго получено было уведомление о желании поступить в Полоцкий полк.

XXIII.

Различные постановления и распоряжения по поводу бомбардировкн 10 апреля 1854 года: а) пожалование пособий беднейшим жителям Одессы, потерпевшим от бомбардирования; б) учреждение совершения таинства Елеосвящения накануне В.Субботы в кафедр. соборе и в) обозначение пробоин от неприятельских ядер в городских строениях черной краской (кружками).

Государь Император, в отеческой заботливости о беднейших жителях Одессы, наиболее потерпевших от повреждения домов их во время бомбардирования неприятельскими флотами 10 апреля, Всемилостивейше соизволил пожаловать нижепоименованным лицам следующие пособия: мещ. Вас. Козину — 1950 р., Мар. Голощаковой — 1000 р., вдове унт.-офиц. Микуциной — 800 р., мещ. Федьковой — 170 р., Матвеенке — 120 р., Пантасенке — 190 р., Колиберде и Доброву — по 230 р., Остапенке — 205 р., Козловской — 200 р., Борщенке — 203 р., Шевченковой —175 р., Ив. Пищаеву — 150 р., поручице Кондаковой — 500 р., мещ. Демченковой — 30 р., Орловой и свящ. Левицкому — по 115 р., мещ. Иванову — 56 р., Коломойченке — 25 р., вдове аптек. ученика Филипповой — 75 р., — всего же 6539 р.

Деньги эти выданы упомянутым лицам, в присутствии испр. должн. новоросс. и бессарабск. ген.-губ. Анненкова 2-го, 24 июля. Его превосходительство, вместе с тем, просил одесск. воен. губернатора и вменил в непременную обязанность одесск. городск. полиции наблюсти, чтобы обыватели, у коих дома вовсе, уничтожены неприятельскими действиями, озаботились теперь же употреблением полученного от щедрот Монарха пособия на постройку для себя домов, а те из обывателей, дома коих потерпели повреждение, привели бы их в такое состояние, чтобы живущие в них семейства не были подвергнуты, от неисправности домов, суровостям непогоды во время зимы.[57]

По ходатайству преосв.Иннокентия, указом свят.правительствующего синода учреждено совершение таинства елеосвящения в Вел.Пяток, вечером, в Одесском кафедральном соборе, в память бомбардирования Одессы в 1854 г.

Дабы память недостойного покушения англо-французского флота была сохранена, пробоины, сделанные неприятельскими ядрами в городских строениях, означены черной краской.[58]

XXIV.

Цель бомбардирования Одессы неприятельским флотом. Различные мнения об этом. Результаты бомбардировки Одессы: а) для неприятеля и б) для нас.

В заключение постараемся разрешить некоторые вопросы, представляющее известного рода интерес, по поводу бомбардировки Одессы, — а именно:

а) С какой целью неприятельские флоты бомбардировали Одессу?

б) Каковы были результаты бомбардировки?

Первый вопрос разрешается различно:

Одни представляют бомбардировку делом мести за оскорбление британского флага: так по крайней мере утверждали адмиралы Дундас и Гамелен.

Но нельзя же мстить за измышленное оскорбление, за намеренно-извращенный факт: ведь сколько-нибудь добросовестное производство дознания по этому поводу выяснило бы всю ложность показания капитана Фюриуса, на которое опирались адмиралы.

Факт оскорбления, очевидно, был измышлен, обстоятельства дела извращены, чтобы только изыскать какой-либо предлог к нападению на Одессу.

Другие говорят: разорять мирный город, где в числе торгового класса было много английско- и французско-подданных, которые могли бы пострадать при этом случае, вряд ли было специальной целью соединенных флотов.

Поэтому, думают, вряд ли можно утверждать, что неприятель намеренно стрелял по самому городу: направляемые на батареи и крепость (которой, как мы уже сказали, в данное время не существовало) выстрелы только случайно могли попадать в город, вследствие колебания пароходов при довольно сильном ветре.

Третьи думают, что флоты имели прямую цель нанести вред Одессе, как торговому пункту, стараясь уничтожить (что отчасти и достигнуто) её практическую гавань, а, вместе с тем, и самые суда, в ней стоявшие, хотя некоторые из них принадлежали и иностранцам.

Если же сделано было мало вреда самым городским зданиям, то это могло случиться по причинам, от неприятеля независящим (мы говорили об этом выше, в главе XIII).

Во всем этом, конечно, есть кое-что вероятное; но нельзя обойти еще одного предположения, высказанного, сколько нам известно, впервые г.Черемисиновым в указанном нами его сочинении.

Он полагает — и мы, со своей стороны, думаем, что можно, действительно, согласиться с его предположением, — что главной целью бомбардировки было желание вызвать из Севастополя наш флот, незначительный сравнительно с соединенной армадой союзников, — чтобы совершенно уничтожить его в морском сражении, и таким образом лишить нас всякой возможности пользоваться им при предстоящих военных действиях.

Ни одна, к счастью для нас, из указанных целей, как мы видели, неприятелем не была достигнута, благодаря стойкости одесских защитников и осторожности севастопольского морского начальства.

В чем же, наконец, заключались результаты бомбардировки для неприятеля?

По показанию наших шкиперов, бывших в плену на неприятельских судах, результаты нашей обороны оказались для союзников довольно печальны и чувствительны, — а именно:

а) один из французских фрегатов загорелся от наших каленых ядер, — почему и отведен был другим пароходом к эскадре: там с двух кораблей посланы на помощь ему пожарные инструменты;

б) на фрегате, подходившем к батарее №1, нашими ядрами оторвало ноги командиру парохода и убило и ранило до 6 человек;

в) все пароходы, участвовавшие в бою, получили пробоины, особенно на кожухах;

г) на пароходе «Фюри» убит кто-то из высших чинов и осколками мачты изувечены 4 человека;

д) убитых и раненых вообще было не менее 35-ти.

Материальные результаты бомбардировки собственно для Одессы были очень незначительны, — а именно:

а) убито: нижних чинов — 4, частных лиц — также — 4.[59]

б) ранены: артилл. подполк. Мещеринов и 45 нижних чинов; контужено нижних чинов —12.

в) сожжено: 14 домов на Пересыпи и

г) повреждено в городе 52 частных дома.

Ясно, что потери неприятеля далеко не соответствовали ни его силам, ни тем затратам, которые сделаны были на бомбардировку.

Для нас же главные результаты бомбардировки — нравственные — заключались в том, что она дала полное удовлетворение нашему патриотическому чувству, прославив нас в неравном бою.

Не забудем, что в Восточную войну это было нашим первым столкновением с неприятелем на родной земле, и столкновением, окончившимся для нас довольно счастливо.

Бомбардировка Одессы явила свету чудеса мужества, патриотизма и строгого исполнения долга, свойственные русскому человеку во всех положениях и возрастах (Сакен, Щеголев, нижние чины, студенты Деминитру, Скоробогатый, Поль, Бодаревский и пр.).

Она показала и силу религиозного влияния, умиротворяющего и успокаивающего человека-христианина в самые трудные минуты его жизни (Иннокентий).

Она показала, наконец, — и это по местным условиям Одессы чрезвычайно важно, — что столица юга России (как называют наш город), считавшаяся каким-то не русским, а полуиностранным городом, принадлежала и принадлежит по духу к числу чисто-русских городов, всегда стойко отражавших нападающих врагов и не щадивших жизни для родной земли.

Взятие английского парохода «Тигр» 30-го апреля 1854 года

XXV.

Причины перехода ко взятию англ. парох. «Тигр». Общее успокоение в Одессе. Тревога по случаю пушечной пальбы на море 30-го апреля. «Тигр» на мели у берегов Одессы. Попытки его сняться с мели возбуждают внимание береговой стражи. Донесение о пароходе бар. Сакену. Его распоряжения.

В тесной связи с бомбардировкой Одессы находится взятие английского парохода «Тигр»: это — своего рода эпилог геройской защиты города в памятное 10-го апреля 1854 года.

После ухода неприятельских флотов у всех нас стало как-то особенно спокойно на душе. По обыкновению, скоро забылись все ужасы, пережитые в Страстную седмицу, ознаменовавшуюся для Одессы неслыханным в христианском мире неуважением к святости великих для каждого христианина дней.

Выезжавшие на дачи и в городские предместья, спасаясь от бомбардировки, возвратились в свои городские жилища. Жизнь закипала по-прежнему: началась обыкновенная суета большого города с её деловой стороной, развлечениями и удовольствиями. Войск почти не было видно: многие части их уже вышли из Одессы в другие места, где, по мнению военного начальства, предстояла в них большая надобность, в виду возможности нападения неприятеля.

Как вдруг, 30-го апреля, для всех совершенно неожиданно, послышались с моря знакомые для Одессы пушечные выстрелы. Население в испуге встрепенулось. Бросились к берегу, — но ничего не было видно на море ни с бульвара, ни с ближайших дач.

Общее недоумение вскоре разъяснилось. Оказалось, что стреляли у дачи Кортацци (теперь Вагнера), верстах в 6-ти от города, где сел на мель неприятельский пароход. Это был «Тигр», памятный для Одессы тем, что первый начал бомбардировку 10-го апреля.

К даче этой устремилась вся Одесса. Кто в экипажах, кто пешком, в перегонку спешили насладиться интересным зрелищем. Но прежде всех туда явились, конечно, войска.

Это любопытное и оригинальное сухопутно-морское дело началось таким образом:

Около 4 1/2 часов утра, при очень густом тумане, — какие у нас нередки в весеннее и осеннее время, — в неприятельской эскадре из трех пароходов (английского «Тигр» и французских «Нигер» и «Везувий»), крейсировавшей у берегов Одессы, фрегаты разошлись в тумане. «Тигр» в это время наскочил на мель, и так основательно, что не мог двинуться ни взад, ни вперед: он врезался между подводных камней, носом к берегу. Положение, конечно, крайне опасное для всякого судна.

Все попытки сняться с мели не привели ни к чему. Завезены были два якоря, отодвинуты на корму пушки, выброшена часть балласта, выпущена вода из котлов, — словом, в течении трех часов употреблены были все средства к облегчению парохода, — но ничто не помогало. Стрелять, прося о помощи, капитан не решался, чтобы не выдать себя, привлекши внимание нашей береговой стражи; попробовали звонить в колокол...

