На Ростовскую кафедру митрополит Димитрий прибыл 1 марта 1702, в воскресенье третьей недели поста с Ватопедской иконой Божией Матери. От ростовской паствы при встрече Владыке была поднесена Боголюбская икона Божией Матери.
Он сначала приехал в Спасо-Яковлевский монастырь, находящийся на окраине города по дороге из Москвы. Помолившись здесь, он указал в юго-западном углу храма место, где желал быть похороненным. Из монастыря он прибыл прямо в Ростовский Успенский собор и служил первую Литургию. После Литургии он обратился к пастве с замечательнейшим своим словом, и теперь так любимым в простом народе.
Мир вам. Да не смущается сердце ваше о моем к вам пришествии, ибо дверьми вошел, а не перелез откуда. Не искал, но поискан был, ни я не знал вас, ни вы меня не ведали, но неисповедимая глубина судеб Господних, она послала меня к вам. Я же пришел не для того, чтобы вы послужили мне, но чтобы послужить вам, по слову Господню: Кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою (Мф.20:26).
Пришел я к вам с любовью. Сказал бы, что пришел как отец к детям, но лучше скажу: пришел, как брат к братьям, как друг к любезным друзьям. По любви моей к вам вы для меня и родители, и братья и друзья.
Радуюсь духом, прибыв в этот город, в этот дом, который здешние чудотворцы стопами святых своих ног освятили, молитвами оградили, богоугодным житием украсили, подвигами и трудами возвеличили и премногой святыней прославили...
Нового владыку, всю жизнь, до 50-летнего возраста прожившего на Украине, поразила церковная жизнь в Ростовской области. Он не скрывал своего удивления, высказывал его в своих посланиях, проповедях и сочинениях. Благодаря этому можно судить о состоянии духовенства и паствы, об отношении правительства к Церкви, а равно и о ненормальных явлениях в церковной жизни, вроде суеверий и раскола. Все это вызывало административные и просветительные меры нового святителя, особенно против нестроений в церковной жизни.
В первый же день в глаза святителю Димитрию бросилась небрежность духовенства при совершении богослужения, а после оказалось еще нечто большее: «Клирики читают и поют без внимания, священники с диаконами в алтаре сквернословят, а иногда и дерутся» («Поучение на память мученика Плакиды»).
Вскоре по прибытии на кафедру святитель Димитрий поехал в Ярославль. Случилось ему войти в сельскую церковь. Когда он спросил у местного попа: «Где Животворящие Тайны Христовы?» — поп не понял таких слов владыки и стоял молча, ломая голову над вопросом. «Где Тело Христово?» — пояснил архиерей, но поп и этого вопроса не мог понять. А когда один из опытных, стоящих возле архиерея, священник, подсказал ему: «Где запас»1, — тогда он взял из угла «весьма гнусный сосудец» и показал небрежно хранимую святыню. Так она, по словам святителя Димитрия, хранилась в углу с клопами и тараканами.
Обозревая все опущения по должности среди духовного чина, владыка Димитрий восклицает: «Чему я удивляюсь, так это долготерпению Божию! Священники стоят около престола Божия без страха и без боязни, а милосердный Христос не казнит внезапной смертью бесчинствующих в алтаре («Слово о пастырстве духовных пастырей»). В быту, жизни и взглядах духовенства митрополит Димитрий видел полное невежество, пьянство и безобразные поступки.
Разговоры у духовенства между собой святитель Димитрий находил «смеху подобными». Например, один иерей рассказывает другому, будто апостол Петр отсек ухо Малху тем самым мечом, которым и пророк Илья порубил жрецов Иезавелииных. Пастыри не только сами не просвещены ученьем, но не любят знающих, даже порицают ученье и хулят.
Духовные лица не отдают своих девиц в замужество по мнимым религиозным соображениям и даже не заставляют их исполнять христианский долг исповеди. От детей духовенства владыке случалось слышать, что они и не помнят, когда причащались. Святитель недаром увещевает пастырей подавать пасомым руку помощи и «во внешних нуждах», заступаться за невинно угнетаемых, заботиться об убогих и нищих. Некоторые иереи ленились ходить к нищим и убогим, но богатых посещали. Из-за такого нерадения много бедных умирало без исповеди и причащения Святых Тайн.
Пьянство духовенства вносило много безобразных явлений в приходскую жизнь. Напьется «злонравный иерей», говорит святитель Димитрий, и начнет рассказывать грехи своих духовных детей и обличать их. В пьянстве они хвастают своими духовными детьми, перед посторонними людьми в беседах или в гневе с укорами бранят их.
В увещании таким духовникам владыка говорит об обязанности иерея хранить тайны исповеди, и сравнивает грехи с камнями, отягощающими нашу совесть, а милосердие Божие с морем. Подобно тому, как камни, брошенные в море, никому уже не видимы, так должно быть и с грехами, ввергнутыми в пучину милосердия Божия. Иерею, рассказывающему об исповеданных грехах, не уйти от адских мук, да и здесь, по человеческим законам, следует ему «язык ископать сзади».
Пьянствовали иногда до болезни. В 1704 году у святителя Димитрия был Угличский архимандрит Макарий и рассказал ему о таких несчастных пастырях. Отец Прокопий Оглобля, напившись пьяным, был подхвачен на подводу какими-то страшными людьми. Дорогой он перекрестился и очутился пред убогим домом возле открытой ямы с трупами и т.п. (И.А.Шляпкин «Св.Димитрий Ростовский и его время». СПб., 1891, с.371).
Невежественные священники сами советовали пасомым причащаться не часто. На это возмущенный владыка ответил особым посланием, чтобы причащать мирян как можно чаще. Служба совершалась механически, с соблюдением лишь обрядности, без внутреннего участия ее совершителя. Однажды протопоп Ростовский видел, как один священник служил Литургию без служебника, не читая положенных молитв, а делая только обычные возгласы. Когда его спросили, почему при нем нет книги, он отвечал: «Я уже прочел положенные молитвы на дому». Ему возразили, что так не следует делать, а он сослался на обычай: «Я от старых попов к этому привык», и сказал даже по имени, от кого научился. Подобные манеры невнимательного и небрежного отношения к богослужению глубоко возмущали святителя: он сравнивал такое служение с кадильницей, бряцающей без огня и дыма. С негодованием узнавал он, что и просфоры для Литургии иногда употреблялись ржаные, а не пшеничные.
Священники, вообще, не сознавали ни важности своего сана, ни ответственности служения, а служили из-за доходов: «Не для Иисуса, а для хлеба куса», — как говорил святитель.
При высоком благоговении к пастырскому служению, святитель Димитрий, как видно из его духовной грамоты, возмущался положением брать деньги за поминовение умерших, хотя при жизни и не укорял в этом иереев.
Нечего и говорить о том, что он также не мог быть доволен грубой живописью в церквях. Нередко он встречал иконы, написанные неправильно и даже «ужасно». Например, Бога Отца писали лежащим на кровати с подушками, как бы отдыхающим после шести дней творения. Пресвятую Деву при Рождестве Христовом представляли больной, для чего рисовали при Ней женщину. Обозревая городские и сельские церкви, святитель обращал внимание на чистоту церковной утвари: дарохранительниц, купелей и прочего.
Были случаи, когда духовенство вступало с кротким владыкой «в состязание». Много было досады святителю от вдового священника Давыда, который упрекал его в латинстве, называл даже еретиком «и много бранью лаял». По этому поводу следствие производил сам начальник Монастырского Приказа, боярин Мусин-Пушкин. Священник, вместо того, чтобы овдовев, по обычаю, принять монашество, просил оставить за ним место в приходе. Владыка отказал. Священник счел себя обиженным и обратился с жалобой к Царице Прасковии Феодоровне, которая письмом просила пощадить просителя и сделать по его желанию. Но владыка в решительных словах написал Царице о невозможности для него удовлетворить такую просьбу. Давыд, по отзыву святителя, был человек неистовый, он оказывал раскольническое противление святой Церкви, хуля новые книги, разглашал о ложных чудесах. Он, по своему поведению, развратник, святотатец и хульник, заслуживающий лишения сана.
Имея в виду таких невежественных, жалких помощников по управлению ростовской паствой и безнадежную их бедность, митрополит Димитрий писал своему знакомому, Феологу, в Москву; «Печалью смущаюсь, видя беды священников и глядя на их слезы... хотя и уповаю я на Бога, но, при очевидной такой нужде, печалюсь» («Ярославские Епархиальные Ведомости». 1873, №37).
Состояние народной массы в нравственном и религиозном отношении казалось таким безотрадным, что скорбное сердце святителя могло утешиться лишь одной добродетелью, а именно, вынужденным терпением страдальцев, которых судьба, жадность людей и требования правительства случайно ставили на правежи (правеж — слово из древнерусского судопроизводства; трактуется как взыскание долга путем истязания или битья), бросали в тюрьмы и заставляли глодать сухой хлеб («Слово о царствии Божием, водворившемся на селе»).
Унижение личности считалось обычным во всех слоях общества. Святителю не могло не броситься в глаза резкое противоречие религиозности с нравственной разнузданностью. Еще Котошихин1 заметил о русских людях, что «московские люди — не богобоязненные», — подразумевая их безнравственную жизнь.
Митрополит Димитрий рисует яркую картину ростовских нравов. Неправды и обиды происходят такие, что иногда стыдно и говорить о них. Среди господ какое-то озлобление на подчиненных. Сладострастие считают высшим наслаждением. Строят храмы, а чужое грабят и воруют; их созидают чужим кровавым потом и слезами. «Это — не благочестие, если кто-либо созидает Богу храм, а ближнего своего приводит в разорение, — это разбой!» — восклицал святитель. Заставит человек за себя молиться нищих и церковников, а другие люди от него плачут.
Христос Спаситель! Если бы Ты ныне взошел в Твою Церковь и увидел, как бесчинствуют, вероятно, то же изгнание учинил бы! Велико ныне бесстрашие в Церкви. Где с кем увидеться? В церкви! Где разглагольствовать? В церкви! Где шутить и смеяться? В церкви! Где приветствуют, поздравляют друг друга, спрашивают о здоровье, о жене, детях и о прочем? В церкви! Будто церковь на то и создана, чтобы сходиться только на политику и бесчиние, а не на молитву Божию?
Особенно возмущало святителя немилосердие богатых.
Ныне, как на пиру Ирода, господа почти также поедают и пьют кровавые человеческие труды, а своих бедных крестьян немилосердно мучают. У господ всего довольно до пресыщения, а у бедных крестьян нет и краюхи черствого хлеба. Одни объедаются, а другие алчут. Эти упиваются, а те разве водой утоляют свою жажду. Здесь веселятся, а там плачут на правежах. Подождите, богачи немилосердные, обидчики убогих людей, — дайте срок! Придет и на вас час смертный, в ту пору увидите, каково будет ваше блаженство и счастье! А вы страдальцы, не изнемогайте в терпении, но благодарите Христа своего! Так утешает владыка обиженных.
Иногда он выказывает желание, чтобы воеводы и судьи не судили по мзде и не грабили бы.
Велики пороки, по мнению святителя Димитрия, во всех званиях и сословиях, но дворяне всех превзошли в нарушении нравственного закона. В одной его проповеди приводится легендарное сказание, будто Моисей, сходя с Синайской горы со скрижалями, разбил их не поперек, а вдоль, причем на одной отбитой половине было только начало отдельной заповеди: не, не, не..., а на другой окончание ее: «сотвори себе кумира, приемли имя Господа Бога твоего всуе, убий, прелюбодействуй, укради». — По этой половине заповеди и живут ныне дворяне, — говорит святитель Димитрий, — убивают, крадут и прочее.
В темном народе пороки стали бытовым явлением. Там еще с давних времен сохранились гульбища, кулачные бои, хороводы, святочные игрища и суеверия. Рассматривая жизнь простого народа, святитель восклицает:
Где более воровства, как не в простом народе? Там происходят беззакония, разбои, убийства и такие дела, о которых не только говорить, но в помысле воспоминать стыдно.
От развратной жизни зарождались физическое расстройство и болезни, о которых также упоминает святитель. Были случаи страшных побоищ. Так в одном таком побоище между архиерейскими и монастырскими крестьянами участвовало 3000 человек, было много раненых и даже убитых. Случались не простые разбои, а грабежи церквей. Крали не только из сельских церквей, но из городских. В самом городе Ярославле в 1702г. с чудотворной Феодоровской иконы Божьей Матери была унесена дорогая риза и все драгоценности при ней (О краже из церкви на Пенье. — «Ярославские Епархиальные Ведомости». 1872).
Отношения между духовенством и паствой, при отсутствии авторитетности пастырей, не могли быть нормальными. Священника выбирали себе сами прихожане, прося затем посвятить его. Например, помещики Ростовского уезда, села Карагачева, Илья Иванович Мещеринов, да села Ликина, князь Семен Матвеевич Шаховской, пишут владыке:
Излюбили мы, помещики, того же села Карагачева церкви Рождества Пресвятой Богородицы попова сына, Василия Леонтьева, чтобы ему, по твоему архипастырскому благословению, а по нашему выбору быть у той же церкви Рождества Пресвятой Богородицы вторым священником в помощь своему отцу, потому что тот священник в старости, и чтобы церкви Божией без пения не быть и душам христианским без покаяния не умереть. Милостивый Государь, преосвященный Димитрий, митрополит Ростовский и Ярославский, пожалуй нас, вели его, Василия, по твоему архиерейскому благословению, поставить в попы. Смилуйся, пожалуй!»
«Чтения в Обществе Истории и Древности России». 1886, №68, с.79.
Но такой выбор и полюбовная сделка крестьян с духовенством еще не служили залогом согласия между ними, поэтому заводились дела о раздорах в приходской жизни.
В начале управления ростовской паствой, в 1702 г. владыка получил жалобу от воскресенского священника из города Углича: прихожане-де той церкви, его духовные дети, упиваются до пьяна, в церковь Божию не ходят, и ему ни в чем не послушны, поносят его, попа, небывалыми словами только за то, что он их, своих приходских людей, учит по правилам Святых Отцов не освящать колодца и прочее. На эту челобитную воскресенские прихожане ответили владыке, что священник сам не исправен: не ходит на дом, не дает креста, дерется, снимая с себя ризы, кулаком ушиб прихожанина, и т.д. («Ярославские Епархиальные Ведомости». 1872, №18).
Итак, взор владыки Димитрия не мог отдохнуть на пастве. Из жизни богачей до владыки доходили вести об одних лишь пороках и нравственной темноте. Люди, погрязшие в такой жизни, не думали об улучшении. Надо было будить их сознание. Мало утешительного представляло и духовенство, жившее одними материальными интересами с народом и ограничивающееся только обрядовой стороной религии. От владык все были одинаково далеко. Их не привыкли видеть в сельских церквях и обращались к ним только для расправы над явными нарушителями правил веры и нравственности. О внедрении свежих начал вместо замкнутой в форму обрядности никто ко владыке за советом не обращался.
«Окаянное наше время!» — восклицал святитель в одной проповеди. «Не знаю, за кого приниматься нужнее: за сеятелей или за землю; за иереев или за сердца человеческие?.. Сеятель не сеет, а земля не принимает! Иереи небрегут, а люди заблуждаются... Со всех сторон плохо: иереи глупы, а люди неразумны!» Судя по таким словам владыки, ростовскую паству надо было «снова в веру христианскую приводить».
Много духовных недостатков предстояло искоренить во всей пастве, и требовались большие силы, чтобы вместо них насадить самые необходимые Евангельские начала.
Ростовская епархия считалась одной из самых важных по древности и богатых по средствам в России. При учреждении патриаршества она, в числе четырех была возведена в митрополию. В одном из проектов ХVII века предлагалось поставить в ней Патриарха. Такому значению ростовской епархии, кроме ее древности и наследственного уважения к владыкам, управлявшим некогда религиозной жизнью почти всех русских земель, помогало нажитое веками прочное благосостояние.
Помимо дани с ростовского духовенства, в ростовский архиерейский дом шли доходы с огромных церковных вотчин, принадлежавших ему. Одни леса занимали территорию до 300 квадратных верст. Соответствующее количество было и пахотной земли, сенных покосов, мельниц, рыбных ловель, оброчных статей. Крестьянское население архиерейских земель было закреплено к архиерейскому дому на тех же основаниях, как и к служилому сословию. Владыка имел над ним право суда, распоряжения трудом и расправы. Он нес перед правительством ту же платежную ответственность, как и служилое сословие: денежными пошлинами, рекрутами, налогами, если Государь по особому усмотрению не освобождал от какой-либо повинности, например, ямской, полонянической1 и т.п.
Только, в сравнении с правами служилого сословия, положение его было выше и прав больше. По образцу московского Патриарха, у владыки завелись помещики, которым, за их службу владыке, давались архиерейские вотчины с крестьянами в помещичье управление. Святитель имел своих бояр, боярских детей, дворян, которые служили у него в приставах, управителях, судьях, стряпчих1, десятильниках2 и т.п. Богатства архиерейского дома давали возможность предшественникам митрополита Димитрия украшать кафедральный город сооружениями и постройками. Митрополит Иона (Сысоевич), благодаря неистощимым средствам своих населенных земель, понастроил храмов, разукрасил их с таким великолепием, что затмил древнюю славу ростовских князей, сидевших здесь в удельное время, и значение, какое имели ростовские князья, перешло теперь, благодаря духовному влиянию на народ и богатству епархии, на ростовских владык.
