Редакция «Мирного Труда» даёт подробное изложение содержания доклада, прочитанного 15-го декабря Г.Г.Замысловским в Харькове. Этот же доклад был сделан выдающимся борцом за правду в Петербурге, Курске, Саратове и Вильно. Всюду он имел громадный успех и потому заслуживает самого широкого распространения.
Встреченный дождём цветов и дружными рукоплесканиями многочисленной публики, наполнявшей обширный театр Коммерческого клуба, — член Гос. Думы Г.Г.Замысловский с первых же слов приковал к себе внимание слушателей.
В начале талантливый докладчик установил общий взгляд на значение дела об убийстве христианского мальчика Андрюши Ющинского, которое вышло далеко за пределы той судебной залы, где оно разбиралось. В течение целых 34 дней, несмотря на усиленный состав служащих, киевские телеграфные учреждения с величайшим трудом справлялись со множеством срочных депеш, рассылаемых во все концы мира; в массе газетных и журнальных статей, в ряде книжек, появившихся в свет ещё до начала процесса и во время его разбирательства, русскому обществу внушалась мысль, что в Киеве на скамье подсудимых сидит «невинная жертва» чьего-то заговора против угнетённого еврейства. Так называемая «русская печать», почти сплошь захваченная евреями, в один голос твердила в телеграммах, телефонограммах, заметках и статьях, что «кровавый навет» ни на чём не основан, а Бейлис является «мучеником». Мало того, к великому сожалению и стыду, в одном духе с «еврейской и еврействующей» печатью действовали и некоторые органы власти, оказавшиеся очень готовыми к услугам евреев. Таков, например, начальник сыскной полиции Мищук, осуждённый за подлог вещественных доказательств, сделанный ради направления следствия на ложный след. Но и его преемник Красовский, человек умный и энергичный, делает новый подлог уже на живом человеке всё с той же целью оправдания еврейства. Далее появляется целая фаланга свидетелей, вызванных и обработанных для того, чтобы во чтобы то ни стало обелить Бейлиса. За свидетелями идут известнейшие защитники и даже мужи науки на перебой стараются, не останавливаясь перед весьма странными приёмами и мнимо «научными заключениями», очистить еврейство от грозного обвинения.
По мнению докладчика, именно здесь кроется главный смысл и огромное значение киевского процесса: он развернул перед неподозревавшим ничего подобного русским обществом грустную, тяжёлую картину еврейского засилия, опасной сплочённости мирового еврейства и систематического, обдуманного похода на русскую государственность. Русское общество чутко встрепенулось и вышло из своего обычного равнодушия, прозрело и сознало, что не даром прокурор Виппер на киевском процессе напомнил вещие слова Ф.М.Достоевского: «Жиды погубят Россию». Это предостережение великого русского писателя и глубокого знатока нашей общественности имеет столь очевидные основания, что возникает опасение, как бы не оказалось пророческим это вещее слово.
