Отец Алексий Мечев в Верее
|
Отец Алексий Мечев в Верее |
После закрытия духовных школ лица, стремившиеся отдать себя служению Церкви, стали готовиться к пастырству на практике подле видных пастырей, следуя их слову, и воспитывались на их примерах. Особым авторитетом пользовался батюшка о.Алексей. И в его храме собралось несколько священнослужителей — молодых священников и диаконов.
В 1919 г. принял священство сын Батюшки о.Сергий (Сергей Алексеевич): во диакона он был посвящен в Вербное Воскресение[1], а в сан иерея — в Великий Четверг[2]. Обладая глубоким умом, о.Сергий унаследовал от отца широкое пламенное сердце и ревностно вступил на служение Церкви. Очень скоро к нему присоединились о.Сергий Дурылин[3], за ним пришел о.Петр [Петриков][4], о.Лазарь Судаков, диаконы о.Владимир Сысоев[5], о.[Сергий] Толстой (внук писателя) и другие.
Особенно был близок Батюшке о.Алексею о.Лазарь своим смирением и кротостью. О.Лазарь обратился к Батюшке за благословением ехать в Нилову пустынь[6] и принять там монашество. Батюшка оставил его у себя: «Ты — рыжий и я — рыжий, — простодушно сказал Батюшка, — давай вместе служить. У нас будет свой монастырь». Отец Лазарь принял к сердцу Батюшкины слова, сделался его искренним и преданным послушником. Любил о.Лазарь молитву: часто, когда в храме служил очередной священник, о.Лазарь, чтобы ему не мешать, служил у себя на квартире[7] всенощную, куда собирались многие из сестер и братьев маросейского храма, также и его духовные дети, заполняя собой не только его комнату, но и коридор и прихожую. Кроткий и тихий, он всего два года прослужил с Батюшкой. Страдая пороком сердца, он скончался внезапно. В 1922 г. рано утром, собравшись к Литургии в самый праздник Рождества Христова. Он упал, чтобы больше не подняться. Этот последний пост он чувствовал себя физически особенно плохо, но как будто предчувствуя близость конца, пожелал неопустительно ежедневно служить до самого праздника, и служил все 6 недель, никому не жалуясь на свое недомогание. В сочельник он был у Батюшки, глубоко и сокрушенно исповедался, а утром перед началом Литургии Великого Праздника неожиданно вышел на амвон о.Сергий и провозгласил о.Лазарю «Вечную память».
Глубоко переживал Батюшка его кончину. Сам готовясь к исходу, он предполагал ему передать многих своих духовных чад.
Перед отпеванием сестры и братья остались в храме и всю ночь по очереди читали псалтирь подле гроба почившего. Было особенно тихо, светло и мирно. Вечером в тот же день многие собрались на квартире у Батюшки поздравить его с праздником и почтить память о.Лазаря. Батюшка сказал: «Вот о.Лазарь за свое послушание в два года сделал то, что нужно — сумел приготовиться. Никто так меня не слушался, как он». Говорил Батюшка и о том, что и его отшествие недалеко.
Вместе со священнослужителями около Батюшки все более и более сплачивались молодые души, горевшие желанием служить Христу. Почувствовав в Батюшке то, чего давно смутно искала и жаждала душа, они постепенно образовали при храме крепкое ядро, хотя все это пока шло самотеком, как бы случайно. Некоторые уже постоянно бывали в храме утром и вечером, утром за Литургией перед уходом на службу, вечером — за всенощной; приходили со всех концов города пешком, забывая о скудном питании, каким довольствовались в то время москвичи. При этом многим, в особенности из семей интеллигенции, приходилось претерпевать порицания и упреки от родителей и других родственников, которые считали частое посещение храма «ханжеством и фанатизмом» и какою-то «ненормальностью».
Молодые сослужители Батюшки поделили между собою дни недели: каждый имел определенный день, в который совершал Божественную Литургию, а накануне служил вечерню и утреню. Кроме того, каждый из них по окончании вечернего богослужения вел беседы.
Сын Батюшки о.Сергий брал для своих бесед Св.Отцов, Авву Дорофея, Иоанна Лествичника[8], Добротолюбие[9]. Хорошо владевший словом, умный и образованный, он привлекал на свои собеседования много интеллигентной молодежи, для которой они были целым откровением — ведь интеллигенция за немногими исключениями забыла все церковное и опыт Св.Отцов.
О.Сергий Дурылин рассказывал об оптинских старцах, а о.Лазарь любил Евангельские темы.
Сам Батюшка о.Алексий вел беседы по житиям святых. Он приносил с собою Четьи-Минеи или жизнеописания отечественных подвижников, и, как сам говорил, что, в то время как его помощники освещали духовный путь теоретически, он показывал, как эта теория проводится или может проводиться в жизнь практически разными людьми, с разными характерами, в разные времена, при всяких условиях — а, следовательно, это возможно и в условиях современных.
Обычно, прочитав часть жития, иногда несколько строчек, он начинал пояснения, разъяснял смысл тех или иных слов мучеников или преподобных, показывал глубокую и внутреннюю необходимость каждого подвига и поступка их и таким образом раскрывал духовный путь данного святого. При этом давность происшедших событий, разница в земной обстановке жизни теряли всякое значение. Из слов Батюшки вытекало, что святые угодники Божии нам близки и дороги, ибо и они были такими же как все мы, с такими же слабостями и ошибками, с такими же чувствами в семейной жизни и везде, какие свойственны всем нам, но, выполняя и выполнив свой долг на земле, они стали светочами для других. Закон духовной жизни один на все времена, поэтому и на каждом из нас — христианине — лежит долг спасти себя и, поддерживая других людей, приводить окружающих путем веры, страдания, терпения и покорности воле Божией — ко спасению, ибо спокойное перенесение человеком страданий окрыляет других это видящих и приводит ко Христу. И как бы ни было тяжело то, к чему призывает Господь, должны мы все принять спокойно.
После Батюшкиной беседы святой, о котором он говорил, становился понятным, живым, близким, родным и даже любимым, — был ли это мученик времени Нерона или Диоклетиана, преподобный Египетской или Палестинской пустыни или русский святой, как св. князья Феодор, Давид и Константин, Ярославские чудотворцы.
Свои беседы Батюшка вел в храме по понедельникам, а с конца 1919 г. прибавились еще его беседы по средам на квартире после вечернего богослужения.
С закрытием Кремля[10] духовные дети владыки Арсения, посещавшие возглавляемый им Чудов монастырь, остались без отца-руководителя и без святой обители, в которой постоянно молились, рассеялись по различным храмам, не зная, где преклонить голову. Многие их этих скорбных «сирот» пришли к Батюшке о.Алексею, и он с необыкновенной любовью и лаской принял их под свое отеческое попечение: «Вас и Владыка благословил ко мне: мы с ним одного духа, — не раз говаривал он. — Ходите в наш храм, я вас не оставлю».
Примерно около этого времени сын Батюшки о.Сергий пригласил знатока церковного устава Андрея Гавриловича Кулешова[11] (он, кажется, был одним из делегатов Поместного собора от Перьми) прочитать курс лекций по богослужению. Занятия этих курсов происходили в храме Влмч.Георгия в Лубянском проезде[12], ближайшем к храму Николо-Кленники. Там не было вечернего богослужения, как у Батюшки, и потому храм был свободен для занятий[13].
Но случилось так, что участники этих занятий, многие из которых не знали ничего о Батюшке ранее, стали посещать Батюшкин храм, образовав как бы особую группу молящихся, которых стали называть «курсовыми», в противовес «чудовским». Эти две новые струи, влившись в число прежних богомольцев и духовных детей Батюшки, не сразу могли поладить друг с другом и ужиться. Для их объединения и начал Батюшка свои беседы на дому по средам. Прийти на них могли все желающие, несмотря на тесноту Батюшкиной квартиры. В столовой все размещались как кто сумел: кто на стульях, кто на полу, а кто стоял в передней.
Присутствие Батюшки, его простота и ласковое обращение придавали этим беседам глубоко интимный характер: чувствовалось, что это не просто собрание людей, но духовная семья, объединенная желанием служить Богу.
Многим духовным детям Батюшка советовал писать дневники своей духовной жизни, а не событий и происшествий дня. Про последние он говорил:
Это все пустяки, а каждый вечер надо вспомнить и поразмыслить о том, что сделал плохого и что хорошего; за хорошее благодарить Бога, а в плохом каяться, да и записать: «Хотел, например, раздражиться, но помолился и Господь отстранил это. Господи, прости мне мою злобу» и т.д. Потом, когда прочитаем свои записи, увидим, что Господь всегда нам помогает... А когда и поплачем о своей неисправности.
Такие записи, представлявшие собою как бы ежедневную исповедь, духовные дети передавали затем Батюшке. А некоторым он предлагал и описать всю свою прошедшую жизнь и чистосердечно рассказать, что было в ней сделано плохого. Такие дневники и жизнеописания Батюшка приносил по средам на беседы и, не называя имен, читал вслух из них выдержки, делая на них свои пояснения.