Обилие материальных средств давало каждому архиерею возможность осуществлять на деле свои природные склонности. Если один из них, по собственному его выражению «для забавы людишек поотливал колоколишек» в 500 пудов, в 1000 и даже в 2000, то и святитель Димитрий мог рассчитывать завести, например, любимые его школы для народа ввиду сознанной им необходимости народного просвещения. Но его судьба поставила быть архиереем в особенное, никогда не бывалое на Руси время, какого не испытал ни один из 56 предшественников митрополита Димитрия по кафедре. Находиться когда бы то ни было в том течении, которым уносилось все старое, и стремительным потоком неслось новое, архиереям было очень трудно. Планы Царя легли тяжким бременем на народ, на духовенство, а в особенности на архиереев.
Теперь узнали на деле цель и плоды монастырских переписей. Когда святитель Димитрий еще проживал в Москве, по монастырям разъезжали стольники1, дворяне, приказные2 и стряпчие. По ростовским монастырям и в вотчинах архиерейского дома опись производил стольник Воейков. Своими мерами, установленными при переписи, Воейков бросил в отношения между крестьянами и их духовными властями недоразумения, не угасавшие десятки лет3. Описи земельных имуществ монастырей и архиерейских домов служили для правительства показателем того, что можно взять с них на военные нужды, а нужды оказывались велики, разнообразны: на войско, на строение кораблей, на основание Петербурга и т.д. Для обеспечения кораблестроения на Воронежской и Олонецкой верфях Царь Петр потребовал средств от всех сословий. В кумпанства4 для постройки кораблей входило и духовенство, и помимо особого корабельного сбора собиралось по 4 алтына с деньгой с приходского двора. При вступлении митрополита Димитрия на Ростовскую епархию вышло распоряжение все церковные оброчные статьи отдавать в оброк уже через светские власти с надбавкой.
Указы об этом прибивали к проезжим воротам. В следующие годы требования всяких средств в правительственную казну росли и изыскивались с изумительной находчивостью, в виде банного, гробового и прочих налогов, истощая и церковные вотчины.
В 1703 году потребовали людей для кораблестроения: сначала в виде набора с 200 дворов по одному плотнику с инструментами, а потом на это дело определили все Пошехонье. Кроме того, плотники потребовались из Ростова, Ярославля и Романова. Потом потребовали наряды каменщиков и кирпичников для постройки городов. Где таких мастеров не находилось, там взыскивали по гривне со двора (Горчаков «Монастырский Приказ»). Кроме плотников и кирпичников, на Олонецкую верфь требовали кузнецов. Из Ростовских уездов в Москву сгоняли лошадей для осмотра и набора в войска (И.А.Шляпкин «Св.Димитрий Ростовский и его время». СПб., 1891, с.302.). Шла переписка о том, чтобы брать провиантский сбор натурой (Горчаков «Монастырский Приказ»). При налогах на драгунских лошадей в указах настойчиво подтверждалось, чтобы сбор обязательно шел с самого духовенства, а не с прихожан. С тех пор беспрерывно недостаток и убыль в войсках сопровождались усиленными рекрутскими наборами. При митрополите Димитрии начался набор рекрутов из духовного сословия, чего никогда ранее не бывало ни в Великороссии, ни в Украине. Все лица, происходящие из духовного звания, но неграмотные и неспособные быть церковниками, должны были идти в солдаты, иная служба им воспрещалась. Строго смотрели за тем, чтобы от этого распоряжения никто не уклонялся.
В Ростовской епархии такие правительственные меры приводили в страх и порождали самые невероятные слухи. Один священник узнал, что скоро в рекрутский набор станут вербовать без снисхождений из всего духовенства и даже священно-церковнослужителей. В охватившей его печали он стал молиться, чтобы Бог не допустил его разлучиться с женой и детьми, а затем отправился в Ростов проверить слухи. Ростовский протопоп Симеон подтвердил, что об этом говорил ему и воевода, будто, скоро будет такой набор. Священник пришел в ужас и стал думать, как бы ему укрыться. Подумывал даже все бросить и бежать, да жаль стало с семьей расставаться; нечем было и прокормиться без прихода. Дорогой повстречались им священники, приезжавшие в Ростов по поводу таких же слухов. Они его утешили. Зашли они для выведывания в приказ духовных дел и начали с приказным дьяком свою речь издалека, будто, пришли с уплатой оброчных денег за своих детей. Дьяк сказал: «Плату вы платите по-прежнему и за великого Государя Бога молите. Велено было нам, по Государеву указу, детей ваших всякого церковного чина в рекрутский строй брать, а ныне те указы на Москве с ворот сняты и вы живите по-прежнему» («Сказание о явлении честного и животворящего Креста Господня в Никольском погосте». Ярославль, 1874. с.42-43).
Теперь положение духовенства стало зависеть от правительственных взглядов, которые были так новы и необычны, что давали повод верить всяким слухам. Помимо натуральных повинностей, старые денежные сборы увеличивались, и без конца налагались новые. Увеличены были ямские сборы, полоняничные. Новые сборы носили какие-то бесформенные названия: гривенный, полтинничный, полуполтинничный. В числе специальных сборов значился «для содержания царевны Маргариты Алексеевны» по 5 денег со двора (Горчаков «Монастырский Приказ»). Кроме того, стольник Воейков, по указам отбирал серебряную казенную посуду, ломаное серебро в монастырях и даже конскую сбрую, если она была оправлена в серебро. Каким-то чудом укрылись от государевых сборщиков сенные доходы, до них дошла очередь после.
Архиерейский дом и монастыри могли бы еще содержаться от своих вотчин, где на них с незапамятных времен работали крестьяне и отправляли натуральные повинности. Но и это было ограничено. Половина всех церковных крестьян была освобождена правительством от натуральных повинностей, с обязательством, вместо этого взносить 28-копеечный ежегодный налог в казну. В Спасоярославском монастыре Воейков определил на содержание братии 1,5тыс. душ крестьян, тогда как до этого времени у монастыря было 14000 человек. Остальные вошли в состав «заопределенных». Распределение крестьян было сделано Воейковым так неудачно, что стало причиной нескончаемых волнений среди крестьян и их полувековой тяжбы с монастырем.
Положение церковных крестьян тоже ухудшилось, когда единицу обложения раздробили, а именно, вместо двора, стали взыскивать с каждой живой крестьянской души. По установленной круговой поруке крестьян обязали платить за рекрутов, за беглых, умерших после народной переписи, и за всякую пустоту.
От несносного положения, разоренные налогами и разборами, крестьяне бросали церковные вотчины и обращались в бега. От этого вотчинное хозяйство еще более расстраивалось, платежи в казну увеличивались, так как крестьянское общество обязано было платить не только за себя, но и за беглых. В случае недоимок ответственность за крестьян несли их духовные власти. Причем светские власти имели склонность обвинять их в нерадении к государственным интересам даже и тогда, когда сами тормозили такие платежи. Однажды из угличских монастырей потребовали обычной ежегодной высылки 18 человек служек и конюхов в указные места. В день отправки всех высылаемых похватал угличский воевода под тем предлогом, что они не внесли денежные и хлебные платежи в государеву казну. Поэтому прибытие их в Москву затянулось, а отписываться о причинах замедления должен был митрополичий стряпчий пред самим Воейковым (И.А.Шляпкин «Св.Димитрий Ростовский и его время». СПб., 1891, с.306).
Светские власти не опускали повода доносить на любые неверные действия духовенства. Последнее старалось задобрить стольников, но не всегда могло это сделать удачно. От времени митрополита Димитрия сохранились жалобы, что стольники не принимали простого чествования, а предпочитали и вымогали взятки.
На Ростовском митрополите тоже лежала ответственность за вотчинные платежи перед Монастырским Приказом. В 1704 году ему было предписано наблюдать за поповскими старостами, чтобы они писали венечные памяти на клейменой бумаге, только по одной свадьбе на листе, оплачиваемом копеечным сбором, так как при некоторых церквах стали писать по 5-6 и даже по 20 свадеб на одном листе. За такое нерадение к государственному интересу виновников отсылали для правежа пенных денег в оружейную палату (Горчаков «Монастырский Приказ»). В 1706г. было узаконено брать с дьячков и всяких церковных причетников, которые написаны в службу, по рублю, с малолетних по 26 алтын и 4 деньги, столько же со старых и увечных. При таких сборах денег, опрашивали еще и о новорожденных, на которых вперед был положен такой же оклад, как и на младенцев («Положение духовенства в ХVIII веке», «Ярославские Епархиальные Ведомости». 1874, №22).
Владыке не представлялось никакой возможности стоять за свое вотчинное хозяйство, как в Чернигове, потому что всякие протесты шли вразрез с петровскими указами. Ему оставалось терпеть, как бы его ни стесняли.
По какому-то счастливому случаю разрешалось отпускать запасы с вотчин для архиерейского обихода без оскудения. Но в остальном содержание дома все более и более ограничивали: на другие домовые расходы без указа «отпускать ничего не велено» (И.А.Шляпкин «Св.Димитрий Ростовский и его время». СПб., 1891, с.300). От владыки требовали точного выполнения предписаний о сокращении монахов, приходского духовенства и о неприкосновенности церковных вещей.
Ему сделали форменный указной выговор за то, что он будто бы постригал лишних, по своему усмотрению, монахов, а также поставлял по 2 и по 3 священника в такие приходы, где положено быть одному. В 1705 году ему был послан из Москвы высочайший выговор: Царь узнал, что в Ростове продолжают посвящать архимандритов, игуменов, дают им шапки, ставят протопопов там, где их не было ранее, и таким образом поступают самочинно. Кроме того, ростовский владыка будто бы увеличивает состав приходских причтов, отпускает своих попов в патриаршую область, где они служат у крестов, бедствуют и ведут нетрезвую жизнь. Затем, вопреки церковным правилам, посвящает несовершеннолетних, многих проклинает и налагает запрещения, так что иные умирают без покаяния. Ему поставлялось на вид нерадение о своей пастве, и предписывается: впредь обо всех своих назначениях священно-церковнослужителей извещать письменно в Патриарший Казенный Приказ, как это было и при Патриархе. От вдовых священников ему следует отбирать подписку в обязательстве принять пострижение; ставить вновь священников не по переписным книгам1, а по писцовым2, и только по усиленным просьбам самих прихожан не возбраняется учредить второй причт3; посвящать только ученых священников и не моложе 30 лет.
Запрещается, «по правилам святых апостолов», переводить священников с одного места на другое, потому что переведенные священники имеют обычай продавать свое место, по своему усмотрению, другим иереям. Проклинать людей архиерею совершенно возбраняется, но не повинующихся можно подвергать запрещению на время, пока «не перестанут от начинания своего».
Такой выговор святителю был учинен по настоянию Воейкова. Их обостренные отношения видны и из других дел. Так еще в начале святительства Димитрия, Воейков доносил о растрате церковных вещей у архиерея, будто бы старые ризы у него употребляются на костюмы для комедийных представлений. Сначала стольник послал казначею свои указы: не тратить церковных материй без разрешения. Казначей, однако, его не послушал. Тогда Воейков запечатал церковную палату и донес в Монастырский Приказ. Владыке пришлось не только перенести такое хозяйничанье стольника в своем доме, но и выслушать выговор, посланный из Духовного Патриаршего Приказа, где во главе всего стоял друг владыки, митрополит Стефан (Яворский).
С Воейковым у святителя случались частые неприятные столкновения. Однажды, во время Литургии в ростовском соборе, кого-то били на правеже. Отчаянные крики истязуемого ясно слышались в самом храме и мешали богослужению. Архиерей послал на правеж сказать, чтобы прекратили истязание. Однако распоряжавшийся там стольник продолжал битье и крики продолжали раздаваться. Тогда святитель оставил богослужение и ушел в свое любимое село Демьяны («Ярославские Епархиальные Ведомости». 1888. №29).
Несогласия между владыкой и Воейковым перешли даже границы отношений по должности. Однажды, во время проповеди святителя, дочери Воейкова без стеснения громко разговаривали и смеялись. По окончании проповеди он в своем возгласе «благословение Господне на вас», прибавил: «кроме смеющихся».
Впрочем, сам Воейков нес строгую ответственность за целость церковных средств, которые могли быть обращаемы в казну правительства. Он должен был следить, когда поповские старосты собирали дань с духовенства на архиерейский дом, венечные деньги с браков и прочее, а также следить за правильностью их записи. В 1704г. было приказано податные деньги, венечные пошлины и всякие доходы митрополита Димитрия сбирать ему, Воейкову, совместно с архиерейским казначеем, с точной записью всего. Однажды в Московском Казенном Приказе обнаружили неправильную запись в книгах, а именно, утайку сбора по деньге с каждого приходского двора. С Воейкова потребовали не только объяснений, но и всех удержанных по его недосмотру денег (И.А.Шляпкин «Св.Димитрий Ростовский и его время». СПб., 1891, с.308).
В 1705 году было велено переписать всех монахов, а также количество пострижений после народной переписи, с указанием, на какие места размещены новые постриженники и по каким указам. Представить в Москву справки об этом обязали митрополита.
В том же 1705 году из ограниченного содержания монахам убавили еще половину: получающим 10 рублей в год положено по 5 рублей, равно архиерейским людям, служащим на жалованье, давать половину, да и во всех вотчинах половину доходности отбирать для отсылки в Монастырский Приказ на раздачу ратным людям (И.А.Шляпкин «Св.Димитрий Ростовский и его время». СПб., 1891, с.302).
«Столько беззаконий! Столько обид!» — восклицал владыка. «Они вопиют на небо и будят там гнев отмщения! Но мы не теряем надежды!» Положение низшего белого духовенства, не имевшего средств платить дань архиерею, возбуждало только печаль и тревогу:
Снаружи брани, внутри страхи! Печалью смущаюсь, видя беды, приключающиеся священникам, и видя их слезы и дом наш, падающий час от часа!
Старшего Виленского святителя, терпевшего от униатов, святитель Димитрий утешает: «Вы терпите от чужих, а мы от своих... Остался только прах. Сам чуть не пешком брожу: ни коня, ни всадника! Оскудели овцы от пищи и лошадей нет». Гомерическое опустошение церковного хозяйства дало повод митрополиту Димитрию вспомнить разрушенную Трою. Святитель утешается лишь тем, что «когда сам ничего не имеешь, то никто уже ничего и не отнимет» (Вергилий). Он сознавал, что Царя вынуждает к новым налогам тяжелая война, повторял даже точные слова Петра: «Деньги — нерв войны!»
По-видимому, и в монастырях сознавали необходимость обратить все средства на временные общегосударственные нужды для борьбы с непримиримым врагом. Угличские старосты церковных вотчин сожалеют, что нет у них для высылки на верфи ни кузнецов, ни плотников, они выражают готовность не только платить за это деньгами, но и положенную пеню, что Государь укажет. Времена стали для святителя так тяжелы, что ему было, как он выражался, не до фантазий и не до книгопечатания.
Светские чиновники распоряжались имуществом архиерейского дома, как своим. Однажды владыка уезжал в Москву. Когда же он вернулся оттуда, то дом его едва не оказался занятым: в нем хотели поместить пленных шведов. В Москве он также видел порабощение. Более горячий митрополит Стефан (Яворский) не молчал о своем унижении. О недовольстве его знал и Петр Великий. Конечно, оба митрополита делились друг с другом своими мыслями о небывалом унижении Церкви и стеснении духовенства. Митрополит Стефан (Яворский) в письме к святителю Димитрию сетует, что он живет у Царя на положении пленников, «от них же первый есть я, грешный Степка!»
Сам Царь всегда изъявлял ростовскому владыке знаки своего расположения. Проездом в Архангельск, весной 1702 года ПетрI был в Ростове, посетил и архиерейский дом. Святитель Димитрий принял его в сохранившейся доныне Белой палате. Царь был в благодушном настроении и будто бы приказал стольнику Воейкову: если тебе прикажет архиерей дом архиерейский перенести на остров (на Ростовском озере), то ты во всем удовлетвори (И.А.Шляпкин «Св.Димитрий Ростовский и его время». СПб., 1891, c.358). Но все это скоро забылось. Практический взгляд Царя усмотрел новые предметы эксплуатации ростовских земельных угодий, и после его посещения стали устраивать казенные овчарни на ростовских землях, обильных мелкой луговой травой.
Святитель протестовал против обид Церкви и ее унижений. В «Летописце», не предназначенном, впрочем, для напечатания, у него обличаются люди, которые не только своего не дают на Церковь, но и чужое отнимают. Написана даже большая статья о неотнимании у Церкви имений. Сведения о свободе Церкви собирались им тщательно. Святитель просит своего друга, Феолога, послать слово «О разграбляющих церковные имения», переписав его из книжки, принадлежавшей ему («Ярославские Епархиальные Ведомости». 1874, №34). Сам для этого выписывал места из книг, где говорилось о церковных имениях, о неприкосновенности их и наказании свыше за их отнятие. В древности в России много составлялось слов «На обижающих Церкви Божии», «О свободе святой Церкви». Последнее, от 1505 года хранилось и у святителя Димитрия. Но он опасался показывать все это посторонним, потому что «различны нравы у людей, один ищет пользы, а другой ухватки» (там же).
Если святитель Димитрий касался защиты церковного достояния в своих проповедях, то всегда говорил в общем смысле, а не только о земельных церковных изменениях, называя церковное достояние «вещами святыми», и при этом опирался на ту нравственную силу, которая издревле охраняла имущество Церкви, закрепляла и способствовала его росту во всех видах.