Однако тот же киевский процесс ясно и неопровержимо показал, что у нас ещё много сил для борьбы с жестоковыйным еврейством. Наше судебное ведомство, в общем, оказалось на высоте своей задачи. Оно грешило, ошибалось, но действовало мужественно и безупречно честно. Нашлись у нас и такие бесстрашные свидетели, как студент Голубев, который горел искренним и пламенным желанием раскрыть сущую правду. Даже противники его не посмели набросить тень на его безусловную правдивость, хотя и старались изобразить его каким-то фанатиком, чуть не маниаком. Среди русских учёных оказался профессор Косоротов, человек огромных познаний, неподкупной честности и великого гражданского мужества. Недостойные высокого звания «студент», — «хулиганы» опозорили себя нелепой попыткой учинить дикую расправу над русским учёным за его столь неприятную для евреев прямоту, мужество и правдивость. Наконец, в этой галерее стойких русских людей виднеется заслуживающий особого почтения и даже удивления, профессор Сикорский, человек, стоявший одной ногой в могиле, но не уклонившийся от выполнения своего долга. Опираясь на костыль, он пришёл в суд, чтоб сорвать покров с тёмного и изуверного еврейства. Общепризнанный научный авторитет, он отдал делу раскрытия истины свои богатые знания, не дрожа даже перед лицом смерти, не имея уверенности, что из зала суда вернётся живым в свой дом. Он во время перерывов заседания вынужден был вдыхать кислород, чтоб продолжать свои разоблачения, несмотря на озверелую травлю всей левой и еврейской печати. Все освободительные общества пытались забросать его имя грязью, а он, глубокий старец, ничего уже не желающий для себя в этом мире, отстаивал правду и много содействовал раскрытию ужасной тайны. Не вся печать пала ниц перед еврейством. Нашлись органы, высоко держащие знамя правды и не боявшиеся еврейского засилия. К числу таких независимых органов относятся «Харьковские Ведомости», с чьими обстоятельными, даже «проникновенными» отчётами о процессе впоследствии ознакомился докладчик.
Все эти данные свидетельствуют, что еврейское засилие и еврейский шантаж ещё очень далеки от окончательного торжества. С ними ещё можно и должно бороться русским людям с полной надеждой на успех — таков бодрящий итог киевского процесса.
Затем докладчик подчеркнул полную невозможность исчерпать в одном докладе всё то, что произошло за 34 дня в суде, а потому указал, что ему приходится ограничиться кратким обозрением лишь наиболее существенных фактов и вытекающих из них заключений. С целью замести все следы евреи выдвинули ряд версий, отдаляющих следствие от завода Зайцева. Так, они первоначально направили подозрения на родственников убитого Андрюши Ющинского. Но эта версия явно несостоятельна, так как мать Андрюши жила с семьёй в Слободке, в таком помещении, что за досчатой перегородкой соседи прекрасно слышали все разговоры и малейший шум. Тут нельзя было зарезать курицу, не то что человека, без ведома соседей. Далее, Слободка отстоит на добрых 6 вёрст от пещеры, где обнаружен был труп Ющинского. Мудрено было доставить его туда через весь город. Не имеется данных для поддержания этого еврейского хитросплетения и в отношениях родных к убитому мальчику, кроткому, любящему и любимому, охотно учившемуся и даже бывшему одно время первым учеником. Близкие люди не жалели ни забот, ни попечений, ни денег, чтобы вывести его в люди и дать ему образование. Тем не менее, по простому навету добровольного сыщика от иудеев, Борщевского — сотрудника прогрессивнейшей «Киевской Мысли» мать Ющинского арестовывают, сажают в тюрьму и не пускают на похороны убитого сына. Мищук прямо говорит несчастной матери: «Я таких злодеек пускать не буду». На неё натравливают тёмную уличную толпу, которая бросает камнями и поленьями в женщину, считая её сыноубийцей. Этот самосуд не встречает осуждения в еврейской печати. В конце концов, однако, пришлось освободить измученную Александру Приходько. Мищук угодил под суд, но его преемник Красовский намечает новую жертву — Луку Приходько, отчима Ющинского. Тщетно хозяин переплётной, в которой безвыходно находился во время убийства Лука Приходько, заявляет, что он не мог совершить этого преступления, так как всё время был у всех на глазах.
Агенты кричат хозяину: «Молчи, старый арестант — сам пойдёшь на каторгу!» Их начальник — Красовский подготовляет улики против маленького русского человека. Некий Ященко показывает, что в день убийства возле пещеры видел какого-то мужчину в сером пальто с чёрными завитыми наверх усами. И вот Красовский из целого вороха пальто выбирает подходящее, наряжая в них поочередно Приходько, сбривает ему бороду, закручивает усы и на приличном расстоянии показывает Ященко. Тот признаёт, что по приметам предъявленный ему человек похож на того, кого он видел возле пещеры. На суде Лука сообщил, что, когда его вели «на уличение» — он плакал, так как понимал, что его подводят под каторгу, но агенты кричали: «Мерзавец, не смей плакать — не вытирай слёз — усы испортишь!»
