Приступая ныне к поклонению Страстям Христовым, я думаю, братие, каждый желал бы услышать что-либо с креста Господня для своего назидания. Но крест безмолвен!.. Безмолвен потому, что с него единожды навсегда всё изречено с Голгофы: там произнесена проповедь, которую дóлжно слушать народам и векам до скончания мира. Посему, желая слышать поучение со креста, надобно, братие, перенестись для сего благоговейной мыслью на гору крестную, стать у подножия распинаемого Господа, и внимать тому, что исходит из уст Его. Таким образом можно услышать собственно проповедь своего Спасителя и Господа, и крест Его не будет казаться безмолвным. Чтобы облегчить для вас сие святое дело, я приму лице повествователя, и постараюсь представить последние изречения Господа со креста, сколько можно, в яснейшем для вас свете.
Семь раз разверзались уста Господа на кресте, как бы по числу тех семи громов, кои будут греметь, по свидетельству тайновидца, перед кончиной мира (Апок. 10:3).
Три первые изречения касаются более тех лиц, кои окружали Господа в последние минуты Его. Четыре последние выражают прямо собственное состояние Его на кресте. Но, обратимся к самому кресту Христову.
После разнообразных страданий во дворе Каиафы, в претории Пилата и во дворе Ирода, после изнурительного шествия под крестом на Голгофу, наконец наступила минута казни. Древо утверждено в земле. Последние одежды совлечены. Распинаемый вознесен на крест. Руки и ноги простёрты. Ужасный млат стучит. Кровь потоками льётся на землю... Что сказал бы в сию минуту, на сем месте, самый Архангел?.. Богочеловек кротко возводит очи к небу, и, вслух всех, молится. О чём? Об отмщении врагам, о защищении Своего дела, о ниспослании Себе терпения? Нет! Отче, — вещает Он, — отпусти им; не ведят бо, что творят. — Не ведят. — Так Римский воин-распинатель не знал, что делал, быв только слепым орудием повелений своего прокуратора — Пилата. Иудейская чернь не ведала, что творила, наущенная льстивыми и вместе грозными внушениями своих слепых вождей и владык. Сам Синедрион, при всей безнравственности своей, не знал наверное, что посягает теперь на жизнь своего истинного Мессии. Аще бо быша разумели, — скажем словами Апостола, — не быша Господа славы распяли (1 Кор. 2:8). Сколько однако же преступлений было в этом неведении! Особенно в тех, кои так легко могли всё уведать, и сто раз смежали очи, чтобы ничего не видеть. И это совершенно забыто Распинаемым! Сколько, при самом неведении резких следов преднамеренного лукавства и низкой жестокости, кои обличали во врагах и гонителях Иисуса личную злобу к Нему, явное желание ожесточить казнь, и без того ужасную, обесславить крест сам по себе поносный? — Но и это всё пренебрежено Распинаемым! — А лютейшие болезни при пронзении рук и ног! Не достаточно ли было их одних, чтобы самое первое чувство в Распинаемом сосредоточить теперь на Нём Самом, на Его собственных страданиях? Но распинаемый Богочеловек возносится духом превыше всего, забывает Свой крест и Свою смерть, и, как Первосвященник, по чину Мельхиседекову, едва возносится на крест, как возносит молитву о врагах Своих: Отче отпусти им, не ведят бо, что творят!.. О, кто по сей одной черте не узнает в Распинаемом Агнца Божия, закалаемого за грехи всего мира? А вместе с сим, кто из истинных последователей Его не даст обета быть кротким к врагам своим? — Кто ни разу в жизни не простил своему врагу во имя распятаго Спасителя своего, молившего на кресте о врагах Своих, тот не Христианин!
От распинателей и врагов взор Господа со креста обратился на Матерь и ученика-друга, кои, не удерживаемые никаким страхом, получили наконец возможность приблизиться сквозь толпы народа ко кресту так, что были видимы с него. В другое время, в другом месте, такое усердие и такая близость могли бы служить в утешение. Но теперь, но здесь!.. Взгляд на безутешных, растерзанных скорбью, Матерь и ученика, был новым источником страданий для любвеобильного сердца Сына. — Но в этом ли сердце не достанет мужества и любви к Своим присным? — Когда нужно было сотворить чудо всемогущества, Господь сказал Матери — на браке в Кане Галилейской: Не у прииде час Мой (Ин. 2:4). На браке Голгофском прииде час всему! Взглянув на Матерь, Господь немедленно сказал: Жено, се сын твой! Потом ученику: Се мати твоя! Большего утешения со креста нельзя было преподать ни Матери, ни другу... Равно как, братие, нельзя было оставить большего вразумления нам о святости отношений родственных и дружеских. В самом деле, размыслите: если Сын Божий, до самой смерти Своей, являлся любвеобильным Сыном Своей Матери, постоянным другом Своего ученика, то какое звание, или какие отношения могут уволить вас от исполнения святого долга, любви к нашим присным по родству и дружбе? Когда крест не воспрепятствовал сделать завещания, обеспечивающего самое земное состояние оставляемой Матери, то что может препятствовать нам пещись о судьбе тех, кои останутся после нашей кончины? — Апостол Христов давно заметил и изрёк, что нерадящий о присных своих, веры отверглся, и невернаго горший есть (1 Тим. 5:8).
