В нашей церковно-исторической литературе давно чувствовалась нужда в руководстве по общей церковной истории, которое было бы составлено соответственно с чисто научными требованиями, которое бы удовлетворяло юношей, желающих не только выучивать уроки, но изучить церковную историю: входить в смысл и значение явлений, представлять себе цельный образ прошедшего в истории Церкви, — руководство, которое было бы составлено серьезными знатоками дела и не в целях материальных приобретений. Этой нужде, по нашему мнению, хочет удовлетворить настоящее сочинение и достигает своей цели.
Задачу и свойства своего труда составители объясняют в начальных строках своего сочинения в следующих словах: задача настоящего издания — дать студентам опорный пункт для самостоятельных занятий церковной историей. С этой целью представляются: 1) сжатый очерк церковной истории первых трех веков христианства, составленный преимущественно по Гизелеру и Гагенбаху; 2) в самом тексте чтений — ряд выдержек из греческих и латинских первоисточников в подлиннике; 3) в подстрочных примечаниях библиографический свод того, что дает русская литература относительно первых трех веков христианства. В основу очерка положены Гизелер (Lehrbuch d. Kirchengeschichte) и Гагенбах (Kirchengeschichte in Vorlesungen). Первый отличается сжатостью, серьезностью и научной основательностью, второй — краткой и светлой объективностью. Эти качества в соединении со свободой от предвзятых и крайних воззрений дают нашим авторам высокое не только научное, но и образовательное значение. Приводимые в тексте выдержки важнейших для церковной истории мест из латинских и греческих первоисточников (Иосифа Флавия, Евсевия, Плиния Младшего, Климента Александрийского и пр.), придавая нашему труду характер хрестоматии, конечно, не затруднят студентов, воспитывавшихся на классической филологии, и в то же время поставят их в такое непосредственное общение с писателями древности, какого не заменит никакой пересказ. Что касается подстрочных библиографических примечаний, то они могут иметь значение для того, кто пожелал бы расширить свои сведения по тому или другому отделу церковной истории, не выходя на первый раз из пределов русской литературы. Русская церковно-историческая литература не богата, но и не в такой степени бедна, чтобы в ней ничего нельзя было найти. Только предубеждение относительно ее незначительности и разбросанность ее произведений по мелочам во множестве книг и периодических изданий нередко заставляли даже деятелей духовной науки обращаться прямо к иностранной литературе и с большим трудом обрабатывать, сочинять и пускать в печать то, что и без того уже существовало в русской печати. Обстоятельная и имеющая дело не с одними заглавиями, но и с самими книгами библиография могла бы дать ключ к русской церковно-исторической литературе, пригодный как для специалистов, так и для случайных любителей церковной истории. В этих соображениях мы и будем, параллельно содержанию чтений, делать кое-какие доступные нам библиографические указания, не ручаясь за их полноту, но рассуждая, что лучше дать что-нибудь, чем ничего (Указ.соч. С.1-2).
С главными мыслями, какие высказывают составители в приведенных словах, нельзя не соглашаться, но кое-что в них требует пояснения и обсуждения. Надеемся, что наши ученые составители гг.Терновские, не посетуют на нас, если мы сделаем несколько замечаний по поводу приведенных слов, и примут их дружественно.
Свой труд они назначают в руководство для студентов. Не сказано, каких. Но, без сомнения, для студентов как Духовных академий, так и университетов. Думать так позволяет то обстоятельство, что один из них, г-н Ф.Терновский, состоит профессором церковной истории в Киевском университете, а другой, г-н С.Терновский, — доцентом той же науки в Казанской Духовной академии. Но мы не совсем понимаем, что значит, что их сочинение имеет целью «дать студентам опорный пункт для самостоятельных занятий». Самостоятельные занятия, по нашему представлению, требуют не краткого руководства, а серьезного и полного изучения как литературы предмета, так по возможности и источников. Книга же, даже обширная книга, такой великой цели преследовать не может. Труд гг.Терновских может служить как повторению того, что студенты выслушали из уст профессора, так и завершению преподанного. В последнем отношении в том смысле, что ни один самый старательный и энергичный профессор никогда не в состоянии изложить перед слушателями полной науки церковной истории. Это море безбрежное. Этой нами указанной цели труд Терновских служить может вполне. И в этом его бесспорное достоинство, что мы и постараемся доказать ниже, когда будем излагать содержание книги с некоторых более интересных ее сторон.
Выбор немецких руководств, положенных в основу труда, сочинений Гизелера и Гагенбаха, нельзя не одобрить. Гизелер — это церковный историк, известный своим критицизмом в науке; он значительно расчистил пути, по которым до него двигалась наука. Гагенбах — это историк, не отличающийся самостоятельностью, но зато умеющий излагать дело легко, живо, занимательно и с прагматической окраской. Только напрасно, кажется, составители Гизелера поставили на первом месте, а Гагенбаха на втором. Гагенбах дает гораздо больше для их труда, чем Гизелер. Гизелером почти вовсе нельзя пользоваться для составления руководства по церковной истории. К нему можно обращаться только для проверки выводов и определения достоверности известий. Если не ошибаемся, составители очень мало пользовались Гизелером и оставляли без внимания даже там, где его указания могли бы быть в особенности полезны. Вообще, кажется, было бы справедливее Гизелера и вовсе не упоминать в числе авторов, которым следовали составители.