К счастью, правда восторжествовала и Приходько был освобождён, издевательство в угоду еврейству над русским человеком не принесло ожидаемых плодов. Замысел Красовского был разрушен и он отстранён от службы.
Тогда выступают добровольные сыщики — сотрудники всё той же «Киевской Мысли», величающие себя «слугами правосудия». Образуется особая «компания» для разработки новой версии. В состав этой «небольшой, но тёплой» компании входят: Бразуль — журналист, Выгранов — бывший сыщик и прогрессивнейший, ныне, правда, исключённый из сословия, присяжный поверенный Марголин. Они останавливаются на мысли склонить В.В.Чеберякову к принятию убийства на себя, так как крах прежней версии ведёт следствие на Лукьяновку и грозит открытием тайн завода Зайцева, что в высшей степени нежелательно для еврейства. Чеберякову везут в Харьков, помещают в «Континенталь», устраивают её свидание с присяжн. пов. Марголиным в «Гранд-Отеле № 40», где под портьерой предусмотрительная «Чеберячка» пишет своим красивым почерком «Вера Владимировна Чеберякова» и запасается другими доказательствами своего путешествия в Харьков. Эта предусмотрительность сделала невозможным отпирательство Марголина и К°, который первоначально скрывал своё пребывание в Харькове и даже не прописался в гостинице. Здесь Чеберяковой предложили 40 тысяч рублей, лучших адвокатов и такой документ, с которым нигде не разыщут. Чеберякова опасалась за свою жизнь и не доверяла Марголину и К°. «Воровка» отказалась от сделки. На суде Марголин и К° отвергали подкуп, но не могли представить удовлетворительных объяснений для столь удивительного сочетания, как воровка, выгнанный сыщик, журналист и прогрессивнейший прис. поверенный, пользующийся услугами конторщика из «Киевской Мысли», носящего знаменательную фамилию «Перехрист». Всю эту компанию провела Чеберякова и они впали в глубочайшее противоречие, то утверждая, что не верили ни одному слову Чеберяковой, то уверяя, будто поехали в Харьков по одному её заявлению, что она здесь найдёт некоего арестанта Лисунова и откроет тайну убийства А.Ющинского.
Отказ Чеберяковой, которая видимо не желала умирать «от угрызений совести» после подписания признания, поставил евреев в большое затруднение. Они попытались выдвинуть цыган, как убийц Ющинского, но эта версия была так нелепа, что евреи сами её бросили и взялись снова за Чеберякову: ход дела вёл к тому выводу, что убийство совершено на заводе Зайцева или на квартире Чеберяковой. И вот ради собственного спасения, евреи сделали отчаянную ставку, утверждая, будто убийство произошло на квартире Чеберяковой и А.Ющинский пал от руки воров из шайки Чеберяковой, которая боялась, что Андрюша их выдаст. Эта версия была выдвинута не сразу, а год спустя, так как евреи всемерно старались отдалить следствие от завода и только крайность заставила их впутать Чеберякову в дело при помощи целой серии интереснейших «свидетелей». Так Малицкая, жившая под квартирой Чеберяковых, первоначально ничего не слышала и не знала, вдруг стала обладать таким слухом, что слышала «звук через нос» и простое «гм» — произнесенное у Чеберяковых. Она оказалась настолько осведомлённой, что через потолок могла определить размер и длину таинственного предмета, который, будто бы, волокли в день убийства над её головой. Сперва Малицкая приурочила это убийство к вечеру, а потом, когда её подучили, отнесла его к утру и тем самым показала источник своего ясновидения. Далее выдвигаются сёстры Дьяконовы, видевшие убийство А.Ющинского во сне, его труп в ковре, в мешке, беседовавшие с чёрной маской на улицах людного Киева, не умеющие отвечать на вопросы сегодня и дающие все пояснения завтра, но и тогда не способные дать ответ на новые вопросы, путавшие цвет и узор вышивки.
