Взрыв на Соборной площади

Рассказ очевидца

(С сокращением)

Преображенский собор

Казалось, я знал его всегда.

С детства мне помнился такой городской силуэт: Жевахова гора, мельница Вайнштейна, труба завода Марти и правее — крыша почтамта.

Это виделось со Слободки, где я жил, в любую погоду. Но лучше всего были заметны церковные здания. И среди них самым заметным был ОН.

Полное название храма — Преображенский кафедральный собор. Собор, о котором взрослые говорили, почтительно вздохнув и вскинув глаза к небу. Который поражал меня прежде всего золотистым блеском своих куполов. И колоколами, звучавшими, говорят, далеко за городом.

Да, он представлялся неотделимым от Одессы — и не только от ее пейзажа. О соборе часто упоминали, с ним были связаны разные обстоятельства в жизни одесситов, к нему хотелось подойти, если бывал неподалеку. Помню, как поражал вблизи его вид: широкие ступени паперти, над ним — огромные двери с овальной рамой, а еще выше — окошечки куполов, в которых были упрятаны колокола. Колокола были маленькие, потом все больше и больше и, наконец, один огромный. Тот колокол, который потом окажется на земле, зарывшись наполовину в асфальт тяжелыми округлыми краями — к ужасу всех, кто толпился вокруг...

Это случилось в середине 30-х годов, когда уже было известно о закрытии и даже разрушении храмов. Расправа с ними происходила одновременно с расправами над людьми — крестьянами, наезжавшими тайно в город и рассказывавшими о том, что делается в селах — ближайших и отдаленных. Загон в колхозы, высылка в дальние края, голодовка и даже людоедство — это казалось немыслимым, если бы не вид тех, кто обо всем рассказывал. И мать, принимавшая близко к сердцу их рассказы, то и дело бегала в ближайшую церковь — Вознесенскую, в которой венчалась с отцом и в которой крестили меня. Эта небольшая милая церквушка славилась тем, что ее построили на деньги, собранные шахтерами — добытчиками камня-ракушняка в катакомбах у Слободки-Романовки и Кривой Балки. Якобы был такой священник — отец Максим, который обходил по субботам близлежащие трактиры, где восседали с получками обсыпанные желтоватой каменной пылью работяги, и собирал у них, как милостыню, буквально по медякам. Так вот — и эту церковь — нет, не снесли, но изуродовали — сняли с нее купол... А я до сих пор помню, как по вечерам, во время перезвона, вокруг него носились ласточки — веселые и стремительные существа.

Я ужаснулся, когда узнал, что такая же участь, если не хуже, ожидает и собор — знаменитый Преображенский кафедральный.

Мама поехала туда — «посмотреть», прихватив и меня десятилетнего.

Когда мы подъехали к собору слободским трамваем, по улице Толстого шла в том же направлении целая толпа — тихая и скорбная.

Пришлось замедлить шаг, приближаясь к паперти, где уже было не протолкаться. Помнится, я мог видеть только верх дверной рамы, но все смотрели вниз — себе под ноги, поднимаясь на цыпочки и хмурясь.

Пробившись ближе, я сумел разглядеть, что же там было. Колокол. Огромный, выше меня. Казалось, он слегка звенел от напряженного стояния вокруг, от сбившейся толпы. Словно это было живое существо — поваленное и испускавшее дух.

Не сразу я заметил то, что колокол врезался в асфальт, не сразу сообразил, что его сбросили с колокольни. И меня ужаснуло — как он должен был падать оттуда, с высоты... Вот, должно быть, грохотала эта огромная, тяжеленная масса металла!

Я смотрел на колокол, замерев и сжавшись, ничего не воспринимая вокруг. На колокол, который слышен был во всех уголках Одессы и даже у днестровского берега Беляевки. И который больше никогда не зазвонит... Ну и зачем его тронули?

Похоже, и взрослые не могли дать ответ на такой вопрос. Люди расходились подавленные, испуганные, будто с похорон близкого человека.

Впрочем, настоящие похороны собора были еще впереди — через несколько дней он взлетел на воздух. Взлетел, сотрясая всю округу страшным грохотом. Взлетел так, что на улице Толстого вылетели оконные стекла, хотя накануне их велели заклеить. И людей охватила паника, несмотря на то, что жители ближайших улиц были заранее предупреждены.

Возможно, и сами разрушители не могли учесть всех последствий, хотя они готовились к взрыву собора по-хозяйски.

Задолго до этой операции из всех помещений храма было извлечено и куда-то увезено самое ценное имущество. Погрузили на машины колокола, забрали золотые украшения, которые находились в трех алтарях, а также наиболее ценные иконы, кресты, паникадила, люстры... Снимался даже мрамор, которым был выложен пол. Опустошены подвалы.