Возня на пароходе, свист выпускаемого пара, шум колес, голоса перекликавшихся матросов, довольно явственно слышавшиеся на берегу, обратили на себя внимание начальника наблюдательного поста у дачи Кортацци, упоминаемого уже нами выше — г.Кмиты.[60]

Тотчас донесли о том бар.Сакену, по распоряжению которого вызван был из ближайшего пункта, колонии «Люстдорф», отряд из двух рот пехоты и взвода улан, при двух орудиях.

XXVI.

Действия нашей артиллерии. Сдача «Тигра». Два неприятельских парохода начинают перестрелку с нашей артиллерией. Результаты боя. Неосторожность публики. Мы зажигаем пароход. Увлекшиеся гвардионы. Взрыв «Тигра». Наша добыча. Флаг с «Тигра» пожалован морскому кадетскому корпусу. Церемония передачи флага. Предположения относительно защиты Одессы оказываются излишними.

Когда туман несколько рассеялся, то артиллерия наша могла уже довольно метко стрелять с высокого берега вниз по пароходу, в котором и сделано было несколько серьезных пробоин. Стрельба же с «Тигра», пытавшегося защищаться, нам нисколько не вредила: снаряды, направляемые снизу вверх, перелетали через головы нашего отряда.

Нашими выстрелами был тяжело ранен капитан парохода Гиффард (Джиффард), которому, в самом начале перестрелки, оторвало ядром левую и опасно ранило правую ногу.

Безуспешность отстреливания, серьезные повреждения парохода и опасное положение капитана, сдавшего команду старшему офицеру, заставили неприятеля спустить вымпел и затем поднять белый флаг. Вследствие этого огонь с нашей стороны был прекращен. Тотчас же съехал на берег парламентер с объявлением, что экипаж сдастся военнопленным.

Затем перевезен, был на берег капитан парохода, 24 офицера, гардемарины и матросы (201 человек). Оружие пленные моряки клали на берегу.

Экипаж тотчас же был отправлен в карантин. Взятие «Тигра» было для нас очень важно во многих отношениях. Он принадлежал к лучшим пароходам английского флота. Длина его была 210 ф., ширина 86, глубина 24 ф. 6 дюйм.; водоизмещение 1220 тонн; машины (в 560 сил) Пена, лучшего заводчика в Англии. Строителем его был Эдди, помощн. англ. сервайера, один из известнейших английских инженеров Судно было спущено в 1849 г. и стоило, без провизии, пороха и снарядов, около 450000 р. сер. Пушек на нем было чугунных 16:2 (бомбические) 96-фунтовые и 14-ть 36-фунтовых; медных 3: две 18-фунт. и одна 16-фунт. Из этого числа оказалось годных к употреблению 11, а испорченных 8.[61]

Необходимо прибавить, что «Тигр» был сначала яхтой королевы Виктории, а впоследствии обращен в своего рода морскую школу: на нем плавали гардемарины и мичмана, принадлежавшие к самым аристократическим английским семействам, — для ознакомления с морской службой, под руководством наиболее опытных моряков великобританского флота.

Отсюда видно, как тяжела была для английского флота потеря «Тигра».

Когда закончилась сдача фрегата и перевозка экипажа его на берег, вдали показались два неприятельских парохода, принадлежавшие к одной с ним эскадре: они, как видно, разыскивали фрегат, потерянный ими из виду в тумане.

Приблизившись к берегу, и увидев, в чем дело, пароходы открыли стрельбу по нашим войскам, увеличенным в это время двумя батальонами пехоты, дивизионом конницы и 28-ью орудиями.

С дальнего расстояния, неприятель мог наносить серьезный вред нашим войскам, находясь для стрельбы в более выгодных условиях, чем погибший «Тигр».

Артиллерийский бой продолжался до 2 часов пополудни (командовали полк.Горонович и капит.Верховский), — причем, с нашей стороны, было убито два рядовых и контужены полк.Ильинский и поруч.Смирнов.

Нужно удивляться, как при этом не случилось несчастий с множеством зрителей боя, очень спокойно любовавшихся перестрелкой с высоты берега и с его низменной части, у самого моря. Много даже тут же купалось, так как день был очень жаркий и солнце с безоблачного неба невыносимо жгло своими весенними лучами; а через головы купающихся, в то же время, летали ядра с нашей и неприятельской стороны.

Неприятель своими выстрелами старался совершенно уничтожить «Тигр», чтобы, по снятии с мели, фрегат этот не мог войти в состав нашего флота.

При такой обстановке мы не могли и думать о снятии его с мели и приведении в Одесский порт, — в присутствии двух неприятельских пароходов и под их выстрелами. Поэтому бар.Сакен приказал зажечь Тигр калеными ядрами.

В это время на пароходе находились еще наши карантинные гвардионы, замешкавшиеся там вследствие обилия рому, вина и портеру, имевшихся в большом количестве на Тигре и заставивших их забыть о своем опасном положении.

Тогда на выручку увлекшихся гвардионов, или — вернее — для спасения их, послан был, по распоряжению ген.Сакена, баркас с вызвавшимися к тому охотниками.[62]

Около 7 1/2 часов вечера произошел страшный взрыв, когда огонь добрался до пороховой камеры на Тигре.[63]

Нашим водолазам удалось впоследствии извлечь из моря машину Тигра, в 560 сил, и 16 его орудий, из которых 11 оказались вполне годными.

Ими впоследствии воспользовались для обороны берегов Одессы от неприятеля, так как признано было крайне необходимым увеличить укрепления нашего города.

Дело это поведено было довольно энергично, — такт, что к осени 1854 года в Одессе имелось уже 12 береговых батарей, а весной следующего года приступлено было и к укреплению города со стороны суши.

Линия укреплений должна была состоять из 43 земляных батарей, с 174-ми полевыми орудиями.

Но, к счастью, защищаться Одессе от неприятеля в другой раз не довелось, — хотя англо-французский флот в конце сентября 1855 года опять появился перед нашим городом, в количестве 100 вымпелов.

Целью неприятеля в этом случае было желание отвлечь наши войска от Кинбурга и Очакова, куда потом он и отправился.

Флаг с погибшего Тигра был высочайше пожалован морскому кадетскому корпусу 11-го мая 1855 г.

Передача его сопровождалось особой церемонией.

13-го мая, утром, в половине 11-го часа, генерал-адмирал, великий князь Константин Николаевич, на пароходе «Фонтанка» прошел в Кронштадт между кораблями, расположенными на малом рейде.

Пароход вел на буксире катер, на флагштоке которого, под русским флагом, развевался английский с пар.Тигр. Шествие встречено было и сопровождалось громким «ура!»

Это было последним нашим торжеством в Восточную войну.

XXVII.

Пленные с Тигра в Одессе. Письма об обращении с ними Домниля и Т. Аллана. Смерть Джиффарда. Его похороны. Приезд его жены.

С пленными англичанами с Тигра обходились у нас очень радушно: их ласкали, приглашали в дома, старались доставить всякие удобства и удовольствия.

Приведем относительно этого выдержки из писем самих же англичан и французов.

Одно из них было напечатано в газете Times (7 июня 1854 г., № 24761), а другое получено г.Гасфельдом из Англии от Томаса Аллана, мужа певицы Карадори Аллан.[64]

Мы, — пишет доктор с Тигра — Домвиль, — поместились в карантине в комфортабельных комнатах, и ни что не может превосходить благосклонности и внимания, оказываемого нам всеми и каждым. Мы имеем хорошую квартиру, хороший стол, и все, что только нам угодно... Мы проживаем лучше, чем сколько возможно для нас на эскадре после месячного крейсирования... Лаулес (другой врач) и я оба заботимся о капитане, и нам дозволено ежедневно посещать наших товарищей, между которыми весьма мало больных. Все они веселы, хорошо ведут себя, и им оказывается всякое возможное снисхождение... Мы ни в чем не нуждаемся, и супруга ген.Остен-Сакена настояла на том, чтобы капитану из её собственного дома доставляемы были всякие мелкие удобства, принадлежащие более к роскоши, как напр. желе. Ежедневно лично посещали нас губернатор и другие начальствующие лица, которые необыкновенно к нам благосклонны.

Аллан, между прочим, пишет:

По окончании битвы, русские не уступают другим народам на земном шаре в милосердии и человеколюбии. Оказывается, что с этими моряками (с Тигра) обращались благосклонно и со вниманием, и что с женской нежностью, назовем ее лучше ангельской добротой, — г-жа Остен-Сакен отрезала локон несчастного умершего мичмана и препроводила его волосы в медальоне к его родным.[65] — Ах, г-жа Сакен! Хотя я и не имею счастья знать вас, но удивляюсь вам, почитаю вас, и, в той мере, как это дозволено супругу г-жи Карадори, люблю вас, и здесь вписываю этот mиo рublico segretto. Да сохранит Господь вас лично от печали, и помните, сударыня, что если я могу услужить кому-нибудь из ваших, даже до собаки вашей внучатой сестры, пришлите его ко мне, и вы увидите, как я приму его с отверстыми объятиями.

Несколько пленных умерло в Одессе. Так капитан Джиффард, опасно раненный, как мы уже говорили, скончался почти через месяц после взятия его в плен. Похороны его были обставлены торжественно. Мне довелось 23 мая видеть, как гроб капитана, поставленный на пушечном лафете (кажется, с Тигра), везли по внешнему бульвару на старое кладбище. За гробом шел весь экипаж Тигра. Их окружала, сколько помнится, карантинная стража. За гробом шло несколько наших генералов, а при выносе тела присутствовали ген.-ад. Анненков и ген.-лейт. Крузенштерн (военный губернатор Одессы). На кладбище покойному отданы были все военные почести, по положению.

Другие пленные похоронены были на так называемом Братском кладбище, в карантине, близ нынешнего Александровского парка.

27-го мая (1854 г.) на военном французском пароходе Везувий приехала в Одессу вдова капит.Гиффарда и обратилась к ген.-ад. Сакену с просьбой о дозволении ей разделить плен со своим мужем. Когда же она узнала о смерти капитана, то просила разрешить ей поклониться могиле мужа. Позволение, конечно, было дано. Со всеми карантинными предосторожностями ее отвезли на старое кладбище, где она выказала много твердости и достоинства характера, и затем сердечно благодарила за попечение о её муже во время его болезни.

Пароход Везувий в тот же день с вдовой Гиффард отплыл из Одессы.

ХХѴIII.