Такие свидетельницы, очевидно, не способны были поддержать чеберяковскую версию. И вот на сцену выходят новые лица: изящный провокатор в студенческой тужурке Махалин, до тонкости изучивший воровской язык, и такой же провокатор Караев, уже давно изображавший из себя анархиста-коммуниста, но за 5000 руб. нанявшийся евреям. Этих провокаторов, услугами коих пользовались либеральнейшие евреи, — обличило оглашенное на суде письмо убежденного анархиста-коммуниста Алексея Феофилактова. Феофилактов был выдан Караевым, так как предпочёл «идейную работу» — работе по делу Бейлиса. В этом предательстве принимал участие и казначей выдач и подкупов Мара-Виленский, ныне благоразумно удалившийся заграницу. Феофилактов в тюрьме понял, жертвой чьего предательства сделался, и написал Караеву: «Только ваше дело Бейлиса является поразительно нелепым случаем: буржуй, жандарм, сыщик и анархист дружно работают в одном деле. Задумывались ли вы над этим?!»<…>
Такая противоестественная коалиция создавалась ради отклонения подозрений от евреев, хотя союзники не доверяли и презирали друг друга и прис. пов. Марголин не подавал руки своим «доблестным сподвижникам», ссылаясь на примеры самого фешенебельного общества, на, так сказать, последний крик еврейской заграничной моды. Несмотря на все ухищрения несостоятельность чеберяковской версии обличалась не только явной измышленностью показаний, но и безмотивностью убийства. Для придания ей правдоподобия пришлось прибегнуть к дикой и явной клевете, будто Андрюша часто ночевал у Чеберяковых и был посвящён во все воровские дела до такой степени, что собирался вместе с шайкой обокрасть Софийский собор. Но уже на попытке определить состав шайки, якобы убившей Андрюшу из опасения, что он её выдаст, еврейские антрепренёры потерпели неудачу: добровольные сыщики указывали вора-убийцу, а затем справки удостоверяли, что он в день убийства сидел в тюрьме и ни в коем случае убивать не мог. После ряда неудач Красовский добился получения выборки, какие воры находились в день убийства на свободе, и тогда взялись за воров, но доказать их виновности всё-таки не смогли.
Андрюша был мальчик богобоязненный, вполне чистый; он почти никогда не бывал на Лукьяновке после переезда в Слободку. Он ничего не знал и выдавать не мог, тогда как о Чеберяковой и её поклонниках отлично знали все соседи и мальчику нечего было прибавить к уже всем известному. Ворам не было оснований его бояться, не было причин и его убивать.
В объяснении убийства выдвигают подделку под ритуал с целью вызвать погром, но даже эксперт защиты проф.Бехтерев признал «невероятной подделку под жидов». Мало того, после убийства, совершенного, якобы, с погромными видами, убийцы сразу уехали в Москву, после удачной кражи в магазине Адамовича на Крещатике. В Москве они сбыли краденый товар, стали швырять крупными деньгами и попались. Спрашивается, как могли убийцы бросить труп, уехать, оставив Чеберякову с телом убитого, когда ежеминутно мог произойти обыск в связи с совершенной кражей и тогда бесцельное, но зверское убийство было бы неминуемо открыто.
Убийство на квартире Чеберяковой не только бессмысленно, но и невозможно, так как днём на усадьбе, куда выходят окна чеберяковской квартиры, снует народ, ибо внизу, под нею, находится винная лавка, а рядом живет чиновник Балавин с семьёй — тут всё преступление происходило бы почти на улице.