Что авторы при составлении своего труда отчасти имели и ту задачу, какую преследуют хрестоматии по какой-либо науке, это делает честь их пониманию потребностей церковно-исторической науки на Руси. Хрестоматия по церковной истории совершенно необходима. Это сознают все занимающиеся церковно-исторической наукой. И последняя наука в этом отношении отстала от некоторых других богословских наук (например, есть хрестоматия для изучающих гомилетику). Но вот в чем дело: возможно ли одновременно достигнуть двух целей — дать руководство учащемуся и в то же время составить нужную ему хрестоматию? Очень трудно, в особенности при тех скромных размерах, какие имеет труд наших составителей. Сказать по правде, в труде Терновских нельзя найти даже зачатков хрестоматии. Несколько небольших отрывков из подлинников, какие встречаем в книге и какие легко могли быть помещены под чертой, не составляют чего-либо похожего на хрестоматию. По нашему мнению, составителям не следует в дальнейших выпусках без нужды дробить своего личного труда, ограничившись предоставлением просто учебного пособия для студентов и отбросив мысль о хрестоматии. Последняя должна составить особую работу в руках наших составителей. Небольшие выдержки из источников гг.Терновские помещают на оригинальном языке — греческом или латинском. Мы не совсем понимаем: к чему это? Составители говорят: студентов, воспитавшихся на классической филологии, не затруднит язык подлинников. Не знаем, что сказать о студентах университета, слушающих уроки церковной истории. Может быть, это действительно не затруднит их. Но едва ли о них следует особенно заботиться, когда известно, что изучающих церковную историю в университетах бывает по два, по три человека на курсе, и не из чего не видно, чтобы они действительно интересовались церковной историей. Остаются студенты Духовных академий, но они, насколько нам известно, так же мало знают греческий и латинский язык, как это было 10 и 15 лет назад. Семинарская филология стоит на точке замерзания. Мы уверены, что студенты Академии, читая книгу Терновских, попросту будут выпускать при чтении выдержки из первоисточников. Не лучше ли в дальнейших выпусках составителям совсем распрощаться с латинскими и греческими цитатами? Авторы думают, что очень полезно приводить цитаты в подлиннике, так как «непосредственное общение с писателями древности не может быть заменено никаким пересказом». Не входя в длинные прения с составителями, скажем только, что, рассуждая так, авторы идеальничают. Наша учащаяся молодежь еще очень далека от подобных представлений, и едва ли удастся нашим составителям убедить ее в этой истине.
Мысль авторов — дать в своей книге возможно полный указатель различных книг и статей на русском языке, касающихся церковной истории первых веков, — бесспорно, прекрасна. Совершенно верно также замечание, что русская литература не так бедна хорошими книгами и в особенности церковно-историческими статьями, как это представляется с первого раза. В самом деле, поистине курьезное явление: мы почти не знаем, что написано русскими учеными по этому предмету. Справиться об этом негде. У нас совсем нет каталогов богословских сочинений. Даже не все духовные журналы, несмотря на то, что они существуют по десяткам лет, имеют указатели. О статье по данному вопросу можно узнать разве случайно, в ссылках какого-либо специалиста. Нам кажется, что если бы пришло кому-нибудь в голову издать энциклопедию или собрание лучших (не говоря уже — обо всех) сочинений по церковной истории, в разное время явившихся на Руси, вышло бы издание очень солидное и по объему, и по качеству. Как бы удивились те, кто, с пренебрежением смотря на русскую науку, с каким-то странным пристрастием всегда и везде больше всего обращаются за пособиями к иностранным писателям! Нельзя не благодарить наших составителей, что они вздумали приподнять завесу, наброшенную на нашу церковно-историческую литературу. Мы уверены, что даже специалисты в их библиографическом указателе найдут немало для себя поучительного. Составители сознаются, что их библиографический указатель неполон. Это и естественно: составить надлежащий указатель есть дело, которое может взять на себя человек, специально посвятивший себя подобной задаче. Неполон указатель — не беда. Напротив, очень жаль, что составители своими указаниями в иных случаях могут вводить доверчивого читателя в невольную ошибку. Они, кажется, не все статьи лично просмотрели, прежде чем внести указание на них в свою книгу. От этого происходит, что у них встречаются указания на такие сочинения, на которые можно было без вреда совсем не указывать. Например, на стр.84 говорится: «О книге Ренана “Антихрист” см. “Чтения Общества Любителей Духовного Просвещения”. 1874 г.». Читатель может подумать, что об этом помещена обстоятельная монография, заинтересуется, постарается добыть книгу. Но его должно постигнуть горькое разочарование: вместо статьи он встретит небольшую библиографическую заметку. То же может случиться с цитатами из «Воскресного Чтения» старых годов. Вообще, по нашему мнению, составители должны взять за правило указывать только такие статьи и книги, за достоинство которых они могут отвечать.