Мы необыкновенно скоро забываем об исторических событиях, имеющих важное для нас значение. Памятники событий 10, 11 и 30 апреля 1854 р. Св.Таинство Елеосвящения, совершаемое вечером в Вел.Пяток Страстной седмицы. Заметка о Ришелье. Обозначение следов неприятельских ядер и бомб. Предположенный памятник Щеголеву. Памятник-пушка. Могила двух артиллерийских солдат, убитых при взятии Тигра. Братское кладбище. Его крайняя запущенность и безобразное состояние.

События, пережитые Одессой в 1854 году, составляют одну из блестящих страниц в истории нашего относительно молодого города.

К сожалению, память о них сохранилась у немногих старожилов Одессы: не забудем, помимо всего другого, что в 50-летие сменилось почти два поколения наших граждан и что население Одессы необыкновенно быстро сменяется: ежегодный наплыв иностранцев и обитателей других местностей России (в особенности из Западного края) способствуют быстрому увеличению числа жителей нашего города.

Посмотрим же, что именно осталось на память одесситам о событиях 1854 года.

Прежде всего, конечно, церковный памятник — ежегодно торжественно совершаемое в нашем кафедральном соборе с В.Пятницы на В.Субботу таинство св.елеосвящения.

Об этом грандиозно-умилительном молении, к сожалению, не многие и знают, — в особенности некоренные жители нашего города, — так как оно нигде на Руси не совершалось и не совершается во время всенощной, как всенародное моление.

Другие, если почему-либо и знают об этой оригинальной церковной службе, то не всегда знакомы с поводом, вызвавшим ее, — другими словами, она не напоминает им о самом событии, к которому приурочивается.

Иноверцам же, и в особенности не-христианам (а их у нас не перечтешь!) это торжественное богослужение и вовсе неизвестно; да оно, конечно, ничего не говорило бы их сердцу и при знакомстве с его происхождением.

Это, так сказать, духовный, внутренний памятник, говорящий истинно-русскому человеку о чудесном избавлении Одессы от разорения или совершенного уничтожения в знаменательный день 10-го апреля.[66]

В какой-то чисто нервной суете мы, живя только интересами минуты, совершенно забываем свое прошлое, забываем и тех деятелей, которые способствовали быстрому развитию нашего города.

Предки наши, глубоко признательные к заслугам, напр., герцога Ришелье, воздвигли ему памятник, в надежде увековечить имя этого истинно-прекрасного человека и замечательного государственного деятеля, употребившего все силы свои на благо вверенного ему края.

Недавно совершилось столетие назначения его в Одессу, и почти никто не вспомнил об этом в созданном им городе. Кроме нашего Общества,[67] нигде не было ни торжественного заседания, ни даже какого-либо чтения, посвященного памяти обожаемого когда-то Дюка, бескорыстного деятеля, принесшего почти все свое состояние любимице своей Одессе, отплатившей ему теперь за все его благодеяния полнейшим равнодушием.

Следов неприятельских ядер на зданиях в настоящее время совершенно не сохранилось — или вследствие перестроек, или потому, что самые дома исчезли, заменившись новыми; или по забывчивости домохозяев, или же по незнанию значения этих круглых черных пятен, которые при ремонте домов закрашивались и уничтожались.

Единственный, оставшийся еще в наличии след неприятельского ядра мы можем видеть на пьедестале памятника Дюку-де-Ришелье.[68]

Самые ядра еще кое-где сохранились (в нашем музее, в архиерейском доме, в университетском здании — прежнем лицее — на Дворянской, Херсонской и Елисаветинской улицах).

Вспомнили у нас о событиях 1854 года только тогда, когда везде заговорили о праздновании 50-летнего юбилея Крымской войны. Тогда мы припомнили, что в годину этой войны наш город первый принял на себя удары врага и постоял за себя вполне по-русски.

И вот поднят был вопрос об увековечении этого события и о чествовании главного героя 10-го апреля 1854 года — полузабытого юноши-прапорщика (теперь давно уже генерала) А.П.Щеголева.

Когда осуществится эта мысль — трудно сказать: помешали пока этому хорошему делу тяжелые обстоятельства настоящего времени, а затем и то, что дела о памятниках у нас всегда идут черепашьим ходом и мало-помалу и совсем забываются. Ведь в свое время у нас, на бульваре, заложен был памятник взятия Хаджибея, но — его и до сих пор не имеется. Даже с большим трудом воздвигнутый памятник императрице Екатерине II до сих пор не вполне закончен: забыты надписи под четырьмя фигурами, стоящими на пьедестале, — вероятно, как загадка: кто, мол, ее разгадает?

Как бы то ни было, но городская дума постановила ассигновать на Щеголевский памятник 4000 р.; но комиссия из городских техников определила стоимость памятника в 5-10 тыс. рублей, если ограничиться только постановкой колонны или обелиска, с несложными атрибутами; если же он будет состоять из гранитной массы с бронзовой фигурой Щеголева, то обойдется не менее 20-25 тыс. рублей.

Наиболее подходящим местом для памятника признан управой сквер против юнкерского училища.

Проект памятника Щеголеву, впрочем, составлен нашим скульптором Б.В.Эдвардсом.

Проектированный памятник представляет полуразвалившуюся амбразуру, из которой выглядывает пушка. Возле неё — бомбардир с фитилем. Рядом — Щеголев, внимательно вглядывающийся в море, чтобы для верности прицела точнее определить неприятельские позиции.

Другой памятник, уже поставленный на площадке между Николаевским бульваром и зданием думы, напоминает нам и о бомбардировке Одессы и о взятии парохода Тигр, — как бы связывая собой эти оба события, близкие и по времени, и по месту, и по лицам, участвующим в них. Это памятник-пушка.

На пьедестале из искусственного гранита, в 21/2 арш. вышины, установлена бомбическая корабельная пушка, снятая с английского парохода-фрегата Тигр, бывшего яхтой королевы Виктории (о взятии его см. гл.XXV и XXVI), а потом одним из главных военных пароходов английского флота. Это был тот пароход, который первый начал бомбардировку Одессы в 1854 г. Пушка пожалована нашему городу императором Николаем І-м вместе с другой, разорвавшейся при выстреле.[69]

При устройстве памятника-пушки (которым городское управление пожелало ознаменовать и вообще 50-летие Крымской войны) были приняты меры, чтобы все разрушившиеся от времени части орудия и лафета вполне соответствовали данному времени. К пьедесталу прикреплены металлические доски с надписями относительно истории пушки и сооружения самого памятника. На передней стороне — герб Одессы. Около пушки соответствующие калибру её бомбы, извлеченные из моря на месте гибели Тигра. Памятник устроен по рисунку архит.Кундерта.[70]

Пушка эта во время Крымской войны стояла на центральной батарее Луиджи-Мокки, в конце Канатной улицы.

О взятии Тигра говорит нам еще очень скромный памятник двум солдатам — артиллеристам, убитым при этом счастливом для нас деле, и следы кладбища около Александровского парка.

Памятник сооружен возле храма Воскресенского монастыря на Среднем-Фонтане. Он состоит из 4-угольной каменной колонны, со вделанной в неё мраморной доской. Надпись говорит, что здесь погребены убитые 30 апреля, при взятии Тигра, артиллеристы Григорий Прокофьев и Иван Потеруха.

Сооружен он теми же одесскими купцами Андр. и Ив. Посоховыми, о которых мы уже говорили выше, как о выдающихся патриотах.

О положении, в котором находится кладбище около парка, — где погребено много наших воинов, привезенных ранеными из Крыма, а также несколько английских офицеров и матросов с Тигра, — больно и совестно говорить.

Все могильные плиты разбиты в куски, разбросанные по всему кладбищу, безобразно изрытому и заваленному всяким мусором — кирпичами, битыми горшками, бутылками, раздробленными камнями и пр.[71]

Сохранился в целости только мраморный памятник 77-ми воинам-караимам участникам Крымской войны, — да и то, как видно из надписи, возобновленный в 1903 году. Весь он, сверху до низу, исписан различными, неподходящими к месту упокоения, карандашными надписями и исцарапан.

Одиноким стоить он на этой Божьей ниве, как горький укор новому поколению от положивших души за други своя...

Такое кощунственное, непростительное непочтение к историческому месту, своего рода «братскому кладбищу», напоминающему одну из тяжелых и вместе с тем блестящих страниц в истории Крымской войны, ознаменовавшейся славными подвигами наших «серых героев», мало рекомендует тех, кем допущено такое безобразие.

Священное для каждого истинно-русского кладбище это до того разорено и обезображено, что трудно и привести его в настоящее время в сколько-нибудь приличный вид, — тем более, что скромные могилы, с кое-какими наскоро поставленными плитами и крестами, перерыты и разрушены; имеется только, кроме караимского памятника, еще какая-то уже наполовину сломанная железная решетка...

Мне говорили, между прочим, что в этой местности предполагалось построить небольшую церковь для лиц карантинного ведомства (которая и была бы лучшим памятником покоящимся здесь смертным сном), — но все это осталось, по обыкновению, одним только предположением.

Д. чл. Д. Н. Ленц

Приложения

I.

Письмо (нота) ген.-ад. бар.Остен-Сакена к начальнику неприятельской эскадры

Одесса, 2 (14-го) апреля 1854 года

Ген.-ад. барон Остен-Сакен полагает долгом выразить г.адмиралу удивление своё, с каким он услышал показание, будто с Одесского порта стреляли по фрегату «Фьюриус», бывшему под парламентерным флагом. По прибытии «Фьюриуса» сделаны были два холостые выстрела, после которых фрегат поднял свой национальный флаг и остановился вне пушечного выстрела. Вслед за тем отправилась от него шлюпка под белым флагом по направлению к молу, где она принята была дежурным офицером, который на вопрос г.английского офицера отвечал, что английский консул уже выехал из Одессы. Без дальнейших переговоров шлюпка поворотила к кораблю, и подходила уже к нему, когда фрегат, не дождавшись её, двинулся к молу, оставив шлюпку влеве, и подошел к батареям на пушечный выстрел. Тогда начальник батареи на моле, вследствие данного ему приказания препятствовать всякому неприятельскому военному судну подходить ближе пушечного выстрела, счел своей обязанностию выпалить уже не по парламентеру, которого уважали до окончания данного ему поручения, а по неприятельскому кораблю, который слишком приблизился к берегу, получив приказ двумя холодными выстрелами остановиться. Это простое изложение дела, как об этом донесено Его Величеству Государю Императору, должно опровергнуть, несбыточное, впрочем, предположение, будто в русских портах не уважают парламентерного флага, коего неприкосновенность ограждена законами, общими всем образованным нациям.

Его Императорского Величества генерал-адъютант барон Остен-Сакен

II.

