Интерьер храма Свт.Николая в Кленниках
Много чудесного видела я от Батюшки отца Алексея.
Рано-ранехонько осталась я сиротою. С девяти лет по людям ходила. И ни от кого-то никакой ласки не видела, только что от одного своего Батюшки дорогого. Как, бывало, утешит, приласкает, словно отец родной. Идешь к нему, как к простому, всю ту грусть ему несешь, а от него — словно как на крылышках летишь. Была я очень больная, только что на ногах держалась: три болезни разом имела. Пришла к Батюшке первый раз исповедываться, подхожу, а Батюшка меня спрашивает:
— Как зовут-то тебя?
— Батюшка, дорогой, Федора.
Ушел Батюшка в алтарь и долго не приходил. Пришел и опять повторяет:
— Ну, как же зовут-то тебя?
— Федора, Батюшка, дорогой.
Накрыл меня епитрахилью и вот все по голове гладит, а голова-то у меня больная была, а сам приговаривает:
— Какое имя-то у тебя хорошее! Федора! Ах, какое имя хорошее!
— Батюшка, дорогой, все в монастырь собираюсь, а все не иду.
— Ну, Федора, мы с тобой больные, у нас с тобой свой монастырь будет.
— Батюшка, дорогой, что же мне — лечиться?
— Причащайся чаще.
И, правда, стала я ходить к Батюшке, стала причащаться, стала и поправляться.
Все, бывало, у меня внутри тряслось: кто что мне скажет, а я переносить не могу, а Батюшка мне:
— Ну, Федора, ты нервная.
Слава Тебе, Господи, по молитве Батюшкиной много мне полегчало.
— Батюшка, дорогой, молиться ленюсь.
— Ой, Федора, без молитвы погибнешь. Ты у меня хорошая должна быть.
И становится стыдно, что с собой не справляешься.
— Батюшка дорогой, не грешно ли собороваться часто?
— А грешить-то не грешно? Небось не боишься, а каяться боишься. Ведь это врачество. Как вы к доктору-то ходите? А ведь это доктор духовный. Душу и тело исцеляет.
Чего-то, чего сатана не навлечет на тебя... Придешь, бывало, к Батюшке, а он скажет:
— Что ты все рассеиваешься, да в голову вбираешь, что не надо. Вот тебя все и будут обижать. Кто тебя обижает? Никто не обижает.
Поссорюсь со своей товаркой, приду к Батюшке на исповедь, а он-то все мои грехи переберет, да и скажет:
— Ссориться не надо, не к тому мы с тобой призваны: благовестниками должны мы с тобой быть. А судья всем — Один Бог.
— Батюшка, дорогой, ведь вот, мол, она мне нехорошее-то слово скажет, а ведь я-то больная.
— Знаю, Федора, — больные мы с тобой, очень больные, а и больнее нас есть.
Дыбом бывало восстают на меня служащие, что я к Батюшке хожу: «Что ты бегаешь, да землю топчешь? Еще ты за нее ответишь!» А я приду к нему: «Батюшка, дорогой, знать у меня добрых дел-то нету».
А он посмеется, да и скажет:
— Какие тебе добрые дела? Живешь трудом, ходила и ходи. Враг тебя смущает. Не терпишь ты, они и восстают против тебя. А ты терпи и молчи.
А то бывало только помыслишь: «Что это Батюшка так долго с другими занимается, а тебе: «Словом, делом и помышлением»... Верно я такая великогрешница. А он обернется, засмеется да и скажет:
— Вот она великая грешница-то идет, Федора-то моя.
Бывало хочу ему пожалиться:
— Батюшка дорогой, как тяжело жить!
— У, Федора, лучше нас с тобой никто не живет, от нас все скорби взяты, а у других-то — скорби, скорби...
— Батюшка дорогой, работы много.
— Вот ты молодая, да «работы много», а я стар да работаю, не жалуюсь.
Взяла я как-то яблочко, не спросив, у заведующей, а он смеется:
— Ну, Федора, ты у меня как дитя.
Стали у нас всех в школе рассчитывать, и до меня дело доходило. А я к Батюшке:
— Всех рассчитывают. Как благословите? Другое место искать?
— Ну, Федора, я помолюсь, тебе и будет местечко маленькое. А я как что, опять к нему бегу. А он мне:
— Живи, живи, Федора. Подожди, еще пенсию будешь получать. Так по его молитве и удержалась. Заболела у нас в школе кухарка, меня вместо нее и поставили.
— Батюшка дорогой, — говорю ему, — в церковь-то мне теперь некогда ходить.
— Ну, Федора, самое счастье теперь кухаркой-то быть. Да ты на время...
И правда, немного пришлось мне быть в этой должности — сменили меня.
Умерла у меня сноха. Осталось трое сирот. Старший-то сын женился, сам ушел в солдаты, а жену оставил в деревне с сиротами. Вот однажды они мне и пишут: «Тетя, возьми ты нас к себе. Мы очень голодуем». А у нас в то время школьная столовая была: детей кормили, так что всего вдоволь было. А я так себе рассудила: «Ай мне их взять? Кормить-то ведь есть чем». Пошла я к Батюшке:
— Батюшка дорогой, племянники ко мне просятся.