(Кстати сказать, один из составителей, г-н С.Терновский, в 1871 г. издал литографированное пособие для преподавателей общей церковной истории. Указатель статей по церковной истории, в духовных журналах. Сколько знаем, издание было сочувственно встречено в публике и быстро разошлось. Как было бы хорошо, если бы почтенный издатель продолжал периодически издавать дополнение к своему «пособию». Мы уверены, что в абонентах он не встретил бы недостатка).
По своему содержанию книга представляет во всех отношениях очень приятное явление. Она далека от всякой предвзятости, не прибегает к тем фальшивым восторгам, к каким прибегают наши обычные руководства, когда говорят о первых трех веках христианства. Лучшие и более твердые воззрения, выработанные современной церковно-исторической наукой, вошли в разбираемое сочинение в достодолжной мере. Вообще книга знакомит с более серьезными результатами западной науки по предмету церковной истории.
Историк первых трех веков если на чем в особенности должен сосредоточить свое внимание, так это на истории гонений. Гонения являются характерной чертой эпохи. Составители так и делают. Вопрос о гонениях, по-видимому, очень прост: стоит описать гонителя и его деятельность, пересказать историю главнейших мучеников, и делу конец. Но этот, по-видимому, простой вопрос значительно усложнился по мере того, как гражданская история императоров делала все большие и большие успехи в науке. В настоящее время церковная история со своими традиционными воззрениями на гонителей во всем почти разошлась с воззрениями гражданских историков. Между тем как церковные историки, следуя своим авторитетным древним писателям, Евсевию и Лактанцию, изображали и доныне еще продолжают изображать императоров-гонителей как людей крайне испорченных, преданных злу и порокам, преследовавших христианство вследствие каприза, случайных обстоятельств, вследствие крайней умственной близорукости, светские историки, на основании других документов, после их критической обработки, — а такими документами для них служат древние латинские и греческие историки, о которых церковно-историческая наука и знать не знала, — стали составлять совсем другой образ тех же императоров; они начали изображать их людьми умными, талантливыми, заботящимися о благе подданных и Империи. Церковные и светские историки очутились, таким образом, в прямом противоречии в своих суждениях об императорах-гонителях. Задача церковных историков, описывающих историю гонений, очень затруднилась. Верить или не верить светским гражданским историкам? Если верить, то в таком случае что же станется с нашими заветными воззрениями? Нам придется распрощаться с нашими авторитетными писателями: Евсевием, Лактанцием. Не верить — но на каком основании? Разве светские историки тенденциозны? Нет, по крайней мере кажется, что нет. Если бы так императоров изображали, т.е. в чертах светлых, только историки, враждебные христианству, какие-нибудь рационалисты, тогда бы церковные историки могли прямо сказать: мы вам не верим, вы говорите так лишь из вражды к Церкви и к церковным воззрениям. К сожалению, так просто рассуждать не приходится. Подобным же образом, как раз наперекор церковным историкам, судят о гонителях и такие писатели, которых никак нельзя заподозрить в злонамеренности; многими из них руководит любовь к истине, беспристрастие, научное знание. Вот какая коллизия! Не угодно ли выпутаться из таких критических обстоятельств?! На церковных историков современным положением гражданской исторической науки возлагается нелегкая задача обратиться ко всем тем источникам, на основании которых составляются суждения гражданскими историками. В западной церковно-исторической науке было несколько опытов, когда историки приглядывались к этим роковым для церковной истории источникам (мы имеем в виду, например, Прессансе), но это привело лишь к тому, что пришлось почти во всем уступить гражданским историкам. Изображать так, как доныне изображали императоров-гонителей, оказалось больше невозможным. Гражданские историки взяли верх над церковными. Последние волей-неволей пошли по стопам первых. Быть может, когда-либо какой-либо талантливый и трудолюбивый церковный историк разберет со всей научностью столь несходные с церковными воззрениями суждения гражданских историков, по крайней мере, хотя бы сделает опыт такого разбора; но пока ничего подобного не сделано, остается уступать гражданским историкам или совсем игнорировать их выводы и заключения, как будто ничего особенного не случилось с историей первых трех веков, как будто бы все обстоит по-прежнему благополучно. Как бы было хорошо, если бы в наших Академиях преподаватели гражданской истории вместо того, чтобы сосредоточивать свое внимание на Китайской империи, на Солоне и Перикле, Карле Великом и Карле Лысом, поработали лучше над историей римских императоров и над историей Византийской империи. Какую неоценимую пользу они принесли бы богословской науке, церковной истории, не говоря о том живом интересе, какой возбуждает эта эпоха сама по себе! Мы уверены, что наши слова возбудят иронические улыбки, саркастические замечания, упреки в рутинерстве, если мы осмелимся сказать, что гражданская история в Академиях должна служить целям богословской науки. По моему же мнению, этим будет достигаться единение науки в Академиях. Разумеется, мы не требуем, чтобы преподаватели гражданской истории шли на буксире у церковных. Это значило бы лишать первых независимости, с потерей которой немыслимы никакие успехи. Но мы желали бы, чтобы они сосредоточивали свой труд, внимание, чтения на тех сторонах своего предмета, серьезное знание которых совершенно необходимо для целей церковно-исторической науки. Чувствуем, что мы несколько уклонились в сторону и просим извинения у читателя.