Это чтение вызывало особый интерес в слушателях, потому что описывалась знакомая всем жизнь, затрагивались вопросы, общие для всех присутствующих. Слушая Батюшку, его простую, иногда шутливую речь, каждый видел и чувствовал в нем не проповедника, не судью или учителя, а любящего, родного отца, желающего всем добра. Как-то он сказал: «Все вы мне дороги и ваши чувства для меня как бы мои или моего сына или дочери. Поэтому прошу вас не грешить».
А для некоторых, не имевших близких и родных, Батюшка и действительно заменял отца и мать. А поскольку всех своих духовных детей он любил одинаково, не давая никому никакого предпочтения, то здесь, в стенах его скромной квартирки, оставлялись и самолюбие и всякие личные счеты: все шли к нему объединенные одним искренним и горячим желанием почерпнуть у него поддержку, силу, бодрость и назидание. Здесь не стыдились высказать свои вопросы, недоумения, иногда доводящие до слез, потому что знали, что окружающие понимают и сочувствуют, что все они братья, дети одного любящего отца, который здесь с ними со своей обычной доброй улыбкой и глубоким пониманием каждого.
Одним из вопросов, которых касались Батюшкины беседы, был вопрос о браке и воспитании детей.
Но множество и других жизненных вопросов поднималось и решалось на этих беседах.
Однажды он взял для чтения житие преп.Авраамия[14] и Марии — чрезвычайно трогательное по силе выраженных в нем любви и покаяния. В Батюшкином же чтении и с его комментариями, оно произвело потрясающее впечатление даже на священнослужителей. Батюшка говорил глубоко прочувствованно, со слезами, он говорил о любви, которая выше закона (преп.Авраамий ради спасения души Марии надел мирское платье, ел скоромную пищу и т.д.). Сын Батюшки, о.Сергий, так почувствовал на этом чтении свое ничтожество в отношении Батюшки, что долго задумчиво молчал, а когда кто-то из уходящих попросил у него благословения, он, хотя и благословил, но тихо сказал: «Зачем же у меня? Попросите лучше у Батюшки».
В связи с этим житием Батюшка много говорил и о том, каким должно быть покаяние.
В это время во многих храмах начала входить в практику общая исповедь, и многие из ложного стыда стали предпочитать ее исповеди частной, считая «неудобным» говорить все о себе в присутствии «постороннего человека» (священника). Батюшка же говорил — каким должно быть покаяние, и что исповедь непременно должна быть частной, даже лучше, если не по записке. «Недостаточно, — говорил он, — прочел все грехи по записке и конец — ничего и не получилось. Надо так себя подготовить, чтобы все внутри перегорело: вспомнить грех, подойти к нему со всех сторон, привести на память все мелочи, все подробности его, чтобы грех опротивел, и тогда, подходя к исповеди, будете каяться Самому Богу, и будет все равно — есть ли кто-нибудь подле тебя или нет. Глубоко надо почувствовать, что “грешен я, виноват”... Исповедь помогает сильнее осознать свою вину и возненавидеть грех. После такой исповеди мы уже не скоро вернемся к этому греху, а может быть и совсем его оставим, а то опять за то же». Кто-то заметил относительно записки: «А если забудешь?» — «Если что болит, того не забудешь. Где мне больно, тут я и покажу»...
Что же касается общей исповеди, Батюшка считал ее недоразумением: «Многие думают, что они исповедались, а в действительности — нет». Ссылки же на практику о.Иоанна Кронштадтского считал необоснованными: «То был отец великой духовной силы, и мы с ним себя сравнивать не можем»[15].
На беседах этих почти всегда присутствовали молодые сослужители Батюшки, и потому он сильно говорил о том, что со стороны священника не должно быть формального подхода к кающемуся, что надо вникать во все обстоятельства греха или преступления, учитывать силы и возможности данного человека, что требник с его правилами и эпитимиями является лишь показателем тяжести греха, а не таким руководством, которого во всех случаях следует буквально держаться. При этом Батюшка, как всегда, приводил разительные примеры сухого формального подхода некоторых духовников к исповедующимся, рассказывал и о случаях, когда ему приходилось спасать от покушения на самоубийство людей, пришедших в отчаяние. Рассказал и такой случай:
Приходит ко мне женщина на исповедь: встала на колени, а подняться не может от одышки: грузная она такая, никак не встанет, а я тоже «грузный» — никак не подниму ее. «Выполнила, — говорит, — эпитимию в 50 поклонов в день за то, что в Успенский пост ела скоромное, а теперь-то вот и не могу, совсем задыхаюсь от одышки и отеков.
Однажды на многолюдном собрании всеми присутствующими, а особенно о.Сергием и чудовскими сестрами было отмечено, что храм переполняется, а надлежащего порядка в храме нет. Было выражено желание участвовать в жизни храма, но неизвестно, кто за что отвечает. Было решено распределить между сестрами, постоянно бывающими в храме, обязанности по поддержанию в нем чистоты и порядка; выделить ответственных за ризницу, за ежедневное пение и чтение на клиросах; назначить помощниц Лидии Александровне (просфорне)[16] по печению просфор; братьям, прислуживающим в алтаре, поручить ежедневную там уборку, и многое другое. Так образовались «послушания». Сестрам, чтобы выделить их от прочих богомольцев, выражено было пожелание: кто может, сшить себе серые платья и белые или черные косынки.
Часто на этих собраниях Батюшка вскрывал печальные факты вспышек самолюбия, нетерпения, обид, эгоизма своих духовных чад.
Пришла одна женщина в первый раз помолиться в наш храм, встала перед образом; приходит другая, из завсегдатаев, и требует: «Подвиньтесь, это я здесь стою»... На выраженное недоумение следует уже настойчивое: «Я тут 25 лет стою, это мое место»...
«Что же, — со скорбью спрашивает Батюшка, — значит за 25 лет ничему не научилась?..»
Батюшка никогда не называл имен, но со слезами приводил факты, в которых заявляло себя себялюбие и ярко проявлялось непонимание духа его учения и его подвига любви и служения всем. Все более слабеющий, он тяжело переживал ссоры и мелочные недоразумения между сестрами. «Я готов, не покладая рук, работать, но ваши ссоры меня подкашивают окончательно: вы сами подпиливаете сук, на котором сидите»... И эта глубокая скорбь, никого не обижающая и не задевающая, невольно пробуждала совесть, сознание виновности у ее причинивших и была самым действенным средством воспитания и врачевания недугов душевных. Батюшкины беседы производили глубокое впечатление на всех присутствующих и были незабываемы.
До того времени богослужение в маросейском храме совершалось по общепринятому в приходских храмах порядку, при участии наемных певчих[17] и довольно сокращенно. Особенностью было только совершение утрени с вечера, тогда как везде она предваряла Литургию.
Но когда около Батюшки собирались ревнители духовной жизни, да еще люди изучавшие богослужебный устав, создавалась возможность более точного соблюдения устава. Инициатором этого был о.Сергий Мечев, особенно его поддержали духовные дети владыки Арсения, привыкшие к монастырскому чину церковной службы. Сам Батюшка давно тяготился и поспешностью и сокращением службы и театральным пением наемного хора и неблагоговейным служением своего старого диакона, но все терпел «нужды ради».
Конечно, он благословил начинание и предложение о.Сергия, и однажды обратился к чудовским: «Я откажу наемным певчим, которых прямо-таки не переношу, а пойте и читайте вы». Старшей из них он предложил быть канонархом[18], поскольку она четко и громко могла произносить стихи, чтобы народ мог без труда петь стихиры: «Я надеюсь, что с Божией помощью вы справитесь с церковной службой. Господь да благословит вас начать и исполнить это дело».
На первых порах большая длительность богослужения, новые более строгие порядки вызывали немалое недовольство и ропот у привыкших к привольной старинке прихожан, но Батюшка не любил отступать от раз принятого пути, одобрял и клиросных и всех остальных: «Ничего, не смущайтесь, потом все будут утешаться и вас благодарить. А я таков, что если в добром деле на пути встают препятствия, то мне тем более хочется преодолеть».
Враждебно было встречено и запрещение стоять на солее, но постепенно уставная служба и порядок в храме наладились, и церковь Николо-Кленники прославилась по Москве своим одухотворенным богослужением и церковным порядком.
Батюшка был очень музыкальным человеком, любил строгое и молитвенное пение, не любил за богослужением концертов, создающих настроение, а не устроение.
Но и при введении уставного богослужения в Батюшкином храме долго не налаживалось такое пение. Пение в основном было общенародное, но ведущими должны были быть клиросы, а тут было много недочетов, на что некоторые богомольцы Батюшке жаловались: «Все у вас хорошо, а вот пения вашего не могу слушать»... Батюшка и сам это понимал, горячо молился и ждал помощи Божией.