Место захоронения Свт.Иннокентия (Борисова)

Не забыли и тех, кто был здесь захоронен. В первую очередь это касалось священнослужителей, за которых перед властями ходатайствовали церковные органы. Известно, что в боковых приделах находились мраморные надгробья с останками бывших архиепископов Херсонских и Одесских. Их останки перевезли на Слободское кладбище, где они пролежали до самого последнего времени, пока несколько лет назад не были увезены на кладбище при Успенском мужском монастыре на Большом Фонтане. Лишь стараниями оставшихся церковников и сердобольных старушек могилы одесских духовников на Слободке получили пристойное убежище: их разместили в большом палисаднике перед алтарем с крестом и иконой и зажгли там лампаду, постоянно поддерживаемую посетителями. А на мраморных надгробиях, тоже вывезенных из собора, сохранились подробные данные о давно усопших: имена и фамилии, даты рождения и церковного правления...

Увы, далеко не так поступили с теми покойными, за кого не было ходатаев. В первую очередь это касается самых знатных из мирян — супругов Воронцовых. Над ними было совершено надругательство, о чем трудно говорить, но и промолчать нельзя.

«Старое белое лицо...» — таким описал Михаила Семеновича Воронцова Лев Толстой в своей повести «Хаджи-Мурат». Это описание относится к позднему периоду жизни «светлейшего князя», когда тот был наместником Кавказа после более чем двадцатилетнего пребывания в Одессе, оставаясь по-прежнему формально правителем Новороссии и Таврии. И Толстой еще добавлял к внешности своего героя «белый крест на шее» — видимо, тот самый крест, который был запечатлен на могильном надгробии, установленном в Преображенском соборе, где похоронили Воронцова. Знак великих заслуг этого человека перед Родиной!

Известно, что он из древнего рода, отмеченного еще при Дмитрии Донском. Его предки постепенно приближались ко двору русских царей и императоров, так что отец был уже камер-пажом у Елизаветы Петровны. Сам князь родился в Лондоне — в отцовскую бытность послом при английском короле, и с молодых лет его ждала военная карьера. Сперва гвардии поручик в Грузии, затем служил за Дунаем и участвовал в Бородинской битве, во время освободительного похода в Европу — командовал Отдельным корпусом во Франции, особо отличился в битве под Краоном в 1814 году — против самого Наполеона! А последний воинский подвиг — в 1828 году под Варной в битве с турками и тогда же — в морском бою под Анапой с захватом вражеских знамен. Отсюда и звание «генерал-фельдмаршал», выбитое на могильном надгробии. Кроме этого звания, в память о заслугах покойного у надгробия было приспущено одно из турецких знамен — трофей, лично дарованный императором Николаем I с текстом Высочайшего рескрипта. И со временем в соборе по проекту французского архитектора соорудили специальный саркофаг князя Воронцова в правом углу средней части храма.

Памятник М.С.Воронцову

Весьма примечательно, что М.С.Воронцов, умерший в начале ноября 1856 года, был похоронен в Одессе, а не где-то в другом месте обширного подведомственного ему края, и в том самом соборе, рядом с которым позже ему будет возведен памятник. Когда здесь его отпевали, то, по описанию в «Одесском вестнике», «с раннего утра и до поздней ночи траурная комната наполнялась густою толпой жителей Одессы — всех ее сословий, всех вероисповеданий, всех возрастов, желающих поклониться гробу усопшего, выражавших скорбь свою в молитве, в слезах и в самых трогательных словах». А во время траурной церемонии отпевавший Новороссийского губернатора архиепископ Иннокентий, по словам газетного репортера, «в ярких красках охарактеризовал замечательную личность покойного»; в частности сказал: «дела и труды его так велики и разнообразны, что в лице его работал и подвизался, кажется, не один человек, а как бы некое собрание лиц — и все они преразумны и общеполезны, и все достойны уважения и любви». И когда тело светлейшего князя опускалось в могилу, то «треск и перекаты надгробных пушечных и ружейных залпов» возникли там же, «под обширными сводами кафедрального собора». Очевидно, так величественно и трогательно не хоронили в Одессе никого из знатных людей — ни до того, ни после...