Коллизия, возникающая вследствие неодинаковости представлений об императорах-гонителях у церковных и гражданских историков, выдвинула на вид весьма важный вопрос в церковно-исторической науке: если императоры-гонители были личностями светлыми, являлись лучшими представителями тогдашнего общества, отличались рассудительностью и глубокими политическими воззрениями, то как понимать в их деятельности такое грустное, такое позорное явление, как гонение на христиан? Умный человек не может допускать нелепости, если же он допускает нелепость, значит, он вовсе не умен. Из двух нужно допустить что-нибудь одно: или императоры, о которых идет речь, были вовсе не умны, или же гонения не суть такие безрассудные действия с их стороны, как мы привыкли себе представлять. Что императоры-гонители были не умны, этого утверждать новейшие церковные историки не в состоянии, они не могут идти вразрез с воззрениями светских историков, коль скоро последние стараются подтверждать свои выводы строго научными исследованиями; остается признать, что, напротив, гонения с их стороны — не столь безрассудные действия, как это представляется с первого взгляда. Последнее мнение усвоено многими новейшими церковными историками как единственный сколько-нибудь удобный выход из дилеммы. Это мнение есть результат того внимания, с которым церковно-историческая наука отнеслась к изысканиям светских историков. К числу таких историков принадлежит и Гагенбах, положенный в основу своего труда гг.Терновскими. Насколько знаем, это мнение еще доныне не было высказано в нашей литературе с той прямотой, с какой оно высказано у наших составителей книги. А потому, мы думаем, будет небесполезно познакомить с ним читателя. В этом намерении мы выпишем из книги более интересные характеристики императоров-гонителей II и III вв.
Девятнадцатилетнее правление Траяна — так начинают рассказ о нем составители, — как известно, было в политическом отношении самым славным временем из всего периода Римской империи. Траяна обыкновенно называют лучшим императором, славой римских кесарей, «Отцом отечества». Во время своего правления он расширил Римскую империю и вместе с тем самым усердным образом заботился о ее внутренних делах. Доставить подданным внешнее благосостояние и дать силу законам было задачей его жизни, и он выполнил эту задачу с величайшим умением и настойчивостью. О его победоносных походах, благодаря которым Римская империя распространилась до Евфрата, о его намерениях расширить ее пределы до Индии мы не имеем нужды говорить. Мы должны сказать только об его отношениях к христианству и ко вновь возникающей христианской Церкви. Постоянно повторяя, что он желал бы править так, как желал бы быть управляемым, ежедневно вспоминая данную им клятву — ничего не предпринимать такого, что может быть вредно для благосостояния и чести честно живущих людей, мог ли Траян начать несправедливое гонение на христиан? По-видимому, нет. Но говоря о судьбе христианской Церкви и отношении к ней римских императоров, мы вообще увидим, что именно лучшие и благороднейшие из императоров, как например Траян, Марк Аврелий, Диоклетиан были преследователями христианства, тогда как в правление многих худших императоров, например в правление Гелиогабала, Церковь наслаждалась покоем. Чтобы понять это явление, мы должны принять во внимание, что римский император прежде всего имел в виду государство и благо государства. Чем больше он заботился об этом благе, тем сильнее должен был вооружаться против всего, что, с точки зрения того времени, могло бы этому благу вредить. А таково и было христианство. В частности, Траян признавал несовместным с римской государственной жизнью существование отдельных ассоциаций, имевших свои собственные законы, кроме государственных. Он издал строгие законы против всех таких обществ и союзов, видя в них зерно революции. Даже цехи ремесленников, составлявших общины для скорейшего вспомоществования во время пожаров, были запрещены, потому что даже их причислили к категории вредных обществ. Естественно поэтому, что и общины христиан в Римской империи причислялись к таким вредным общинам, и христиане в силу императорского указа были подвергаемы наказаниям (С.93-95).