Однажды побывала у Батюшки регентша одного из закрытых монастырей; вероятно она приходила за советом, как ей лучше устроить в дальнейшем свою жизнь. Батюшка попросил ее и благословил заняться налаживанием пения в его храме, т.е. взять на себя то же послушание, какое она несла в своем монастыре. Она согласилась, но недолго выдержала. Батюшка не раз ее одобрял, поддерживал, советовал потерпеть и подождать. «А если уйдешь, — сказал он ей наконец, — то выйдешь замуж». (Трудность заключалась в том, что в монастыре она привыкла к постоянному составу певчих, а клиросные Маросейского храма не были певчими-профессионалами, все они или были обременены семьями или служебными обязанностями, в силу чего не могли регулярно посещать спевки, а иногда и самое богослужение, и это парализовало усилия регента). Эта монахиня так и не выдержала Батюшкиного послушания, уехала и, действительно, вышла замуж.
Предложил однажды Батюшке свои услуги и регент прославленного Синодального хора, известный всей Москве Данилин. Он, видимо, был чем-то обязан Батюшке и в качестве благодарности хотел помочь ему в том, в чем Батюшка в данное время больше всего нуждался. Но и Данилин продержался всего месяца полтора-два, так как встретился с теми же трудностями, что и регентша-монахиня.
Только когда из самого хора подросли одаренные слухом и музыкальными способностями девушки, хорошо знавшие по опыту все трудности и особенности маросейского клиросного послушания, то их трудами, взаимным терпением друг друга, а, главное, молитвами, неусыпным надзором и попечением Батюшки над каждым, пение постепенно получило подобающее благолепие и слаженность.
Поначалу регенты допускали некоторые вольности, например, выбирали для пения тот глас, который казался им полегче, чтобы пение получалось более стройным и дружным, но Батюшка не позволил это делать. Не позволял он и выбирать стихиры по своему усмотрению (какие казались певчим более содержательными), наказывал брать то, что установлено, и петь непременно на указанный в богослужебной книге глас. «Когда я был псаломщиком в храме Знамения Пресвятой Богородицы (на Знаменке)[19], — при этом вспоминал Батюшка, — однажды ошибся и взял стихиру на “Господи воззвах” с малой вечерни. Настоятель как выбежит из алтаря да ударит меня по щеке: «Так-то ты закончил семинарию, чтобы искажать устав Святых Отцов, которые Духом Святым его составляли!»
На вопрос, почему нельзя менять гласы, Батюшка говорил: «Потому что каждая стихира по смыслу и гармонии подходит именно к тому гласу, который указан. Вот, например, какая-либо стихира покаянная, умилительная помечена 8-м или 3-м гласом, а ты запоешь 5-м или 4-м, — и уже нет того умилительного впечатления (чувства). Ну, запой стихиру на 5-й глас, и что получится у тебя и у всех молящихся? Вот, взгляни, — в Минее или в Октоихе на “Господи воззвах” все меняются гласы. И это не потому, что как вздумали, так и написали. Нет, — твердо сказал Батюшка, — так по внушению Св.Духа Св.Отцы составили твердый порядок стихир, и каждый глас по музыке гармонирует со смыслом песнопения. Поэтому, прошу тебя (Манюшка)[20], не смей менять гласы по своему измышлению. Они составлены Св.Отцами Духом Святым в строгом согласии смысла напева этой святой музыки. И в этом состоит наша молитва и симфония Божия, которая пелась у Святых Отцов и в их сердцах. И пусть лучше певчие соврут разок-другой, зато потом научатся. А если кто будет шуметь и не слушаться, все мне скажи, а я уж знаю, кому что сказать».
Со временем, молитвами Батюшки и еще более трудами о.Сергия после Батюшки, певчие и богомольцы поняли силу и красоту строгого церковного пения. В них выросла и укоренилась любовь к неспешному благоговейному чинопоследованию, чуждому всяких внешних эффектов, молитвенному и действительно церковному. В этой «церковности» храмового богослужения и пения они увидели единую вечную ИСТИНУ духовную, и любовь к ней пронесли потом через все превратности жизни до самой своей смерти, как самое дорогое и незабываемое.
По временам к уставному богослужению прибавилось и чтение псалтири по живым и умершим. Это послушание Батюшка поручил одной из сестер певчих, хозяйке квартиры, у которой жил о.Лазарь[21]. Батюшка сказал одной из регентш: «Я поручил (дал послушание) Анне Степановне читать неусыпную псалтирь, но она не знает, как ее надо читать. Пойди к ней и скажи, что я велел так читать, как ты читаешь. Поучи ее». Анна Степановна все с любовию выслушала и просила благодарить Батюшку за наставление. «Теперь я спокоен, — сказал Батюшка, узнав об этом, — я могу ей дать читать помянник о всех новопреставленных и заказные годичные поминания». Псалтирь Анна Степановна читала утром в храме, начиная от проскомидии до окончания Литургии, днем у себя дома, а вечером опять в храме до конца всенощной.
Батюшка любил молиться за ушедших в иной мир, и панихида в его храме, по его благословению, неопустительно служилась с заупокойным каноном, по окончании Литургии, с чтением всех положенных тропарей. Своим духовным чадам Батюшка советовал по мере возможности участвовать в этой службе. «Еще раз, — говорил он, — ты войдешь в общение со своими близкими». Вообще он заповедовал всегда молиться за умерших. «Когда ты предстанешь перед Богом, — говорил он, — они все молитвенно воздвигнут за тебя свои руки, и ты спасешься».
Протоиерей Валентин Амфитеатров |
Однажды Батюшка был приглашен в общину покойного о.Валентина Амфитеатрова[22]. Вечер был посвящен памяти почившего уважаемого пастыря и его деятельности. Во время беседы Батюшка особенно остановился на теме отношения покойного о.Валентина к монашеству. О.Валентин считал, что монашество в том виде, в каком оно было до революции, не является в настоящее время подходящим образом жизни для желающих служить Христу. Его девиз был «монашество в миру». Если хочешь работать Христу, то не уходи в монастырь, а устрой себя в жизни подлинным христианином в миру. Есть у тебя духовный отец — и ты можешь проходить послушание, даже работая где-нибудь на фабрике, заводе или на какой-либо другой службе. Можешь посвятить себя служению ближним, пребыванию в молитве, хождению, даже ежедневному, в церковь. Можешь совершать основное делание монахов, проходить умную молитву, иметь откровение помыслов своему духовному отцу.
Батюшка, в основном, был согласен с этими воззрениями о.Валентина на монашество, но монашество и как таковое он не отрицал. Сама же идея о монастыре в миру[23] была у него общая с о.Валентином. На одном из собраний в предпоследний год своей жизни, в кругу самых близких духовных детей своих, Батюшка снова затронул этот вопрос. Как обычно, за чаем он взял для чтения Авву Дорофея, главу о совести, а потом предложил каждому высказаться, кто как умел. Сам же потом добавил:
И в миру и в монастыре есть отречение от мира; в миру, чтобы нас не захватывало то, что делается кругом нас: «нет Бога» и проч. И в миру и в монастыре есть общение с людьми, поэтому и тут и там надо бороться со своим «я». Молитесь, — говорил он, — утром и вечером, представляйте себе, что вы стоите перед Господом; это заставит вас и днем чаще обращаться к Господу с сердечной молитвой. Как какой соблазн, какой случай ко греху, вспомните: а как же я вечером буду молиться, какими глазами взгляну на икону? — и вам захочется удержаться от греха, и днем чаще будете сердечно обращаться ко Господу: «Господи, помоги мне», «Владычице, помоги мне быть Твоим чистым сыном или дочерью». А потом эта работа над собой, эти труды вас так завлекут, что вы не будете уже жалеть, что вы не устроились замуж... И куда бы вы ни пришли, везде будет хорошо... Может быть, и в монастырь вас кого-нибудь Господь благословит, и туда вы придете уже готовые, и там будете солнышками, которые всех согревают, всех объединяют.
Осенью 1921 г. в Богословском переулке, в помещении церкви во имя Святителя Григория Богослова[24], была открыта Народная Духовная Академия города Москвы. Храм помещался в центре города между Большой Дмитровкой и Петровкой.
Лекции читали лица, которые ранее не имели никакого отношения к прежней Духовной Академии. Например, «аскетику» читали о.Сергий Дурылин или о.Сергий Мечев. Слушать лекции мог каждый желающий, не только юноши, но и девушки. И последних оказалось большинство.
На открытии этой Академии вступительную лекцию должен был прочитать Батюшка о.Алексий. Тема лекции: «Высота пастырского служения и каким должен быть священник».
Посредине храма были поставлены скамейки и вольнослушателям была предоставлена возможность записывать.
После молебна Батюшка о.Алексий бодро взошел на амвон и обвел глазами слушателей. Тут он заметил, что среди собравшихся был только один человек мужского пола, остальные все — девушки или женщины. Тема лекции была о пастырстве, и это на мгновение озадачило о.Алексия, но он быстро сориентировался, выразил вслух, что из всех собравшихся только один юноша, и тем не менее сразу же начал лекцию.