«Чужие вещи, а особенно церковные — огонь», они все сожгут, где появятся незаконно, ибо нельзя обогатиться грабежом. Илиодор, казначей Царя Селевка, пришедший ограбить в Иерусалиме церковь, был побит Ангелами. Если придет человек в безбожие, забудет страх Божий, тогда решится и на неправедный промысл, прострет тогда руку и на святыню. Кто отнимает у другого вотчины, палаты и дома, тот будет ввергнут в тесноту адскую.
Приводятся у святителя и исторические доказательства церковно-имущественного права. Так он напоминает, что прежде цари предоставляли Церкви не только богатства, но и свои порфиры, скипетры и венцы, содействуя ее благолепию.
Но нравственное воздействие святителя не приносило результатов тогда, когда сила заключалась в указах и распоряжениях правительства. Всякий налог на церковных собственников и строгость его взыскания оправдывали военной нуждой. На обложения и сам Царь смотрел, как на меру чрезвычайную и временную. Известен ответ Царя одному архиерею, что если во время шведской войны, по нужде, пришлось перелить колокола на пушки, то после можно сделать и наоборот: пушки опять перелить на колокола.
Зато Ростовский воевода, Илларион Воронцов, оказывал возможное содействие владыке Димитрию в его скудном положении. Так, он озаботился укрепить городской вал у Ростовского кремля, где шел спуск к озеру. От стока весенних вод земляной вал непрерывно осыпался, спуск по нему к Ростовскому озеру стал затруднительным, а во время крестных ходов стало невозможно проносить через это место иконы. За неимением средств у владыки, воевода хлопотал через разряд укрепить вал на казенный счет.
Когда таким образом за всем обширным хозяйством архиерейского дома и монастырей и за исправностью вотчинных сборов следили из Монастырского Приказа через своего стольника, то духовным владельцам, как любили тогда выражаться в правительственных указах, стало «менее заботы» о вотчинах. За них светские власти делали бесчеловечные взыскания, применяли правеж за неплатежи. Хозяйство уменьшилось за сокращением земель, доходов и численности монахов, бельцы же все были высланы из монастырей.
Все черные работы в монастыре, по установившемуся вековому обычаю, исполняли вотчинные крестьяне. Они пахали пашню, привозили хлеб не только в Ростов, но, по особым нарядам и в Москву. Они же ставили на лугах владыки сено, рубили и поставляли дрова, лучину, исполняли все «сделья»1, без которых теперь немыслимо было обойтись монастырям и архиерейскому дому: поставляли овощи, грузди, морошку, грибы, овчины, подводы и т.п. Такие «сделья» поражают своей мелочностью, но они составляли необходимое подспорье при скудных средствах духовных вотчинников, издавна развивших широкое домовое хозяйство. Но когда крестьяне почувствовали стесненное положение своих духовных владельцев, они стали смелее по отношению к ним. При своем собственном разорении от бесчисленных государственных налогов, они уже проявляли готовность попользоваться архиерейскими лесам и лугами.
Оберегавшие архиерейские леса боярские дети доносили владыке, как трудно хранить их от крестьянских порубок. Помещичьи крестьяне воровали лес не только тайком, но и открыто. Так в 1708 году для порубки архиерейского заповедного и дровяного леса для своих домов пришли «с многолюдством» крестьяне, вооруженные бердышами, дубинами и копьями. Когда, оберегавший леса, Иван Губастов стал их не допускать, то они его избили, изувечили почти до смерти, похвалялись еще и убить его в лесу, если он станет им мешать.
Некоторые вотчины, вместо пользы, приносили один убыток. Так в подмосковном селе Дорогомиловском почти все крестьяне разошлись в столицу на заработки. Сборы с них на архиерейский дом поступали неисправно, а между тем все недоимки с них ложились на ответственность владыки. Архиерейский дом пришел в такую скудость, что святитель вынужден был просить пожертвований на него на стороне. Так он пишет к Феологу в Москву: «Попроси чего-нибудь не великого у благодетелей» («Ярославские Епархиальные Ведомости». 1902, №152).
Пастырские отношения к пасомым, при таком положении святителя Димитрия требовали от него большой сноровки, терпения и нравственной силы. Что он мог сделать для облегчения изнывающего от поборов населения? Трудно было угодить и своим вотчинным крестьянам. Тогда пришлось бы отказаться от средств, доставляемых ими для содержания своего архиерейского дома, где скудость сказывалась во всем. Небезопасно стало указывать и на беспощадное отношение к крестьянам разных правительственных сборщиков.
Однако мудрый и тихий владыка нашел средства помощи в труднейшее время для русского народа, в важнейший исторический момент государственного устроения. Силу же для этого он почерпал в беззаветной любви к своей пастве, как к духовенству, так и к простому народу. Она сказывается во всех его мероприятиях по епархиальному управлению, в насаждении евангельских начал не только в церковной жизни, но и в школьной, а также бытовой и общественной.
Все человеческие нестроения святитель Димитрий считал последствием невежества. Даже причиной падения прародителей он считал незнание. Невежеством он объяснял происхождение раскола и другие заблуждения, пышная похвала разуму написана им еще в «Алфавите Духовном», появившемся в Малороссии. Познание он превозносит, откуда бы оно ни почерпалось. Он хвалил обычай посылать молодых людей за границу «Что другое может вразумить человека, как не учение?» — говаривал святитель. Поэтому он принимал все меры для насаждения школьного образования в своей епархии. Первая Ростовская школа им была основана, им поддерживалась и, если была закрыта, то помимо воли и ведения, и даже в отсутствие его.
Она помещалась в самом Ростовском кремле возле архиерейских палат в комнатах садового корпуса. Вербовали в нее детей всякого сословия и состояния, не только духовного звания, но детей горожан, даже нищих. Для святителя все дети были равны, и обучение для всех предлагалось бесплатное. Вскоре по вступлении митрополита Димитрия на престол Ростовских архиереев, поповские старосты известили всех священников, чтобы в открытую у архиерея школу посылали учиться всех детей школьного возраста. И, должно быть, священники не сразу откликнулись на зов архиерея, потому что вскоре от него последовало внушение не задерживать детей дома, высылать их в архиерейский дом и не ждать повторных указов. Ослушникам владыка угрожал даже возмездием. Таким образом, в школу собралось до 200 человек детей («Ярославские Епархиальные Ведомости». 1899). В это число попали и малороссийские дети, и даже греки.
Весь 1702 год прошел в приготовлениях и организации обучения: в устройстве помещения, найме учителей и вербовании учеников. При таком поспешном и совершенно новом деле, состав ростовских учеников оказался самым разнообразным по сословиям, подготовке, пониманию, а может быть и по возрасту. Детей разделили не по возрасту, а по способностям на 2 разряда: лучший и худший. Занятия с лучшими и худшими учениками шли отдельно.
Сам владыка влагал душу в становление школы, Он ходил на уроки, слушал ответы учеников, сам испытывал их. Зимой он читал и толковал им священные книги Ветхого Завета, а летом приглашал в свое архиерейское село Демьяны и там занимался с ними объяснением священных книг Нового Завета. Постановка воспитания отличалась разнообразием и широтой.
Немало было изобретено таких средств, чтобы умы учеников не замыкались в одной школьной сфере науки. Им предоставлялась свобода. Иногда их вывозили по Ростовскому озеру на остров, там они бегали, гуляли в поле. Нередко посещали и архиерейские села, кроме Демьян, бывали в Шестакове, Капцах.
Сам, будучи знатоком и ценителем искусства и поэзии, святитель Димитрий не пренебрегал развитием у детей сценического искусства. Более опытные дети разыгрывали пьесы и комедии. С позволения владыки они пользовались для изготовления декораций и костюмов материей из архиерейской ризницы и, при том, в таком размере, что возбудили неудовольствие стольника Монастырского Приказа. В 1702г. была представлена известная комедия (то есть пьеса) на Рождество Христово. Был тут и владыка. В 1704г. они разыграли пьесу «Венец великомученику Димитрию» в стихах. Сам владыка сочинил для них диалог на Воскресение. Иногда давалась комедия на Распятие Христово. Драматическое построение «Стихов страстных», сочиненных святителем Димитрием, дает повод предполагать, что дети разыгрывали и эту пьесу. По смыслу пьесы на сцену выходило 11 отроков с предметами, бывшими при распятии Господнем, например, веревкой, бичом, терновым венцом, молотом и другими предметами, и в стихах выражали скорбь о Его страданиях.
Разнообразие школьной жизни и самодеятельность способствовали сознательному развитию детей. Свобода царила и в педагогических приемах. Ученикам предоставлялось самим приготовлять уроки. Владыка лично увещевал их учиться, в поощрение раздавал им по грошу денег и приглашал к себе. Иногда, в наказание, провинившихся по учебе не пускали гулять по архиерейским дачам в Демьянове.
Детям, не имевшим понятия о совместном обучении, трудно было войти в школьную колею. Поэтому владыка снисходительно относился к виновникам, если они сознавались в своих проступках. За сознание в лености и шалостях всегда обещалось помилование. Но были ученики, не думавшие об исправлении. Таким детям сам владыка грозил наказанием даже плетью. Иным не нравилось ученье, и они не ходили в школу, другие, из-за нерасположения к латыни, уходили от уроков под предлогом, что им, как певчим, надо идти в церковь. Как только владыка узнавал о таких непорядках, то сам принимал меры. Однажды он писал ученикам: «Слышу о вас худое, вместо учения учитесь раздражению, а некоторые из вас вослед блудного сына пошли со свиньями конверсовать1. Печалюсь очень и гневаюсь на вас, а так как причина вашего развращения та, что всякий живет по своей воле, всякий считает себя большим, то, поэтому, ставлю над вами сеньора, господина Андрея Юрьевича, чтоб он вас муштровал как цыганских лошадей, а кто воспротивится ему, тот будет пожалован плетью»2.
Так как в неприятных столкновениях учеников со своими учителями фигурирует латынь, то, вероятно ростовским ученикам этот предмет был ненавистнее других. Это было общим явлением. Со времени возникновения малороссийского влияния на великорусскую школу латынь упорно проводится в ней и всегда встречает не менее упорное нежелание среди учащихся к ее восприятию. Древняя русская образованность покоилась на византийско-греческих основаниях. Греческий язык и аскетическое направление в византийском духе имело мало общего с латинской образованностью схоластического и практического типа. В киевских ученых латынь нашла горячих почитателей. Они принесли ее в Россию и проводили в школах с замечательной настойчивостью. Массовое нежелание учиться латыни в расчет никогда не принималось, не хотели видеть и безрезультатность такой учебной постановки. За все многовековое время господства латыни в России не было составлено ни одного учебника латинского языка, а пользовались чуть ли не в течение 200 лет одним учебником иезуита Альвара.
Святитель Димитрий тоже отдал дань общему увлечению. У него преподавался и греческий и латинский язык, но не оба языка пользовались одинаковым расположением преподавателей: латинский ставился выше. Лучшее отделение или класс назывался латинским, а менее успешное — греческим. «Грамматическое ученье» начиналось с русской азбуки. Одновременно учили и писать, и искусству петь. Владыка был большой любитель пения, в молодости даже нес послушание церковного пения, а в юго-западных школах нотному пению в школе отводилось не последнее место.
Изучение всей грамматики заканчивалось в три года. После приступали и к изучению синтаксиса. В конце года происходил экзамен.
В течение учебного года ученики упражнялись, как и в юго-западных школах, в словопрении, например, по вопросу кто выше: Иоанн Предтеча или Иоанн Богослов, возлежавший на персях Господа. Один ученик защищал и превозносил Крестителя, а другой — Богослова, а в конце концов оба спорящие мирились и каждый из них хвалил того, кого защищал его противник.
Латинскому языку учили до такого совершенства, что ученики могли писать на нем стихи и составлять композиции. Держась в постановке школьного преподавания южнорусских традиций, сам святитель Димитрий высоко ставил и греческий язык. Он считал эллинский язык началом и источником любомудрия, так как от греческого языка произошло всякое учение во всех народах. Хвалит он греческий язык и в частных письмах, и в проповедях.
Для ознакомления учащихся с христианским вероучением после молитв изучался катехизис. Практиковавшийся в ростовской школе катехизис также был занесен из Украины. В нем есть характерные упражнения в схоластическом совопросничестве.
Наем учителей, приобретение учебников, славяно-греческих и греко-латинских лексиконов, глобусов, географических карт, тетрадей для многочисленных ученических письменных упражнений и прочего, все это составляло заботу одного владыки. Учителя были вызваны из Украины. По русскому языку известен Евфимий Морогин, а латинский язык преподавал Иван Мальцевич (Петров «Акты и документы Киевской Академии»); был и третий учитель риторики, Богомодлевский.
Платы за обучение не взималось, потому что и при безвозмездном обучении владыке приходилось понуждать отцов, чтобы отдавали своих детей в ученье. Сборы с духовенства на школу только разрушили бы новое дело образования. Поэтому было решено брать деньги на школу из средств ростовского архиерейского дома. Но там Воейков уже успел все зарегистрировать. Владыке приходилось просить у Монастырского Приказа разрешения тратить на дело образования свои же архиерейские средства. Он представил особую роспись расходов, как на служащих своего дома, монахов, переводчиков, писцов, дьяков, келейника, повара, так и на учителей с учениками.
Учителя греческого и латинского языка получали по 30 рублей в год каждый, учитель русского языка — 5 рублей. Ученикам святитель ассигновал, по их бедности, по деньге на день, а в поощрение лучшим, которые будут изучать греческий и латинский языки, — по 2 деньги.
Роспись святителя через Воейкова поступила в Монастырский Приказ. Там было решено расходы на школу покрывать из архиерейских средств, тем более что жалованье учителям оказалось небольшое в сравнении с учителями московской школы, получающими по 60 рублей в год.
Немало порадовало владыку сочувствие и помощь его просветительскому делу со стороны воеводы Илариона Воронцова. Сохранилось письмо святителя, где выражена благодарность воеводе за приветливое отношение к учителям ростовской школы за то, что он угостил их и отправил на своих подводах в Ярославль.
Успехи школы интересовали владыку. За малоуспешность учеников не применялось строгих наказаний, если они не имели хороших способностей. Таких учеников ободряли и советовали молиться святым.
Школьники заменяли святителю Димитрию семью и друзей в тяжелые минуты одиночества и болезни. Так он приглашал их к себе, когда был болен, и заставлял читать молитву «Отче наш» по 5 раз в воспоминание 5 язв Господа на Кресте, потому что от этого святителю было отраднее. Присутствие учеников при богослужении было обязательно. Во время всенощной ученики пели на клиросе, а во время кафизм все приходили в алтарь на благословение к святителю. Он сам их причащал, сам и исповедовал, убеждая усердно молиться, жить в чистоте, целомудрии и воздержании. Обещал им и свои молитвы Богу, если только это будет полезно для них.
Ученики утешали, со своей стороны, святителя пением. Певчие из учеников входили в состав архиерейского хора, они участвовали при богослужении и в других церквях. О близости владыки Димитрия к ученикам свидетельствуют следующие слова комедии на Рождество Христово: «Лицу Святительства Вашего предстоя, верую, что Вы тоже полны благости к детям, как и Господь был на земле, давая детям к себе путь невозбранный».
К огорчению владыки школа существовала только три года. После одной из своих поездок в Москву, в 1705г. святитель Димитрий уже не нашел ее: учеников распустили по приказанию стольника Воейкова. При скудости средств на военные потребности, нашли излишним и непроизводительным выдавать деньги на содержание учителей и учеников. Досада святителя выразилась в его горестном письме к митрополиту новгородскому, у которого тоже возникла школа, основанная братьями Лихудами.
Что человека вразумляет, как не ученье? Я завел было латино-греческое, поучились два года, не больше, стали и грамматику неплохо разуметь. Но вознегодовали питатели наши (из Монастырского Приказа), будто бы много выходит на учителей и учеников издержек. И уже все то, чем должен архиерей питаться, от нас отнято, не только вотчины, но даже и венечные памяти.
Но дела просвещения святитель Димитрий не покидал. Он приказывает священникам, чтобы они сами учили своих детей грамоте, читать, писать и понимать, что читают. До закрытия школы он убеждал их через свои пастырские послания отдавать детей в Ростовское училище, где бесплатно учат, чтобы им не быть глупыми, а когда будут священниками, то могли бы учить народ и по книгам, и живым словом.
Дело святителя Димитрия не пропало бесследно. Стали появляться школы и в других местах. В Ростовской епархии упоминается за петровское время «цифирная» школа. В других епархиях тоже мало-помалу стали возникать школы. Это дало повод правительству сделать общее предписание всем архиереям заводить школы при их домах на свой счет.
От священников владыка Димитрий требовал, чтобы они исправно совершали богослужение и учили своих духовных детей. На их обязанность он особым указом возложил труд обучения прихожан молитвам. Обучение должно было происходить за Литургией, владыка советовал каждому священнику с амвона читать краткие молитвы: «Иисусову молитву», «Царю небесный», «Трисвятое», «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся» и «Символ веры», и твердить со слушателями не спеша, «по одной точке».
Свои собственные проповеди святитель приноравливал так, чтобы некоторые из них могли быть произнесены и священниками. Для этого он делал отметки, до какого места написанной им проповеди можно говорить, как ее приспособить и с чего начать.
Святитель не разделял обычного взгляда, что архиерей, как начальник над иереями, не обязан заглядывать в народную толщу. За обличение духовных нестроений он принимается сам. Он даже бросает свое излюбленное желание — писать «Летопись». Бог о летописании не станет спрашивать, а об этом, если молчать, — истязает. Архиерей не для того, чтобы величаться, но чтобы показывать в себе образец смирения Христова. Не добро ему не иметь в устах слова, называться учителем и не учить, источники на мантии носить, а источников учения не источать, и, главное, образец его собственной жизни должен исправлять всех.