Письма адмиралов союзного флота губернатору Одессы

(одинакового содержания)

Пред Одессой. 21-го (н.ст.) апреля 1854 года

Господин губернатор!

Так как в письме нашем от 14-го апреля, дошедшем до нас не прежде нынешнего утра, заключаются неверные лишь показания для оправдания непростительного нападения, в котором провинились одесские начальства, в отношении к нашему фрегату и его шлюпке, которые оба были под парламентерным флагом;

Так как, не обращая внимания на этот флаг, батарея сего города сделала несколько выстрелов ядрами как по фрегату, так и по шлюпке в то самое время, когда последняя отвалила от набережной мола, куда прибыла с доверчивостью;

Оба вице-адмирала, главнокомандующие эскадрами Англии и Франции, считают себя в праве требовать удовлетворения у вашего превосходительства.

Вследствие сего, все английские, французские и русские суда, стоящие ныне близ крепости или батарей одесских, имеют присоединиться без замедления к союзным эскадрам.

Если, при захождении солнца, обоими вице-адмиралами не будет получено ответа или получится только ответ отрицательный, они найдут себя принужденными прибегнуть к силе для отмщения за оскорбление, нанесенное флагу одной из эскадр, хотя, по внушению человеколюбия, им прискорбно будет принять сие последнее решение, возлагая ответственность в том на кого следует.

Примите и проч.

Главнокомандующие союзными эскадрами Англии и Франции, вице-адмиралы (подписали): Гамелен и Дундас.

Его пр. г. губернатору города Одессы.

III.

Донесение барона Сакена главнокомандующему 10-го апреля 1854 года

Вчерашний день неприятельская эскадра, в числе шести трехдечных, тринадцати двухдечных линейных кораблей и девяти пароходов, подошла к Одессе и стала на позиции, правым флангом против батареи № 1-ый, в трех верстах от берега.

Около четырех часов пополудни, адмиралы Дундас и Гамелен, чрез парламентера, прислали ко мне, на английском и французском языках, одинакового содержания, дерзкое, основанное на лжи, письмо, с требованием, чтоб им выданы были находившиеся в Одессе английские, французские и русские суда. Письмо это, как и они сами, вероятно, ожидали, оставлено мной без ответа.

Сегодня, в шесть с половиной часов утра, девять неприятельских пароходов, из них один 54-х-пушечный и восемь, большей частью, 32-х-пушечные, пройдя вне выстрела мимо 1-ой или правой батареи, атаковали постепенно остальные пять батарей, стреляя по временам и в город, и наконец обратились все на шестую или левую батарею, устроенную на оконечности Практического мола, состоящую из четырех 24-х фунтовых пушек; к пароходам присоединился потом и линейный 84-х пушечный винтовой корабль.

Неприятель, пользуясь большим калибром своих орудий, в особенности 68-ми и 96-ти фунтовыми бомбическими пушками, не подходил на близкое расстояние и потому 4-я и 5-я наши батареи, более удаленные, мало принимали участия в бое, хотя находились под выстрелами, но 6-я или левая батарея, под начальством прапорщика Щеголева,[72] сражалась сначала четырьмя, а потом двумя орудиями, под перекрестными выстрелами неприятельских судов, в продолжение шести часов, в последнее же время против более трехсот пятидесяти орудий. При всем том, батарея не замолчала, и храбрый прапорщик Щеголев вывел прислугу только тогда, когда примыкающие к тылу батареи, стоящие в гавани суда и мерлоны батареи объяты были пламенем. Спокойствие и самоотвержение его передавалось прислуге и перед концом его подвига три неприятельских парохода были взяты на буксир.

Будучи сам свидетелем столь редкого мужества, я, по власти мне данной, поздравил особенно отличившихся нижних чинов помянутой батареи кавалерами знака военного ордена и полагаю, что прапорщик Щеголев заслуживает особую награду.

Между тем, неприятельские железные пароходы, не требующие большой глубины для окружения Практического мола, сверх чаяния, подходили близко к берегу, и один из них отделился даже к предместью Пересыпь с гребными лодками, которые конгревовыми ракетами зажигали наши суда на Практической гавани и строения в означенном предместье. Войска, на лодках находившиеся, пытались сделать высадку, но встреченные картечью из четырех полевых орудий резервной № 14-й батареи 5-й артиллерийской дивизии, под прикрытием шести рот резервного и запасного батальонов Томского и резервного батальона Колыванского егерских полков, поставленных в засаде, обращены в бегство к судам и, преследуемые ядрами, понесли значительную потерю.

Вслед за сим неприятельские линейные корабли отделялись от линии и подходили к даче генерала Лидерса, для открытия по ней огня, но, встречаемые выстрелами из батарей № 1-го, 2-го и 3-го, перестреливались с ними и отходили назад, что и повторяли несколько раз.

Бой продолжался около двенадцати часов и в седьмом часу вечера неприятельский линейный корабль и пароходы потянулись с левого нашего фланга к своей позиции, а линейный корабль, стоявший против 1-й, 2-й и 3-й батареи, отошел из-под выстрелов.

Неприятельская артиллерия, несмотря на превосходство калибров, не имела удачи. Батареи наши, отлично устроенные, нисколько не потерпели, исключая 6-й. Убито всего у нас нижних чинов четыре, ранено: состоящий по артиллерии подполковник Мещерский и нижних чинов сорок пять; контужено нижних чинов двенадцать.

Войска, участвовавшие в бое и остававшиеся в резерве, сражаясь за веру, Царя и честь России, одушевлены были бесстрашием и примерным усердием.

Явившийся ко мне за час до начатия боя, генерал-адъютант Анненков принимал особенное участие в ходе дела и, со свойственной ему опытностью и распорядительностью, был мне весьма полезен. Успеху дела также, много способствовали: начальник штаба 3-го корпуса генерал-майор Тетеревников, начальник постоянного пешего артиллерийского резерва генерал-майор Майдель, командующий Одесским гарнизоном генерал-майор Корвин-Красницкий, командовавший прибрежными батареями командир резервной бригады 5-ой артиллерийской дивизии полковник Яновский и командовавший отрядом на Пересыпи Украинского егерского полка майор Чемерзин. О прочих отличившихся я буду иметь честь представить Вашей Светлости, по получении представления от частных начальников.

Завтра должно ожидать новой атаки неприятеля. Я приказал снять мерлоны с 4-ой и 5-ой батарей, стеснявшие круг действия артиллерии и в продолжение ночи построить на Пересыпи бруствер, для четырех полевых батарейных орудий. — Неприятель, вероятно, употребит все свои силы, но я добросовестно приму неравный бой в день Воскресения Христа Спасителя.

IV.

Из донесения барона Сакена (полученного в Петербурге 18-го апреля)

11-го числа ими (соединенными английским и французским флотами) предпринято было только обозрение линии наших батарей, посредством одного французского прохода, но при этом пущенная с одной из означенных батарей бомба ударила в руль парохода, и оторвала привязанные, к нему баркасы.

V.

Донесение ген.-ад. бар.Остен-Сакена главнокомандующему от 13-го апреля 1854 года

Сегодня англо-французский флот не только ничего против Одессы не предпринимал, но видит производимые нами в большом размере работы и нисколько им не препятствует.

Для меня непостижимо это бездействие; но, во всяком случае, видимы благословенное Богом наше оружие и правое наше дело. Отпор, данный неприятелю с малыми средствами против огромной его артиллерии и двенадцати-часовое тщетное усилие сбить прибрежные батареи не могли не произвести на него впечатления, тем сильнейшего, что участвовавшие в бою суда его более или менее потерпели.

VI.

Из приказа бар.Сакена по войскам Бессарабской области и части Херсонской губ., на правом берегу р.Буга расположенным

Г.Одесса, апреля 14-го дня 1854 г., № 22

Слава Всевышнему!

Англо-французская эскадра, после её отражения 10-го числа и повреждения 11-го числа пароходо-фрегата, подходившего на пушечный выстрел для обозрения, не смела более приближаться к нашим прибрежным батареям и препятствовать инженерным работам, производящимся на батареях в большом размере, в виду её; а сегодня снялась с якоря, удалилась от Одессы и взяла, как видно было, два направления: 3 поврежденные парохода и 1 линейный корабль на Константинополь, остальные суда на Севастополь.

Во время нахождения перед Одессой неприятеля, в городе сохранен был примерный порядок и, несмотря на много оставленных жителями домов и некоторых незапертыми, не было ни одного неодобрительного случая.

Трогательно было видеть усердие жителей: под сильным огнем громившей артиллерии, некоторые разносили солдатам съестные припасы, на ночь становились с ружьями на берегу в окрестностях Одессы, для отражения подъезжавших баркасов, и все, без различия племен и вероисповеданий, были проникнуты негодованием на покровителей поклонников луны, разрушавших дома граждан и поражавших мирных жителей, женщин и детей. Тосканский подданный Луиджи-Мокки, служащий боцманом в карантине 30 лет, приобретший общее уважение и любовь, выстроил с моего дозволения на свой счет батарею, вооружает ее 6-ю 24-х фунтовыми пушками, купленными им у города, будет действовать своей прислугой и принимает присягу на подданство России. Студенты Деминитру, Скоробогатый и Поль, не принадлежащие строю, одушевленные самоотвержением, стремились быть полезными правому делу, первые два в самом пылу боя ходили несколько раз на батарею Щеголева приносили мне от него известия и в особенности о недостатке зарядов; последний, видя, что крестьянин, отвозивший на батарею Щеголева на волах заряды, от испуга бросил воз и бежал, сам вскочил на воз и, сквозь летящие ядра, бомбы и бомбовые картечи, отвез заряды на батарею.

Начальники и войска одушевлены примерным усердием, бесстрашием и чувством долга. Артиллерия покрыла себя новой славой: отсутствие торопливости, полное спокойствие, примерная стрельба, знание дела начальников и офицеров, из коих большая часть командовавших прибрежными батареями молодые офицеры, воспитанники корпусов. Наконец, беспримерный артиллерийский подвиг Щеголевской батареи и её начальника показала, врагам нашим, что суда их, вооруженные орудиями огромного калибра, не могут безнаказанно приблизиться к прибрежным нашим батареям.

Защита нас Провидением была очевидна: ядра, большей частью, перелетали или падали в море, бомбы простые и картечные и ракеты разрывались несвоевременно или вовсе не разрывались. Что значит ничтожность потери нашей, в сравнении с огромностью разрушительных средств, употребленных против нас врагами в продолжение 12 часов. Они не могут не видеть в событии — воли Защитника правых сердцем, проникнутых пламенной преданностью к Царю — Помазаннику Божию — и любовию ко благочестивому отечеству.