Он вел беседу так, как будто говорил ее перед многочисленной аудиторией будущих пастырей Церкви. Самые первые слова, что тут только один юноша, сильно подействовали на этого единственного. Эти слова внушили ему, что никогда не следует отказываться от поучения, если есть хоть один слушатель и не следует отменять проповеди из-за малочисленности богомольцев в храме. Этот юноша впоследствии действительно стал священником[25].
«Первейшая обязанность пастыря, — говорил о.Алексий, — быть молитвенником. Пастырь должен молиться за всех людей, данных ему Богом, и молитвою и любовью врачевать их немощи и болезни душевные — это самое главное».
Второе, чему о.Алексий придавал важнейшее значение, — это истовое совершение Богослужения. При наличии этих двух только качеств священник уже будет хорошим пастырем. Но и проповедь священника имеет большое значение.
Вокруг пастыря образуется постепенно круг его близких духовных детей. О.Алексий говорил, что не надо стремиться к широте этого круга, а к тому, чтобы эти немногие получили хорошее духовное воспитание, чтобы они имели хорошее духовное руководство. Надо действовать не вширь, а вглубь, широта же придет сама собою.
Пастырь же должен входить во все нужды своих духовных детей, должен служить им любовью. Никого не должен отвергать, никем не должен гнушаться. Христос на земле не гнушался ни мытарями ни блудницами, а приводил их к покаянию. Тут Батюшка рассказал множество случаев и примеров из своей богатейшей практики.
Особое значение придавал Батюшка исповеди, считая лучшей ту исповедь, на которой кающийся сам, не дожидаясь вопросов, исповедует свои грехи. Но, добавлял Батюшка, не всякий это может, приходится помогать. Очень сильно говорил он против так называемой «общей исповеди».
Итак молитва, любовь к прихожанам, вхождение в их нужды, истовое богослужение — основы пастырского служения. Эта лекция как бы подводила итог собственной пастырской деятельности Батюшки, его целожизненного опыта.
В своем старческом руководстве Батюшка всегда возводил руководимых им к подвигу духовному, т.е. наиболее трудному и существенному. Но все трудное начинается с легкого. Внешний подвиг необходим — хотя бы самый малый. Он воспитывает силу воли, без которой невозможен никакой, тем более духовный подвиг. Но надо прежде всего взвесить силы и возможности. «Семь раз примерь — один раз отрежь, — говорил Батюшка, — а на что уже решился, того надо держаться во что бы то ни стало. Иначе цель не достигается. Например, молитвенное правило пусть будет небольшое, но оно должно выполняться неопустительно, несмотря на усталость, занятость и другие помехи. Если в этом твердость есть, Батюшка не давал ограничиваться этим и не увлекаться, придавая внешнему довлеющее значение, но как бы забывая первое, возводил внимание к высшему духовному подвигу, в котором надо было проявлять ту же, если не большую твердость. Это касалось не молитвенного только правила, но и всякого другого подвига: «Царство Небесное силою берется, и только те, кто проявляет усилие над собой, наследует его, а ты палец о палец не ударяешь».
По учению Батюшки, путь человека к Богу, ко спасению в том, чтобы полюбить Господа всем существом и отдать Ему всего себя. Все мысли, чувства, желания направлять на то, чтобы угодить Господу, чтобы делать на земле то, что Ему было бы приятно. «А что Спаситель сказал? А что Спаситель велел?» Что первое и самое Ему приятное? Чего Он желает и чему радуется, если мы это исполняем? — Это любовь к ближнему. Что может быть для Него радостнее, как, когда Он видит, что мы лишаем себя чего-нибудь, чтобы отдать ближнему, что мы стесняем себя в чем-нибудь, чтобы дать покой ближнему, что мы сдерживаемся и стараемся направить душу свою, характер свой так, чтобы ближнему было бы легко с нами жить? Трудное это дело и скорбен путь, ведущий к Господу; идти по этому пути можно только с помощью Божией; предоставленные самим себе мы погибли бы в самом начале. Поэтому нужно ежеминутно молить Господа о помощи: помоги Господи, помилуй меня Господи. Надо просить прощения во грехах, просить силы жить, исправиться и служить Ему, как Он того желает. Благодарить Его за великое терпение и милосердие. И как в жизни и поведении надо забывать свое «я», забывать себя, быть как бы чуждым себе, а жить скорбями и радостями каждого человека, с которым нас Господь поставил. Так и в молитве нужно искать не для себя радостей и утешения, а, забывая себя, отстраняясь от себя, просить силы у Господа исполнять Его повеления на земле, куда Он нас послал, чтобы мы, исполняя Его волю, работали Ему, трудились для Него.
В требовании этого терпеливого, кроткого, снисходительного, внимательного и любовного отношения к людям Батюшка не ослабевал никогда. А покаянное сознание поддерживал частою исповедью.
«Я плакала, — пишет одна сестра, — горючими слезами, уткнувшись в кровать, на которой лежал Батюшка (последний год-два он принимал, не вставая с постели), о том, что, несмотря на постоянные требования Батюшки, все скажу да скажу когда-нибудь грубое слово маме; плакала от своего безсилия преодолеть себя. Батюшка нежно гладил меня по голове, жалея мою маму: “А как ей тяжело. Как она тебя любит... У нее все сердце в царапинах...” В его голосе звучало столько жалости, задушевности и нежности к моей маме, что это добавляло мне слез. Дав выплакаться, Батюшка поднял мою голову: “Ну довольно... Буду надеяться, что ты будешь лучше”».
«Правило выполняй первым делом», — говорил Батюшка. — «Батюшка, я читаю все, что вы мне благословили». — «Под правилом разумею: следить за собой, гнать мысли и никому не грубить. Таковое правило всегда предлагаю тебе, а ты забываешь».
В основу духовной жизни Батюшка полагал внимание, духовное бодрствование над собой. Внимание же по существу состоит в том, чтобы перед всеми и во всем смиряться и возрастать в любви к Богу и к людям, хотя не должно пренебрегать и другими сторонами жизни человека.
Состояние же противоположное, потерю духовного бодрствования, рассеянность, увлечение чувствами и мыслями, каковы бы они ни были, Батюшка называл сном.
Хочешь жить духовной жизнью, следи за собой, будь внимателен.
«Однажды, — признавалась одна, — во время всенощной под праздник буря помыслов волновала меня и смущала все существо. Подхожу, как обычно, к елеопомазанию после Евангелия. Батюшка, внимательно всмотревшись в меня, серьезно заметил: “Спишь никак...”»
Но это внимание не должно сводиться к праздному наблюдению своих мыслей, состояний и переживаний. Следить за собой, как говорил Батюшка, значило не только замечать дурные мысли и пожелания, но и сопротивляться им, прогонять все недолжное. А так как силы наши немощны и ничтожны, то постоянно надо призывать помощь Божию, молиться, а чтобы внутреннее око было зорче и чище, необходимо все время приносить покаяние в неизбежных ошибках.
Перед кротким, смиренным и любящим Батюшкой я чувствовала себя, как на Страшном Суде, особенно когда он вслух читал мои письменные исповеди, иногда добавляя: «Зачем же ты это делаешь? Ну послушай?.. Я краснею за тебя». Лучше бы, казалось, провалиться сквозь землю, чем слышать его огорченный голос. И тут же было надо во что бы то ни стало дать обещание так больше не грешить. «Нет, ты скажи: ты больше не будешь так поступать? Ты будешь хорошей?» И приходилось обещать и стараться потом сдерживать свое слово, а в следующий раз каяться в новых проступках с еще большими слезами и стыдом. Он болел за каждого из нас, он любил нас, хотел видеть чистыми и угодными Богу.
Когда же кто отвыкал от явных проявлений гнева и нетерпения, Батюшка начинал также строго взыскивать за мысли и пожелания, даже за малейшее внутреннее нетерпеливое движение души, и этим постоянно поддерживал покаянное чувство и приводил к собранности.
Каждую нашу душу он видел насквозь. Однажды на собрании своих духовных чад на его квартире он взял стакан чистой воды и спросил: «Видите ли вы что-нибудь в стакане?» — «Нет, ничего не видим, чистая вода». Тогда он бросил в стакан какую-то соринку. «А теперь видите?» — «Видим, маленькая соринка плавает». — «Вот так Господь открыл мне ваши души — всякая соринка, всякий изгиб души мне известны».
Однажды, исповедавшись, я ждала разрешительной молитвы, но он не давал и все спрашивал: «А еще что?» — Я ответила, что намеренно ничего не скрыла, если что забыла, то простите меня ради Бога. Тогда Батюшка сказал: «Мы не только грешим, но и не помним своих грехов. Припомни хорошенько, может что и вспомнишь?» Не получив от меня ответа, сам напомнил...
Никогда Батюшка не требовал к себе внимания, каких-либо знаков почтения и уважения, и не только не требовал, но и сторонился их. Избегал пышных служб, особенно архиерейских. Если же и приходилось ему участвовать в них, то старался встать позади всех, приходилось уговаривать его занять место по достоинству. Тяготился, не любил и чуждался всяких наград и почестей: они обременяли его и вызывали искреннюю глубокую скорбь.
