Мы смущены с первого Вашего приезда в Россию в 1991 году и даже ранее этого. Вы смутили нас Вашей настойчивостью в связи с бракосочетанием (не состоявшимся) Петра с Любовью. Вы особенно настаивали на этом и заставляли наших священников. Они же категорически возражали и отказывались. Дело это заглохло только потому, что община категорически отказывалась подчиниться. Но дело всё же обошлось не без отлучения от причастия деда жениха, который возражал, как ближайший родственник этого брака, так как невеста, будучи уже обвенчана законным браком в Катакомбной Церкви, скрывала это. По церковным правилам не только родной дед, но и каждый православный христианин Катакомбной Церкви имеет право заявить протест. А Вы, не взирая на каноны Церкви, попытались применить строжайшие прещения.
Заметно было у Вас, что Вы имели особые виды и планы. Вы пытались создать «свою независимую Церковь». Впоследствии это выразилось в том, что Вы попытались убрать с клироса всех монашествующих и заменить их детьми и молодёжью. Монашествующие были буквально удалены с клироса. Вы заявляли, что Урал — это «моя Церковь». О городах центральной России Вы также заявляли, что это «моя Церковь». Значит, есть Ваша и есть не Ваша Церковь. Вы явно раскалывали Церковь, в то время как никакого раскола Церкви не может быть. И эта тенденция была уже готова осуществиться, только не осуществилась благодаря абсурдности плана.
Поскольку Вы имели возможность свободно двигаться, в то время как наши священники ещё были неопытны, то Вы спешили как можно шире охватить новые общины, которых адреса Вам были известны, с тем, чтобы по возможности их сделать «своими». Вы обратили внимание на детей и молодёжь и подкупали их деньгами, снабжая крупными суммами. Популярность Ваша колоссально возросла, благодаря «щедрости Вашей», но щедрость Ваша была против единства Церковного. При этом надо обратить внимание, что Вы, собирая по копейкам и рублям крупные суммы, как передавали об этом свидетели, наполняли чемоданы. Вы совершенно не учли, что эти суммы, врученные Вам только ради того, что дарители этих денег были уверены, что Вы передадите их в фонд Церкви. А если бы этой уверенности не было, то и денег не оказалось бы.
Наша община была смущена тем обстоятельством, что Вы во второй раз с крайней настойчивостью настаивали на бракосочетании Андрея и Ольги. Вы применили попытку опять заставить наших священников совершить бракосочетание. Так как Вы сами не имели возможности совершить его во время Рождественского поста, то Вы слали телеграмму за телеграммой из Петербурга, делая распоряжения, именно распоряжения начальствующим тоном, чтобы Отцы совершили сочетание после Крещения, но священники возражали, что без епископа они не имеют права это делать. Вы заявляли, что у него разрешение от епископа уже есть, но отцы повторяли, что пока они лично не получат от него указания, до тех пор они не совершат таинства. Тогда Вы уехали в Англию, обещая приехать и бракосочетать.
Итак, совершилось великое несчастье — вся вина падает не на тех, которые виновны, а на тех, которые в бракосочетании не виновны. Эти последние доказали тем, что считали по канонам Церкви нарушением правил Церковных. И, тем не менее, их обвиняют в нарушении канонов.
Главное, что сделано Вами — это подрыв всей Катакомбной Церкви. Катакомбная Церковь открыта пред сыскными властями. Дело завершено. Вы, несмотря на неоднократные просьбы и обещания Ваши, во множестве прислали фотографии наши и они поступали в секретные архивы. Всё вскрыто, всё сделано и переделывать ничего не надо. Осуществлён общий план. Многие потрудились в этом Иудином деле и Вы внесли свою немалую лепту. И сказать Вы не можете, что это совершилось безсознательно — это вполне сделано Вами сознательно.
И вот Вы доканчиваете своё дело. Вы покусились отобрать крошечный фонд Архиепископа Феофана Полтавского.
Это произошло в октябре 1992 года. Явившись в Россию, он 15.Х.1992 года открыто заявил мне:
— Я привёз Вам Ваши деньги. 9.000 американских долларов, в переводе с английских фунтов.
Я поблагодарил его и ожидал, что он мне передаст эту сумму. Но этого не случилось. Я был озадачен, но он вскоре поднялся и ушёл.
Когда он зашёл в следующий раз, я поспешил спросить его:
— А где же мои деньги, о которых Вы говорили?
Он хлопнул себя по карману, — жест очень странный для священника, — и сказал с некоторой бравадой:
— У меня в кармане!