Возблагодарим Подателя всех благ за поданную нам силу добросовестно исполнить возложенную на нас обязанность обожаемым Отцем Отечества и продолжением верной службы нашей постараемся доказать Царю Царей нашу признательность.

(За тем следует благодарность всем военным лицам, принимавшим участие в защите Одессы, чинам одесской полиции, медикам, находящимся в больнице и занимавшимся перевязкой раненых, и нижним чинам).

VII.

Письмо проживающих в Одессе иностранных консулов к испр. должн. Новоросс. и Бессарабского генерал-губернатора ген.-ад. Анненкову

Нижеподписавшиеся, генеральные консулы и консулы иностранных держав, пребывающие в Одессе, имевшие честь, вместе с вашим превосходительством, поднести его высокопревосходительству г.командиру 3-го пехотного корпуса, ген.-адъютанту, бар.Остен-Сакену дань глубокой признательности, считают долгом изъявить чувства равной благодарности вашему превосходительству и его превосходительству г.военному губернатору ген.-лейт. Крузенштерну, за существенно-полезные меры и отеческие заботы, коими вы изволили оградить, в дни опасности, семейства и имущества соотечественников их, поселившихся в Одессе.

В надежде, что в.пр-во не отвергнете выражения одушевляющих их чувств, нижеподписавшиеся пользуются сим случаем, дабы засвидетельствовать в.пр-ву особенное их уважение.

Чискини, Австр.конс., Берцолезе, Сард.ген.конс., Юнг, Нидерл.конс., Этлингер, Баварск.конс., Багер-и-Рибас, Испанск. и Пармск. ген.конс., Нуньес-деи-Сан-Секондо, Неапол. и Римск. ген.конс., Менгер, Прусск.конс., граф Порро, Португ.ген.консул.

Бывшие в отсутствии из Одессы при подписании благодарности ген.-ад. Анненкову, консула Жан Ралли (Соедин.Штатов), Жак Гари (датск.) и Павел Зизиниа (греч.), 20-го апреля отнеслись к испр. д. ген.-губернатора с письмом такого же содержания.

VIII.

Переписка о Деминитру, Скоробогатым, Поле и Бодаревском[73]

а) Командир 3-го пехотного корпуса ген.-адъют. барон Остен-Сакен Попечителю Одесск. учебн. округа (27 апр. 1854 г. №3928):

Список с Высочайшего Государя Императора повеления, сообщенного мне в отзыве г.Военного министра 19 сего апреля № 3517, препровождая у сего к вашему превосходительству для сообщения по принадлежности, честь имею покорнейше просить доставить мне сведение: в какие полки желают быть зачисленными портупей прапорщики Деминитру и Скоробогатый и прислать их ко мне для возложения на них Всемилостивейше пожалованных знаков отличия военного ордена.

Г.-ад. Барон Остен-Сакен 1

Копия с отношения Военного министра г. командиру 3-го пехотн. корп., от 19 апр. 1854 г. за № 3517:

Государь Император, по всеподданнейшему докладу отношения вашего высокопревосходительства от 12 сего апр. № 293, Высочайше повелеть соизволил: студентов Императорского Ришельевского лицея 2-го курса Деминитру и 1-го курса Скоробогатый, которые, будучи одушевлены воинственным духом и блистательной храбростью, во время бомбардирования Одессы, в самом пылу боя, неоднократно ходили на батарею № 6, на которую были сосредоточены выстрелы неприятельских пароходов, и приносили вам от прапорщика Щеголева необходимые сведения, в особенности о недостатке зарядов, произвести в портупей-прапорщики и сверх того наградить их знаками отличия военного ордена св.Георгия. — Уведомляю о сем ваше высокопревосх. и препровождая два знака, для выдачи по принадлежности, имею честь покорнейше просить почтить меня уведомлением: в какие именно войска вы изволите предполагать определить вышеупомянутых студентов Деминитру и Скоробогатого, а равно также приказать известить Императорский департамент о получении означенных двух знаков отличия.

Военный министр ген.-адъют. князь Долгоруков 1-й.
Начальник штаба 3-го пехотного корпуса, ген.-майор Тетеревщиков

б) О том же писал Министр народного просвещения Норов Попечителю Од.уч.округа 22 апр. 1854 г. № 3249. При описании подвига студентов добавлено: «при весьма хорошей нравственности и усердии».

в) О том же предложено было Директору Ришельевского лицея 28 апр. 1854 г. № 706/658 и донесено тогда же № 713/658 Министру нар.просвещения, — причем, на основании предложения 19 апр. 1854 г., Попечитель просил дозволения называть Ришельевский лицей Императорским (на это ходатайство ответа не последовало).

г) 3-го мая того же года Директор Риш. лицея Мурзакевич донес, что Деминитру изъявил желание поступить в Гессен-Кассельский гусарский полк (Дем. был представлен бар.Сакену для возложения на него ордена), а о Скоробогатом сообщено Херсонскому военному губернатору (которому препровожден знак отличия для возложения на Скоробогатого).

д) Из отношения Канцелярии лицея Канцелярии попечителя (26 мая № 520) видно, что Владимир Скоробогатый пожелал поступить в Полоцкий егерский полк.

е) Министр нар. просв. Норов 2 мая (№ 3514) Попечителю:

Подвиги мужества, оказанные студентами Риш. лицея Деминитру, Скоробогатым и Полем 10 апр., при бомбардировании Одессы англо-французским флотом, делают честь заведению, в котором они получили воспитание, и могут служить назидательным примером для воспитывающегося юношества, сколь безграничны должны быть преданность Престолу и любовь к Отечеству. — Оценивая таким образом подвиги сказанных студентов, Всемилостивейше пожалованных за то знаками отличия военного ордена, я нахожу справедливым написать их имена золотыми буквами на доске с кратким изложением их подвигов и полученных наград, и иметь эту доску в актовой зале лицея. — О сем покорнейше прошу ваше пр-во сделать немедленно надлежащее распоряжение.[74]

ж) Он же 13-го мая 1854 г. (№ 3801), после изложения вкратце предыдущего предложения:

Как Поль не значится в имеющемся в Департаменте нар.просвещения списке студентов Риш.лицея, то если действительно он не принадлежит к числу студентов сего заведения, означенное распоряжение мое к нему относиться не может.

В сообщении Канцелярии правления Риш.лицея по поводу предложения 13-го мая (№ 863/762) имени Поля нет.[75]

з) Министр нар. просв. Норов Попечителю 28 дек. 1854 г. (№10225):

Во исполнение Высочайшей Его Императорского Величества воли, командир 3-го пехотного корпуса доставил именной список, с описанием подвигов, оказанных разными лицами в день бомбардирования г.Одессы англо-французским флотом. — В списке этом показан, между прочими, 15-летний ученик 6-го класса 2-ой Одесской гимназии Ив.Бодаревский, который во время бомбардирования, несмотря на сильные перекрестные выстрелы с неприятельских пароходов, носил из дома отца своего артиллеристам и их прикрытию в кувшинах воду на самые батареи. — Вследствие отношения г.военного министра, о том, какую именно следовало бы испросить помянутому Бодаревскому награду за изъясненный подвиг его мужества, я полагал бы со своей стороны осчастливить его испрошением Высочайшего благоволения и разрешения внести имя его, золотыми буквами, на доску, на которой помещаются имена отличных воспитанников, подобно тому, как это разрешено мною о студентах лицея Деминитру и Скоробогатом, равномерно отличившихся при том же случае. — Ныне г.военный министр уведомил меня, что, по всеподданнейшему докладу представления ген.-ад. барона Остен-Сакена и отзыва моего, Государь Император всемилостивейше повелеть соизволил: 15-летнему ученику 6-го класса 2-ой Одесской гимназии Ивану Бодаревскому объявить Монаршее благоволение и внести имя его, золотыми буквами, на доску достойнейших воспитанников «за отличие, оказанное, им 10 и 11 апреля сего года во время бомбардирования г.Одессы англо-французским флотом». — О таковой Монаршей воле предлагаю вашему прев-ству к надлежащему исполнению, покорнейше прося, чтобы в аттестате Бодаревского, который будет ему дан при увольнении из гимназии, включены были как описание совершенного им подвига, как и награда, какой он удостоен. Об исполнении изъяснённой Монаршей воли я буду ожидать вашего донесения.

Министр народн.просвещения А.Норов
Директор И.Гаевский

и) Об этом же было сообщено Попечителю и и. должн. генерал-губернатора ген.-ад. Анненковым 2-м 5 февр. 1854 г., № 175.[76]

IX.

Об учреждении таинства елеосвящения в память бомбардирования Одессы в 1854 г. соединенным англо-французским флотом[77]

Ваше Превосходительство!

Указом Святейшего Правительствующего Синода, ко мне последовавшим, учреждено совершение таинства Елеосвящения, в память бомбардирования г.Одессы в прошедшем 1854 г. соединённым англо-французским флотом. Ныне оно имеет быть совершено в Великий Пяток, в 7 часов вечера, в Одесском кафедральном соборе. О чем честь имею уведомить Вас для зависящего с Вашей стороны распоряжения.

С истинным почтением и душевной преданностью имею честь быть Вашего Превосходительства покорнейшим слугой

Иннокентий архиепископ Херсонский

№ 653 23 марта 1855 г.

Его Превосходительству г. Попечителю Одесского учебного округа Павлу Григорьевичу Демидову.

X.

Письмо полк. Яновского

Письмо это доставлено генералу А.В.Каульбарсу из Умани свящ. о.Александром Куминским. Полк.Яновский, как нами упоминалось, начальствовал над одесскими батареями при отражении англо-французского флота 10 апреля 1854 г.

Христос Воскресе! Милые сестры Оля, Паша, Наташа и Надя!

Бог помог и мне быть полезным в настоящей войне Царю и святой Руси. Вы знаете, что с декабря месяца мне было поручено вооружить Одессу, что я исполнил со всем усердием и добросовестностью и за это Господь наградил меня, доставив случай самому действовать против англо-французского флота, да такого огромного, какого я, уроженец Кронштадта, никогда не видел.