В 1920 г. чудовские сестры подняли вопрос о том, чтобы выхлопотать Батюшке награду — «крест с украшениями». В 1922 г. исполнялось 30 лет служения Батюшки в сане иерея, но награду эту предлагали выхлопотать заранее, не дожидаясь этого срока. «Что же вы, — говорили чудовские другим Батюшкиным духовным детям, — столько времени находитесь подле Батюшки, и не думаете о том, что ему пора выхлопотать эту награду».
Все, конечно, с радостью согласились, да и кто бы мог не желать этого. Где-то добыли и крест с камушками, какой только можно было достать в те трудные годы, и не так-то это было тогда просто.
Настал день, когда Батюшка был вызван на патриаршую службу и награжден этим крестом. Это был воскресный день. Когда же все собрались на вечернее богослужение, то с волнением и радостью ожидали прихода Батюшки. Как и постоянно было в те годы, храм был переполнен молящимися. Батюшка пришел уже после начала службы и прошел в алтарь. На его лице не только не было заметно какой-либо радости, но не было и обычной улыбки. Он был каким-то встревоженным и глубоко огорченным. По окончании вечернего богослужения открылись царские врата и все сослужители Батюшки вышли на солею поздравить его с наградой. Вышел и сам Батюшка, тоже в облачении.
После короткого молебна он обратился ко всем присутствовавшим в храме, которые так сочувствовали его награждению, и начал слово, которое все время прерывалось горькими слезами. Закрывая лицо рукой, он говорил о своем недостоинстве, о том, что он всегда готов всем служить, но что всякое внимание призывает его к еще большим трудам, а теперь, когда силы его слабеют, что же сможет он дать больше того, что дает?.. Его слово было всенародным потрясающим исповеданием своего ничтожества, своей полной во всем недостаточности, негодности и слабости. Казалось, что этот крест с камушками совсем задавил его. В конце этой слезной, потрясшей всех исповеди Батюшка с глубочайшим смирением поклонился до земли, прося у всех прощения.
Тут не только богомольцы, но и священнослужители забыли свою недавнюю радость и в глубоком раздумье, даже сожалении о том, что наградой возложили на него новую скорбь, новую тяжесть, тихо пошли в алтарь. А Батюшка в слезах стал давать крест и благословлять, как всегда, всех подходивших. Храм понемногу стал пустеть, и один из Батюшкиных духовных сыновей[26], ошеломленный всем виденным и слышанным, став несколько поодаль от амвона, чтобы не мешать подходящим ко кресту, возвысил свой голос в защиту Батюшки. Он не мог вместить такого самоуничижения, он хотел возвысить, поднять Батюшку в его собственных глазах. Он напоминал Батюшке, что его, такого по его словам, ничтожного, знает не только вся Москва, но и многие за ее пределами... Батюшка кротко прервал эту не совсем уместную речь: «Миша, — сказал он грустно и тихо, — тебе это только так кажется. Если бы ты только знал, сколько мне дал Господь, сколько оказал милостей, сколько показал великих примеров, ты бы так не говорил... Я должен был быть гораздо лучше».
На другой день старшая из чудовских сестер, первая затеявшая это дело с наградой, была у Батюшки на дому и сокрушенно говорила: зачем он так вчера о себе говорил? Он для нее — все, никто и никогда ей его не заменит...» — «Что я, — ответил Батюшка, — я черное пятно на белом месте...», — обнял ее и горько заплакал.
В 1921 году вышел еще указ о награждении Батюшки палицей. Он был вызван для этого в храм Адриана и Наталии[27] на Мещанской на патриаршее служение. Предстояло получить при большом стечении народа награду и почесть. Все это было крайне не по душе Батюшке. Накануне ко всенощной в этот храм Батюшку сопровождал один из братьев, прислуживающих в алтаре, по имени Петр. Во время службы, когда Батюшка подошел за благословением, Святейший потрепал Батюшку по щеке и что-то сказал ему. Немного спустя Батюшка попросил Петра Борисовича[28] не забыть захватить утром палицу, «которая у нас сделана». Хлопоты о палице велись тайком от Батюшки и о палице ему ничего не говорили. Утром Петр Борисович и передал палицу Батюшке, но тот, к его удивлению и недоумению, засунул ее в дальний угол за аналой. Началась Литургия. После малого входа настоятель храма получил митру, а батюшкина палица не нашлась. По окончании богослужения, когда Петр Борисович укладывал облачение, к нему подошел Батюшка, веселый и довольный, и напомнил не забыть палицу, лежавшую за аналоем.
Через неделю Батюшка был вызван на служение митрополита Евсевия[29] в одну домовую церковь, избегнув таким образом публичных почестей.
Как-то вскоре после этой награды, по окончании Литургии в своем храме, Батюшка подошел к тому же Петру Борисовичу, сказав: «Ну и обрядил же ты меня сегодня, отец Петр. Запутался я в своих мечах. Как поднимаюсь с колен — то на один наступлю, то на другой».
Некто М.Д.[Асикритов][30], человек большой эрудиции и многих исканий, решил обратиться за разрешением внутренних духовных вопросов к о.Павлу Флоренскому[31], который, как ему казалось, мог дать исчерпывающий ответ на все, как обладавший исключительно сильным и широким умом. Но отец Павел отказался и совершенно просто указал ему на о.Алексия, заявив, что удовлетворить его сможет только о.Алексий Мечев.
В это время Москва голодала.
М.Д. шел к о.Алексию с чувством глубокого благоговейного удивления: «Каков же должен быть тот, на кого указывает сам о.Павел Флоренский!»
Его провели в комнату Батюшки, попросил немного подождать, т.к. Батюшка был чем-то занят. Оставшись один, М.Д. стал оглядывать комнату. На глаза ему попалась маленькая баночка варенья, стоявшая на подоконнике. На баночке была наклеена бумажка с надписью: «Дорогому Батюшке». У М.Д. пробежала мрачная мысль: «Однако... Попик-то хорошо живет, когда в голодное время варенье ест». И разом все доверие к Батюшке пропало. «Такой же, значит, как и все». В эту минуту в комнату стремительно вошел Батюшка. «Так, значит, — сказал он с благостной улыбкой, — этому старику не стоит доверять, раз он варенье ест?» С этими словами он как будто взял все сомнение и недоверие М.Д. и выбросил в окно, и стало легко и хорошо.
М.Д. сделался преданнейшим духовным сыном о.Алексия. (Это он-то и взялся защищать о.Алексия от самого себя после награждения крестом с украшениями).
Воспитывая в жизни духовной, Батюшка любил, чтобы внешне человек не изменялся, оставался таким как был. Нужно смиряться, нужно иметь почтение к старшим, можно говорить слова «простите», «благословите», а в остальном надо оставаться таким как прежде. «Не одежда делает монаха», — говорил он.
Он требовал внешней и внутренней подтянутости, приучал не только на исповедь, но и на откровение помыслов приходить, собравшись с мыслями и чувствами, подготовившись. Всегда заметит, если войдешь рассеянным, и делается строже. Внимателен бывал Батюшка и к тому, чтобы все на тебе было чисто и аккуратно. Заметит булавочку вместо пуговицы: «А это что такое? Булавочка? А тут должна бы быть пуговичка. Придется обратить внимание на твои пуговички».
Приучал Батюшка постепенно к тому, чтобы жить, обдумывая, что хорошо и что плохо. Жить, а внутренно «ходить» осторожно. А если что пропустишь по невнимательности, не заметишь чего, сам вытащит наружу и станет ясно, где прозевал и что в тебе сидело.
Если человек приходил с бурей в душе, Батюшка его никогда тут же не укорял и не вменял ему его проступка. Он уходил обласканный и с легким сердцем. Но когда тот же человек приходил к Батюшке в спокойном состоянии духа, Батюшка бывало выставит перед ним его грех так, что не почувствовать или забыть это было невозможно.
Волна всевозможных исканий в 1920-х гг. была так велика, что захватывала даже и уважавших Батюшку о.Алексия его духовных детей-священников и неприметно для них заводило их в сети суемудрия и заблуждения, стоило им только последовать самим себе. В квартире одного священника начали собираться некоторые видные московские пастыри для обсуждения разных вопросов церковной практики. Прежде всего было решено обсудить во всех подробностях «Учительное известие», приложенное к иерейскому служебнику, которое обычно прочитывалось рукополагаемым при посвящении его в иереи, а потом уже редко кто в него заглядывал. Некоторые из участников этих собраний выражали желание обсудить Литургию, чтобы не только самому благоговейно совершить безкровную Жертву, но чтобы все время при совершении Литургии держать в молитвенном напряжении сердца мирян, часто не понимающих и не сознающих, что они участвуют в совершении великого Таинства.
Священник, на квартире которого происходили эти собрания, был духовным сыном Батюшки. Он сообщил ему о данном начинании.