Наконец, чеберяковская версия опровергается соображениями чисто научного характера. На куртке Ющинского найдена глина, пропитанная кровью, что могло произойти только на месте преступления, так как свернувшаяся кровь не пропитывает, а лишь окрашивает, пачкает... Глины нет в квартире Чеберяковой, стало быть она не была местом преступления.
Таким образом, точно установлено и не вызывает никаких сомнений для лиц, осматривавших местность, что следы живого Ющинского приводят нас к заводу, а следы мертвого Ющинского идут от завода: в пещеру труп можно было незаметно перенести только из двух мест: из усадьбы Чеберяковой или с завода Зайцева. Крушение чеберяковской версии ставит ребром вопрос о заводе, как месте убийства.
После десятиминутного перерыва, встреченный ещё более продолжительными и шумными рукоплесканиями, Г.Г.Замысловский перешёл к изложению второй части своего глубоко-интересного доклада.
Подведя своих внимательных слушателей к заводу Зайцева, как месту, куда ведут последние следы живого Ющинского, докладчик остановился на вопросе о времени совершения изуверного убийства. Чисто научные данные, добытые медицинской экспертизой и освещенные проф.Косоротовым, устанавливают, что между принятием пищи и моментом смерти прошло «или немного больше, или немного меньше, но около 4 часов», так как при вскрытии в желудке Ющинского были обнаружены непереварившиеся остатки постного борща, который он ел перед выходом из дома. На основании показания свидетельницы Марии Пушка, видевшей в самом начале седьмого часа Андрюшу на Базарной площади возле моста, соединяющего Слободку с Киевом, явствует, что Ющинский ел борщ в половине шестого, без двадцати минут шесть, не позже. Стало быть, убийство произошло в половине десятого, без двадцати минут десять. Если же принять во внимание, что, по определению экспертов, убийство продолжалось по меньшей мере 15 минут, то необходимо признать, что Ющинский попал в руки убийц в четверть десятого или самое позднее в половине десятого. Таково заключение, вытекающее из проверенных следствием обстоятельств дела, послуживших материалом для совершенно точных выкладок.
Когда же и где видели в последний раз Андрюшу? На Верхне-Юрковской улице его видит утром 12 марта мальчик Добжанский, не могущий, к сожалению, с полной точностью определить время в часах и минутах. Большей определённостью отличается показание фонарщика Казимира Шаховского, который, возвращаясь рано утром от подрядчика домой, видел Андрюшу и Женю Чеберякова, вскоре после открытия монополии, а она открывается в 8 часов. Видела мальчиков и Шаховская, вышедшая, около этого времени, из дома за покупками в соседнюю лавку. Пробыв дома 10-15 минут, Шаховский направился на Куреневку ловить птиц и снова увидел обоих мальчиков, стоящих недалеко от монополии.
Стало быть, самое раннее, в четверть девятого Андрюшу видят у винной лавки, а через какой-нибудь час, скорее даже меньше часа, он уже был в руках своих мучителей.
Итак, не подлежит ни малейшему сомнению, что незадолго перед убийством Ющинский был у входа в ту часть завода Зайцева, где всем распоряжался Бейлис.
Спрашивается, пошёл ли Андрюша на завод, катался ли он на мяле?
Ответ даёт показание Шаховского, которому через день-два Женя Чеберяков рассказывал, что вместе с Андрюшей они отправились на завод кататься на мяле, но их спугнул «мужчина с чёрной бородой», или прямо «Бейлис».[1] К свидетельству Шаховского защита относится с полным недоверием, но для этого нет оснований. Жалкий, запуганный свидетель был избит перед своим показанием на суде. Об этом насилии говорит он сам, прося приставить трубку к боку, откуда несутся, как следствие побоев, хрипящие звуки. Кроме того, содержатель пивной лавки Добжанский на очной ставке со студентами Голубевым и Поздняковым был уличён в том, что хвастал избиением Шаховского, приговаривая: «Бейлиса ни за что не осудят, — сам Марголин сказал, что оправдают».