Я был крайне смущён, ведь передо мной православный священник.
Я что-то сказал в смущении, что деньги эти мне очень нужны. Ведь мне предстоит переправить багаж с острова Мэн сюда, но по состоянию здоровья я не смогу ехать один, а денег у меня нет...
Конечно, это был не тот ответ, которого он заслуживал!
На это он ответил:
— Я не могу передать Вам деньги сейчас. Я не знаю, сколько ещё истрачу. Это будет ясно после того, как я возвращусь в Санкт-Петербург, и даже вернее, когда буду в аэропорту...
Из Санкт-Петербурга я не получил от Вас никаких вестей.
Положение ясное. Отец Симон видимо рассчитывает завладеть фондом Архиепископа Феофана. Конечно, этот священник действует как бы не священник, его христианская совесть уснула.
Я безусловно доверял о.Симону, и поэтому не проверял, точно ли он делал со счётом, как я его просил. Некоторые сомнения у меня явились, когда я заглянул в счёт банка и не обнаружил там церковного счёта, но я не допускал, что православный священник может злоупотребить доверием. Во всяком случае, он не имел на эти деньги никакого права. Этого права я ему не давал. Но, проживая уже в России, я недоумевал, откуда у него такие средства, чтобы дважды в год совершать дорогостоящие поездки в Россию. И метаясь между такими городами как Санкт-Петербург — Сев.Кавказ, Сев.Кавказ — Киев, Урал — снова Кавказ, Санкт-Петербург — Москва, города Центральной России — Украина. При этом всегда в сопровождении одного или двух лиц, и при том нередко самолётом. А кроме того, он путешествовал на какие-то средства в Африку, в Кению, не известные мне.
В 1992 году он сообщил своим близким, что прибудет в апреле месяце и первого апреля он действительно прибыл, сообщив, что 6 апреля он будет здесь. И действительно шестого апреля в 3:30 он прибыл. Он сразу вошёл ко мне, недоумевая, почему никто не принимает благословения. Я ему сказал, что мы не сможем иметь общения с ним — много вопросов к нему, которые нужно разрешить с нашим епископом. Он сделал огромные глаза воспалённые и смотрел на меня. Он спросил меня:
— Какие вопросы?
— О деньгах!
— Каких деньгах? — спросил он меня.
— Феофановского фонда.
— Никакого фонда я не знаю.
— Как Вы не знаете? Ведь Вы сами мне сказали 15 октября 1992 г., что Вы привезли мне мои деньги, — 9.000 долларов.
— Ничего этого я не говорил.
Я так реагировал на это, обратившись к священникам в комнате:
— Вот видите! Он отрицает, что мне сказал шесть месяцев тому назад о фонде архиепископа Феофана, он даже заявляет, что ничего не знает о феофановском фонде, что в первый раз слышит об этом. Как это возможно?
— Так Вы что, меня считаете вором?! — сказал он.
Я ответил:
— Да! Вы оказались вором.
Он смотрел куда-то в пространство. Потом сел, сжавшись и закрыл глаза. Долго он сидел в таком положении, ничего не говоря. Я сказал собравшимся:
— Смотрите на него. Он настолько растерялся, что не знает что сказать.
А когда он начал говорить, то я просил его замолкнуть. Он опять пытался снова говорить, я опять повторил ему:
— Перестаньте говорить. Для меня всё ясно.
Поскольку мы не имеем никакой связи с нашим епископом и поэтому не можем решить сложных вопросов, стоящих перед нами, без епископа и вынуждены ждать по изложенным вопросам решения, поэтому мы временно вынуждены прекратить с Вами общение до епископского решения.
После этого можно было бы восполнить это письмо многими данными, но кажется и этого достаточно. Между прочим, он дал клятву перед престолом, что он признаёт 9.000 долларов, которые прежде отрицал, признаёт и фонд Феофана и многое другое, вопреки своим заявлениям, и вопреки своей клятве. Потому что слово священника является клятвой по правилам Церкви.
Иеромонах Симон (Йенсен) во время эмиграции о.Епифания (Чернова) предоставил ему у себя в Великобритании (о.Мэн) жильё. В последствии, найдя себе жену, о.Симон отказался от сана и монашеских обетов. Судить об этих событиях, не зная всех мотивов и подробностей дела, мы не можем, но считаем себя вправе имеющееся в нашем распоряжении письмо, а точнее, его черновик, довести до сведения боголюбивых собратий. — Прим.ред.