Он убеждает пастырей взять пасомых «на плечи свои, как кормилица носит детей». Священникам святитель завещал неослабную проповедь, если не словом, то жизнью. Признак доброго пастыря, когда он перед овцами, а не позади овец идет в подвигах и богоугождении. Плохо, когда овца бодрая, а пастырь ленив; овца постничает, а пастырь разрешает пост. Если ему повелевается души своей ради овец не щадить, то надо ли жалеть своего имения для них?
Надежным средством пробуждения благочестия в пастве святитель Димитрий считает богослужение. Опять же пример усердия и любви к общественному богослужению он подавал сам. Он не пропускал у себя ни одной утрени. Требовал и от духовенства чинного богослужения. Он устраивал крестные ходы, сам участвовал в них и шел, как бы это далеко ни было. 22 июня 1704г. он устроил торжественный перенос в новую раку святых мощей князей Феодора, Давида и Константина Ростовских. В 1705 году владыка подтвердил общие распоряжения о церковном благочинии, какие практиковались повсеместно в Великороссии.
По городам и уездам духовенство, по обычаю, выбирало одного старосту, который брал с духовенства всякие окладные и неокладные сборы1, а также наблюдал за церковным порядком в своем округе. Вместо такого старосты, владыка послал 1705г. в Углич своего домового монаха Варлаама. В инструкции Варлааму2 наказано наблюдать, чтобы богослужение совершалось «чинно и немятежно и единогласно3 и чтобы пение пели на речь»; Литургию по новоисправленным4 служебникам указано совершать над 5 просфорами с четвероконечным крестом, и просфоры печь из чистой пшеничной муки. Ему внушено следить, чтобы антиминсы в церквах были новые, и везде вся утварь была целая, а не ветхая, в церквах находилось достаточное количество новоисправленных книг, чистые сосуды для Святого Мира и купели, запасные Дары в приличных дароносицах на престоле. Прихожан предписано учить их обязанности во все 4 поста исповедоваться с детьми, а в церкви стоять чинно и т.п.
Чтобы оживить богослужение в Великую Пятницу и во время говения прихожан, святитель велел читать в эти дни во время утрени, после великого славословия, а также и перед причащением, составленный им «Плачь на погребение Христа».
Святитель Димитрий своими деяниями возбуждал горячую и живительную веру в присутствующих. 23 декабря 1707 года был такой случай: для больной бесноватой женщины он служил молебен в девичьем монастыре пред чудотворным образом Божией Матери. По прочтении кондаков с икосами, больная, страдавшая 5 лет, почувствовала облегчение, во время Литургии сам архиерей причастил ее Святых Тайн и она возвращалась домой уже совершенно здоровою (И.Л.Шляпкин «Св.Димитрий Ростовский и его время». СПб., 1891, с.432).
Когда составлялось в первый раз житие святителя Димитрия, то еще были в живых очевидцы таких чудес. Со слов такого очевидца, престарелого священника, впоследствии, в 1757г. был записан такой случай. Жена этого священника, Татьяна Романовна, со времени замужества страдала тоской. За два года до кончины святителя Димитрия (1707г.) после Пасхи она в тяжкой тоске стала кричать. Ее испуганный муж поспешил в келью архиерея и стал просить помолиться за больную. Наутро ее привели в домовую архиерейскую церковь Григория Богослова.
Во время пения задостойника она сильно билась и кричала. По окончании Литургии владыка велел священнику кропить ее святой водой. Больная кричала: «Ты-де мой мучитель, в другой раз ты меня мучаешь: архиерей-де меня мучил, а теперь ты меня стал мучить!» В полдень пришел святитель в ту же церковь, приказал больную ввести в церковь и читал над ней по великому требнику заклинательные молитвы «и прочее чиноположение, и во время чтения молитв, когда, заклиная духа именем Божиим и ударяя своей рукой по лицу Татьяну, стоящую пред его преосвященством, которую тогда держали люди, сказал: «Выйди, дух нечистый, из создания Божия!» Тогда он в ответ говорил: «Выйду, боюсь тебя, архиерея!» А преосвященный, снова заклиная и кропя святой водой, говорил: «Убойся Бога, а меня не бойся, только выйди!» Женщина была исцелена» (Архив Синода. Дело №28 от 20 октября 1752г. «Об открытии мощей св.Димитрия»). Священнику, который как очевидец, рассказывал об этом, в 1757 году было 73 года, а во время рассказанного им события он имел 25 лет от роду.
Пасомые любили святителя. Упоминаются случаи, когда, по выходе его из храма после Литургии, они окружали его, сопровождая до кельи, и прося разрешений своих недоумений. Он приглашал совопросников в келью и там беседовал с ними.
В Монастырском Приказе при ассигновании средств на Ростовского архиерея резко разделили личные нужды архиерея с нуждами его домовых людей. Архиерейские дома имели большой состав служащих, так как устраивались наподобие патриаршего. При доме жили судьи, приказные дьяки1, канцелярские служители, протоколисты2, а равно и домовые служители. В тот же состав архиерейского дома входила и духовная свита митрополита: священники, монахи, диаконы, певчие, управитель архиерейского дома из духовных особ, секретари, протоколисты, канцеляристы3. Из низших служащих в состав архиерейского дома входили: кухмистеры4, повара, приспешники, хлебники5, пивовары, солодовники6, гвоздари7, садовники, кузнецы, лошкомои, конюхи и прочие.
Состав архиерейского дома был в разное время неодинаков: в лучшие времена доходил до 500 человек, но спускался и до 200. При митрополите Димитрии его крайне сократили: было положено 34 приказных1 и 85 домовых служителей2 на «преогромный дом»3. Из средств дома жалованье отпускалось не всем. Некоторые питались от своих рук, как, например, светские особы: секретари, десятильники, бравшие с каждой церкви «почестные», т.е. добровольные пожертвования деньгами. Иных митрополит Димитрий сам наделял из своих владычных доходов.
Все церкви в Великороссии и все духовенство считались податными учреждениями. Дань с них определялась не одинаково. При святителе Димитрии получалось около 3 рублей с церкви, церквей же было около 8001. Кроме того, вносили в архиерейский дом пошлины за новые антиминсы, были ставленические пошлины, со священников взимались епитрахильные деньги, с диаконов — постихарные, потом, при переводе с места на место платились перехожие пошлины, новоявленные, дьячковские, пономарские, просфирнические, когда выдавались им грамоты на должность. Все эти деньги шли не только на архиерея. У святителя Димитрия часть их уделялась в казну, по некоторой части получал казначей, иеромонах, ризничий, подризничий, хлебник, истопник, писарь, иподиакон и подьячие.
Когда таких пошлин, даней, окладных и неокладных сборов оказывалось в иных епархиях мало, то, по малороссийскому обычаю, начали приписывать к ним вотчинные монастыри. Только цели приписки оказались различными: в Малороссии несколько монастырей соединялось под одним управлением, чтобы защитить слабые обители от обид, по образцу западноевропейских конгрегаций1, а в Великороссии, наоборот, приписывали монастыри к архиерейскому дому, чтобы брать с них доходы на содержание архиерейского дома. За приписными монастырями вотчины оставались по-прежнему, но часть вотчинной доходности вносилась на содержание архиерейского дома.
В епархии владыки Димитрия находилось около 40 монастырей1. Состав людей в них теперь уменьшался вследствие правительственных желаний сэкономить побольше остатков, которые можно было бы обратить на военные нужды.
Владыка вникал в течение внутренней монастырской жизни и состав монахов. От него зависело замещение настоятелей, казначеев и других административных лиц. При уходе настоятеля монастырское имущество описывали и уведомляли об этом владыку. Новому настоятелю давалась от него грамота на настоятельство. Так, в настоятельной грамоте игуменье Ярославского Казанского девичьего монастыря, Александре, святитель приказывает священникам, диаконам, старицам и слугам в монастыре новую игуменью почитать, слушаться и повиноваться, как своей госпоже. Она должна устраивать обитель, иметь духовную любовь, заботиться и начинать всякое доброе дело. В состав монастырского братства поступали вдовые священники. Впрочем, в случае нежелания постричься, им давалась грамота на служение в приходе. Так, в 1706г. священник села Туталова, Василий, просит владыку пожаловать его — благословить служить в том же храме и выдать епитрахильную грамоту, обещая жить чисто и в послушании своему духовнику, в своем доме, кроме матери и сестер, других лиц женского пола не держать. Святитель соглашается на его просьбу (И.А.Шляпкин «Св.Димитрий Ростовский и его время». СПб., 1891, с.321). К монашествующим святитель относился внимательно и с любовью. Сохранилось его письмо к старице монахине Варсонофии Евфимьевне, где он увещевает ее так: «Люби Бога, так как Ему работаешь. Он воздаст тебе».
При обширном размере епархии Ростовский архиерей не мог рассчитывать на спокойную жизнь в своей келье. Помимо беспрестанных посетителей из духовенства с просьбами об определении на места, о переводе, с жалобами и челобитьями, — каждое время года давало особых докладчиков и челобитчиков. Осенью съезжались сельские старосты и выборные из церковных архиерейских вотчин с докладами об урожае, сельских работах, о необходимости новых построек и перемен в хозяйстве. Зимой, с 1 декабря начинали съезжаться поповские старосты из всех городов и уездов епархии с собранной ими казенной данью, окладных и неокладных сборов со всего духовенства. Хотя все экономические дела сосредоточивались в Ростовском Духовном Приказе, но и владыке со своими экономом и казначеем было тогда немало дела.
Из Монастырского Приказа строго проверяли записи, в особенности целость венечных пошлин, чтобы они не оказались меньше окладной венечной суммы, зорко следили за денежными недочетами и всякими неправильностями. Ответа тогда требовали со стольника, тот в свою очередь тянул к ответу духовных властей, а за все отвечал архиерей. Своих провинившихся подчиненных даже и он не мог защитить. Жестоко наказывали не только за злоупотребление, но и за недосмотр и халатность. Так в 1704г. правежом взыскивали с виновных запущенный в Ростове гербовый сбор с венечных памятей.
Помимо челобитчиков, просителей и ответчиков, у святителя Димитрия бывали и гости. Святитель Димитрий Ростовский принимал у себя как-то раз самого Царя Петра Великого. Два раза или более приезжала поклониться ростовским святыням из Москвы Царица Прасковья Феодоровна (в 1708 и 1709гг.). Она глубоко уважала святителя и не забывала своим вниманием. Однажды она послала ему лисье одеяло, в другой раз водку в 4 стеклянных сосудах и 3 кочана красной капусты. Таких почетных гостей обычно принимали в крестовой палате. Из высших духовных лиц его посетил Сербский митрополит Ефрем, бывал там и Троицкий архимандрит Сильван.
Со своими украинскими земляками у святителя Димитрия знакомство не прерывалось. Сохранилось его письмо к Новгород-Северскому гражданину Семену Тимофеевичу Доморце, которого он благодарит за внимание к себе и своим родственникам. В Киев от него отправлялись за каким-то делом особые «посланники».
К святителю приезжали гости и из Греции. Так в 1700 году у него был греческий архимандрит Иосиф (Коломнятин) из Афонской Пантократоровой обители. Он освещал Духовскую церковь в Ярославле («Ярославские Епархиальные Ведомости». 1874).
Близких гостей владыка принимал в своем архиерейском доме. В него вела передняя комната с чугунным полом, называемая крестовой, потому что в ней находились иконы и распятия. Она служила и молельней и приемной, а иногда и столовой. За крестовой находились две архиерейских кельи, а внизу под ними и парадными комнатами — людские комнаты. В комнатах находились портреты Саввы Григорьевича, митрополитов Варлаама (Ясинского) и Стефана (Яворского). В келье стояли глобусы, — небесный и земной. Тут же в ковчежце находились мощи святых, например, великомученицы Варвары, полученные им от архимандрита Киевского Златоверхого монастыря, мощи князей Василия и Константина Ярославских, были, вероятно, части мощей и других святых. В кельях находилась масса книг и выписок. Кроме 300 томов своей библиотеки, у владыки много книг было заимствовано из других мест, в особенности из Москвы.
Из людей, постоянно и ближе всех находившихся к святителю, был его племянник, приехавший из Украины, иеромонах Михаил, которого владыка Димитрий посылал с поручениями в Москву к своему другу, митрополиту Стефану (Яворскому). Близок был по всегдашней совместной работе и его переписчик. Уважением святителя Димитрия пользовался также дьяк Михаил Феоктистов («Ярославские Губернские Ведомости». 1888, №52).
У святителя не прерывалась большая переписка с друзьями. Он с любовью писал пространные письма, выражая в них мысли и чувства. Помимо писем к митрополиту Стефану (Яворскому) и справщику Московской типографии Феологу, он переписывался с митрополитом Сарским и Подонским Иларионом, с Гавриилом, епископом Вологодским, с отцом Иларионом (Поликарповичем), Соловецким архимандритом и другими. Большая часть переписки касается задушевного дела святителя Димитрия — его книжных трудов. Он имел сношения даже с Иерусалимским Патриархом, приславшем ему в подарок полотенце или «мандилион», с надписью от своего имени: «Димитрию митрополиту».
Одни выражали ему свое восхищение за его ценный труд — составление Четей-Миней, а другие уважали его за скромный образ жизни. Иногда обращались к нему, как знатоку языков. Феолог послал ему через Волкова посмотреть греческую Библию, посылали ему треязычный лексикон («Русский Паломник». 1886, № 18, с.160) Феодора Поликарпова.
Знавшие митрополита Димитрия проявляли к нему такую любовь, что святителю приходилось часто посылать письменную благодарность за память. На все приношения и подарки святитель Димитрий отвечал высылкой своих отпечатанных книг.
За семь лет своей жизни в Ростове святитель Димитрий делал походы не только в Ярославль и по епархии, но и поездки в столицу, а равно и в Вологду.
В 1705 году, едва он вернулся из летней поездки в Ярославль, приказом блюстителя Патриаршего Приказа, его вызвали в Москву на очередь служения, вместе с певчими, домовыми припасами и домовыми людьми. К 1 сентября он явился в столицу и пробыл здесь весь 1706 год.
Он проповедовал в Чудовом монастыре, в селе Преображенском в присутствии Царя Петра, и в других местах, — по случаю храмовых праздников или придворных торжеств, также произносил и надгробные слова. В присутствии Государя он говорил стройно, по киевским образцам составленное слово о ярости, повреждающей ум, здоровье и достоинство человека. В пример приводится, как ослепленный гневом Александр Великий убил своих друзей. В назидание излагается польза от терпения: оно — сокровище, которым могут обладать все, но такое редкое, что трудно его отыскать.
Произносить проповеди в Москве приводилось едва ли не в каждый воскресный и праздничный день. Одних письменных проповедей за конец 1705г. сохранилось 12, так что надобные справки, без своей ростовской библиотеки, были затруднительны, и схоластическая стройность не могла быть выполненной. Святитель Димитрий нашел выход для этого. Он воспользовался проповедями польского проповедника Фомы Млодзяновского. 19 ноября в селе Измайловском он произнес известное слово, начинающееся так: «Царствие небесное подобно купцу, ищущему бисера» (Слово заимствовано у Млодзяновского). Оно и теперь представляет образчик красоты русского слова. Уже тогда, через 3 года по прибытии в Россию, святитель успел уловить характерные черты жизни и дух народа, и отобразить в церковном слове. Проповедь Млодзяновского под пером владыки Димитрия получила такое удачное применение, что считается его оригинальным произведением. Сочувствие слушателей еще более вело святителя по пути нового творчества. Он произносил и другие проповеди в народном духе.
В Москве ростовский владыка еще теснее сблизился с митрополитом Стефаном (Яворским). Реформы ПетраI, так тяжело отразившиеся на ростовском хозяйстве, возбуждали недовольство и в Москве. Митрополит Стефан сам был недоволен новыми порядками и отношением Царя к Церкви и, вероятно, говорил об этом с владыкой Димитрием. Близость Ростовского владыки к царевичу Алексею Петровичу тоже заставляет думать, что он сочувствовал партии старого порядка. 3 июня 1706г. он произносит слово о перенесении мощей св.Димитрия Угличского, память которого всегда особенно торжественно праздновал царевич Алексей Петрович.
В июле 1706 г. владыка вернулся в Ростов. Его ожидало большое огорчение. В его отсутствие весь архиерейский дом описали. В архиерейские покои, за отсутствием хозяина хотели поставить шведов, взятых в плен. Но там был гость, — сербский митрополит Ефрем, который не допустил такого вторжения в архиерейские покои и отстоял для себя архиерейскую келью. Святитель Димитрий узнал об этом еще из Москвы и благодарил митрополита, прося жить у него здраво и благоденственно. В это время закрыли и ростовскую школу. Так сказалась непритязательность митрополита Димитрия на благоволение Царя и близость его к Рязанскому митрополиту.
В 1708 г., 10 августа святителя вызвали в Москву на хиротонию киевского архимандрита Иоасафа (Кроковского). 2 сентября 1708г. он приезжал в Александровскую слободу на погребение царевны Маргариты Алексеевны и говорил надгробное слово. Там же он еще раз был для пострижения кормилицы царевича Алексея Петровича. В том же году святитель предпринимал поездку в Вологодскую епархию по просьбе Ивана Стрешнева для погребения его отца, иерея Стефана.
Во время вторичного пребывания святителя в Москве еще более обнаружилось его несочувствие к новому направлению политики, неблагоприятно отражавшемуся на религиозных обычаях и быте среди знати. Вместо того чтобы превозносить Царя, он в своих проповедях намекает на его слабые стороны.