В таком же роде характеристика другого неумолимого гонителя христиан Марка Аврелия: Марк Аврелий, читаем в книге, несомненно, принадлежал к самым благородным личностям, какие только мы встречаем в среде римских императоров. С самых юных лет он стремился к мудрости, старался развить в себе самообладание, был последователем стоической философии. Даже будучи императором и оружием защищая отечество от внешних врагов, он в то же время старался укрощать своих внутренних врагов, боролся со своими страстями. До самых преклонных лет он заботился о том, чтобы сделаться лучше в нравственном отношении, — и оставленные им «Признания» (современное название книги — «К себе самому». — Ред.) служат лучшим памятником такой заботливости. Сохранить полное спокойствие при всех превратностях жизни, быть всегда строгим к самому себе, справедливым и снисходительным к другим, во всем соблюдать должную умеренность, всегда прислушиваться к голосу совести, не обращая внимания на людские похвалы и порицания, — вот те благородные и великие правила, которых держался Марк Аврелий в течение своей жизни. Этим общим правилам, которых держался император в своей жизни, соответствуют также правила, которых он держался при своем правлении. Он всегда готов был жертвовать своим личным благом ради блага государства. Его правление отличалось снисходительностью и правосудием, и историки относятся к нему с величайшей похвалой. И несмотря на все это, именно этого человека мы находим в числе гонителей христианства. Как случилось, что такой высоконравственный человек, каким был Марк Аврелий, человек восприимчивый ко всему прекрасному и доброму, дозволил преследовать ту религию, которая, казалось, всего более соответствовала его собственным нравственным стремлениям и впервые давала им надежную опору? В лучшем случае, христианство должно было казаться ему, как и его предшественнику Траяну, просто фанатизмом. Далее: император должен был оценивать христианство и христиан с точки зрения взглядов на благо государства. Для него важнее всего было спокойствие как отдельных лиц, так и целого государства; все выходящее из ряда, все, чем нарушалось обыкновенное течение жизни, казалось императору, особенно при современных ему обстоятельствах, опасным для государства. В этих соображениях император издал закон, которым присуждались к смертной казни или к изгнанию все вводящие новую религию и таким образом способные нарушить спокойствие умов (С.122-124).
Другие, более замечательные императоры-гонители III в. очерчиваются в книге тоже людьми, всецело преданными интересам Империи, выдающимися по своему политическому уму, а потому и бывшими преследователями христиан. Вот что читаем в книге о Деции: судя с римско-языческой точки зрения, воцарение Деция было большим благом для Империи. Это был человек, отличавшийся древнеримским духом. Его правление было славно, и ревность, с какой он стремился восстановить древнеримские нравы, заслуживает полной похвалы. Во имя того же патриотизма Деций заботился о восстановлении древней государственной религии, и мы можем предположить, что царствуй этот государь на полстолетия позже, он с такой же энергией истреблял бы остатки язычества, с какой восстал теперь против христианства (С.167-168). Также относились к христианству и два других более замечательных государя III в.: Аврелиан, который умер накануне издания им грозного указа против Церкви, и Диоклетиан, имя которого в церковной истории сделалось синонимом всякой ужасной жестокости. И несмотря на это, кроме хорошего, ничего нельзя сказать об их уме, нравственных качествах и государственном управлении. Вот отзыв об Аврелиане (С.211): Аврелиан в гражданской истории называется восстановителем Римской империи, вторым Цезарем. Диоклетиан же, по словам книги, несомненно, принадлежал к числу самых замечательных правителей Римской империи как по своим личным качествам, так и по умению управлять государством. Будучи незнатного происхождения, Диоклетиан, тем не менее, всегда отличался благородным образом мыслей и великодушием. Он старался подражать Марку Аврелию. Твердой рукой он старался сдерживать в это печальное время распадающийся состав государства (С.215).
Заговорив о гонениях, коснемся и других сторон и явлений, близко стоящих к этому вопросу и подвергнутых серьезному рассмотрению в книге. В старые времена думали, а в нашей науке и доныне продолжают думать, что так называемые христианские апологии достигали своей цели, т.е. служили ко вразумлению гонителей и смягчению гонений. Составители книги, обсуждая такое явление, как апология, совершенно основательно не придают подобному взгляду значения и устанавливают свой взгляд, более правильный и научно верный. Апологии, рассуждают они, могли действовать только на тех, кто был способен к спокойному исследованию истины и чужд всяких религиозных предубеждений. Они гораздо более имели значения внутри христианской общины, чем вне ее. Они служили первыми начатками христианского богословия и представляли собой прекрасную попытку соединить веру со знанием, философию с христианством. Но не видно, чтобы в языческом мире апологии защитников христианства произвели сильное впечатление. Если мы доказательства апологетов в пользу христианства сопоставим с возражением язычников против христианства, то едва ли будем вправе приписать первым неотразимую силу против последних. Мы даже определенно знаем, что апологии Иустина и других защитников христианства не имели никаких видимых следствий; если даже они и дошли по назначению, то были оставлены без внимания, и преследование после апологий продолжалось с той же силой, как и до их появления (С.145). Если христиане ничего не в силах были сделать для смягчения и тем менее прекращения воздвигавшихся против них гонений, то, с другой стороны, своим образом действования и поведением они если и не вызывали гонений, то значительно увеличивали их силу и энергию. Если мы хотим быть справедливыми, читаем в книге о гонении Диоклетиановом, то мы должны признать совершенно естественным, что язычники преследовали христиан. Те крайности и резкости, какие дозволяли себе некоторые христианские секты, например монтанисты, то открытое неповиновение, которое дозволяли себе по отношению к распоряжениям правительства некоторые христиане, например христианин, сорвавший (на публичных местах) эдикты о гонении, как это было в Никомидии, значительно извиняют те строгие меры, к каким прибегало по отношению к христианам языческое правительство и, со своей точки зрения, необходимо должно было прибегать во имя своих обязанностей (С.231).