Могила М.С.Воронцова на Слободском кладбище

Ну и как же обошлись с прахом этого выдающегося человека и его жены перед взрывом собора? Останки Воронцова были извлечены из саркофага — этим занимались рабочие в присутствии милиционера. Они вскрыли вынутые из саркофага гробы, которые оказались из очень дорогого сплава. От них стали отбивать по кусочкам, а также растаскивать содержимое — саблю Воронцова и его ордена, женские украшения. Отрезали куски и от того одеяния, которое было на фигуре Воронцова (такое, как и на его памятнике), и в результате остались лишь скелеты. А наутро, погруженные в какой-то грузовик, они были перевезены и сброшены в ров у стены кладбища на окраине Одессы — Красной Слободки. Лишь благодаря заботам неизменных сердобольных старушек, обнаруживших там эти останки, Воронцов был кое-как захоронен на территории кладбища — неподалеку от стены, тянущейся к Кривой Балке. После войны туда была завезена могильная плита, сохранившаяся в другом месте — на территории Воронцовского дворца, нынешнего Дворца пионеров. Интересно, что эту плиту доставили на кладбище по своей инициативе какой-то водитель подъемного крана и шофер грузовой машины.

Нельзя не вспомнить, что одесское начальство тогда же пыталось снести и памятник Воронцову: к нему подогнали трактор, обхватили его стальным тросом и запустили мотор. Но памятник не поддавался, другого, более мощного, трактора не оказалось, и постыдную затею пришлось оставить... А одержавший еще одну победу над своими врагами генерал-фельдмаршал остался в центре Одессы!

Там, на Слободском кладбище, в окружении обычных оград и доныне покоится Михаил Семенович Воронцов. С некоторых пор к нему стали ходить любопытные одесситы и гости города, и нищие, сидящие у кладбищенских ворот, охотно дают пояснения. И мне пришлось искать могилу по хитрым приметам (дойти до поворота одной из аллей, потом обминуть «три сиденья» — скамьи дорожки, свернуть влево), и не передать, какое впечатление произвело на меня то, что я нашел. Могучее надгробие с уже знакомой плитой и крепко заштукатуренными боками, расположенное как-то бочком по отношению к соседним могилам и палисадникам — явно наспех и не к месту...

Нужно ли удивляться, что не лучше обошлись перед разрушением Преображенского собора и с прахом супруги Воронцова — Елизаветы Ксаверьевны?...

Елизавета Ксаверьевна покоится метрах в тридцати от захоронения генерала-фельдмаршала. Сперва это было совсем скромная могила, отороченная цементным барьерчиком и увенчанная грубым крестом из труб с простенькой табличкой. Позже усилиями одесского инженера и краеведа Дмитриева могила была благоустроена: теперь на нее наброшена новенькая железная сетка, а под ней — стела в форме ромба, на которой установлена отделанная под мрамор рамка со строгой надписью:

Когда ни придешь туда, у подножия стелы — цветы. Воистину сюда не зарастает тропа, пусть вокруг и густые заросли! В последние годы не раз поднимался вопрос о перезахоронении супругов в другом, более доступном месте, возможно даже на Соборной площади, неподалеку от памятника Воронцову. Когда мне доводилось обращаться с соответствующими просьбами в отдел культуры горисполкома, то я неизменно получал ответы о «нецелесообразности» такого перезахоронения и заверения в том, что «могилы Воронцовых находятся под охраной государства»... Правда, совсем недавно прошел слух о том, что принято решение о сооружении на месте взорванного собора часовни, в которую будет перенесен прах Воронцовых... (Останки М.С.Воронцова торжественно перезахоронены несколько лет назад в восстановленном соборе — И.И.)

Пока же я с тоской поглядываю на фотоснимок могилы Воронцовой, где один угол плиты сиротливо отвалился, Этот снимок я храню рядом с изображением Преображенского собора. Впрочем, с собором судьба обошлась еще строже...

Ведь его изображение — это все, что от него осталось! А что он представлял собой при своей жизни?

Некоторые сведения о кем можно найти в книге «Одесса. 1794-1894», которая была выпущена к 100-летию города. Там сказано, что сооружение собора производилось по проекту инженера Вонрезонта. Освящение первоначально созданного храма состоялось в 1809 году, и главный престол получил тогда имя Преображения Господня.

Были еще два престола: правый — по имени святого Николая и левый — святого Спиридона, пристроенные позже. В 1837 году на некотором расстоянии от соборного здания построили колокольню, имевшую вместе с крестом высоту 37 саженей, а в 1848 году — среднюю часть с двумя боковыми приделами. Эта часть послужила «соединением прежнего здания собора с его колокольней», как сказано в вышеназванной книге. К этому можно добавить, что именно там и покоились Воронцовы. В книге еще замечается — как бы для предупреждения тех, кто потом поднял на него руку: «Собор построен из местного камня замечательно прочно...» Увы, эта его прочность и была подвергнута испытанию слишком радикальными потомками: после взрыва груды «местного камня» были раскиданы чуть ли не по всей площади. А вскоре из него — желтого ракушняка, извлеченного из недр Одессы, здесь же была построена школа, — на месте старенькой двухэтажной № 53. Теперь это школа № 121, и носит она имя юного партизана Яши Гордиенко. Примечательно, что этим именем назван и бывший Воронцовский дворец, а теперь Дворец пионеров... Больно читать в книге «Одесса» о том, что «особенной прочностью отличается каменная кладка колокольни со стенами (более 4 арш.толщины)». Как не вспомнить тут знаменитые сталинские слова: нет таких крепостей, которых большевики не смогли бы взять! Но взорванная большевиками в военной форме каменная кладка не идет ни в какое сравнение с тем, что было безжалостно уничтожено внутри собора! К счастью, сохранился снимок его внутреннего вида — тоже единственное, что осталось! Он помещен в той же книге к юбилею Одессы; в ней имеется и описание, которое стоит, пожалуй, привести здесь целиком.