Избитый и трепещущий за самую жизнь Шаховский на суде уклонился от дальнейших изобличений Бейлиса, сказав: «мне свет милей». Во всяком случае, мы имеем свидетельское показание, что Женя и Андрюша пошли на мяло. Любопытно, что с течением времени Женя становится всё более замкнутым: Шаховскому он сказал о катании на мяле, а Голубеву лишь сообщил, что Андрюша незадолго до обнаружения трупа приходил к нему. На допросе у следователя Женя отпёрся даже и от этого сообщения. Ясно, что он находился под чьим-то воздействием, очевидно он молчал под влиянием матери, руководимой соображениями собственного интереса, которые заставили её «во избежание неприятностей от заводских жидов», связать уста своего сына и Женя молчал до самой своей смерти. Но заговорил его отец, Василий Чеберяк, показавший со слов своих детей, что Андрюша вместе с ними пошёл на завод кататься на мяле, там за ними погнались жиды и Мендель Бейлис схватил Андрюшу.
Для недоверия к этому показанию нет уважительных оснований: по жене нельзя судить о муже, который, по словам всех свидетелей, заслуживает сочувствия и доверия, так как он не принимал никакого участия в похождениях Веры Чеберяк, работал для семьи, как вол, но был загнан и забит неудачно сложившейся жизнью. Он был допрошен 20 декабря 1911 г., когда ещё не было чеберяковской версии, возникшей лишь в апреле или мае 1912 года. Единственная, уцелевшая после «пирожного» его дочь десятилетняя Людмила была допрошена только на дополнительном следствии летом 1912 г. Она подтвердила всё, что раньше, с её слов, показал Василий Чеберяк. Получилась сильная улика против евреев, но её хотят ослабить ссылкой на показания других свидетелей. Так, Дуня Наконечная, катавшаяся, по словам Люды, на мяле вместе с Андрюшей и детьми Чеберяковых, не подтвердила этого обстоятельства. Но на предварительном следствии и Дуня Наконечная показала, что постом 1911 года каталась на мяле, но жиды не гнались за детьми. Ясно, что Дуня Наконечная подкрепляет существенно важный факт: дети из усадьбы Захарченко, где жили Чеберяковы, пошли на завод Зайцева, хотя и отвергает еврейскую погоню. На судебном следствии Дуня всячески старалась отвертеться от своего первоначального показания. Её странное поведение находит объяснение в положении, занятом её отцом — Михаилом Наконечным, сапожником по профессии, подпольным ходатаем по любимому занятию и Лягушкой по прозванию. Он на процессе выступил с защитительной речью в пользу Бейлиса, но не со свидетельским показанием. Несомненно, что Дуня передала всё виденное ею отцу, который, подобно Чеберяковой, запретил дочери «болтать про жидов». Девочка буквально исполнила приказание, но, сама того не понимая, дала важную улику, рассказав правду о катании на мяле. Тогда ей пришлось отречься и от катанья, причем она, как и другой свидетель, мальчик Заруцкий, повторила точка в точку показание Наконечного о невозможности кататься на мяле с осени 1910 года…
Это показывает, что дети были научены Михаилом Наконечным, который ещё летом 1911 года начал выгораживать Бейлиса, явившись без вызова к следователю с целью опорочить грозные разоблачения Шаховского.