Силен Царь, — говорил святитель, — но не совершенно, он имеет власть только над людским телом, а не над душой каждого; погубить, кого угодно, может, а спасти ни у кого души не может, да и о своей душе не знает, приведет ли ее ко спасению. Царская власть часто побеждалась слабой женщиной, как видно из примеров Давида и Вирсавии, Самсона и Далиды, Дария и Апамини. В настоящей жизни мало правды: нельзя ее говорить никому, если не хочешь беды и гонений. Пострадали за истину Предтеча, Христос, Стефан Первомученик. Так и ныне, начни только произносить праведную истину и истинную правду, тотчас потерпишь не меньшее.
Так говорил Ростовский архиерей еще в 1707 году, а в следующем году уже в самой Москве в проповеди он обличал небрежение к религии, нарушение постов в войсках, склонность русских к протестантству, чопорность знатных родов. Сами сравнения он употребляет такие же, которые употреблялись и Петром.
Вывелись добрые люди, нет среди них Константинов, нет Владимиров, нет других богобоящихся любителей благолепия дому Господня, которые не только свое богатство и порфиры, и скипетры, и венцы обращали на церковное украшение!.. Мы оставили сосцы нашей матери Церкви и ищем египетских, иноземных, еретических, Православию противных.
Точно так же он осуждал с церковной кафедры нововведение у богатых людей ставить в домах античные статуи или бюсты королей, и пренебрегать иконами. Обличения Ростовского владыки не могли не возбудить разговоров в Москве, где крепла партия последователей старины. Близкое общение с иноверцами у москвичей будило вопросы об их вере и оправдании. Ростовский владыка коснулся и этого предмета. По его мнению, многие из иноверцев живут по правде, но неправильная вера не оправдает их пред Богом, и святая Церковь молится об их обращении на путь спасения.
Петр I искал теперь популяризаторов его начинаний с церковной реформы, а не указаний, как ему поступать. Недовольство его простиралось на все старорусское духовенство. Если он и отвечал на ненависть со стороны духовных лиц к новым порядкам, то отвечал на них пародиями.
Оба деятеля на русской ниве, — и Царь Петр, и святитель Димитрий одинаково познакомились с западом, один в Польше, другой в Европе. Оба сознавали невежество и застой в народе, и тот и другой одинаково стремились, хотя и разными средствами, к просвещению народа. Тот и другой сознавали силу ученья: Царь хотел заимствовать науку, чтобы осветить цели жизни, а святитель действовать более теплым и родственным народу средством, — Евангельским, заставляя всколыхнуть застоявшиеся убеждения указанием на ненормальность настоящего состояния и светлый привлекательный идеал для будущего.
Последняя пора жизни святителя Димитрия была посвящена борьбе с расколом. Благодаря географическому положению Ростовской епархии, не дававшей благоприятных условий для развития обособленных религиозных общин, раскол довольно долго не заявлял о себе здесь открыто и резко. Пропаганда старообрядцев мало будила еще темные народные инстинкты. Особенности нового петровского времени дали толчок народным массам обратиться в сторону старообрядства. Опасность заражения расколом, помимо политических условий, увеличивалась еще и тем, что, при умственной неразвитости ростовской паствы, в ней не замечали резкого различия между Православием и старообрядством. Можно сказать, что у всего народа была некоторая склонность к старому обрядовому благочестию, поощряемому и духовенством. Простой человек не разбирался в деталях догматического учения. Все его богоугождение заключалось в соблюдении обрядовой церковности. Внешняя сторона религии приобрела значение священной важности уже по вековой привычке.
В январе 1705 года в третий раз при святителе Димитрии обнародовали именной указ ПетраI о бритье бород всем русским подданным. Русские люди не торопились, как видно, исполнять царское желание, а Царь настойчиво проводил его в жизнь. Жестокая нужда в деньгах на войну видоизменила такое требование: последующими указами разрешалось купить себе право ношения бороды. Кто желал иметь ее, тот мог получить за плату ярлык на ношение бороды1.
Указы вызывали темное брожение в народе. Трудно народу было понять приказание брить бороды, когда сам здравствующий тогда Патриарх в своем послании проклинал брадобрийцев и приказывал отлучать их от Церкви, как врагов истины. В Ростовской области центром раскольнических волнений стал Ярославль.
Ярославль в ХVIII веке поражал внешним развитием религиозной жизни. Архиепископ Самуил (Миславский) при посещении Ярославля был удивлен редким благолепием церквей, из которых почти каждая имела жемчужную утварь и передавала установившуюся уже пословицу: «Город Ярославль богомольем взял». При посещении города ЕкатеринойII ее спутники отметили резкую противоположность богато украшенных величественных церквей с грязными немощеными улицами и крестьянскими избами. Украшали храмы купцы, богатевшие в бойком городе и имевшие в нем немало фабрик, они же строили и богадельни. Одного из фабрикантов, Затрапезного, еще при свт.Димитрии хвалили за то, что он соорудил свою фабрику на болотистой почве и способствовал украшению города. В 1717 году насчитывалось до 110 человек духовенства, в том числе свыше 60 священников при 15-ти тысячном населении («Ярославские Епархиальные Ведомости». 1874, №15). Главные церковные строители, купцы, как показала последующая история, всегда тяготели к старообрядству и содействовали ему, так что почва и приют для раскольников в Ярославле были удобные.
Летом 1705 года митрополит Димитрий приехал в Ярославль. После обедни в соборе он шел в свои покои. В это время к нему подошли два человека, «бородатые», но не старые. «Владыко святый, — сказали они, — как ты велишь? Нам приказано бороды брить, а мы готовы головы наши положить за бороды. Лучше нам пусть отсекут наши головы, чем обреют бороды наши!» Вопрос поразил святителя внезапностью. Очевидно требовалось успокоить возбужденные умы и напомнить об опасности противиться царскому указу: «Я, — говорит святитель Димитрий, — не мог вскоре отвечать чем-нибудь из Священного Писания, и возразил: “Что отрастет, глава ли отсеченная или борода обритая?”». Сказал это и ушел в келью. Вслед за ним вошло к нему много сопровождающих из церкви граждан. Они много говорили со владыкой о брадобритии и небрадобритии («Розыск о раскольнической Брынской вере»).
Из продолжительной беседы святитель узнал об общем у всех убеждении, что брить бороду грешно, потому что с бородой у них соединялось представление об образе и подобии Богу. Ему предстояло немедленно принять меры к пресечению такого заблуждения. Святитель взялся, как за верное оружие, за проповедь и писанное слово. Поездка в Москву с сентября 1705г. по 1706 год отвлекала его от непосредственной борьбы с заблуждением. Но он успел около этого времени написать свое первое противораскольническое сочинение «Об образе и подобии Божием», которое возбудило против святителя страшную ненависть раскольников. Недаром на эту книгу святителя Димитрия было написано обширное раскольническое сочинение: «Слово обличительное против писания Димитрия, псевдомитрополита Ростовского на брадобритие». Успех книжки святителя был необычайный. По сознанию самих раскольников, он «так воспалил сердца россиян (т.е. раскольников), что едва-едва не все прелестным учением святителя увлеклись и последовали ему» (Беседа 1-я «Слова обличительного против писания Димитрия, псевдомитрополита Ростовского на брадобритие»).
Раскольники поспешили в этом «Слове» заявить, что они исповедуют чистое древнее Православие. Особенно примечательна третья и четвертая беседа раскольнического сочинения. Сочинитель негодует на то, что святитель Димитрий называет старообрядцев «человекообразниками», тогда как они считают, что образ Божий не в видимых членах человека, но в душе его, подобие же в творении добродетелей. Святитель Димитрий показывал нелепость раскольнического мнения, что брадобритие — это еретическое предание, идущее будто бы вразрез непреложным заповедям Божиим и определениям церковным. «Пусть никто не думает, — говорит он, — будто мы брадобритию поучаем, а небрадобритие хулим. Нет, мы противостоим мнению тех, которые считают брадобритие тяжким непростительным грехом и отчаиваются во спасении».
«Слово об образе и подобии Божием» святителя Димитрия имело успех потому, что он везде указывает не на букву заповедей и церковных правил о брадобритии, а на их дух и на вред того, когда слепо верят всему без здравого рассуждения.
Несущественными для веры оказывались заблуждения у раскольников, но с ними владыка Димитрий не мог примириться. По его мнению, раскол был плодом невежества и непонимания религии, представляя собой силу неподвижного коснения в устаревших обычаях и верованиях. Раскол противился проникновению всего иноземного, и дурного, и хорошего.
Раскол пропагандировался при митрополите Димитрии и в самом Ростове. Еще около 1702 года из Брынских лесов пришел сюда какой-то человек, Федька, а с ним две монахини. Происходя сам из Ростова, он имел знакомых и начал раскольническую пропаганду, а его спутницы-монахини проникли в девичий монастырь и там также начали совращать инокинь. Темные силы невежества и суеверий не проявлялись наружу, они таились в народе, а народ прикрывал своих совратителей. Оттого они становились смелее. По всей епархии долго и беспрепятственно ходил какой-то раскольник и проповедовал о скором явлении антихриста. Он делал попытку склонить к себе даже духовных лиц. Когда святитель узнал об этом, то проповедник уже бесследно скрылся.
В Ярославле совратители оказывались особенно настойчивыми, их привлекало там зажиточное население. Неуловимые для незнакомых с раскольнической тактикой, они могли быть обличены лишь теми, кто близко соприкасался с ними. Одна монахиня Ростовского девичьего монастыря, бывшая ранее последовательницей раскола, сообщила владыке о каком-то старце Авраамии, жившем в Ярославле с женщиной и пропагандировавшем там раскол.
В противораскольнической деятельности святителя Димитрия заметны два периода: с 1705 по 1708 год он исследует и оценивает отдельные частные факты, касающиеся раскола, а с 1708 по 1709 год поражает раскольников в их главных пунктах вероучения, раскрывая перед своей паствой слабые стороны раскола, их невежество и развратную жизнь. Сначала он произносит противораскольнические проповеди и пишет трактаты, а потом составляет целое сочинение против них: «Розыск о раскольнической Брынской вере».
В своем слове «Об образе и подобии Божием» святитель указывает на безрассудство защитников бороды. Борода для них дороже души; греха брадобрития, по их уверению, не может загладить даже мученическая кровь. Для них «препровождать жизнь скверную, свинскую, в объедении и пьянстве, в прелюбодеянии, содомстве и других непотребствах, — дело не важное, — все это, по их мнению, простительно; одно честно и свято, чтобы сохранить бороду в целости» («Об образе и подобии Божием»). Бритье бороды считается у них самоубийством, а действительное самоубийство они называют спасительным делом. В своем изуверстве они добровольно губят себя: «одни — огнем, другие — голодом» (там же).
Чтобы предохранить православных от совращения их раскольниками, святитель произносил в самой простой, удобопонятной всем форме, проповеди, прямо направленные против раскола. Таковы его поучения «На воздвижение честного и животворящего Креста Господня», «Поучение о четвероконечном кресте», «Слово на 21 неделю по Пятидесятнице», и «О должности всякого верного, в защиту святой Церкви против еретиков». В первом слове обличается неразумие раскольников — поклоняться старым или закоптелым иконам, а новых не почитать, во втором же раскрывается опасность их учения «избегать святой Церкви», «чуждаться святого Причащения, как мерзости» и «вменять блуд в любовь Христову»1.
В слове «О должности... в защиту Церкви» представлена картина современного гонения Церкви Христовой от ее врагов, уменьшение ее членов и равнодушие к ее защите со стороны тех христиан, которые только «своего ищут, а не имеют ревности о чистоте веры».
Общий тон противораскольнических сочинений святителя Димитрия в сравнении с полемическими сочинениями других борцов за Православие, отличается спокойствием. Речь его дышит любовью к заблуждающимся. Это тем более удивительно, что в то время святитель был болен.
В 1708 году до Ростова дошли слухи об особенном усилении раскола в Ярославле. Владыка немедленно отправляется туда и там целую неделю ежедневно говорит в церкви обличительные проповеди против расколоучителей и их пропаганды. Излагая перед народом православное учение, он раскрывал суемудрие старообрядцев. Несомненно, что несохранившиеся его речи за эту неделю вошли, по крайней мере, в главных мыслях, в состав книги «Розыск». Для живого пастырского дела он даже прервал написание «Летописи», которой так дорожил: «За Летопись меня Бог не спросит, а за научение паствы взыщет», — высказывался святитель, потому что «нужда раскольническая умножилась в нашей епархии» («Ярославские епархиальные Ведомости». 1874, №34).
По приезде в Ростов он принялся за новый письменный труд. О побуждениях к составлению своего «Розыска» он пишет своему другу: «Так как слова из уст более идут на ветер, чем в сердце слушателя, то, оставив все предположенное мной дело Летописания, я взялся писать особую книжицу против раскольнических учителей» (Письмо к Феологу).
Состав «Розыска» дает повод думать, что книга предназначалась для руководства священников в их борьбе против раскола. В него вошли проповеди святителя, а их он и в других случаях приноравливал к произношению священниками. Других руководств для борьбы не было: «ненавистная рука раскольническая» истребила ранее составленные книги, «Жезл правления» и «Увет Духовный»1. Простота слога, за которую смиренный владыка даже просит прощения у читателей, показывает, что святитель Димитрий для того раскрывал заблуждения расколоучителей, чтобы предохранить этим свою «препростую паству» от льстивой пропаганды.
Святителю «уже наскучило писать против раскольников», а он все делал новые и новые дополнения к «Розыску». В августе им было прибавлено «мало кое-что о толкованиях евангельских». Здесь опровергается толкование действительных евангельских событий в смысле притчей, указываются признаки, по которым действительное событие отличается от приточного1. После он прибавил еще трактат об имени «Иисус»2.
О раскольниках, об их жизни, до владыки Димитрия доходило «несчетное» количество слухов, так что он не находит возможности писать о них подробно, а решил предложить в «Розыске» о главном. «Я не от себя предложил. Ведь я, смиренный, не в этих странах рожден и воспитан, никогда и не слышал о расколе, в этой стране находящемся, ни о Брынских лесах, ни о скитах, ни о разности их вер, ни о делах их; но когда уже начал жить здесь, по Божьей воле и указу Государя, узнал только то, что слышал от очевидцев и о чем писано мне» («Розыск о раскольнической Брынской вере»).
Святитель не чувствовал себя одиноким в письменной полемике с расколом. Московские друзья послали ему в Ростов «Свиток раскольнический, лжи и хуления преисполненный», «Житие св.Евфросина Псковского», с описанием «явления Евфросину Богородицы». Владыка Димитрий читал их и критиковал:
Ефросиний святой — свят, а «аллилуия» их не думаю, чтобы было свято, — самое сновидное1 и противное Православию, как хотелось кому, так и бредили без ума»2.
Для характеристики раскола святитель Димитрий выписывает множество новых фактов и разбирает их. Но под именем раскольнических разбираются и такие мнения, которые старообрядцы не могут разделять, например, о святых иконах, о мощах и о поклонении им. В принципе этого раскол никогда не отвергал, нередко раскольники даже сами объявляли об открывшихся в своих скитах нетленных мощах старообрядцев. В то время иконоборческие воззрения действительно проникали в Россию. У иконоборца Тверитинова были последователи. Они могли проникнуть и в Ростовскую область. Святитель Димитрий сам находит, что ростовский Трофим, отвергавший иконопочитание, отвечал на его вопросы «еретическим лютеранским и кальвинским, а также и жидовским духом от св.писания» («Розыск о раскольнической Брынской вере»).
В ХVIII веке словом «раскол» называли все вообще заблуждения, характеризовали не только великорусское старообрядство, но и другие ереси. Рационалистические мнения проявлялись и в расколе, но оказывались заблуждением отдельных лиц, поддавшихся протестантскому направлению мысли. К таким мнениям относится «хула раскольнического свитка» на Божественные Тайны, будто, Христос, однажды вкусивший смерть на кресте, не может более приноситься в жертву (Там же).
В самом расколе тогда распространялись еретические мнения. Таково учение Аввакума о Пресвятой Троице, что она «Трисущна»; или о Христовом воплощении, или же «о сошествии Иисуса Христа во ад с телом по воскресении», что Бог вездесущ не существом, а благодатью и т.д. Впоследствии все «Евантелие Аввакума» отвергли и сами старообрядцы. Вопрос о том: есть ли вера раскольническая — вера правая, — у святителя, поэтому, решается в отрицательном смысле. «Всякий, верующий не во Единого невидимого Бога, а во многие видимые и осязаемые вещи, неправильно верует. А так как раскольники веруют не в одного невидимого Бога, но во многие видимые и осязаемые вещи: в ветхие иконы, в восьмиконечные кресты, в число просфор, в старые книги, в сложение по их обычаю перстов, то вера их — неправая вера» (Там же).
Основным положением раскола было: священства нет на земле, оно с отцами перешло на небо. Отвергнув законное священство, старообрядцы многое изменили и в церковной практике. Таинства они не отвергали, но за неимением священников, их стали совершать миряне. В «Розыске» указывается, что Литургию у них служил простой непосвященный мужик, а при митрополите Ионе в одном из ростовских сел священнодействовала девица. Она «обедню какую-то еретическую тайно совершала, людей исповедовала и причащала, не только простых людей, но и попов» (Там же).