В одну, несколько дугообразную линию стали в 5 верстах 20 линейных кораблей, из которых 6 по 120 и более пушек, и 12 огромных пароходов, из них 11 и винтовой корабль 84-пушечный, да один фрегат действовали против нас, по крайней мере из 350 орудий самых больших, каких у нас не было; стреляли 12 часов, почти без умолку, они выпустили против нас более 5000 бомб, ядер и ракет, и все это почти никакого вреда нам не сделало; мы же, несмотря на то, что наши орудия по величине гораздо слабее, нанесли им порядочный урон: 4 их парохода разбиты до такой степени, что не могли сами идти, а были взяты на буксир; на другой день, т.е. в Светлое Воскресение, еще один пароход, открывший по нас пальбу, тоже жестоко избит, а также и сражавшийся с нами фрегат. Мы с радостью смотрели на траурный флаг на пароходе-фрегате, а в понедельник утром услыхали выстрелы, что означало похороны убитого командира. На фрегате командиру оторвало обе ноги, но он остался пока жив. У нас из артиллеристов один солдат убит и два ранено. Видимо было Божие милосердие на нас. Что вытерпел мой юный храбрец Щеголев, это ужасно: в него стреляли спереди, с обоих боков, наконец, умудрились стрелять сзади, и более чем из 200 орудий, а он со своими 4-мя пушками, из которых одна подбита с начала сражения, преспокойно отбивался; наконец пожар обхватил его кругом, изорвало ящик и загорелись платформы, тогда он заклепал свои орудия, построил прислугу порядком и с барабанным боем отступил. Этот юноша оказал такую храбрость и хладнокровие, что мог бы ими похвалиться самый отважный герой. Вся Одесса о нем кричит, и меня по его милости вместе с ним приглашают на обеды. Корпусный командир, генерал-адъютант Сакен, в субботу, после сражения, послал за мной, благодарил меня за спокойные и хладнокровные распоряжения и действия мои и 3 раза поцеловал. Весь город поздравил меня с генеральским чином; дай-то Господь, чтобы сбылось, а откровенно скажу, потрудился я над этими береговыми батареями, вооружая их и понуждая к деятельности, да и во время появления неприятельского флота я 6 дней не выходил из карантина и карантинными батареями, бывшими под моим непосредственным начальством, нанес им ужасный вред. Машины у 4-х пароходов мной и офицерами карантинных батарей разбиты. Посылаю вам номер «Одесских Ведомостей» («Одесского Вестника»?) с приказами по корпусу, где найдёте и мое имя не последним. Знаю, что вы этому порадуетесь; повезите Оленьке и расскажите ей все. Да прошу тебя, Паша, узнать в инспекторском департаменте какая мне назначена награда. Корпусный командир мной очень доволен, и я уверен, что он меня представит к чину: надеюсь, что награды меня удостоят и в Петербурге, а этим бы моя служба очень продвинулась. Целую вас всех, поцелуйте за меня Оленьку и всех родных, кланяйтесь Сергею Федоровичу. Дай Бог вам здравия и счастия, жду с нетерпением от вас ответа.

Любящий вас брат Павел Яновский

20-го апреля 1854 г., Одесса

23-го числа, мы выступаем в Николаев, куда и пишите ко мне. Вот адрес: Херсонской губернии г.Николаев. Верочка кланяется и извиняется, что на 2 ваши письма не отвечала: мы собираемся в поход в Николаев, и она все хлопочет.

Павел

Примечание. Этот интересный документ г.командующим войсками препровожден, согласно желанию о.Александра Куминского, для хранения в музей Императорского одесского общества истории и древностей.

XI.

Список с донесения ген.-ад. бар.Остен-Сакена главнокомандующему действующей армией, от 30 апр. 1854 г., за № 329-м

С чувством живейшей признательности к Промыслу, вновь благословившему оружие Августейшего Государя нашего, спешу иметь счастие представить вашей светлости — флаги: кормовой и гюйс, с севшего на мель и сдавшегося английского парохода-фрегата «Тигр» с 400 сил, который по неимению средств к снятию с мели и приводу в гавань, в присутствии подоспевших на помощь двух других неприятельских пароходов, зажжен и, вследствие того, взорван на воздух.

Событие это происходило в следующей последовательности:

Помянутый пароход-фрегат, шедший из окрестностей Севастополя, сегодня утром, при необыкновенно густом тумане, сел на мель под крутым берегом дачи Кортацци, в 6-ти верстах на юг от Одессы.

Подоспевшие вовремя из колонии Люстдорф, до прихода на помощь пароходу «Тигр» двух других неприятельских пароходов, 2 орудия 2-ой батарейной батареи 16-ой артиллерийской бригады, под начальством поручика Абакумова, с прикрытием из двух рот Днепровского пехотного резервного батальона и взвода уланского графа Никитина полков, необыкновенно меткими выстрелами сделали в пароходе пробоины, оторвали ногу капитану и принудили фрегат к сдаче. Выстрелы с парохода ложились за батарей. Флаг был спущен, и лейтенант, принявший начальство над фрегатом, приехал ко мне с объявлением экипажа военно-пленным.

По приказанию моему, экипаж высаживался на берег на шлюпках, клал оружие, и отправляем был в карантин вместе с ранеными, число которых простиралось до 5-ти человек.

Между тем подоспели отправленные из Одессы 8 орудий 2-ой батарейной батареи 16-ой артиллерийской бригады, 4 батарейные орудия 10-ой артиллерийской бригады, 2-ая легкая батарея 16-ой артиллерийской бригады, конно-легкая № 10-го батарея, — под прикрытием батальона Суздальского пехотного, резервного Украинского егерского полков и дивизиона уланского эрц-герцога Карла Фердинанда полка. Не успели еще снять раненых с парохода «Тигр», как показались в тумане два другие неприятельские парохода.

Не имея средств к снятию с мели фрегата и приведению его в гавань в присутствии 2-х других неприятельских пароходов, тем более, что могли прибыть новые неприятельские суда; я приказал тотчас, по снятии раненых пленных с фрегата, зажечь его выстрелами. — Вслед за тем два неприятельские парохода, подойдя на ближний выстрел батарейных орудий, открыли огонь по нашим батареям.

Наши 8 батарейных, орудий 16-ой артиллерийской бригады, под начальством полковника Горановича и 4-ре батарейные орудия 10-ой резервной бригады, под начальством капитана Верховского, стреляли в продолжение двух часов, так верно, что поврежденные неприятельские пароходы отступили и стали вне выстрела.

Бой прекратился около двух часов пополудни.

С нашей стороны убиты: 2 рядовые резервной батареи 10-ой артиллерийской бригады и 3 лошади; контужены: командир 2-ой легкой батареи 10-ой артиллерийской бригады полк.Ильинский и 10-ой резервной бригады поруч.Смирнов. Почти все неприятельские выстрелы падали далеко за батареями.

Взято в плен: капитан фрегата Гиффард, офицеров 24, гардемаринов и матросов 201.

По словам пленных, фрегат был вооружен 16-ю бомбическими пушками.

Окончательный взрыв фрегата последовал в 7 1/2 часов вечера.

Деятельное участие в бое принимали: прибывшии в Одессу, по делам службы, ген.-ад. Кноринг, ген. майоры: начальник штаба Тетеревников, начальник пешего постоянного артиллер. резерва Майдель и командующий Одесским гарнизоном Корвин-Красинский.

Между прочими офицерами были употреблены мной во время боя: флигель-адъютанты Его Императорского Величества полк.Чебышев и капит.Ден.

Генерал-адъютант барон Остен-Сакен 1-й

Я приму всевозможные меры, чтобы достать из моря поврежденные пушки и заготовленные снаряды.[78]

XII.

1 июля 1854 г. в высокоторжественный день рождения Её Величества Государыни Императрицы, на рассвете усмотрено было с маяка Большого Фонтана пять неприятельских судов. В 9-м часу утра. 3 парохода подходили на вид г.Одессы, но вскоре удалились; в 10 часов эти пароходы приблизились к даче Кортацци и открыли сильный огонь против остатков разрушенного парохода «Тигр» и нескольких, лодок, находившихся там, для выпутия из воды принадлежностей пароходной машины. Расположенная вблизи, на береговой возвышенности, полевая батарея отвечала на неприятельский огонь, как скоро пароходы подходили на такое расстояние, что выстрелы могли их достигать; при удалении же их на большое расстояние, она отодвигаема была с позиции, чтобы не подвергнуть людей бесполезной опасности. Неприятельская канонада продолжилась около трех часов кряду; в соборе, во время совершения литургии и молебствия, она явственно была слышна; но, несмотря на то, Богослужение продолжалось и окончилось безостановочно и никто из присутствовавших не удалился из церкви. Г.ген.-ад. Анненков, со свитой, отбыл на место действия только по окончании Богослужения и церковного парада. Последствием канонады трех пароходов прекратившейся только в конце 1-го часа пополудни и во время которой сделано было ими более 1000 выстрелов,[79] было затопление двух небольших лодок, и повреждение одной барки; получили контузию 2 артиллериста к ранено 2 артиллерийских лошади. Нельзя не упомянуть при этом, как о примере беззаботного мужества, что во всё время канонады, на берегу, в недалеком расстоянии от остатков «Тигра», многие купались в море, и даже женщины продолжали полоскать белье.

Эта продолжительная неприятельская атака вблизи города, в 5-ти верстах, не остановившая утреннего торжества, не воспрепятствовала и вечерним увеселениям драгоценного для России дня...[80]

XIII.

Телеграммы по случаю 50-летия бомбардирования Одессы

В день пятидесятилетия бомбардирования Одессы, 10-го апреля 1904 г., посланы были телеграммы Л.П.Щеголеву и другим участникам обороны Одессы, а также получены и приветствия по тому же случаю нашему городу.

Приводим некоторые из них:

Москва. Ген.-лейт. А.П.Щеголеву.

Прошло полвека, и гул военной непогоды снова гремит над нашей родиной и текут жертвы на раненых и их семейства. Благодарная Одесса, памятуя Ваш славный подвиг на защиту города, молитвенно Вас вспоминает, а дабы имя Ваше, нам дорогое, навсегда связать с добрым делом, отвечая желаниям жителей, я возбуждаю ходатайство об учреждении двух стипендий имени Вашего для детей убитых или раненых в настоящую войну на капитал в 5000 р., отчисленный женой моей из поступающих к ней пожертвований от благодарного Вам населения г.Одессы.

Градоначальник Нейдгарт

* * *

От временно командующего Черноморским флотом адм.Кригера. Одесса. Градоначальнику.