— Зрящее вы это дело затеяли, — воскликнул Батюшка с обычной своей живостью. — Совсем этого не нужно теперь. В переживаемое нами время, когда иссякает христианская любовь, когда вся окружающая нас атмосфера насыщена злобою, — пастыри прежде всего должны думать о том, чтобы всюду сеять семена любви, и призывать к ней верующих[32]. И во время совершения церковных служб, и во время произнесения проповедей прежде всего иметь эту цель, чтобы необходимость для христианина заповеди Христовой об упрочении любви между людьми была для всех ясна. Вот это действительно нужно, а не решать вопрос, — как стоять священнику во время Литургии пред престолом и какие соблюдать формальные требования «Учительного известия». Ведь мы — христиане — «надзаконные» люди, а не «подзаконные». И бывают моменты, когда в жертву любви нельзя не принести соблюдения установленной формы.
Заключил Батюшка свои слова обещанием, что он непременно приедет на одно из этих совещаний в ближайшую пятницу.
О.Алексий действительно приехал и развил перед собравшимися пастырями ту же мысль о задаче священника в переживаемое время и добавил: «Давайте лучше сделаем так: я приеду к вам послужить, вы приедете к нам на Маросейку, вместе помолимся и будем в постоянном общении, дабы нам всем прежде всего осуществлять заповедь Христа о любви».
Когда Батюшка уехал, все признали, что все высказанное о.Алексием, конечно, правильно и ничего нельзя против этого возразить, но раздались голоса, что тем не менее не следует оставлять в забвении и прежде поставленных задач и что разрешение их никак не может помешать укреплению в людях христианской любви. Совещания решено было продолжать.
После этого было еще несколько собраний. На одном из последних хозяин квартиры, под впечатлением беседы с одной больной римско-католического исповедания, поднял вопрос, что на верующих расхолаживающим образом действует то обстоятельство, что православный священник за Литургией оглашенных не все время стоит пред престолом, погруженный в молитву, как католический, но часто отходит к жертвеннику, где фактически продолжает совершать проскомидию, вынимая частицы из приносимых просфор. Такие постоянные отлучки от престола к жертвеннику и обратно происходят до самой Херувимской, причем некоторые возгласы произносятся не у престола, а у жертвенника. Большинство участников совещания признало этот вопрос заслуживающим самого серьезного внимания и немедленного обсуждения. Многие заявили, что их давно заботит вопрос о том, как достигнуть того, чтобы верующие подавали просфоры с записками только во время проскомидии, чтобы с начала Литургии священник мог сосредоточиться на совершаемом богослужении, ничем не отвлекаясь от молитвы.
На совещании было признано, что каждому настоятелю храма надлежит проводить с прихожанами беседу, чтобы приучить их к строгому порядку: приходить к началу проскомидии, чтобы частицы из просфор вынимались своевременно.
Через некоторое время священник, на квартире у которого происходили описываемые собрания, пришел в Батюшкин храм накануне одного из больших праздников, чтобы принять участие в богослужении. Пришел он задолго до начала службы и, к своему удивлению, застал Батюшку уже в алтаре, сидящим на стуле налево от престола. Увидев вошедшего, Батюшка, крайне взволнованный, обрушился на него со словами: «Все это ваши штуки, все это ваши затеи... Я говорил, что зрящее вы дело начинаете, и вышло по-моему. Посмотрите, что вышло!» Пришедший никогда не видал Батюшку, обычно такого спокойного и ласкового, в таком возбуждении и негодовании. Зная, что Батюшка болен сердцем, поспешил поскорее его успокоить, говоря, что если сделана ошибка и оплошность, то можно все уладить, исправить и изменить, и что Батюшке следует беречь свое здоровье и не принимать так близко к сердцу того, что его так возмутило и огорчило. Несколько успокоившись, Батюшка поведал ему, что один из участников указанных совещаний, служивший раз в неделю в Батюшкином храме, так горячо отнесся к скорейшему осуществлению принятого на совещании решения достигнуть порядка в отношении Литургии, что, не переговорив с Батюшкой и не спросив его разрешения, объявил в амвона за вечерним богослужением, что в те дни, когда он будет совершать Литургию, все прихожане должны подавать просфоры для поминовения их родственников только на проскомидии и что все просфоры, поданные позже, будут оставлены без внимания, т.к. он не намерен нарушать свое молитвенное настроение несвоевременным исполнением действий, положенных на проскомидии.
На другой же день произошло следующее. Один из прихожан, жена которого серьезно заболела, проходя по дороге на службу мимо храма, зашел в него перед самым чтением Евангелия и хотел, чтобы из купленной им просфоры была вынута частица о здравии его жены. Служил как раз священник, объявивший новые порядки, и пришедшему было отказано в его просьбе, и объявлено, что проскомидия уже совершена и просфор больше не будут приносить к жертвеннику. Крайне огорченный всем этим, человек этот немедленно отправился к Батюшке на квартиру и начал жаловаться на новые порядки в его храме, лишающие его утешения в трудную минуту.
Батюшка, изумленный тем, что без его ведома и благословения сделано такое распоряжение, приказал немедленно же удовлетворить желание прихожанина. Священник же, которому передали Батюшкины слова, то ли от торопливости, то ли от смущения, что настоятелем отменено его распоряжение, так неудачно вынул из просфоры частицу, что у изображения на просфоре Божьей Матери оказалась отрезанной голова.
Увидав просфору в таком виде, пришедший пришел в еще большее огорчение, и снова обратился к о.Алексию с горестным предположением, что жена его умрет, раз голова Божией Матери на просфоре отрезана. Батюшка оставил просфору у себя, ему дал другую, и отпустил его утешенным и успокоенным. После Литургии служивший священник пришел к Батюшке, эта просфора была ему показана... И было же ему от Батюшки, который мог своими слезами довести до слез.
Распоряжение, вызвавшее такое событие, было немедленно же отменено. «Вот видите, какие последствия может иметь соблюдение во что бы то ни стало всех формальных требований во время совершения Литургии и как часто лица, подобные этому прихожанину, за недосугом заходят в храм буквально на одну минуту, чтобы помолиться и помянуть на Литургии или только что скончавшихся, или тяжело больных, или впавших в несчастье близких им людей. И до сих пор никто из них не уходил без утешения. Что же будет, если из-за соблюдения формальности им будут подносить такое же огорчение, как этому человеку. Как согласовать такое буквоедство, которое вы на пастырских совещаниях одобрили, с любовью, которую нам заповедал Христос, исполнителем заповедей Которого прежде всего должны быть мы — пастыри. Но вы неправы и по существу: поминать живых и умерших и вынимать за них частицы из просфор возможно до самого момента освящения Св.Даров, что во всех приходских храмах на самом деле и происходит. Епископ, совершающий Литургию, поминает живых и умерших, вынимая частицы за них, во время Херувимской песни и фактически совершает вторую проскомидию. Если встать на вашу точку зрения, то он не имеет права этого делать, т.к. проскомидия уже совершена священником и Св.Дары покрыты.
После такого разъяснения виновный, в сильном смущении, но и преисполненный благодарности к Батюшке за наставление, встал у престола на колени и просил прощения в том, что, вопреки его указанию, продолжал участвовать в совещаниях и даже без его благословения, как духовного руководителя, поднял вопрос, обсуждение которого привело к таким нежелательным последствиям. Просил также Батюшку помолиться за него, чтобы ему укрепиться в смирении и послушании, а не «ходить по воле сердца своего». Батюшка ласково облобызал его, сказал, что все забыто и с веселым благостным лицом начал облачаться.
Во всем этом происшествии Батюшку взволновало и возмутило не только то, что два сослужащих ему священника действовали помимо него, а один из них нарушил даже установленные в храме порядки, сколько то, что через этот поверхностный подход к делу пастырских обязанностей страдающий от горя человек должен быть отторгнут, а два священника, руководимые им, узко поняв свои обязанности, могли стать формалистами, не исполняющими своей главной обязанности: показывать людям на деле, что христианство есть деятельная любовь.
Но, протестуя горячо всем и всегда, что любовь христианская выше богослужебного устава, Батюшка одновременно оказался решительным и непримиримым врагом обратного течения. В те же примерно годы возникло в среде некоторого духовенства желание и стремление, ссылаясь на требования любви и другие соображения, пересмотреть устав, как устарелый. Этим людям Батюшка противопоставлял устав, как непоколебимую скалу и действовал при этом сурово и резко, не допуская никаких уступок. Устав был для него святыней, запечатленной любовью, и эта святыня никогда не могла быть отменена, а лишь в известные моменты она заливалась живым вдохновением любви, взлетом над миром закона, закона подлинного, незыблемого и священного.
Однажды в беседе с близкими Батюшка спросил: «Вдумывались ли вы когда-нибудь в то, что все святые апостолы приняли мученический венец, погибли на крестах, усечены мечом, а апостол Иоанн Богослов достиг глубокой старости и мирно скончался?» — Все (а здесь были и священники) ответили отрицательно. Тогда Батюшка объяснил: «Оттого, что у апостола Иоанна была такая великая, безпримерная, неодолимая христианская любовь, ее силе покорялись и мучители; она загашала всякую злобу, обезоруживала гонителей, превращала их злобу и ненависть в любовь».