Из таинств беспоповцами отвергался брак, как скверна. По доходившим до святителя слухам, блуду они придали религиозное освящение, называя его любовью Христовой. Крайний разврат Федосеевцев вызвал даже протесты в среде самих старообрядцев. Тем более не мог этого оставить без молчания святитель Димитрий: в Федосеевщине, Стефановщине и Косьминишне брак называли блудом, а блуд вменяли в душеспасительную любовь. Воевода Пашков сообщал ему, что крестьяне Заузовской и Толоконцовской волости (Нижегородская губерния) отводят своих дочерей в Брынские леса к «святым отцам» и оставляют их там на любовь Христову. Многие девицы и из Ростовской области бегали в Брынские леса и возвращались обесчещенными, не отставали от них и черницы. Сами родители содействовали этому. Святитель упоминает о трех романовцах и одном ростовчанине, которые отослали своих дочерей в те же леса, «а для чего? Бог весть!» (Там же).
Изуверство раскольников поражало святителя Димитрия. Оно породило страшные и неслыханные никогда и нигде явления. Появилось в Ростовской епархии много самосожигателей. В Белосельской волости сожглось более 1920 человек, в Череповской волости, недалеко от ростовских пределов, в 1688-1689гг. за один раз добровольно погибло в огне около 300 человек (Там же). Из Сибири неслись такие же вести.
Зарождающийся фанатизм развивался расколоучителями. Еще Аввакум говорил: «Всякий верный не развешивай ушей, не задумывайся, гряди с дерзновением в огонь...» (3-е Послание Игнатия Тобольского).
Кто нас послушает и сам себя сожжет, тот от антихристова мучения уйдет и будет вечно царствовать со Христом и святыми. Если же кто не послушает, и ныне сам себя не сожжет, того Антихрист скоро мучить будет, и тогда многие из правоверных, не стерпев антихристова мучения, отступят от правой веры, и за это будут вечно мучиться в адском огне с Антихристом.
Увлеченные корыстными расколоучителями темные люди сами приготовляли для себя костры, приготовляли смолу, берест, солому, коноплю, порох. Духовных лиц, посланных для увещания, они не слушали, «не развешивали ушей», тут же, не допуская до себя, и сжигались. «Мы горим здешним огнем, а вы горите и ныне вечным огнем, и там гореть будете», — твердили они невольным свидетелям самосожжений («Розыск о раскольнической Брынской вере»). Чтобы расположить себя к сожжению, изуверы употребляли волхвования, принимали изюм, ягоды, жженные истолченные кости, порошок высушенного сердца, вырезанного из груди у младенца. Будто бы принявшим такие вещи огонь не только не страшен, но кажется им раем и устье печи — райской дверью, а в самой печи «пресветлые юноши, призывающие к себе» (Там же).
Трудно было святителю верить таким слухам, если бы это не подтверждалось. По поводу рассказов об этом иеромонаха Игнатия он говорил: «Верим ему, человеку уже очень старому, который как видел и слышал, так и донес нам, по священнической должности» (Там же). Из всех рассказов для святителя становилась очевидной страшная опасность, происходящая от раскола. В расколе внешний аскетизм и подвиги соединялись с фанатическим презрением к жизни, с сердечной испорченностью и внутренним развратом его последователей.
Раскольнических толков в «Розыске» указывается очень много. «Согласные в одном хулении на Церковь Христову, ее Святые Таинства и на нас правоверных, все скиты раскольнические не согласны верами своими между собой, — говорит святитель Димитрий, — все они, окаянные, прелестники, друг друга гнушаются и вместе не пьют, не едят, не молятся и называют друг друга еретиками» (Там же). Обо всем этом святитель узнавал от лиц посторонних, но от таких, которые или сами жили в расколе, или долгое время находились вблизи раскольнических брынских скитов.
В «Розыске» нет разграничения толков, которые, можно сказать, здесь отожествляются со скитами. Наряду со скитами, в числе их упоминаются поповщина и беспоповщина, тогда как это вовсе не скиты, а два главных старообрядческих течения, и к ним более или менее примыкал каждый скит. Перечисляются, как раскольнические скиты, и такие, которые ничего общего с расколом не имели: христовщина, иконоборщина и субботники, отрицающие все то, за что стоял раскол, и появившиеся еще ранее раскола. Хотя святитель и внес их в список скитов, но выделяет, например, субботников, называя их отраслью иконоборческой ереси и выродившимися из последователей ереси «жидовствующих» ХV века (Там же).
Неопределенность сведений о расколе не могла не повлиять на «Розыск» о нем. Но всякие сведения были дороги для святителя Димитрия, как материал борьбы с противниками Церкви. На основании таких сведений он проводил исследования и делал обобщения. Здесь у него в первый раз прямо и решительно говорится о двух главных направлениях в расколе: поповщине и беспоповщине, дается и их характеристика, чего мы не находим и позднее, у Феофилакта Лопатинского («Обличение неправды раскольников»).
Хотя «Розыску» дано полемическое направление, но книга выделяется из ряда других таких же полемических сочинений и полагает начало новому направлению нашей противораскольнической литературы. До него отношение представителей Церкви к обрядовым различиям отличалось суровостью. Старообрядцы предавались анафеме и собором 1667 года, и автором «Жезла правления» и «Увета Духовного», как враги христианства.
Ничего подобного нет в «Розыске». По мысли святителя Димитрия, обряд не имеет существенного значения в деле спасения. Его даже поражает приверженность старообрядцев к букве и форме. Важна не форма, не персты: спасительна при крестном знамении мысль, выражаемая обрядом. Не от числа просфор, не от древности иконы, не от сложения перстов зависит наше спасение, а от правой веры и добрых дел. Для святителя удивительно, как такие незначительные вещи послужили причиной разделения тех, кто составлял одну Церковь. В самом расколе святитель преследует не употребление того или другого обряда, а ту нетерпимость, с которой раскольники отстаивают свою обрядность. Он жалеет раскольника, коснеющего в невежестве и лишенного утешений Церкви, им отвергнутой. Самые добрые дела раскольника: посты, молитвы, многое число поклонов, и другое, не освящаемые силой Божественной благодати, остаются «не заслуживающими спасения». Вне союза со Христом спасения нет.
Несмотря на то, что «Розыск» был написан для простого народа, чтобы предотвратить его от совращения в раскол, — святой труд не остановил сильного развития всевозможных старообрядческих толков в Ростове. Строгость правительства только усиливала фанатизм. Масса народа записывалась в двойной подушный оклад, чтобы спокойно пребывать в расколе, купив себе свободу верований; записавшиеся в раскол были уже недосягаемы для духовенства. Несогласные на двойной оклад убегали и жили в лесах. Но гораздо более оказывалось тайных раскольников. Тогда борьба с ними сделалась еще труднее. Святителю стало известно даже о священниках, которые лицемерно называют себя православными. Они общаются с раскольниками, соглашаются с ними, даже своих прихожан, увлеченных в раскол, укрывают и потворствуют им.
Среди раскольников святитель Димитрий своей горячей деятельностью возбудил ужасную ненависть к себе. Их ненависть лучше всего свидетельствует о достоинстве и плодотворности противораскольнических трудов святителя. Но раскольники указывали только на его резкие выражения, так как против обличений его были бессильны. В 1755 году вышло третье издание «Розыска». По поводу этого и в расколе появилось «Обличение лжи и явного заблуждения книги “Розыска”, печатанного страстно не раз» (Писано Григорием Яковлевым, последователем Федосеевского толка). Ненависть к святителю Димитрию пропагандировалась расколоучителями так же усердно, как и старообрядство.
Борьба святителя Димитрия с расколом, по сознанию самих расколоучителей, сопровождалась большим успехом. Об этом знал и Царь. Нуждаясь в литературной силе в своих реформенных начинаниях для борьбы с приверженцами старины, он хотел воспользоваться популярностью Ростовского владыки в народе и проектировал «написать книгу о ханжах и изъявить блаженства (кротость Давидову и прочее), и добавить к требникам, а в предисловии показать это делом Ростовского архиерея» («Деяния Петра Великого». Желание Петра было выполнено Ф.Прокоповичем).
Последние годы своей жизни святителю привелось трудиться более чем когда-либо. Несмотря на это, он не видел и исхода своему тяжелому положению. — Настало время лютое, — говорил он, — исполняется предсказание Христово: восстают люди друг против друга войной. Народу тяжело. Происходят грабежи, хищения, неправды, насилие. У Церкви появились непримиримые противники: раскол и неверие. Судьбы духовенства тоже печалила владыку: есть у нас села, из-за которых, по повелению Государя, люди переведены в иные уезды, а церковникам в тех селах питаться не от кого и они ушли от церквей.
В это время святитель Димитрий напряженно занимался окончанием книги «Розыск», не переставал проповедовать, не покидал и трудов по написанию своей любимой «Летописи». Напротив, он просит у Вандербурга новых источников для нее, посылая ему, в свою очередь, от себя подарки. Такие заботы и труды приводили святителя к истощению. Перо выпадало из рук, но он преодолевал временную телесную слабость, потому что подвижники духа, им самим описанные, предносились пред его очами и вызывали на подражание.
Тело свое святитель Димитрий изнурял, как кающийся грешник. Часто распростирался по земле крестом, по три часа лежал в таком положении. Летом он предоставлял свое тело комарам, в которых не было недостатка в сыром ростовском климате. Под конец он сократил и свое питание, принимал пищу редко, а на первой неделе Великого поста и на Страстной неделе ел только по четвергам. Не только страстную пятницу, но и на каждой неделе он особенно чтил этот день, замечал даже, что на пятницу падали особенно знаменательные для него события: в пятницу у него скончалась мать, Мария Михайловна1, в этот день он окончил свою Четью-Минею. Замечательно то, что в пятницу святитель сам скончался, и в пятницу были обретены его мощи.
Святитель Димитрий тщательно изучал все написанное о страстях Господних. Сохранился у него перечень писателей, о страстях Господних и сам он писал «Целование ран Господа во всякий день», «Размышление о страстях Христовых». Как он удручал себя, это видно из следующего случая, внесенного в его Диарий: в пятницу 18 ноября 1708 года, архиерей «поднялся» до заутрени, оделся и пешком пошел из Ростова в Ярославль. Походка у него была быстрая. Он «пришел» в Ярославль после 52 верстного перехода в 2 часа ночи через сутки, до начала утрени. Вероятно, и утреню слушал, которой никогда не пропускал, а затем сам служил обедню в соборной церкви и «поучение к народу о вере раскольнической неправой, о святой нашей вере Православной говорил довольно». Обратно в Ростов, 24 ноября, он опять шел пешком целые сутки. Посещение Ярославля на этот раз было, видимо, там неожиданным, потому что архиерею привелось пообедать не в своем доме, а у Спасоярославского архимандрита.
Заметно, что он уже сам чувствовал тот «глас Божий», который напоминал о смерти. Благотворения его бедным увеличились: часто он призывал в крестовую палату слепых, хромых и всяких несчастных нищих, ставил им трапезу, давал одежду и оказывал дела милости. Нередко на свои скудные средства выкупал с правежа должников, которых немилосердно били за долги.
Религиозная настроенность святителя сказывается в его письмах к друзьям, где он называет себя «архигрешником»1. Своему другу Феологу он пишет: «Христос, чаю, забился в чуланчик сердца Феологова и почивает на одре боголюбезных мыслей его, а отец Феолог Ему рад, потчует Его вином умиления. Попроси Его, чтобы и меня посетил, ибо немоществую»2.
Еще в 1707 г., 4 апреля он написал свою духовную грамоту на случай смерти. В 1704 году в письме Феологу святитель сообщает о себе: телесно я жив еще, но рад и смерти, как избавительнице зол. «Рада душа в рай, да грехи не пускают, рад писать («Летописец»), да здоровье худо» («Ярославские Епархиальные Ведомости». 1873, №33).. «Часто изнемогаю, — пишет святитель ему же, — недуги отнимают перо, а писца в постель кидают... Очи худо видят, очки мало помогают, рука пишущая дрожит и вся телесная храмина близ крушения, ночь долга, а дни коротки и темны».
За два дня до кончины он извещает Феолога:
Изнемогаю! Ты спрашиваешь о моем здоровье: поистине извещаю тебя, что изнемогаю. Прежде бывало мое здоровье пополам: полуздоровый, полубольной, а ныне болезни одолели и едва третья доля здоровья остается, однако, как будто бодрюсь и двигаюсь о Господе моем, у Которого в руках жизнь моя. Дела ныне никакого не делаю: за что ни примусь, все из рук выпадает, дни для меня стали темны, глаза мало видят, ночью свет от свечи мало помогает, больше вредит, когда долго напрягаю зрение, а недуги заставляют лежать да стонать. В таком моем крайнем болезненном положении не знаю чего ждать, жизни или смерти: пусть воля Господня в том будет! На смерть не готов, а по повелению Господню, должен быть готовым. Силен мой Владыка укрепить мою немощь. Эта осень тяжела для меня. Воздух ростовский очень вредный, а вода весьма нездоровая. Прости, любимый, не могу много писать, тем челом бью: грешный Димитрий1.
Сначала у святителя Димитрия болела рука, но прошла, теперь ослабло зрение, и весь изнемог. Нескончаемые труды и заботы истомили его, истощая и организм. «Никто не помогает, — жалуется святитель Феологу, — а лень и болезни влекут лежать». В письмах к московским друзьям видно его горячее желание высказать пред ними все, что было у него задушевного. Никого из них святитель не забывает, всем посылает поклоны и выражения благодарности за отзывчивую помощь ему.
При упадке сил, когда сам святитель сознавал, что жизненная лампада догорает, мысль о смерти у него стала особенно остра. Он и ранее говорил в проповедях о смерти, всех примиряющей, которая всех покроет и сравняет. Не забывал, что «смерть за плечами» (Письмо к Феологу). «Конец при дверях, секира при пороге, коса смерти над головой». Весть о смерти Иосафа Колдычевского приводит его в страх, что неизвестен час его кончины,.. а книжного дела он не закончил, некому после него и приняться за окончание труда. В последние годы он глубоко задумывался над краткостью человеческой жизни в сравнении с мировой. Он сравнивает человека, приближающегося к смерти, с путешественником, возвращающимся на родину («Летопись»).
Свои думы о кончине он облек в поэтическую форму:
| О человече, внимай; А смертный час всегда не забывай. Аще же кто смерти не памятует, Того мука не минует. |
В последние годы жизни святитель очень желал кратко истолковать псалтырь, «если бы Бог допустил, и коса смерти не пресекла». «Что-нибудь во славу Божию должны же мы делать, чтобы час сметный не застал нас в праздности», — писал он в последний год своей жизни.
В 1709 году у святителя случалось немало знатных посетителей и выдающихся событий. Он должен был пересиливать свою болезнь. Летом Ростов посетили царевны Наталья Алексеевна, Мария Алексеевна и Феодосия Алексеевна. Они присутствовали на освящении церкви прп.Авраамия в Ростовском Богоявленском монастыре. Вскоре после их прибытия в начале июля пришла весть о победе наших войск над шведами под Полтавой. Блестящее событие могло подать надежду и духовенству, что по заключении мира будет облегчено его положение, созданное войной. Святитель записал о такой «преславной победе над супостатом», и сам совершил торжественное молебствие по поводу общей радости.
Осенью, в сентябре он должен был ехать в вотчину боярина П.И.Мусина-Пушкина на торжество освящения церкви в селе Угодичах и перенесения в ту церковь пожалованной Государем иконы Владимирской Божией Матери (Карашев «Описание храма в селе Угодичах». Ярославль, 1878. с.10). По возвращении оттуда привелось устраивать на новом месте в девичьем Ростовском монастыре вновь назначенную игуменью Александру.
Между тем, пришло известие, что в Ростов прибудет Царица Прасковья Феодоровна проездом на поклонение в Толгском монастыре чудотворной иконе Божией Матери. Осенняя распутица изменила маршрут Царицы. Решено было для нее привести икону из Толгского монастыря в Ростов, чтобы не утруждать высокую путешественницу дальней дорогой туда. Святитель Димитрий уже настолько ослабел здоровьем, что не надеялся принять ее: «Вот идут две гостьи, — говорил он казначею Филарету, — Царица небесная и Царица земная. Только я уже видеть их не сподоблюсь, а надлежит тебе, казначею, быть готовым принять их!»
Настал день Ангела владыки. Он уже сильно кашлял. Однако сам служил Литургию в соборе. Свое поучение на этот день произнести святитель не мог, за него читал певчий по тетрадке, а сам он сидел у царских врат. Из церкви он спустился на трапезу, которая была накрыта в крестовой палате, но есть тоже ничего не мог. В тот день были еще дальние посетители: переяславский архимандрит Варлаам со спутниками.
27-го октября было последним днем жизни святителя. Из девичьего монастыря прислала к святителю посыльного монахиня Варсонофия и приглашала пожаловать к себе. Она когда-то была кормилицей царевича Алексея Петровича и была постриженицей святителя Димитрия. Кормилицу Василису Ефимовну так уважали при дворе, что на ее пострижение в Александровскую слободу прибыли даже царские особы. Теперь она жила в Ростове. Святитель Димитрий чувствовал крайнее изнеможение, и идти отказался. После вечерни монахиня Варсонофия сама пришла и просила посетить ее. Тогда, в сопровождении архимандрита Варлаама, владыка пошел к ней. Но от слабости и кашля обратно идти сам уже не мог. Его поддерживали под руки. Вечером он почувствовал себя лучше. Поручив гостя из Украины своему казначею Филарету, он пришел в свою келью. Кашель душил его, и он думал ослабить его движением. Поэтому, стал ходить по кельи, поддерживаемый двумя служителями под руки. Потом он велел позвать певчих. Придя, певчие по желанию владыки начали петь канты: «Иисусе мой прелюбезный»; «Надежду мою в Боге полагаю!», «Ты мой Бог, Иисусе, Ты моя радосте». Сам святитель в это время стоял и грелся, прислонившись сердцем к теплой печке.