В деле есть письмо Бейлиса к его жене, служащее ключом для правильного понимания образа действия Наконечного. Письмо это передано через Казаченко, сидевшего вместе с Бейлисом в тюрьме. Защита отвергла достоверность показаний Казаченко, но ряд соображений устанавливает прочно, что он не мог выдумать сообщённых им данных: Казаченко объяснил, что Бейлис предложил ему отравить Фонарщика и Лягушку полученным из лечебницы на заводе Зайцева стрихнином. За это преступление Бейлис сулил дать столько денег, что хватит на всю жизнь. Очевидно, что, сидя в тюрьме, Казаченко не мог знать о роковом значении для Бейлиса показаний именно Фонарщика — Шаховского, и Лягушки — Наконечного. Оно выяснилось лишь в 1912 году во время доследования, когда заговорила Вера Чеберякова и её дочь Люда, сославшаяся на Дуню Наконечную. Вот когда судьба Бейлиса оказалась в руках у Наконечного, который мог перед следователем подтвердить показание Люды и разомкнуть загражденные уста Дуни. Своей мнимой выдумкой Казаченко попал как раз в двух важнейших свидетелей и его показание подтверждается письмом Бейлиса, говорящим о его врагах, показывающих ложно, о выдаче денег на расходы и о Виленском, который, действительно, заведывал раздачей крупных сумм на погашение расходов, связанных с процессом Бейлиса.
Итак, рассказ Люды сначала был подтверждён на половину Дуней, затем начинается отрицание и выгораживание евреев, далее сам Наконечный выступает без вызова страстным защитником Бейлиса, а, с другой стороны, нам сообщают о готовящемся отравлении именно — наиболее опасных свидетелей. Такое совпадение случайным быть не может. Очевидно, вместо отравления было пущено в ход другое, более удобное, более подходящее средство, чтобы ничего лишнего не было сказано ни Михаилом Наконечным, ни его дочерью Дуней.
Есть ещё возражение: убийство несомненно было заранее обдуманным, а приход детей на мяло был случайным так как, они могли пойти туда, могли и не пойти. Однако установлено, что за Андрюшей была слежка через посредство семьи еврея Арендаря, жившей в Слободке. У Арендарей часто бывал Файвель Шнеерсон, «дядя Павел», проживавший у Бейлиса на заводе и отбывавший воинскую повинность вместе с отцом Ющинского. Андрюша тяготился своим незаконным происхождением, жаждал узнать подробности о своём отце, а потому простое обещание сообщить что-либо о нём, или показать его карточку, могло привлечь мальчика на завод. Но была и другая приманка: у Андрюши вышел весь порох, нужный для его самодельного ружьеца, и он должен был пойти к Жене, который доставлял ему заряды. Так или иначе, Андрюша должен был очутиться на заводе: если бы он сам не пошёл туда, то его бы заманили каким-либо посулом, а потому кажущаяся случайность не нарушает общей планомерности тонко задуманного преступления.
Та же планомерность замечается и в накопления других «случайностей»: дважды за Женей Чеберяковым кто-то гонится, причём мальчика спасают собаки. Люда утверждает, что один из этих незнакомцев походил на Шнеерсона. Вскоре обе собаки околевают от неизвестной причины, а там умирают при ужасной обстановке Женя и Валя Чеберяковы от «случайной» дизентерии, по мнению одних, от отравления — по убеждению других. Затем происходит «случайный» пожар квартиры Бейлиса, конюшни и сарая на заводе Зайцева, расположенных в диком и глухом месте. Лошадей всех выводят, выносят хомуты, упряжь, всё имущество семьи Бейлиса и «случайный» пожар уничтожает именно те постройки, которые внушали подозрение, не в них ли было совершено убийство.
Наконец, на заводе «случайно» проживает без всякого видимого основания Файвель Шнеерсон, прописанный «случайно» именно 12 марта 1912 г., т.е. в день убийства Андрюши Ющинского. «Торговец сеном» Шнеерсон родом из Любович — гнезда хасидизма, в коем живут потомки знаменитого Залмана Шнеерсона, главы изуверов хасидов и основателя династии любовичских цадиков. По Саратовскому делу известно, что бутылка с добытой путём ритуального убийства кровью была послана из Саратова именно в Любовичи. Так и в данном случае на заводе, где произошло ритуальное убийство, «случайно» живёт потомок цадиков; замешанных в ряде изуверных дел. Шнеерсон, конечно, отрекается от знакомства с Андрюшей, хотя ходил к Арендарям на Слободку и продавал сено Андрюше, когда тот ещё жил на Лукьяновке.