Батюшкина любовь также загашала злобу и так укрощала страсти, что он часто находил друзей там, где, казалось, были враги.
Тем не менее до последних дней жизни Батюшки находились люди, которые его не понимали, осуждали и порицали.
Священник Георгий ТРЕВОГИН
Печатается впервые по машинописи из архива Е.В.Апушкиной. Автор воспоминаний — священник Георгий Тревогин.
[1] Сергей Алексеевич Мечев был посвящен во диакона 30.3.1919, а вечером того же дня уже участвовал в служении праздничной всенощной Недели Ваий.
[2] Рукоположение о.Сергия во иереи состоялось в Великий Четверток 4.4.1919 в Даниловском монастыре. Рукополагал его епископ Феодор (Поздеевский, 21.3.1876 — 23.10.1937), Волоколамский, которого весьма чтил о.Алексий Мечев. Он завещал именно ему совершить по нем отпевание, но немного опасался слишком сильного аскетического влияния Владыки на своего сына.
[3] См. комментарий к воспоминаниям «Во граде, яко в пустыне живый...»
[4] Священник Петр Сергеевич Петриков (1903 — 27.9.1937) — уроженец Можайска; служил в храме свт.Николая в Подкопаевском переулке; уже после смерти о.Алексия Мечева приходил служить на Маросейку. Духовный сын прп.Нектария Оптинского; участвовал в его отпевании. Сохранилась фотография о.Петра в епитрахили старца Нектария (Даниловский благовестник. М. 1992. № 2. Ч.I. С.93). В 1931 г. арестовывался. Приговор (три года концлагеря) был пересмотрен: три года ссылки «минус 6». В 1932 г. его встретили в Муроме (куда были сосланы дивеевские сестры) прихожане с Маросейки супруги К.К. и Е.В.Апушкины. Арестован Муромским отделом ОГПУ (1932); отпущен в связи с отсутствием данных для обвинения. Проживал в Можайске. Вновь арестован (4.4.1937). Содержался в Бутырской тюрьме. В предъявленном обвинении виновным себя не признал. Расстрелян в Бутове под Москвой.
[5] Диакон Владимир Сысоев — духовный сын о.Алексия Мечева, автор публикуемых в наст.изд. воспоминаний Дух Маросейки.
[6] Нилова Столобенская пустынь в Осташковском уезде Тверской губернии основана в середине XVI в. вскоре после смерти прп.Нила Столобенского (†7.12.1555), 27 лет совершавшего подвиги на этом месте. Монастырь недавно возвращен Русской Православной Церкви.
[7] О.Лазарь Судаков жил и скончался на квартире Анны Степановны, которой о.Алексий Мечев позже благословил читать псалтирь по живым и мертвым.
[8] Преподобный Иоанн Лествичник (ок.525 — ок.563) — прозванный по названию написанного им руководства к монашеской жизни «Лествица Райская». Около сорока лет отшельничал у подошвы горы Синай. На время оставил уединение, когда был избран настоятелем Синайского монастыря, чтобы вскоре вновь уйти в уединение. Кроме «Лествицы», автор еще одного сочинения — «К пастырю». Память 30 марта.
[10] Последнее церковное торжество в Кремле — интронизация Всероссийского Патриарха Тихона — состоялась в Успенском Соборе (Доме Пресвятой Богородицы) 21.11.1917. На следующий день архиепископ Новогородский Арсений (Стадницкий) сказал:
Не забудем мы этого момента, тех часов, когда утру глубоку подходили мы к священному Кремлю — сердцу России. Не сразу пропустили даже нас — священнослужителей — для участия в этом святом торжестве. Под разными предлогами чинили нам всякого рода препятствия.
Церковные ведомости. 1918. № 6. С.343.
В 1917 г. возникло Православное братство ревнителей святынь Московского Кремля, которое совместно с братствами отдельных московских соборов предпринимало безуспешные попытки охранять народные святыни.
Невозможность для верующих в течение почти что пяти месяцев помолиться в чтимых храмах вызвала заявление Собора и представителей православных приходов в совнарком:
Это народное чувство, несомненно, примет еще более определенное и, может быть, даже резкое выражение, если в дни Страстной и Пасхальной недель, когда обычно Кремлевские храмы бывают переполнены народом, доступ в них будет стеснен.
Церковные ведомости. 1918. № 19-20. С.621-622.
Вечером 27.4.1918 помнаркома имуществ республики Е.В.Орановский сообщил Ленину:
Кремль многие считали ограбленным, церкви — оскверненными. Допустить народ в пасхальную ночь — лучший способ доказать, что на религиозные чувства мы не посягаем, а главное, мы настолько сильны, что не боимся на целую ночь сделать Кремль доступным для всех граждан.
Наука и религия. 1976. № 4. С.5.
Пасхальное богослужение состоялось. Момент окончания этой службы лег в основу замысла картины П.Д.Корина «Реквием, или Уходящая Русь». Интересно, что портреты к этой, так и не завершенной, картине появились благодаря помощи художнику митрополита, а тогда викария Московской епархии епископа Трифона (в миру князя Б.А.Туркестанова или Туркишвили), ведшего ту последнюю службу.
Есть сведения, что 16.8.1922 по специальному разрешению властей в Успенском Соборе состоялся молебен живоцерковников. Уже в первые годы правления новой власти богатейшая ризница Успенского Собора была разграблена. Часть национальных и духовных ценностей была использована для выплат по заключенному 3.3.1918 Брестскому миру с Германией (буквально на вес!).
После длительного перерыва первый праздничный молебен в честь 400-летия установления Патриаршества на Руси и панихиду по блаженно-почившим российским патриархам в Успенском Соборе совершил в присутствии «Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Пимена митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий 13.10.1989. Первую Божественную литургию совершил в Соборе Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II 23.9.1990» (Расстрелянные святыни. Москва. 27 октября — 3 ноября 1917 г. Собрал С.В.Фомин // Град-Китеж. 1992. № 4. С.10-11).
События 1918 г., разыгравшиеся в Чудовом монастыре, описаны в неопубликованной пока что рукописи «Жизнь архиепископа Серафима (Звездинского)»:
4 июля солдаты стреляли в кресты Чудова монастыря. [...] Наступило 13 июля. Собравшиеся богомольцы Чудовой обители были огорчены и опечалены горькою вестью. Владыка Арсений (Жадановский) выехал из обители, встревоженный давлением на нее. Рака святителя Алексия закрылась надолго [...] Прежде чем закрыть обитель, враг захотел внутренне ее уничтожить. Воспользовавшись отсутствием начальства, предложено было недовольным братиям и изменившим послушникам создать свое управление обителью. Но ненадолго враг возвысил недовольных. 4 августа всей братии было предложено оставить стены обители, выехать в Новоспасский монастырь. Чудов кончился, Кремль закрылся для богомольцев до неведомого Божия приговора.
Архив Е.В.Апушкиной.
Что касается владыки Арсения (Жадановского), то он вместе с о.Серафимом (Звездинским), недолго побыв в Зосимовой пустыни, удалился в Серафимо-Знаменский скит.
[13] Перед открытием Богословско-апологетических курсов о.Алексий Мечев отслужил в своем храме молебен.
[14] Преподобный Авраамий (Аврамий), затворник Геллеспонтский (IV в.) — пресвитер. За 50 лет затвора лишь дважды оставлял свое уединение: в первый раз по настоянию епископа для принятия священнического сана, во второй — для спасения своей юной племянницы и воспитанницы Марии. Трогательное и задушевное житие Преподобного составлено его современником и другом св. Ефремом Сириным. Память 29 октября.
[16] Лидия Александровна — духовная дочь Батюшки; еще до революции она стала помощницей надзирательницы детского приюта, устроенного о.Алексием в нижнем этаже храма; одна несла все труды по уборке церкви. Впоследствии около семи лет стояла за свечным ящиком. Жила при храме, в комнате в полуподвальном этаже дома, построенного Сытиным на церковном дворе. Пекла и продавала просфоры. См. о ней: Жизнеописание... С.61-63.
[17] Наемный хор слепых. Известно, что в годы советской власти уникальные специально изготовленные для слепых ноты были, вопреки слезным просьбам, сожжены безбожниками.
[18] Скорее всего, речь идет о Марии Николаевне Чудовской (инокине Марфе), духовной дочери владыки Арсения (Жадановского). В воспоминаниях последнего о Батюшке есть обширные цитаты из ее записок. Она стала одним из пяти канонархов на Маросейке. (Все стихиры здесь пелись канонархом). Чудовские пришли на Маросейку целой группой — 22 человека. Часто они собирались на квартире у одной из своих поблизости от храма. О.Алексий часто заходил к ним, беседовал.