Кончилось пение. Вышли певчие. Владыка удержал из них при себе только одного своего любимого, Савву Яковлева, который всегда помогал ему в переписке бумаг. Святитель начал рассказывать Яковлеву о себе: о своей юности, как он жил, как всегда прибегал к молитве. По окончании рассказа он молвил: «Вот и вы, дети, также молитесь!» Помолчав, он прибавил: «Пора и тебе, дитя, иди домой!» Певчий подошел к нему на благословение. Проводив его до двери, владыка вдруг низко, чуть не до земли, поклонился ему, благодаря за всегдашние труды и переписку. Певчий вздрогнул и смотрел в недоумении на владыку. «Благодарю тебя, дитя!» — повторил святитель Димитрий. Певчий заплакал, но святитель Димитрий уже затворил за собой дверь кельи.
Утром 28 октября, вошедшие в его келью, нашли святителя уже почившим в склоненном молитвенном положении на коленях на полу1.
Весть о кончине любимого пастыря поразила всех. Ни по возрасту, ни по виду нельзя было предположить о близости его смерти. Ему не было еще и 60 лет от роду, седина еще почти не тронула его русых волос, быстрые движения, скорая походка, энергичная борьба с раскольниками, — ничто не предупреждало ростовчан о потере любимого пастыря. Царица Прасковья Феодоровна уже не застала в живых святителя, глубоко ею уважаемого. По прибытии в Ростов, она приказала служить по нему панихиду и много плакала. Тело почившего святителя вынесли из кельи и поставили сначала в церковь Всемилостивого Спаса на сенях, близ архиерейских келий, а потом, по желанию Царицы, 30 октября перенесли в Ростовский собор, куда в тот день уже принесена была чудотворная Толгская икона Божией Матери. Здесь совершили другую панихиду.
Погребение почившего отложили. Его должен был совершить друг святителя, митрополит Стефан (Яворский). Такова была воля покойного. Он с владыкой Стефаном договорился, что, кто из них переживет другого, тот должен совершить погребение своего умершего друга. Митрополита Стефана ждали в Ростов почти целый месяц.
В это время приказной стольник уже производил опись архиерейского имущества, которое по распоряжению ПетраI, как всякие пожитки монашествующих, отбиралось в Монастырский Приказ. Денег у святителя оказалось всего 6 рублей. Духовную грамоту послали в Монастырский Приказ. Прибывший из Москвы митрополит Стефан плакал над телом своего почившего друга, и в гробу напоминавшем о своей нестяжательности. Его одели в самое скромное архиерейское одеяние из красно-желтой простой материи, на голове была митра того же цвета с наклеенными святыми изображениями. Под главой святителя покоились его черновые рукописи, как он сам завещал сделать при своей жизни. Около гроба теснились ростовские жители, скорбь которых митрополит Стефан выразил в стихах о памяти смертной:
| Все вы Ростова града, людие, рыдайте, Пастыря умершего слезно поминайте, Димитрия владыку и преосвященна, Митрополита тиха и смиренна! |
Граждане стали было просить его о том, чтобы почивший был погребен в Ростовском соборе, наряду с другими, служившими до него архиереями, из которых почти все почивали тут, но митрополит Стефан, ссылаясь на решительную волю почившего, не согласился с ними и велел приготовлять могилу в Зачатьевском Яковлевском монастыре.
Недовольство ли ростовчан, или зимнее время было тому причиной, или по торопливости владыки Стефана, жившего в Ростове всего два дня, только могилу святителя Димитрия не выложили камнем и не сделали кирпичного свода, как это прямо было предписано Монастырским Приказом. В могиле, вместо каменных стен, сделали деревянный сруб, вместо свода, накат из толстых бревен, которые могли бы выдержать церковный пол. Погребение происходило в Ростовском соборе в пятницу 25 ноября после Литургии. Митрополит Стефан (Яворский) сказал надгробное слово, где повторял: «Свят Димитрий, свят!» После погребения тело почившего святителя, при плаче ростовчан было вынесено из Кремля в процессии и перенесено в Зачатьевский монастырь. Потеря любимого пастыря поразила ростовчан печалью, все люди плакали и стенали. Святитель правил ростовской паствой 7,5 лет, в иночестве был 41 год, 3 месяца и 18 дней.
После погребения узнали о духовном завещании святителя Димитрия, которое не могло не поразить всех. В нем сообщалось следующее:
Я, смиренный архиерей Димитрий, митрополит Ростовский и Ярославский, слушая гласа Господа моего во святом Евангелии возвестившего: Будьте готовы, ибо, в который час не думаете, придет Сын Человеческий; бодрствуйте, ибо не знаете, когда придет хозяин дома, вечером, или в полночь, или в пение петухов, или поутру, чтобы, придя внезапно, не нашел вас спящими (Лк.12:40; Мк.13:35-36); слыша и боясь такого гласа Господня, будучи часто еще и одержим болезнями, день ото дня изнемогая телом и ожидая во всякое время нечаянного часа смертного, возвещенного Господом, и по силе своей приготовляясь к исходу от этой жизни, рассудил я этой духовной грамотой поставить в известность всякого, кто захотел бы после моей смерти искать моего келейного имения, чтобы не трудиться ему напрасно, и не допрашивать служивших ради Бога мне, чтобы знал он о моем сокровище и богатстве, которого я от юности моей не собирал (говорю это не из тщеславия, но для искателей моего имения).
С той поры как я принял иноческий чин и постригся в Кирилловском монастыре в 18-летнем возрасте моем, и обещал Богу иметь добровольную нищету, — от того времени даже до приближения моего ко гробу не стяжал я имения, кроме книг святых, не собирал ни золота, ни серебра, не позволял иметь лишней одежды, ни вещей каких-либо, кроме самых необходимых, а старался соблюсти нестяжание и иноческую нищету духовную и вещественную, не заботясь о себе, но полагаясь на Промысл Божий, который никогда меня не оставлял. Какие подаяния я принимал от моих благодетелей и какой был казенный доход по должности, то я тратил на мои и монастырские нужды, где был игуменом и архимандритом. Будучи также и на архиерействе, не собирал я келейного дохода (которого немного и было), но тратил отчасти на свои потребности, а отчасти на нужды бедных, как Бог повелел.
Итак, пусть никто не трудится допытываться после моей смерти или искать чего-нибудь накопленного в келье. Я ничего не оставляю ни на погребение, ни на поминовение, чтобы лучше явить пред Богом мою иноческую нищету. Верую, что Ему более приятно будет, если после меня не останется ни одной монеты, чем, если будет оставаться большое имущество. И если никто не захочет предать меня, такого нищего, обычному погребению, то умоляю тех, кто о своей смерти помнит, чтобы влекли они мое грешное тело в убогий дом и там бросили его между трупами. А если будет согласие начальствующих похоронить меня после смерти по обычаю, то умоляю христолюбивых погребателей, чтобы похоронили меня в монастыре святого Иакова, епископа Ростовского, в углу церкви, где у меня место указано, об этом челом бью.
Кто пожелает помянуть мою грешную душу в своих молитвах ради Бога, тот и сам да помянут будет в царствии небесном. Кому надо за поминовение платы, того прошу не поминать меня, нищего, не оставившего ничего на поминовение. Бог же пусть будет всем милостив и мне грешному вовеки, аминь.
Таково завещание, вот моя духовная грамота, таково известие о моем имении. Если же кто усомнится в моих словах, начнет старательно искать после меня золота и серебра, то если и много потрудится, — ничего не найдет и судить его будет Бог.
18-го сентября 1752 года Ростовскому митрополиту Арсению (Мацеевичу) донесли из экономической канцелярии Ростовского архиерейского дома, что в приписном Яковлевском монастыре в церкви Зачатия Пресвятой Богородицы от неизвестной причины образовались на полу такие неровности, которые могут быть опасными при народном стечении. Пол, составленный из чугунных плит, трясется при хождении людей и опускается по направлению к юго-западному углу церкви.
Владыка тогда приказал своему эконому, игумену Геннадию, освидетельствовать повреждение. Приступили к работе. Сдвинули с пола деревянную гробницу, стоявшую над местом погребения бывшего митрополита Ростовского, Димитрия, разобрали половые плиты и удалили толстый слой песка, земли и щебня. Под ним оказался деревянный сруб, покрытый сверху, вместо потолка, толстыми деревянными брусьями. Деревянные брусья от времени уже подгнили и, переломившись под тяжестью чугунных половых плит и массы строевого мусора, переломились, упали в сруб, где по свидетельству монахов, стоял гроб почившего митрополита.
Немедленно донесли митрополиту Арсению, что повреждение произошло от отсутствия над могилой каменного свода. Владыка приказал удалить сгнивший сруб. Вместе с удалением сруба и мусора освобождали из-под груды обломков и гроб святителя. Он стоял у самой стены. Несколько обрушившихся сверху бревен лежало на нем. Крышка гроба частично сгнила, частично была разрушена обрушившимися бревнами, так что в гробу были видны покров, шапка и одеяние почившего.
Стена храма тоже начала повреждаться от рыхлой земли и сруба, на ней появились расселины и для предотвращения опасности необходимо было приложить к ней каменный «прибуток». Когда 21 сентября владыке сообщили о состоянии гроба и повреждении церковной стены, у него, прежде всего возникло предположение о нетленности тела митрополита Димитрия, который был известен святой жизнью и благодатной помазанностью своих писаний. Он сам, вместе с экономом, духовником и другими духовными лицами, приехал в Яковлевский монастырь и сделал освидетельствование гроба. Сгнившую совсем крышку гроба собрали, удалили землю, свалившуюся сверху. Возглавие гроба совсем отвалилось, так что была видна его затвердевшая желтая шелковая обивка. Под желтым покровом оказалась такая же шапка на главе почившего, с наклеенными образами. Одеяние было полное архиерейское: саккос, омофор и прочее, на груди медный крест с шелковой тесемкой, бархатное красное одеяние и четки.
Истлели лишь листы в Евангелии и рукописные книги под возглавием, да гвозди совершенно поржавели. Волосы русые с проседью на голове и бороде все были целы, лицо почернело и повреждено: глаза впалые, хряща носового нет, недоставало и верхней губы, все другие части лица остались невредимы.
Чтобы удалить рыхлую землю от поврежденной стены и обстоятельнее исследовать тело почившего, по приказанию владыки гроб подняли с возможными предосторожностями наверх, и здесь, в церкви, архимандрит Спасо-Ярославского монастыря, Варфоломей, с духовенством вновь осматривали его. Когда выбрали из гроба всю землю и тщательно осмотрели, то оказалось гораздо большее. Стало очевидно, что обрушавшимися бревнами была повреждена незначительная часть тела. Остальное все цело и нетленно. Левая рука отделилась в локтевом суставе, у правой руки были отделены 4 перста.
Не могло быть никакого сомнения, что тело почившего среди общего могильного тления и разрушения предметов сохранилось нетленным только чудом. Его положили в новый дубовый гроб в том же виде и положении, как нашли, и поставили за правым клиросом. При осмотре тела составили подробную опись всего и представили владыке. На все это потребовалось более недели.
Между тем повреждение каменной стены быстро исправляли. Все помещение сруба сплошь снизу доверху заложили кирпичом, и на таком прочном фундаменте, уже сверх церковного пола, сделали особую каменную гробницу для мощей. К 8 октября работу окончили, а на другой день, сам митрополит с тем же архимандритом и с духовенством прибыл и приступил к проверке описи. После этого была совершена панихида над обретенным телом святителя. По окончании ее, гроб взяли от правого клироса и поместили в устроенную каменную гробницу в том же юго-западном углу храма.
Как дубовый гроб, так и каменная гробница сверху были накрыты крышками, а верхнюю крышку сам митрополит запер, запечатал своей архиерейской печатью, ключи же отдал для хранения эконому, архимандриту Геннадию.
10-го октября в Святейший Синод был послан доклад об обретении нетленного тела святителя; здесь оно уже было названо мощами. Доклад отправили с домовым архиерейским конюхом, Иваном Феодоровым, который в Москве передал его стряпчему, Петру Хухореву, для отправления почтой в Петербург. Ответа из Синода в Ростов никакого не последовало. По традициям Православия, нетленность тела сама по себе не могла быть доказательством святости почившего. Притом, во весь синодальный период это был первый случай обретения мощей.
О скромном при жизни покойном митрополите Димитрии не сохранилось таких рассказов, где проявилось бы величие его души, — веры и смирения. Творения же его, так любимые теперь в народе, в то время почти все лежали в рукописях. Прославлению памяти угодника Божия Церковью способствовала сила народного религиозного чувства и участие Императрицы Елизаветы Петровны.
Почти тотчас по открытии мощей прошел слух об исцелениях от них. Слух этот рос и распространялся. Митрополит Арсений, будучи еще в Чернигове, более двадцати лет тому назад, слышал о них. Знал он, что народ не перестает усердно посещать место погребения почившего митрополита. Слухи дошли и до Петербурга. В июне 1753 года в Ростов приехал Московский архиепископ Платон (Малиновский), член Святейшего Синода. Посетив гробницу святителя Димитрия, он стал говорить о слухах, будто бы здесь многие получают исцеление от лихорадки, и спрашивал: записываются ли такие чудеса? Владыка Арсений подтвердил, что исцеления бывают, но сознался, что записи о них нет. Но с этого времени им дано было приказание эконому Иоакиму завести особую тетрадь и предлагать исцеленным, чтобы они сами записывали свое исцеление от мощей.
Открытие нетленных останков благотворнее всего отразилось на духовной жизни народных масс. Слухи о новых мощах шли неразрывно с уверенностью об их чудотворной целебности. Думы и мечты несчастных почили на них. Многие больные видели святителя во сне, будто он благословлял их, обнимал, или приказывал им идти к своему гробу. С усилением таких рассказов возрастал и наплыв богомольцев в Ростов. У гроба шли панихиды о почившем святителе. Многие тут же исцелялись, а некоторые получали облегчение болезни еще дома, по одной вере в помощь святителя.
Исцелялись от 20-летних застарелых болезней. Особенно поразительны были исцеления от ломоты и расслабления, немоты и глухоты, сумасшествия и эпилепсии. «Не смею сказать, не могу умолчать, — сознается один из таких исцеленных, — какое великое чудо показал надо мною святитель». Больной 22 года страдал от каменной болезни, словно от казни какой-то. В декабре 1752 года он получил из Москвы копию со сказания об обретении мощей. Тогда он «взмолился» святителю и получил совершенное облегчение.
Целебная помощь от мощей подавалась больным, не только христианам, но и иноверным. Персы и татары одинаково испрашивали ее. Так получил исцеление от своей болезни один магометанин, который был к тому же и муллою у татар. Поэтому, у гроба можно было видеть людей из самых дальних местностей, окраин России и далекой Сибири, Верхотурья, Тобольска и прочих. Записывали свои чудеса далеко не все исцеленные: таких записей сохранилось с 1753 по 1862 год по 20-38 в год. Среди них были крепостные, знатные господа которых жили в Петербурге (например, гр.Татищева, Адама Олсуфьева и др.), так что слухи о чудесах в Ростове дошли и до Императрицы Елизаветы Петровны. Духовник ее, протоиерей Ф.Я.Дубянский, 25 сентября 1756 года письменно передал Ростовскому митрополиту, что Государыня желает знать от него, — подтверждаются ли слухи о чудесах и исцелениях? Митрополит послал Дубянскому записку о некоторых явных чудесных исцелениях от мощей святителя Димитрия.
Записку эту читала сама Императрица и осталась «весьма довольна» ее присылкой. Здесь было описано два случая исцелений: княгини Вяземской в 1754 году и вдовы Марковой в 1753 году, получивших у мощей полное облегчение от лихорадки.
Вслед за тем из Кабинета Государыни поступил 20 ноября того года запрос Синоду О мощах в Ростове, чтобы ответить «по присяжной своей должности», почему нет от него до сего времени извещения к Государыне о совершающихся там чудесах, знает ли он, наконец, о слухах, распространенных повсюду? Синоду предписывалось послать указ Ростовскому митрополиту, чтобы он немедленно рапортовал, когда был погребен почивший святитель и кем совершено погребение?
К митрополиту Арсению из Синода послали запрос: почему он не сообщает в Синод о чудесах, если есть они в его епархии, так как теперь и доносить Государыне из Синода было поэтому не о чем. Где теперь находятся мощи? Были ли от них чудесные исцеления? Подвергнуты ли таковые освидетельствованию и что оказалось по проверке? Есть ли запись исцелений и почему ранее, своевременно, не донесено обо всем этом в Синод?
Владыка Арсений на такой указ сообщает Синоду 29-го ноября, что тело преосвященного было погребено в земле в октябре 1709 года, а в 1752 году, по обнаружении нетленности его, оно поднято из земли и находится в церкви. После открытия были чудесные исцеления при гробе, некоторые из них записываются экономом архиерейского дома, игуменом Иоакимом. Так как действительность чудес должна быть ясно обоснована, чего сделать он, митрополит, не имел ни здоровья, ни времени, то и не доносил о них в Синод, а сообщил только Государыне через ее духовника. Однако, уже и то одно надо признавать за чудо, что тело святителя «в продолжение 43 лет лежащее, не истлело, и облачение в прах и пепел не обратилось и такового чуда, за чудо не признавать опасно для моей совести, дабы не богоборствовать».