Черноморцы поздравляют Одессу с днем полувековой годовщины боевого крещения. Начало Севастопольской обороны, где русская доблесть 11 месяцев удерживала напор сильного врага, — Вам первым пришлось отразить его нападение, Вам первая и похвала. Рады вспомнить, что, защищая город, участвовали наши пароходы Андия и Днестр, заслужившие даже Царскую награду. Хвала и честь защитникам Одессы, а прапорщику Щеголеву вечная слава.

Кригер

* * *

От Одесского гор. головы. И.А.Зеленого А.П.Щеголеву.

Городское общественное управление, вспомнив сегодня с благодарностью геройскую защиту Вашу Одессы, 50 лет тому назад, от нападения вражеского флота, шлет от себя и от имени всего населения города искренний привет и пожелание много лет еще здравствовать.

* * *

От Севастопольского гор. головы Максимова И.А.Зеленому

Сегодня минуло полвека, как Одесса первая приняла боевое крещение в увековеченной историей славной эпопее Крымской войны. Севастополь, как боевой город, приветствует Одессу и выражает пожелание ей развития на мирном пути науки и торговли.

* * *

От Императорского Одесского Общества истории и древностей А.П.Щеголеву, 20-го апреля 1904 г.

Императорское Одесское Общество истории и древностей в своем заседании, посвященном воспоминанию о нападении неприятеля на Одессу, с благодарностью и гордостью вспоминает Ваш славный подвиг и желает Вам доброго здоровья на многие лета.

Ответы на эти телеграммы:

Его Превосходительству, градоначальнику Нейдгарту.

Искренно тронут началом такого по истине великого дела. В настоящее время сердечно желаю, чтобы Бог помог осуществить его. Это было бы незаменимой наградой за мой подвиг. Прошу Вас, супругу Вашу и жителей дорогой мне Одессы принять мою душевную благодарность за добрую память и пожелания.

Александр Щеголев

* * *

Севастополь. Адмиралу Кригеру.

Именем благодарной Одессы шлю признательность славному Черноморскому флоту в лице вашего превосходительства за поздравление с полувековой годовщиной подвига предков пароходов Андии и Днестра. Теперь, как и тогда, взоры Одессы с надеждой устремлены на Черноморский флот.

Градоначальник Нейдгарт

* * *

Одесскому гор. голове от А.П.Щеголева.

С восторгом вспоминая славный бой 10-го апреля, я счастлив, что первый принял на себя удары Крымской войны и что Бог благословил меня дожить до полувековой памяти этого знаменательного для меня дня. Глубокая благодарность и душевный привет Вам, городскому общественному управлению и гражданам Одессы. Сердечно тронут памятью дорогой мне Одессы.

Александр Щеголев

* * *

Севастополь. Городскому голове от П.А.Зеленого.

Сердечно благодаря за внимание и добрые пожелания, Одесса со своей стороны приветствует всемирно-знаменитый боевой город и желает ему благоденствия и процветания. Выражаю надежду, что еще много лет пройдет до той грозной поры, когда Севастополю выпадет на долю снова постоять за честь и достоинство родины. Да здравствует все население славного Севастополя.

Примечания

[1] В правом углу каждой картины — раёк с небольшими флагами и с фигуркой наверху.

[2] 2-ой картины у меня недостает.

[3] См. «Древние российские стихотворения», собр. Киршей Даниловым (2-ое изд.) 1818 г., былина Соловей Будимирович, стр. 1, 2. — Толков. Словарь живого Великорусского языка, В.И.Даля 1865 г.; лелеять (под слов. Лель) — нежить, ласкать; Полн. Церк.-Слав. Словарь, свящ. Г.Дьяченка: лелеяти — колебать, качать.

[4] Стихотворение это впервые было напечатано в 37-м № Булгаринской «Северной Пчелы» 1854 г., по желанию Императора Николая Павловича (М.Лемке. Очерки русск. ценз. и журналистики XIX стол., СПб. 1904 г., стр.5).

[5] Воспрещение это обойдено было в Одессе самой грязной, непатриотической и недостойной проделкой, очень огорчившей Государя и имевшей чрезвычайно печальные последствия для местной высшей администрации, пострадавшей за грехи своих подчиненных.

[6] Некоторые из одесситов, вероятно, еще помнят две медные пушки, поставленные но обе стороны ворот дома, принадлежавшего графине Ланжерон (угол Ланжероновской и Гаванной улиц). Этими орудиями и предполагалось, между прочим, вооружить одесские батареи.

[7] Остатки таких тротуаров можно было недавно еще видеть на Дерибасовской улице, между Ришельевской и Екатерининской.

[8] Это обстоятельство имело некоторую связь с бомбардировкой, как увидим далее.

[9] Калипсо, впрочем, еще до бомбардировки, был вытребован в Севастополь.

[10] Од.Лист. 1904 г. № 95.

[11] А.Щеголев. Од.Лист. 1904 г., № 97.

[12] Впоследствии на ней поставлена была бомбическая пушка с уничтоженного нами англ. парохода «Тигр» (теперь она находится перед зданием Думы).

[13] Од.Лист. 1904 г., № 94.

[14] Английский консул Эмес, и французский де-Вуазен, за несколько дней перед этим, выехали из Одессы, отозванные совершенно неожиданно.

[15] В противоположность этому рассказывали тогда ж, как русский шкипер, встретив близ Одессы соединенный флот, гордо выкинул русский флаг, не прибегая к какому-либо обману.

[16] Зерновым хлебом в то время наполнены были так называемые «магазины» (амбары) во всех частях города (впоследствии все они переделаны под жилые помещения, а хлебные склады перенесены в предместья); кроме того, целые громадные кучи зерна складывались прямо на тротуарах, прикрытые только брезентом; их тут же провеевали лопатами для просушки, нисколько не обращая внимания на пыль и шелуху, носившиеся в воздухе и падавшие на проходящих по улице.

[17] Память об этом осталась, между прочим, в стихах местного поэта (Амосова):

[18] Такой же участи подверглись и знаменитые «Левшинские плантации», насажденные с большим трудом на пересыпском берегу и далее, для ограждения от надвигавшихся песков. От них не осталось никакого следа.

[19] Александровского парка в то время не существовало. На месте его было обширное поле, полуразвалившаяся крепость и внешний (пустынный) бульвар. К стороне моря поле обрамлялось карантином, дачами Ланжерон, Лидерса и другими.

[20] В последнее время встречались в печати указания на мнимые недостатки нашего витии — манерность, носовое произношение, слабость голоса, — почему не многие будто бы могли ясно слышать его проповеди. Это отчасти справедливо (за исключением манерности, которой у Иннокентия совершенно не было); но означенные недостатки не имели особого значения. Проповеди его настолько всех интересовали, что служили потом предметом бесед между его слушателями, — причем основные мысли проповедника вполне усваивались собеседниками, и не расслышанное одним восполнялось другими.

[21] Относительно типа судов и числа их гг. Зеленецкий и Черемисинов не сходятся. По Зеленецкому их было до 31 вымпела; главный корпус составляли 6 трехдечных, 13 двухдечных линейных кораблей и 9 пароходов-фрегатов (стр.23, со ссылкой на Од. Вестн. 1864 г., № 40). Это же число указывается и ген.Щеголевым в его статье в Воен.Сборн. По г.Черемисинову их было: 10 пароходов-фрегатов, 15 парусных и 2 транспортных судна (ссылка на Н.Дубровина, ІI, 46), а раньше у него же: из 26 судов: 3 трехдечных и 11 двухдечных кораблей, 6 пароходов и 6 фрегатов (стр.108). Мы держимся г.Зеленецкого, так как те же данные находим как у ген.Щеголева, так, и в реляциях бар.Сакена.

[22] Ген.Щеголев рассказывает о сильном впечатлении, произведенном флотами на наших солдатиков на батареях: «Эта грозная громада с поставленными на ней парусами была необыкновенно величественна»; солдаты, не видавшие ничего подобного, снимали шапки, крестились и говорили: «Это церкви плывут, да и с колокольнями».

[23] Крепость уже давно была упразднена.

[24] Со своей стороны, могу сообщить, что тогда же ходили настойчивые слухи о том, что из окон некоторых домов, обращенных фасадами к морю, ночью подавались неприятелю какие-то сигналы свечами и пр.

[25] Сочинения Иннокентия, архиеп. Херс. и Тавр. (изд. Вольфа) 1874 г., т.VIII, 16-17.

[26] Архив Новорос. ген.-губ.: отчет за 1864 г.

[27] Произнесено было впервые и слово бомбардировка для многих, особенно из простонародья, не вполне понятное. По словам Л.А. (Моск.Вед.), один бондарь, услышав, что город будут бондировать (так произносилось простонародьем слово бомбардировать), и полагая, что это какой-нибудь акт, относящийся к его ремеслу, явился к начальству с предложением своих безмездных услуг...

[28] Попытки к беспорядкам, впрочем, кое-какие были. Так, какой-то мясник громко выражал на рынке угрозу бить евреев, к тому же подговаривая и других. Узнав об этом, его привели в такое состояние, что он лишен был навсегда возможности исполнить свою похвальбу. Это, конечно, сразу отвлекло и других от всяких попыток в этом роде. Заметим, что в былое время в Одессе, чуть не ежегодно, на Пасху происходили жестокие драки, главным образом между матросами-греками и евреями, — конечно, не без участия и русских рабочих...

[29] Институт, впрочем, оставался в Вознесенске до августа 1857 года. Перевезенный в Одессу, он помещался около двух лет в старом лицейском здании (теперь дом Вагнера, выходящий на Дерибасовскую, Екатерининскую и Ланжероновскую улицы). С 1859 года это воспитательное заведение перешло в собственное здание, на Старопортофранковскую ул., где и теперь помещается.

[30] Как известно, барон был очень религиозен, — что нередко проявлялось у него в довольно оригинальных формах. Рассказывают, напр., что полки, идущие под его начальством иногда были внезапно останавливаемы в поле. Общее недоумение по этому поводу вскоре разъяснилось: Сакен остановил их для общего моления, торжественно совершаемого тут же полковым духовенством. Далее мы еще встретимся с этой потребностью барона часто и усердно молиться при всяком подходящем случае.

[31] Это была дочь г.Видмана, со своим отцом, отставным казначеем нашей думы.

[32] Иннок. ѴШ, 20-22. Преосвященный очень сочувствовал славянам и, как говорили, мечтал быть митрополитом южной России и освобожденных Сербии и Болгарии.