[19] Храм Знамения Пресвятой Богородицы на Знаменке — первый деревянный храм известен с XVI в.; второй, каменный, был построен между 1646 и 1657 гг. При нем был придел Свт.Николая Чудотворца. Церковь закрыта в апреле 1929 г., взорвана в 1931 г. Две иконы из нее — свт.Климент, папа Римский с житием (сер.XVII в.) и Преображение Господне (втор. пол. XVII в.) — находятся ныне в Третьяковской галерее. О.Павел Флоренский, вспоминая Батюшку, писал:
Учился о.Алексей сперва в Заиконоспасском училище, а затем — в Московской духовной семинарии. Он предполагал потом сделаться врачом, но из послушания матери поступил псаломщиком в церковь Знамения на Знаменку. Тут ему пришлось много потерпеть от грубого настоятеля этой церкви, который всячески третировал своего псаломщика, оскорблял и даже бил. «Бывало, придешь к нему, — рассказывал брат о.Алексея [о.Тихон Мечев (†l910)], — а он лежит на диване и плачет». Однако о.Алексей сносил все с терпением и впоследствии благодарил Господа, что Он дал ему пройти такую школу; а своего настоятеля, о.Георгия, он даже вспоминал как учителя, с большою любовью.
Священник Павел Флоренский. Сочинения в четырех томах. Т.2. С.622.
[20] Мария Ивановна Тимофеева — автор воспоминаний «А любовь и по смерти не умирает» (см. комментарии к ним).
[22] Протоиерей Валентин Амфитеатров (1.9.1836 — 20.7.1908) — родился в семье священника Калужской губернии; приходился родственником известному митрополиту Филарету (Амфитеатрову), Киевскому. Окончил Московскую духовную академию; помимо древних, знал 10 новых языков. Служил в Москве в храме Иконы Божией Матери «Нечаянная Радость», а потом в Придворном Архангельском в Кремле Соборе. Сын его — известный левый писатель и организатор в начале XX в. в России масонских лож А.В.Амфитеатров (1862-1938) — был причиной нравственных страданий о.Валентина, от которых он в конце концов ослеп. Будучи слепым, принимал своих духовных чад на дому.
[23] Идею монастыря в миру всячески развивал в своих «Беседах о духовной жизни» в 1920-е гг. прот.Валентин Свенцицкий:
С одной стороны, уничтожение прежних монастырей, с другой стороны, всеобщее безбожие и отпадение от веры, — эти два условия неизбежно приводят верующих людей к новому внутреннему монастырю.
Прот.Валентин Свениицкий. Беседы о духовной жизни. СПб. «Сатись». 1995. С.12.
Между прочим, отправной точкой для о.Валентина стали слова святителя Иоанна Златоуста:
Мы должны искать пустынножительство не только в каких-либо местах, но и в самом произволении, и прежде всего другого душу свою ввести в самую необитаемую пустыню (с.6).
Прихожанин Маросейки Н.Е.Пестов в своей книге отмечал:
У старца о.Алексия [Мечева] были случаи, когда он снимал или облегчал послушание (в молитвах, посте и других духовных подвигах) у некоторых обратившихся к нему христиан (как мирских, так и иноков), которые жили в миру и не могли понести в мирских условиях того, что монастырские старцы наложили на них. [...] Всем инокам «монастыря в миру» следует помнить указания старца о.Алексия М[ечева] о том, что здесь «нельзя применять внешние формы монашеской жизни, от которых всегда будет ущерб семье*, которая непременно будет заброшена. Внутренняя духовная жизнь одинакова для всех. Можно жить монахиней (или иноком) и в миру (по духу), но внешние правила монастырской жизни в миру немыслимы, чего иногда не понимают духовники из монашествующих. Для иноков общежительного монастыря внешняя жизнь протекает иначе, чем у мирянина: все у них готово, на все свое время. Подражая монастырской жизни, инок в миру иногда может взять на себя непосильные подвиги, будет тянуться, тянуться, не выдержит, оборвется, и душа его начнет страдать. А в духовной жизни самое главное, чтобы никто и ничто по возможности не страдало. Страдание допустимо лишь тогда, когда дело идет о покаянии и является плачем о грехах своих».
«Твое монашество — любить тех, с кем в жизни Господь тебя поставил. И в миру можно быть монахиней», — говорил о.Алексий одной из своих духовных дочерей. Есть разница в отношении к окружающим у инока в миру и инока, живущего в монастыре. Если в монастыре инока сравнительно мало касаются житейские скорби и нужды близких, то здесь, в миру, он окружен ими.
Пестов Н.Е. Современная практика Православного благочестия.
Опыт построения христианского миросозерцания.
Кн.II. СПб. «Сатисъ». 1995. С.122; то же. Кн.IV. СПб. 1996. С.21.
* Тот же Н.Е.Пестов пишет:
Обычно в миру христианин живет в семье; основой последней являются муж и и жена, связанные перед Богом для вечности обетами взаимной любви и общности всей жизни в служении Богу. Вместе с детьми и всеми домочадцами они образуют, по словам о.Алексия М[ечева], домашнюю церковь Христову, посвященную тем святым, имена которых носят члены семьи.
Пестов Н.Е. Современная практика Православного благочестия. Кн.IV. С.25.
[24] Храм Григория Богослова в Богословском переулке (ныне улица Москвина) — построен в 1876-1879 гг. Приделы св. равноап. Кн.Владимира и мч.Христофора. Снесен в 1930 г.
[25] См. воспоминания «Открытие учебного года в Народной Духовной академии Москвы».
[26] Михаил Данилович Асикритов — инженер, духовный сын о.Алексия Мечева. Когда-то увлекался оккультизмом, первая жена (Мария) занималась колдовством. Обращение Михаила Даниловича произошло у ног о.Алексия. Вторая жена (также Мария) была духовной дочерью о.Алексия. Асикритову принадлежат воспоминания «Баночка с вареньем». После смерти о.Алексия перешел под духовное руководство о.Сергия Мечева. В библиотеке прот.Валериана Кречетова сохранилась кн.: Доброе слово новоначальному послушнику, желающему нелицемерно проходить путь Божий в пустынной обители. Изд.4-е. (Пустыни Св.Параклита). Исправленное и дополненное. Сергиев Посад. Типография Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. 1916. 56 с. — с дарственной надписью:
Достойному православному / послушнику дорогому Мише / Асикритову от / любящего его всей / душой недостойнейшего / православного / послушника на / молитвенную память. / Свящ. С.[ергий] Мечев. / 1922 г. День праздн. / иконы Б.[ожией] М.[атери] Феодоровской.
Снимок этой дарственной надписи впервые опубликован в изд.: Старец Алексий и Зосимова пустынь. / Сост. С.В.Фомин // К свету. № 14. [М. 1994] С.1.
[27] Храм святых Адриана и Наталии в Мещанской слободе — каменная церковь, взамен деревянной, строилась в 1686-1688 гг. Приделы апп.Петра и Павла и свт.Николая. Разрушена в 1936 г. Настоятелем храма во времена о.Алексия был о.Павел Добров. Именно он приютил у себя протоиерея Александра Стефановского (31.8.1927), перед самой Пасхой 1923 г. лишенного Троицкого прихода.
[28] См. воспоминания Петра Борисовича Юргенсона «Записки о Батюшке». Ср. с восп. «О батюшке» в кн. «Московский батюшка. Воспоминания об о.Алексее Мечеве» (Издание Московского Свято-Данилова монастыря. 1994. С.11-13), ошибочно приписанными ее составителем, Г.Дурасовым, иерею Петру Петрикову. Стоит отметить, что сборник этот вообще изобилует многими неточностями и ошибками.
[29] Митрополит Евсевий (Никольский, 1861 — 18.1.1922), Крутицкий — родился в Тульской губернии в семье священника. В 1885 г. окончил Московскую духовную академию. Пострижен в монахи (1893), тогда же рукоположен во иеромонахи. Епископ Киренский, викарий Иркутской епархии (1896-1897). Епископ (1899), а позже архиепископ (1906) Владивостокский и Камчатский (с 1916 г. — Владивостокский и Приморский). За годы своего епископства построил на Дальнем Востоке более ста храмов. Участник Собора Российской Православной Церкви 1917-1918 гг., после которого остался в Москве в связи с невозможностью вернуться назад из-за начавшейся гражданской войны. Митрополит Крутицкий, временно управляющий Московской Патриаршей областью (1920-1922). Скончался в Москве.
[30] Речь идет о М.Д.Асикритове. См. прим.26.
[31] Священник Павел Александрович Флоренский (1882-l937). См.: Игумен Андроник (Трубачев). Русский пастырь на приходе // Москва. 1990. № 12. С.160-161; а также статью о.Павла «О надгробном слове о.Алексея Мечева» и комментарии к ней. По воспоминаниям духовной дочери о.Алексия, М.И.Тимофеевой (см. ее восп. в наст.изд.), Батюшка с большим уважением и почитанием относился к о.Павлу. Ей запомнилось, как они стояли рядом после собрания московского духовенства (Сведения Г.Б.Кремнева).
[32] Ср. со словами современного греческого подвижника с Афона о.Климиса: «...Грядут времена, когда только любовь спасет нас. Учись растить в себе любовь, все остальное грех, хуже смерти, только она — жизнь. Мы пропадаем без любви, пропадаем» (Павле Рак. Приближение к Афону. СПб. «Сатисъ». 1995. С.78).