К своему докладу в Синод митрополит приложил тетрадку, в которой значилось 22 чудесных исцеления. Сведения о них и легли в основание дела прославления памяти Чудотворца. Пока Синод начинал формально дело о ростовских событиях, взволновавших народ, сама Императрица желала слышать об этом от митрополита Арсения, к которому она привыкла питать доверие.
Когда из Петербурга отправлялась в Ростов на поклонение недавно открытым мощам княгиня Наталья Григорьевна Белосельская, то Императрица поручила ей передать владыке Арсению свое приказание, чтобы он сообщил ей по совести обо всем, касающемся мощей. И он подтверждает ей, что чудеса, совершающиеся при гробе святителя, явны и поразительны. Надлежит, пишет он 14 декабря, благодарить Бога за то, что Он проявил в нынешнее царствование такое Свое призрение на Свою Церковь на посрамление всех врагов и хулителей. После его известия о мощах в Синод через курьера ничего нового пока не было, а что будет, он не оставит Государыню без известий. Теперь же ссылается на свои доклады в Синод 1752-1756гг., в которых, по своей должности, он уведомил Синод, как об обретении мощей, так и о чудесах, от них происходящих.
Так Императрица возбудила внимание Святейшего Синода к ростовским событиям, она же ободрила своим доверием и Ростовского митрополита. Дело прославления памяти святителя Димитрия быстро продвигалось.
Руководствуясь примером открытия Ахтырской чудотворной иконы Божией Матери в 1744 году, когда для исследования чудес назначили особую комиссию, и ныне, 13 декабря, в Синоде составили такую же комиссию из духовных лиц, чтобы осмотреть тело преосвященного Димитрия и исследовать, как нетленность, так и действительность чудесных исцелений от него. Свое мнение обо всем этом комиссия должна была представить в Синод. В составе комиссии были: сам Ростовский митрополит, митрополит Суздальский Сильвестр и архимандрит Симонова монастыря Гавриил (Краснопольский), заседавший в Московской синодальной конторе.
15 января приступили к осмотру гроба и тела святителя Димитрия. Гроб нашли дряблым, и, как доносил митрополит Арсений в Синод, без верхней доски, одежды на святителе — отцветшие, голова почти отделена от шеи, «лицо землей взято», имеются не только кости почившего, но отчасти и тело на них. При заметной осторожности комиссии, она почти повторила доклад владыки Арсения в Синод от 1752 года.
Затем комиссия начала следствие о чудесных явлениях при гробе.
Исцеленные скоро отыскались; некоторые из них сами являлись в комиссию. Из всех исцеленных, указанных в тетради владыки Арсения, комиссия допрашивала только местных и близко живущих, а из отдаленных городов положено было не вызывать. При допросе свидетелям внушали показывать по совести, под страхом за неправильность показаний подвергнуться штрафу и наказанию по святым правилам и гражданским законам. Все исцеленные, подтверждая целебную помощь себе от мощей святителя Димитрия, подробно рассказывали об этом. Нашлись и свидетели их прежних болезней, часто застарелых и неизлечимых. У членов испытательной комиссии не могло оставаться и сомнения в целебности останков святителя, когда на глазах их самих произошли случаи внезапных исцелений при его гробе.
Ввиду такой очевидности, они высказали перед Синодом такое свое мнение, что хотя у тела святителя и не все кости покрыты плотью, но ради проявлений неложных чудес от них, надо его считать достойным почитания за святые мощи, а святителя Димитрия за Угодника Божия, Богом прославляемого.
28 января следователи уехали из Ростова, поручив митрополиту Арсению окончить допросы тех свидетелей и исцеленных, которые не были ими разысканы, как, например, княгиня Вяземская, отлучившаяся в Москву. Вскоре и те были допрошены и подтвердили исцеления.
10 марта Синод сделал такое определение: ввиду доказанной нетленности тела святителя Димитрия и происходящих от него многих чудесных исцелений, просить Государыню, чтобы огласить таковое за совершенные святые мощи и переложить в новую раку, а преосвященному Димитрию — совершать память, как Угоднику Божию 21 сентября, в день открытия его мощей, служить пред мощами его всенощное бдение и молебны, а также составить и службу.
Государыне представили выдержки из записей чудесных исцелений, упомянуто было о нескольких случаях исцелений слепых, бесноватых и горячечных. В день Святой Пасхи, 1 апреля, после обедни Синод в полном составе приносил свое поздравление Государыне во дворце и поднес ей свой доклад о прославлении памяти Угодника.
Доклад был ею утвержден, но относительно переложения мощей в новую гробницу она приказала ждать особого указа. У Государыни, всегда благоговейно настроенной, теперь возникло особенное желание самой быть в Ростове при торжестве перенесения мощей. 9 апреля был послан указ об этом во все епархии. 15 апреля он был получен в Ростове. Его читали в Ростовском соборе при народном стечении и тут же отправили молебен. Указ читали при народном стечении и в Яковлевском монастыре.
Ввиду важности предстоящего торжества в Синоде были предприняты меры к составлению службы, жития святителя Димитрия и объявления в народе о прославлении его памяти.
О скромном при жизни святителе Димитрии Ростовском сведений сохранилось мало. Епископу Амвросию (Зертис-Каменскому), члену Святейшего Синода и епископу Переславскому, удалось отыскать речь святителя Димитрия при вступлении его на Ростовскую митрополию, духовное завещание и несколько строк его жизнеописания. При такой недостаточности письменного материала для составления его жития, сделали из Синода запрос в Ростовскую духовную консисторию, не находится ли там каких-нибудь известий о бывшем местном митрополите. Но и в Ростове ничего не отыскалось. Однако из наличного материала наскоро составили житие святителя Димитрия. Ввиду такой недостаточности сведений о святителе и необходимости в церковной службе ему, Синод поручил еще в указе 9-го апреля 1757г. митрополиту Арсению составить службу «вместе с житием».
Между тем Ростов оживлялся. Дивные останки святителя источали благодатную силу исцелений, которая струилась на болящих и привлекала новые и новые толпы богомольцев со всех сторон. Из Петербурга ехали целыми поездами в несколько десятков подвод. Ввиду отсутствия почтовых станов, пользовались водными путями и направлялись с гребцами через Углич. Так летом 1758г. приезжали придворные фрейлины Будакова, Чулкова, Неронова и другие придворные: мужчины, женщины, дети и даже слепой бандурист, в сопровождении военного конвоя и служек в таком количестве, что только посуду для походного стола везли на 9 лошадях. При проезде большой знати население терпело обиды, так что из Сената было испрошено запрещение проезжающим в Ростов господам, чтобы они не требовали с крестьян подвод, съестных припасов и прочего. При таком движении народа распорядителем должен был стоять человек энергичный, могущий зорко следить и справляться со всеми делами хозяйственного, церковного и административного порядка. Таким распорядителем стоял митрополит Арсений. Заслуга его в это время состояла в том, что он имел смелость отстранять применение формальных правил к живому церковному делу.
Вскоре по объявлении празднования памяти святителя Димитрия (28 апреля 1757г.) в Синоде было получено извещение о новом поразительном чуде исцеления майора Прончищева от каменной болезни, а равно и о других чудесах.
Синод приказал владыке Арсению, чтобы он проверял чудеса, внесенные в тетради, и доносил не обо всех, а только об удостоверенных особым следствием. Поглощенный заботами о приготовлениях ко дню прославления мощей, ростовский владыка не согласился на новое послушание, указывая на неприменимость правил Духовного Регламента к развивающимся ростовским событиям. Он отвечает Синоду, что недостанет и сил расследовать непрерывающийся ряд чудес, тем более что у него нет ни свободного времени, ни здоровья. Игумену Яковлевского монастыря было поручено следить за чудесными исцелениями, и он вполне полагается на него. Далее владыка Арсений высказывает, что производство новых следствий и для народа тягостно. Если всех исцеленных станем забирать в консисторию, то тем самым дадим повод к сомнению в подлинности чудес, а взятым в консисторию, исцеленным и свидетелям исцелений, будет тягость, непосильные убытки проживания несколько лишних дней, так как теперь в Ростове, по случаю небывалого народного стечения, все вздорожало: еда, сено, овес и прочее. Иные же исцеленные, видя такое изнурение попавшимся в консисторию, торопясь домой, и объявлять о своих исцелениях не станут, чтобы не попасть под следствие. Поэтому, не довольно ли тех чудес, о которых засвидетельствовано уже в 1757 году и за которые Синод признал святителя за дивного Чудотворца? И нет никакой нужды производить дознания для богомольцев: «Могущий вместить, да вместит, то есть, желающий веровать, пусть верует».
Синод 3-го августа 1757 г. согласился с тем, чтобы новых следствий о происходящих чудесах не назначать, а митрополиту Арсению облегчить дело тем, что он будет сообщать о них не за треть года, а за целый год. С этого времени в Синод поступают ежегодные «тетради» с описанием чудес, которых было от 30 до 38 ежегодно. Самое большое число чудесных исцелений (38) значится за 1761 год, когда игуменом Яковлевского монастыря был поставлен иеромонах Лука. Запись прекращена в 1762 году, когда на престол вступила Императрица ЕкатеринаII.
Митрополит Арсений составление «службы» возложил на архимандрита Толгского монастыря Вонифатия (Борецкого), отличавшегося хорошим проповедничеством в бытность его при Московской академии. Архимандрит Вонифатий летом 1757 года написал две службы, но ни одна из них не удовлетворила владыку. Епископ Амвросий (Зертис-Каменский) тоже писал «службу» святителю. Но Синод ни одной из них не был доволен. Песнопения в этих службах полны мыслей о гробе, о суете нашей жизни и тленности всего в мире. Хотя таковые думы были свойственны всему ХVIII веку, но в Синоде отметили узость подобного взгляда песнопевцев на радостное христианское событие, показавшее славную победу над тлением. Кроме того, в песнопениях не нашло выражения могучее народное религиозное чувство, которое, собственно, и было двигателем настоящих событий и которое одно могло дать оживление самим песнопениям.
21-го сентября 1757 года правили торжественную службу в Ростове по общей Минеи, также праздновалось прославление Нового Угодника и по всей России.
Скудость сведений о жизни святителя Димитрия отразилась и в службах ему. Не зная событий его земной жизни, невозможно было сделать назидательного применения этих служб для молящихся. Составителям приходилось это искусственно восполнять. Народу он казался «не от мира сего».
Вот почему особенно горячо чувствовалась необходимость в подробном житии святителя.
Между тем в народе, при открытии мощей святителя Димитрия, не знали еще таких сведений из жизни Угодника, несмотря на понятное желание иметь что-нибудь подобное1. В ответ на эту народную потребность с 1757 года стали появляться списки чудесных исцелений при его мощах. Они жадно раскупались и распространялись. Равным образом, откуда-то появились и образки Чудотворца с изображением как самого Угодника, так и его чудес. Несмотря на то, что эти образки были неискусного письма, их успешно продавали в Москве на Спасском мосту, в Петербурге и других местах.
Когда узнали о таких списках и изображениях, могущих произвести соблазн в народе и среди иностранцев, то велено было их отбирать от продавцов и покупателей. Распространились слухи, что все это раздавали в Ростове какие-то монахи. В Синоде возникло опасение, чтобы в тетрадки не вкрались «раскольнические выдумки». Сделали запрос Ростовскому митрополиту расследовать, «с чьего позволения, кем и давно ли раздаются» богомольцам такие тетради. Ему приказали запретить раздачу всяких записей о чудесах без апробации Святейшего Синода. Владыка Арсений отвечал, что у гроба святителя Димитрия богомольцам ничего не раздается. Такие тетради, по его мнению, писаны самими очевидцами чудес, но могли быть списаны с его тетрадей, представляемых в Синод, и, потому дознание о них надо производить не в Ростове, а в Святейшем Синоде. Впрочем, и запрещать такие списки нет надобности, чтобы не подать раскольникам повода «измышлять хулы на Чудотворца», — писал Арсений к обер-прокурору Святейшего Синода.
Ясно, однако, было, что для народа надо что-нибудь сделать в этом отношении. Меры содействия такому пламенному народному усердию приняла сама Императрица. Она захотела приобрести верное изображение святителя Димитрия. От мощей не было возможности заимствовать лик святителя, потому что характерные черты лица Угодника исчезли. Но Государыня узнала, что у архиепископа Арсения, бывшего Переславского, хранится портрет святителя Димитрия в том возрасте, когда последний был еще архимандритом. По справке в Синоде оказалось, что владелец портрета проживает на покое в Новгород-Северском Спасо-Преображенском монастыре. Государыня послала архиерею письмо 3-го августа 1757 года, чтобы он немедленно препроводил к ней портрет. Посланный туда курьер Языков причинил Царице немало томительного беспокойства. На обратном пути он заболел в Москве.
Беспокойство улеглось только тогда, когда в Петербурге было получено письмо архиерея о том, что портрет еще до прибытия курьера, 15-го июля послан в Петербург на имя духовника Государыни. В сентябре изображение святителя было уже в ее руках. Написание иконы с него поручили лучшему художнику Ратори.
Переложение мощей в новую гробницу пришлось отложить на некоторое время, потому что Императрица пожелала сделать ко дню такого торжества богатую серебряную раку. Высочайшим рескриптом, 7 декабря 1757г, сооружение ее возложено на генерал-фельдцейхмейстера, сенатора, графа Петра Ивановича Шувалова, которому вменялось в обязанность употребить на столь важное дело все свое «искусство и отличное трудолюбие», чтобы богатое изящество раки выражало чувства Царицы.
К 19 августа 1758 года рака была сооружена. В нее пошло 10 пудов 24 фунта 31 золотник серебра, кроме того, в серебряном иконостасе вокруг образа было 8 пудов 19 фунтов 8 золотников. Всего на нее было израсходовано — на материал, угар серебра, оплату работникам, — 16384 руб. 82,5 коп.
Государыня думала ехать в Ростов в скором времени и отправить раку прямо туда. Но опять случилась задержка. К приезду Государыни необходимо было привести в надлежащий вид и сам храм, где почивали мощи, покрыть его железной крышей и обнести оградой. По представлению митрополита Арсения, местных средств на ремонт не было. Государыня приказала отпустить из казны для исправления крыши 3000 пудов железа.
Из Ростова уведомляли, что чудесные исцеления от мощей происходят непрерывно. Возрастало и желание Императрицы быть в Ростове. Но в 1761 году она скончалась, не успев исполнить своего заветного желания быть на торжестве переложения мощей. Новый Император утвердил распоряжение покойной об отпуске железа в Зачатьевский монастырь.
Только с восшествием на престол Императрицы ЕкатериныII ремонт церкви был окончен, и Шлятер получил из Москвы от Адама Васильевича Олсуфьева ее приказание от 14-го октября 1762г. по первому зимнему пути привези в Москву раку под охраной конвоя в 12 человек солдат. В Ростове все с нетерпением ожидали Императрицу. Все было готово к великому торжеству.
Перенесение мощей состоялось в мае месяце 1763 года. Митрополита Арсения уже не было в Ростове. Его за смелый протест против секуляризации церковных имений подвергли суду, приговорили к расстрижению и, как простого монаха, сослали в Николаевский Карельский монастырь на берегу Белого моря.
Императрица во все время ростовских празднеств была в отменно веселом настроении духа. Церемонией руководил митрополит Димитрий (Сеченов), по ее указаниям. Из Ростова она пишет Панину:
Завтра будет перенесение мощей святителя Димитрия, а послезавтра поеду далее в путь; во вчерашний день еще чудеса были, женщина исцелилась, а преосвященный Сеченов хочет запечатать раку, чтобы мощей не украли. Однако я просила, дабы простой народ не подумал, что мощи от меня скрылись, оставить их еще несколько время снаружи1.
В воскресенье 25 мая 1653 года, шли с крестным ходом из всех ростовских церквей в Яковлевский монастырь. В нем участвовали прибывшие архиереи: митрополит Новгородский Димитрий (Сеченов), Петербургский архиепископ Гавриил (Кременицкий) и архиепископ Крутицкий Амвросий (Зертис-Каменский) и множество духовенства. Шла с крестным ходом и Государыня со знатнейшими персонами, только что выдвинувшимися на государственное поприще.
Лица высшего духовенства, войдя в Зачатьевский храм, подняли мощи святителя Димитрия и вынесли их для обхождения с ними вокруг церкви. Когда появились мощи из храма, Царица поклонилась им до земли и присоединилась к архиереям, неся вместе с ними мощи вокруг всего храма. Внесли их в храм и положили в новую серебряную раку, поставленную на месте погребения святителя Димитрия. После этого была совершена Литургия с молебном Новоявленному Чудотворцу Торжество закончилось пушечной пальбой.
Так совершилось причтение Церковью к лику святых митрополита Димитрия Ростовского.
Прославление его имело огромное значение для русского народа. Прославленный святитель Димитрий Ростовский стал любимым наставником русского человека. Творения святителя Димитрия читались с особенной любовью, представляя и доныне неподражаемую по доступности духовную пищу. Сам он является образцом жизни и молитвенником за всех. Для Церкви во время ее борьбы с расколом прославление святителя Димитрия было необычайно важно. Оно было прямым поражением противников Церкви. Всю свою жизнь Угодник вразумлял ожесточенных раскольников, а теперь чудодейственная сила его мощей и нетленность его тела ясно указывали на правоту борца за Православие и неразумное стояние старообрядцев за букву. Противники Церкви это чувствовали, и, не имея средства против очевидной победы над ними, производили попытки уничтожить мощи святого Угодника1.
По всей России разносили богомольцы духовное утешение из древнего города Ростова, возбуждая сердца к прославлению имени нового Чудотворца святителя Димитрия.