Наконец, необходимо отметить ещё «случайное» присутствие на заводе, перед убийством Ющинского, двух евреев, одетых в необычайную одежду и бывших у Менделя Бейлиса. Об этом сообщили Женя и Люда Чеберяковы своему отцу. Утверждают, будто дети выдумали приезд странных евреев, но эта выдумка совпала с временем закладки синагоги, о чём, не ведали ни Люда, ни Женя, ни Василий Чеберяковы, ибо лишь впоследствии узнали об этой закладке, тщательно скрываемой евреями, которые уверяли, будто собираются строить столовую для богадельни.
Неизвестные девочке обстоятельства точка в точку подкрепляют её «враньё»: приезжие раввины оказываются у Менделя Бейлиса, причастного к изготовлению особой мацы и давшего приют потомку цадиков, пользующихся наследственной властью над хасидами. Кирпичный завод Зайцева играл крупную роль в религиозной жизни местных евреев. Там живёт Шнеерсон, там служит ездивший на печение мацы Бейлис, туда приезжают два раввина и там воздвигается тайная еврейская синагога. Андрюша Ющинский утром 12 марта был возле завода, перед моментом убийства зашёл на завод, катался там на мяле и всё это совпало со временем приезда раввинов и закладкой синагоги. На заводе исчезли следы живого Андрюши и его труп оказался в пещере, куда легко проникнуть с того же завода.
Докладчик высказал свою глубочайшую уверенность в том, что убийство совершено на заводе и не могло произойти без ведома и согласия Бейлиса. Правда, присяжные оправдали подсудимого, разделившись пополам: 6 были за оправдание и 6 за обвинение. Не будем пытаться проникнуть в тайну совещательной комнаты. Быть может присяжные не увидели в Бейлисе главного виновника и не захотели карать пособника, когда вдохновители и совершители злодейства остаются безнаказанными. Всё это — гадания. Для нас неизмеримо важнее, что, оправдав Бейлиса, присяжные дали утвердительный ответ на первый вопрос: «доказано ли, что 12 марта 1911 г. в Киеве, на Лукьяновке, по Верхне-Юрковской улице, в одном из помещений кирпичного завода, принадлежащего еврейской хирургической больнице и находящегося в заведывании купца Марка Ионова Зайцева, тринадцатилетнему мальчику Андрею Ющинскому при зажатом рте были нанесены колющим орудием на теменной, затылочной, височной областях, а также на шее, раны, сопровождавшиеся поранениями мозговой вены, артерий, левого виска, шейных вен, давшие вследствие этого обильное кровотечение, а затем, когда у Ющинского вытекла кровь в количестве до пяти стаканов, ему вновь были причинены таким же орудием раны в туловище, сопровождавшиеся поранениями лёгких, печени, правой почки, сердца, в область которого были направлены последние удары, каковые ранения, в своей совокупности числом 47, вызвав мучительные страдания у Ющинского, повлекли за собой почти полное обескровление тела и смерть его».
Своим утвердительным ответом присяжные признали все признаки ритуального убийства и вполне сознательно установили, что местом преступления был именно завод Зайцева.
Не может быть и речи о какой-нибудь ошибке или недоразумении со стороны присяжных, ибо в напутственном слове председатель обстоятельно разъяснил, что присяжные могут, признавая факт преступления, отвергнуть указание на завод Зайцева. Следовательно, раз присяжные сохранили это указание, то имели основание на это в голосе своей свободной совести.
Более страшного приговора они вынести не могли: они оправдали одного еврея и признали виновными всех евреев, наложив признанием ритуального характера убийства такую печать, вернее, такое клеймо, которое решительно ничем нельзя ни стереть, ни загладить.[2]