Рассказ о ересях первых трех веков может так же обратить на себя внимание в книге. Книга чужда тех рутинных приемов, вследствие которых на это явление смотрели с исключительно недружелюбной точки зрения; она не умалчивает, но, не раздумывая, отмечает и такие стороны в ересях, которые дают лучшие представления о них как явлениях, имевших достаточное основание для своего существования в свое время, оказавших влияние даже на строй Церкви, имевших, по крайней мере, в инициативе не зло, а благо Церкви. Все это если вообще не ново, то во всяком случае составляет новость в нашем сочинении по сравнению с другими руководствами по церковной истории, имеющими одну и ту же цель с рассматриваемым трудом. Так, о монтанизме в книге встречаются суждения мягкие и кроткие, указывающие, что не все было худо в обществе монтанистов. На вопрос: как могла бороться Церковь с этим заблуждением, в книге дается такой ответ. — Когда она указывала монтанистам на то, что большинство христиан думает иначе, они возражали, что они составляют меньшинство. Церковь поэтому допустила крайнюю меру: в некоторых местах их отлучили от церковного общения. Быть может, желательнее было бы сохранить в недрах Церкви таких восторженных энтузиастов, жизнь которых могла действовать возбудительно и назидательно. Вероятно, под влиянием таких соображений Ириней взял на себя посредство в деле монтанистов и отправился с письмом от лионской общины к Римскому епископу Елевферию, и Елевферий решился вступить в мирные отношения к монтанистам (С.155). Книга не считает себя вправе жестко и сурово относиться и к монархианским ересям. О так называемых патрипассианах (патрипассианство — вид монархизма, видевшего в Иисусе Христе воплотившегося самого Бога-Отца, следовательно, пострадавшим также оказывался сам Отец (patris passio). — Прим.Ред.) книга замечает, что они старались только утвердить мысль об откровении Бога во Христе и вовсе не желали хотя сколько-нибудь умалить Божественное достоинство Господа. Всего менее можно упрекнуть их в недостатке благочестия и благоговения к личности Господа (С.157). В частности, о более видном монархианине Савеллии составители считают делом справедливости сделать такую заметку: очевидно, учение Савеллия не было плодом нечестия или легкомыслия, подобно учению Павла Самосатского. Оно далеко не исключало пламенной любви к Господу, Которого Савеллий признавал вочеловечившимся Богом и явившим Себя людям во плоти. Савеллия можно обвинять не столько в неправославии, сколько в неудачном формулировании догмата. Против Савеллия выступил Дионисий Александрийский, защищавший учение о действительной троичности Лиц Божества. Но Дионисий, увлекшийся доводами разума, подобно Савеллию желая строго различать Ипостаси Божества, дошел до весьма опасной мысли о подчиненности одной Божественной Ипостаси другой (С.214). В каком виде, в каком смысле некоторые древние ереси влияли даже на самый строй Церкви, с этим могут знакомить следующие рассуждения составителей, старающихся оценить историческое значение манихейства. Яд манихейства, говорят они, проник в христианскую Церковь гораздо далее, чем это предполагают, и даже в настоящее время манихейство лежит в основе некоторых воззрений, которые выдаются за христианские, но не таковы на самом деле. Сродни с манихейством вера в абсолютную силу зла, которая ограничивает всемогущество Божие, вера в самостоятельное могущество дьявола, в силу управляющей людьми слепой необходимости. Сроден с манихейством тот взгляд на жизнь, по которому весь чувственный мир признается седалищем зла и даже произведением дьявола. Близко к манихейству, наконец, всякое иерархическое устройство, в силу которого все посвященные, надменно гордясь своим знанием, презрительно смотрят на толпу верующих как на невежд и ведут ее на помочах своего духовного господства (С.222).
Относясь с возможным беспристрастием к ересям первых трех веков, составители относятся с таким же беспристрастием и к учителям и отцам Церкви этого периода. Они были «детьми своего времени», а потому носили на себе следы хороших и противоположных сторон того века. Главное — они не были мыслителями, которые до точности повторяли одно и то же церковное учение, как некоторые привыкли смотреть на них, они разнились друг от друга и, случалось, заблуждались. Вся сфера жизненная, в которой они вращались, клала на каждого из них свою печать, оставляла на них свои следы. Книга так характеризует отцев и учителей Церкви данного времени. В Церкви (III в.) было много людей даровитых, глубокомысленных, с твердым характером и твердыми убеждениями, которые не столько внешним авторитетом своего сана, сколько внутренним авторитетом своей глубокой мысли давали направление христианскому богословствованию и много потрудились для него в своих сочинениях. Конечно, и эти люди были также дети своего века и не свободны от его заблуждений. Но общий характер их религиозных воззрений был полон истинной веры и не давал возможности развиться антихристианским направлениям. Не следует думать также, что учители Церкви в III в. были во всем согласны друг с другом. Конечно, в основных догматах христианской веры они были согласны. Но понимание догматов веры, взаимной связи их между собой представляло собой широкое поприще для умственной работы всякого мыслящего богослова. Никогда богословская мысль не была так мало скована формулами, как в это время. Люди шли тогда на костер не за богословскую формулу; они умели умирать за веру и за свободу веры. Все эти соображения составители книги стараются подтвердить рассмотрением двух главных направлений богословской мысли, господствовавших в это время в церкви Карфагенской и Александрийской (С.172-173).