Первое, что поражает при входе в храм, — это простор и обилие света. Среднее широкое пространство отделяется от боковых, более узких частей, стенами с большими просветами, разделенными, в свою очередь, на три части двумя коринфскими колоннами. Потолок средней части — деревянной конструкции, отштукатурен и отделан лепными украшениями. Он имеет вид крестовых сводов с кессонированными подпружными арками и с гуртами по ребрам. На боковых же частях расположены цилиндрические каменные своды. В других частях церкви потолки плоские, искусно расписанные в подражании рельефным тягам; колонны отштукатурены под белый мрамор; остальные внутренние поверхности окрашены в разные тоны, с позолотою в верхних частях. Купол голубой, с большим золотым сиянием. Пол в соборе выложен плитами из светлого мрамора. Новый иконостас из серовато-белого полированного мрамора; над престолом же возвышается самостоятельная куполообразная на колоннах сень, богато отделенная, с позолотой. Собор имеет внутри стройный и гармоничный вид и производит благоприятное впечатление.

Читаешь даже это суховатое описание — и то дух захватывает от мысли: какая там была красота! И тут же — недоумение, переходящее в бессильную ярость: кто же, спрашивается, мог поднять руку на то, что, по скромной характеристике в книге, «производило самое благоприятное впечатление»?! Да, кому вздумалось это — сдирать и увозить дорогие и прекрасные украшения, а то и попросту уничтожать их? «Это было сделано по приказу Якира!» — сказал однажды Катаев.

Разговор с нашим знаменитым земляком, лучшим летописцем Одессы и всего Новороссийского края, происходивший незадолго до смерти писателя, касался трагической судьбы города, в том числе его храмов. Ведь в ту же пору — в 30-е годы — были уничтожены и другие крупнейшие православные церкви Одессы: и Николаевская приморская церковь, на месте которой теперь воздвигнут морвокзал, и монастырь Михаила Архангела на Маразлиевской, описанный в катаевском «Вертере», и Сретенская церковь на Новом базаре, где венчался И.А.Бунин, и Казанская — на Пересыпи, и Петропавловская на Молдаванке. Не говоря уже о просто закрытых, позже переоборудованных под клубы, детские сады или спортивные залы — вроде римо-католического собора, где недавно тренировались гимнасты над могилой одного из основателей Одессы — графа Ланжерона...

Так вот — тогда авторитетный знаток старой Одессы и ее неутомимый певец Валентин Петрович Катаев и высказался насчет того, кто «курировал» наш город по высокой партийной и военной линии. Якобы сперва разрушительная мысль о соборе пришла в голову наркому обороны, сталинскому любимчику Ворошилову, навестившему наш город в начале 30-х годов по дороге из Турции. Очевидцы рассказывают, что во время выступления с балкона тогдашнего Дома Красной Армии (ныне — кинотеатр «Одесса») он воскликнул, указав на возвышавшийся за углом фронтон соборного здания: «Надо расчистить это место!»...

Случайно выяснилось, что один из непосредственных участников уничтожения собора жив. Я узнал о нем от человека, который заинтересовался изображением Преображенского собора, увидев его под стеклом на моем столе в том научном институте, где я недавно работал. Он и раньше интересовался прошлым Одессы — как активный участник городской группы «Поиск», и я охотно разговорился с ним, даже разрешил взять снимок с собором — «чтобы переснять». А потом этот человек криво усмехнулся и признался:

— Между прочим... его подрывал один близкий... Мой тесть!

И еще добавил, что отец его жены был командиром саперной роты, которой и было поручено это страшное дело.

— От неожиданности я лишь спросил: получил ли этот саперный командир благодарность за выполнение задания?

— Нет. Получил выговор. И за что... знаете? — Он рассмеялся.

— Оказывается, за то, что не уберег при взрыве казенную вещь — шинель...

Владимир Гридин

Журнал «Дюк», 1991 г., №2, Былое, стр.18-21