[33] Последовательность её изложена нами главным образом по брошюре проф.К.Зеленецкого, который основывался на приказах бар.Остен-Сакена от 11 и 14 апреля за №№ 6 и 22 и показаниях офицеров, участвовавших в сражениях: гг. Щеголева, Раецкого, Полякова, Волошинова и Винокурова. У г.Черемисинова есть некоторые несходства с нашим рассказом.

[34] Линейные корабли в соединенном флоте были: английские — Британия (под флаг. в.-адм. Дундаса), Квин, Лондон, Родней, Трафальгар, Венженс, Беллерофон, Альбион, Аретуза и Агамемнон; французские — гор.Париж (под флаг, в.-адк. Гамелена), Юпитер, Вальми, Баярд, Генрих IV, Йена, Маренго, Фридланд и Шарлеман. Сообщение между флотом и бомбардировавшими пароходами поддерживали английские пароходы Гайфлаер и Саннарепль.

[35] Замечательно, что у нас никак не предполагалось, чтобы неприятель мог избрать своей, почти исключительной, целью № 6. Поэтому накануне полк.Яновский лично приказал Щеголеву передать большую часть зарядов на № 5. Молодой прапорщик спросил, чем же он сам будет отстреливаться — и не передал ни одного заряда № 5-му. Оказалось, что он был вполне прав, ослушавшись приказа.

[36] Директор карантина Хвощинский в виду опасности для лиц, выдерживающих карантин, перевел их при начале стрельбы по Карантинной гавани, в безопасное место.

[37] Маяк не был поврежден, но ночью его совершенно разобрали.

[38] Од.Лист. 1904 г., № 97.

[39] Образчики нашей и неприятельских пушек теперь легко сравнить каждому: первых теперь достаточно еще на Щёголевском моле, где они служат причалом для судов, а английское бомбическое орудие поставлено возле здания думы (памятник-пушка).

[40] Турецко-подданные грек из Синопа Яни Ламьяно и 13-летний сын его Афанасий, бывшие на этом судне, убиты.

[41] Федора Филиппова; его перебило напополам рукояткой подъемного винта.

[42] По г.Черемисинову это уже второе нападение на батарею №1, — о котором совершенно не упоминается у г.Зеленецкого. Г.Черемисинов ссылается при этом на И.Дубровина и письмо О.Л.Кмита. Остается непонятным, почему же о первом нападении не сообщил г. З-му подпор.Винокуров, начальник этой батареи, на которого ссылается почтенный профессор на стр.51-ой своей брошюры, как на свой источник. — О первом нападении у г.Черем-ва говорится так:

С самого начала бомбардировки за неприятельскими кораблями наблюдал с дачи Лидерса кондуктор Кмита, сообщивший кому следует о их движениях сигнальным флагом. Это было замечено неприятелем, и адм.Дундас приказал фрегату бомбардировать башню. Около 8 часов утра она уже была страшно разгромлена фрегатом; но Ланжероновская батарея заставила неприятеля, после 20-минутной перестрелки, ретироваться.

Заметим, что и в обозначении времени даже второго нападения фрегата у гг. Черем. и Зелен. встречается противоречие.

[43] Проповедник указывает на известное слово И.Златоустого, читаемое после утрени Светлого Воскресения.

[44] Одна из паремий Вел.Субботы.

[45] Соч. Иннок. 1874, т.VIII, 23-25.

[46] Злоупотребления менял повторялись и позднее. Когда мне, почти при подобных обстоятельствах (неприятельский флот стоял также пред Одессой в октябре 1854 г.), пришлось выехать из Одессы в Екатеринослав, — а для дороги, конечно необходимо иметь всякую мелочь, — то я за 25 рублевый билет получил от менялы мелкими бумажками и серебряной монетой всего что-то около 21-22 рублей.

[47] Сев.Пч. 1864.

[48] В изд.Вольфа (стр.30) это слово ошибочно отнесено к 14-му апреля (среде), — стр.30 и след.

[49] Перестил этот впоследствии в большей своей части был застроен; в нем помещается теперь 2-ая зала и канцелярии управы.

[50] Новор. календ. на 1855 г., стр.426-429.

[51] 1-ый отрывок из сборника «Из прошлого Одессы» (Од., 1894 г.), 2-ой — из журн. «Русск.Старина», стр.180.

[52] Дворянский полк — военно-учебное заведение, существовавшее с 1807 по 1855 г. Учрежденный под названием Волонтерного корпуса, он первоначально находился при 2-м кадетск. корпусе, в виде сборного пункта для дворян не моложе 16-ти лет; здесь они получили строевую подготовку и затем производились в офицеры. В 1833 г. положено переводить в Двор.полк кадет губернских корпусов для окончания образования, а с 1851 г. прекращен прием дворян в полк со стороны. В 1855 г., Дворян.полк переименован в Константиновский кадетский корпус, в память первого шефа, Цесаревича Константина Павловича, а с 1859 г. — в Константиновское военное училище (Энциклоп.Слов., т.X, 203, 1893 г.).

[53] Черем. 138-139.

[54] Черем. 206-207.

[55] Черем. 136, 137, 207.

[56] Черем. 208, 137.

[57] Од.Вестн. № 82.

[58] Сев.Пч. № 92.

[59] В официальном донесении показано последних только 3; очевидно, почему-то забыт Стремецкий.

[60] Так говорит г.Черемисинов. Г. же Чижевич пишет, что первый обратил внимание на шум на море садовник его дачи, давший о том знать на казачий пикет («Из прошл.Одессы» 1894 г., стр.42).

[61] Сев. Пч. 1854 г.: Письмо русск. Офицера, — с поправками к нему.

[62] В числе их один и доселе здравствует уже в очень преклонных летах. За этот подвиг и за другие заслуги он получил золотую медаль на георгиевской ленте, а затем чин «офицера» и землю в Мелитоп. уезде Тавр. губ. Любопытно, что в 1854 г. он был английско-подданным.

[63] Дополняем наш рассказ некоторыми подробностями из статьи г.Чижевича (см. примеч., стр.78): Приехав на свою дачу, он увидел, что черепичная крыша на его домике разбита ядрами, а в комнате нашел следы крови и на полу солдатский сапог с отрезанной ногой. Оказалось, что нога эта принадлежала запасному артиллеристу, которому ее ампутировали здесь же. На даче г.Ралли неприятельское ядро, пробив стену дома, влетело в спальню и упавши на кровать, завернулось в одеяло, где и нашла его горничная, убиравшая комнату. Во время бомбардировки весь берег напичкан был засевшими пятипудовыми бомбами». Многие дома на соседних дачах пострадали. — Море около Тигра все усеяно было обломками частей парохода и мебели. Долго после того в городе продавалось много шкатулок, столиков, сигарочных и т.п. с надписью: «Тигр, 30 апреля 1854 г.» [стр.52-53).

[64] Оба в переводе в Сев. Пч. 1854 г.

[65] По другим известиям это относится к капит.Джиффарду, локон волос которого г-жа Сакен отправила к жене умершего. — О г-же Сакен рассказывает и матрос с Тигра Вильям Смит (см. письмо его в 95-м № «Од.Листка» тек.года): когда умер юноша, раненный во время взятия парохода, и небольшой кусок гранита был извлечен, из его тела, то баронесса приказала оправить его в золото и при глубоко-сочувственном письме препроводила его матери мальчика в Англию.

[66] Вообще в последнее время мы сделались удивительно равнодушны к нашему историческому прошлому. Для примера стоит указать хотя бы на день 22-го августа. Во что обратилось теперь это церковно-гражданское торжество, совершаемое в былое время с особенным великолепием, при сочувствии всего населения, запружавшего улицы, по которым проходила процессия.

[67] Общество истории и древностей было создано 25 марта 1839 г. в Одессе, по ходатайству Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора, графа М.С.Воронцова. Это было одно из первых в России научных исторических обществ. Его организаторами были: попечитель Одесского учебного округа Дмитрий Максимович Княжевич, Александр Скарлатович Стурдза, Андрей Яковлевич Фабр, Михаил Михайлович Кирьяков, профессор Ришельевского лицея Николай Никифорович Мурзакевич и др. Почетным президентом общества стал М.С.Воронцов, президентом – Д.М. Княжевич.

[68] Говорят, впрочем, что ядро, вделанное в пьедестале, заменило прежнее, которое куда-то исчезло бесследно. Это, конечно, не мудрено, если у нас исчезали с бульвара даже пушки.

[69] Обе пушки, по желанию державного Жертвователя, должны были помещаться на бульваре по обе стороны нашей гигантской лестницы. Когда же одна из них разорвалась, то при постановке оставшегося целым орудия по одну сторону лестницы, нарушена была бы симметрия, — почему план, этот и не осуществился. Вспомнили о ней только в последнее время, чуть ли не благодаря г.Черемисинову (Черем., 164-165).

[70] Од.Лист., 1904 г., № 235. Очень жаль, что около него не положена одна из тех горе-пушек, которыми отстреливались наши батареи от неприятеля 10-го апреля 1854 г.

[71] Лет 7-6 тому назад еще можно было видеть плиты над могилами англичан Джиффарда (племянника капитана Тигра), Т.Ж.Ваальта, капит. Д.Г.Мидльтана и пр.

[72] Резервной № 14-й батареи 5-й артиллерийской дивизии.

[73] Из архива Канцелярии Попечителя Одесск.уч.округа.

[74] Доска, эта находится в Новороссийском университете.

[75] Недоразумение о ІІоле разъясняется в Сев.Пчеле 1854 г. № 94: здесь он назван студентом Горыгорецкого института.

[76] Евг. Людвиг. Деминитру зачислен был в Мариупольский гусарский полк, стоявший тогда в Добрудже, а Скоробогатый и Поль — в пехотный полк, в Севастополе. Первый, произведенный в офицеры, переведен был в Орденский кирасирский, а затем в Вортембергский гусарский полк; скончался в 1861 г. — Владим.Скоробогатый и Поль пали геройской смертью при защите Севастополя. — Ив. Корнил. Бодаревский служил в уланах; умер в 1881 г. (Од. Лист. 1901 г. № 270 к друг. указан.).

[77] Арх. Канц. Попеч. Од.уч.окр. 1855 г., д. № 43.

[78] Сев. Пч. № 103.

[79] На берегу и на взморье дачи Кортацци собрано было до вечера 200 зарядов, в том числе несколько 10-ти дюймовых бомб: большая же часть их падала в воду и врезывалась в крутой берег.

[80] См. Од.Вестн. № 72.

Данная статья взята из Записок Одесского Общества Истории и Древностей, т.26, 1906 г., с.1-108 (см. здесь).