Вообще, книга составлена с большим знанием дела и серьезным отношением к нему. В книге, где нужно, встречаем критическое отношение к тому или другому вопросу. Составители, например, не просто передают сохраненную Евсевием переписку Эдесского царя Абгара с Иисусом, но критически оценивают: нужно ли доверять этой переписке (С.45). В книге разбросано множество превосходных характеристик, за которые нельзя не поблагодарить составителей. С каким мастерством и живостью переданы некоторые апокрифические сказания о Лице Христа! Кто прочтет их, и в особенности если таковой ничего раньше не знал об этих сказаниях, тот несомненно заинтересуется апокрифами и пожелает ближе и подробнее познакомиться с ними (С.42-43). Об апостолах в русской литературе, по крайней мере в учебниках, совсем не умеют писать. Вместо изложения жизни и оценки их деятельности выходят какие-то послужные списки. Приятное исключение составляет характеристика апостолов у гт.Терновских. Черты, в которых они изображены, глубоко врезываются в память читателя, несмотря на краткость очерка (С.49 и сл.). Следует отметить еще характеристику Оригена как особенно удачную: сжато, но полновесно, немного страниц, но сказано все главное (С.181 и сл.). Темноватые вопросы церковной истории, о которых часто судят и так, и иначе, и большей частью неубедительно, составители умеют изложить так просто, так внушительно и с такой убедительностью, как только можно пожелать. В этом отношении можно указать на объяснение ими учения Тертуллиана о телесности Божества (С.194). Церковно-историческая жизнь проходит в самой тесной связи с общей политической и интеллектуальной жизнью данной эпохи. Некоторые церковные историки как будто бы вовсе не хотят знать об этом. Они нередко совсем не заглядывают в гражданскую историю данного времени, как не необходимо это для полноты картины и ясности всего дела. Наши составители далеки от того, чтобы идти по такой же узкой научной дороге. Где это нужно, они с полной охотой черпают сведения и из светской истории. Сюда нужно отнести очень живую, интересную и отличающуюся рельефностью фактов характеристику императора Гелиогабала как человека и правителя (С.163-164). Чтобы объяснить свойство антихристианской литературы II в., авторы входят в разъяснение вопроса: чем были школы времен Антонинов, какие свойства носили они на себе, в какие, поэтому, отношения должны были поставить себя к христианству представители тогдашней науки и образованности (С.133). Составители не оставляют без внимания и современных нам вопросов, возбуждаемых некоторыми сторонами древней церковно-исторической жизни, и стараются представить потребный ответ на них. Так, они подвергают рассмотрению: в чем состояло общение имений первенствующей Церкви, — так как, по их словам, «об этом много пишется в настоящее время» (С.56).
О недостатках сочинения приходится сказать немногое. Кажется, мы перечислим все недостатки, если укажем следующие за сим. Притом, некоторые из них можно назвать недостатками только в условном смысле.
Нам кажется, местами составителям не мешало бы быть более критическими, чем как это есть на деле. На стр.169 при рассказе о гонении Деция они передают известную легенду о семи эфесских отроках, которые в это гонение скрылись в пещеру близ Эфеса, где и оставались в состоянии сна 200 лет до царствования Феодосия Младшего, при котором они проснулись для того, чтобы, поведав о том, что случилось с ними, отойти в вечность. Мы не уверены: следует ли этот рассказ считать чисто историческим? Нас удерживает от этого авторитет такого великого ученого, как покойный о.А.В.Горский, который скептически относился к этому сказанию (об этом см. в статье «Несколько сведений о Горском как профессоре церковной истории» в журнале «Чтения в Обществе Любителей Духовного Просвещения». 1879, январь). То же самое нужно заметить относительно сказания об актере Генезии на стр.252, где у составителей читаем: «Любопытна история об актере Генезии. Искусный комик, он должен был во время присутствия Диоклетиана в Риме представить сцену, изображая собой человека, лежащего на смертном одре и требующего крещения. Другой актер изображал собой священника, а третий — заклинателя. Но случилось нечто странное и неожиданное. При этом лицедействе Генезий не в шутку, а вправду сделался христианином». Составители называют это повествование «любопытным». Это правда, но не следует ли в науке просто любопытному предпочитать вполне достоверное? Этот рассказ, насколько знаем, не вносится в сочинения, отличающиеся критичностью и научностью. Он не помещен в числе достоверных фактов, относящихся к этому гонению, и у Гизелера, сочинением которого поставили себе за правило руководствоваться в затруднительных случаях наши составители. Подобное шутовство, как сценическое представление христианских таинств, едва ли совместимо с теми чертами характера Диоклетиана, какие признаются и нашими составителями — с его серьезностью, рассудительностью, благородством. Если это было в Риме, то значит, это было еще до начала открытого гонения на христиан: возможно ли допустить это, когда в его придворной службе было так много христиан, пользовавшихся религиозной свободой?