— Боже тебя спаси, Федора, не бери, — попадут в плохую компанию и тебя сгубят.
— Да ведь, Батюшка, они голодают.
— Говорю тебе, Федора, не бери. Отчего сирот не взять, отчего не воспитать? Лучше монастырь не строить, а сирот взять. Но только этих сирот не тронь.
Что же? Этим же годом девочка померла, а после и мальчик помер.
Крестник у меня был жизни распутной. Задумал он как-то в деревню ехать, пришел ко мне за деньгами. Мало пришлось мне ему дать. А он: «Пойду я сейчас под машину лягу!» Вот как напугал меня. Побежала я к своему Батюшке.
— Батюшка дорогой, племянник-то мой пошел под машину ложиться!
— Ну, Федора, ничего не сделает он, только попугает. Как зовут-то его?
Он же мне шлет письмо из деревни: «Пришли, крестная, денег, хочу жениться». А я себе в уме думаю: «Пусть заработает, а потом женится».
Прихожу к Батюшке, а он все-то эти мысли мои, что на уме-то держала, и сказывает:
— Ты, говорит, — напиши ему: пусть заработает и женится. Померла моя сноха. Осталось у нее мое добришко. Поехала я за ним в деревню, а племянник и до сундука меня не допустил. Поскандалили мы с ним, поскандалили, так и уехала я ни с чем.
Год прошел после этого, я и спрашиваю у Батюшки:
— В отпуск еду. Как благословите — в деревню?
— Что ты, Федора, опять скандалить поедешь?
А ведь я ему об этом самом ни одного словечка не сказала, — сам все мои поступки признал.
Родила у меня племянница сына, а замуж-то ее не взяли. Я Батюшке и сказываю:
— Батюшка дорогой, вот какой случай с племянницей-то! А я, мол, ей советую: «Отдай ребенка-то ему, коль он тебя не берет!»
Засмеялся Батюшка:
— Тетка ты, тетка, а совет твой не теткин. Авось она не кошка, а мать ребенку. А лучше поезжай, да уговори его.
А то вот тоже приехала ко мне племянница из деревни и говорит: «Тетя, мы хотим уезжать от голоду. Отец-то, говорит, наперед поехал поразыскать, где жить».
А я ей: «Пойдем-ка я тебя к Батюшке сведу».
— Куда вы поедете? Там уже полуголод, а потом и вовсе будет голод. Кто от голода уезжает, тот голодом и помирает, кто от мора уезжает, тот мором помирает. Не троньтесь с места.
И действительно верно было слово Батюшки дорогого: кто от нас уехал, тот и помер.
Скажу это я ему бывало просто, а в голову не вбираю, что мудро ответит.
Пение-то — оно дело великое, а человек-то я маленький, малограмотный. Опытом дошла, что в церкви-то петь научилась. Думаю себе: «Что хорошо спою, то от Господа, то сеется, а что плохо — то наше». Верно так Господь вразумляет, гордиться-то и не приходится и о себе понимать.
— Батюшка дорогой, петь хочу.
— Пой, пой, Федора, — ты этим утешаешься.
Выходит Батюшка как-то на амвон и горько-горько плачет, а за ним моя церковь.
— Родители, родители, к чему вы детей своих подготовили? Как с вас Господь спросит. Не то — как вы родили, а как воспитали и к чему приготовили. Горе вам!
Навзрыд плачет Батюшка, — плачем и мы за ним.
Когда, бывало, я помыслю: «Ну — как Батюшка помрет?»... — зайдется мое сердце, а слезы так и льются... Думаю: «Как же я буду без Батюшки жить?» Померла у меня мать, померли братья, а никто не был мне так жалок, как Батюшка дорогой.
В тот самый день, когда пришлось узнать о Батюшкиной смерти, сильно мне недужилось, и ко всенощной не собиралась идти, — и вдруг что-то тяжко помыслила. Скорехонько собралась и поехала. Вхожу в церковь, службы еще нет, — а сестрица мне навстречу: «Входи-входи, Батюшка-то помер!» Так бы, кажется, в голос и крикнула. А мне говорят: «Ишь ты какая, мы бы все так стали кричать, да нешто так можно?» Отстояла всенощную, пришла домой, тут я и наплакалась вволю. Легла спать, — ночи-то крепко сплю, а тут что-то нет, не спится. Проснулась, вспомню, какое такое горе у меня — Батюшка помер. Слезы так градом и льются, а на сердце радостно. И что такое? Помер Батюшка, а мне вот, что хочешь, радостно и все... И легко я дошла из дому в тот день, когда Батюшку привозили: словно его как живого к нам везли.
Снится мне сон: лежит Батюшка, покровом покрытый. А я сняла с него воздух, смотрю, а лицо-то у него хорошее, светлое. Встает Батюшка, а я ему и говорю:
— Как жить тяжко без тебя... А он мне в ответ:
— Я вам много раз говорил: не начинай жить сверху, а начни снизу и дойдешь до верху.
— Батюшка дорогой, в церковь мало хожу я.
— Ну, что делать? Больше воздерживайся, терпи.
Царствие Небесное Батюшке дорогому. Собраны мы им не ради почестей, не ради славы, а ради Господа.