Приступая к изложению содержания писаний мужей апостольских, составители делают следующее ограничение своего дела: «Мы не будем говорить о всех сочинениях мужей апостольских. Мы не будем останавливаться на послании ап.Варнавы, ни на книге Ерма “Пастырь”, наполненной видениями. Мы намерены говорить только о посланиях Климента» (С.92). Почему? Почему не обо всех писаниях мужей апостольских? Правда, например, о сочинениях Игнатия Богоносца говорится ниже, но как-то вскользь и мало характеристично, казенно. Было бы, кажется, хорошо изобразить писания названных лиц как основные типы первоначальной христианской литературы, к которым можно сводить почти всю церковную литературу первых трех веков. По крайней мере, хорошо было бы показать существенную разницу в свойствах и направлении писаний мужей апостольских. На стр.80 встречается глава с таким заглавием: «Семь Церквей апокалиптических». Сколько мы не вчитывались в эту главу, не могли уяснить себе цели ее. Если составители хотели показать особенные свойства этих Церквей, то они могли найти для этого материал и помимо Апокалипсиса, в котором о церкви Эфесской, Смирнской и др. сказано очень кратко. На стр.70 нам показались не совсем ясными замечания об ап.Павле. В книге говорится: «У Павла мы видим борьбу противоположностей, разноречие мыслей». О чем тут речь? Если говорится о душевной борьбе в Павле до обращения его в христианство, то так прямо и следовало сказать, не поставляя читателя в недоумение. Для нас остается мало понятным, что именно хотят сказать составители, когда пишут об евионитах, еретиках: они учили об Иисусе Христе, что он простой сын Иосифа и Марии и Божество Сына Божия не пребывало с Ним от вечности (С.108). Выходит, будто истинное учение состоит в утверждении, что Божество Сына Божия пребывало в человеке Иисусе от вечности. Не опечатка ли это? На стр.200 сказано: по отношению к Карфагену, где господствовали роскошь и безнравственность, Киприан был тем же, чем был 1200 лет спустя Кальвин в отношении к Женеве. Такое сравнение, уместное в немецкой книге, например, у Гагенбаха, едва ли уместно в книге, назначенной для русских читателей. В конце книги приложен «список рукописных сочинений на ученые степени, хранящихся в библиотеке Киевской Духовной академии» и касающихся периода первых трех веков. Прежде всего, этот указатель имеет лишь ограниченное значение: воспользоваться указанными сочинениями могут с удобством одни киевляне. Не поедут же петербуржцы и казанцы изучать рукописные сочинения Киевской Духовной академии? Но если бы кто и вздумал из отдаленных краев прокатиться в Киев, познакомиться с каким-нибудь из указанных сочинений, заинтересовавшись его содержанием, такого может постигнуть горькое разочарование. Составители не позаботились указать, какая степень дана тому или другому автору рукописных сочинений. Если ему дана степень действительного студента Академии, в таком случае — сочинение ниже всякой критики, а между тем по заглавию, какое дается книгой, пожалуй, заинтересуешься и подобным сочинением. Лучше бы было, если бы вместо этого списка авторы указали более замечательные иностранные сочинения, касающиеся того же периода, не преступая тех пределов, какие они отвели для списка рукописных сочинений Киевской Духовной академии.
Если сравнить сочинение гг.Терновских с другими русскими сочинениями, имеющими притязание на «руководства», оно, бесспорно, превосходит их своими качествами. Оно обладает всеми качествами умного, дельного руководства. Главное из этих качеств состоит в том, что составители постоянно останавливаются на самом существенном и в каждом вопросе умеют открыть интересную сторону. О первых трех веках можно написать целые тома, но авторы наши тратят на это только 256 страниц и, однако же, знакомят с делом не хуже многотомного сочинения. Вообще, они не гнались за полнотой, но зато то, что они дали, несомненно полезно и хорошо. Хотя книга не есть самостоятельный труд, но в нем немало встречается замечаний и соображений, принадлежащих мысли самих составителей. Сочинение отличается легким и обработанным языком, точным выражением мысли и зрелостью мысли. Дай Бог побольше таких сочинений!
На обложке сочинения значится: «Приготовляется второй выпуск, содержащий в себе историю Восточной церкви в период Вселенских соборов, преимущественно по греческим источникам». Питаем надежду, что из опытных рук составителей и второй том выйдет таким же прекрасным, как и первый. Пожелаем, чтобы этот второй выпуск не замедлился с выходом, а также чтобы у составителей хватило охоты и усердия в таких выпусках описать всю историю Восточной церкви до настоящих времен.