Молитвой за врагов, любвеобильным завещанием к присным, казалось, обняты были со креста обе крайности любви чистой. Но оставалось ещё место в средине — у самого сердца, не прободенного ещё копием, но само собой отверстого для всех. Кто же займёт сие место? — Разбойник-кающийся. Два злодея были распяты: один одесную, а другой ошуюю, — именно с тем намерением, чтобы распятие Господа сделать поноснее в глазах целого Иерусалима — что нужды до сего любви, которая вся покрывает (1 Кор. 13:7). Один из них, обещанных, молит помянуть его во Царствии, — и будет помянут сей же час. — Царь сего Царства Сам теперь на кресте, в ужасных муках, и до сего нет нужды. Пригвождённые во кресту руки не воспрепятствуют Владыке жизни и смерти отверсть заключенный грехами человека Рай. Днесь со Мною будеши в Раи, — отвечал Господь на молитву кающегося разбойника. О, кто не увидит паки, по сей одной черте, Единородного Сына, Которому вся Отец предал в руки?! Его, Который и на кресте остаётся Владыкой жизни и смерти, Господом Рая и ада? Я уже не говорю о забвении при сём Господом собственных страданий... Слыша царственные слова: днесь со Мною будеши в Раи, невольно думаешь, что слышишь их не со креста, а с престола Царского. — Вот что значит, братие, делать своё дело, дондеже день есть (Ин. 9:4), дондеже есть последний луч сего дня. Вот как можно святить самые последние минуты жизни, самые страдания свои, самую борьбу со смертью — делами любви к ближним! — Блажен, кто подобно Спасителю своему, может заключить на смертном одре последнее употребление дара слова каким-либо словом назидания, или утешения к своим братьям!
Судя, по сим трём изречениям со креста — по молитве за распинателей, по завещанию Матери и ученику, по обетованию Рая разбойнику, можно было бы подумать, что распятый Богочеловек Сам не терпит никаких мучений: увы, сии мучения были ужасны! — Один из непосредственных действий крестной казни в распинаемых было то, что кровь, остановленная в естественном круговращении, устремлялась к сердцу, производя мучительнейшее томление и жажду. Сие-то томление и сию-то крестную жажду претерпевал теперь Единородный Сын Божий... В Том, кто с таким самоотвержением доселе забывал все Свои страдания, достало бы, без сомнения, и теперь мужества сокрыть их в Себе Самом, но к чему бы послужила сия сокровенность креста, который и без того заключает столько таинств? Вселенная должна была знать, земнородные должны были слышать из уст самой вселенной жертвы, чего стоит очищение грехов сего мира. — И Сын Человеческий всегда является тем, чем был: радовался, когда была причина радости, плакал, когда находился у гроба Лазаря, и смотрел на Иерусалим, погибающий во грехах. Почему и теперь, палимый смертной жаждой, Богочеловек громко воскликнул: Жажду!.. Для утоления сей потребности в распятых, люди сострадательные имели обыкновение приносить разные пития. Но злоба врагов Иисуса почла за долг преогорчить для Него и сии малые капли утешения. Известно, братие, как и чем утолена была жажда Господа — оцтом и желчью!.. Блаженны мы, если не утоляем её тем же — доселе! Ибо Господь доселе жаждет — нашего спасения! — И что другое составляют для Него грехи наши, как не оцет с желчью?!
Уже по болезненному восклицанию: Жажду! можно было видеть, братие, что мучения пречистой плоти Господа, достигли крайней степени страданий человеческих. Но, как жертве, за грехи всего мира, Ему предстояло ещё одно, лютейшее страдание, коего никто из нас не может понести, такая мука, коей не в состоянии произвести вся злоба и могущество человеческие. Кто же произвёл? — Отец! Сам Отец и Его правосудие!.. Будучи едино с Отцем по Божеству, Богочеловек, среди самых жестоких душевных и телесных страданий, мог из сознания сего единства получать силы и утешение в облегчение Своё. Карающее в лице Его грехи людей правосудие потребовало, чтобы и сей источник утешения был заграждён совершенно. И он заграждён. И Отец, Сам Отец, оставил наконец Сына! — Не разлучаясь от человечества, Божество скрылось так в душе распятого Богочеловека, что человечество Его предано было всем ужасам беспомощной скорби, и Он обрелся, яко един от нас. Такое чувство оставления, в такие минуты, было верхом мучения уже не для пречистого Тела токмо, а и для святейшей души и духа. Ибо, что предполагало такое оставление? Всё, что может предположить мысль человеческая самого ужасного и безутешного. Дух Сына человеческого, подобно плоти, не мог не изнемочь под тяжестью сего внутреннего, уже не человеческого, а вполне Божественного креста. Но другого Симона Киринейского не было и не могло быть: то был крест неразделимый! — Что же делает изнемогающий под сим крестом Богочеловек? Оставленный Отцем, Он паки обращается к Отцу и вопиет: Боже, Боже мой, вскую Мя еси оставил? — Оставил Ты, Который всегда был со Мною, оставил Меня, который жил для единого Тебя и умираю за имя Твоё!.. — Ответа не было! Отец как бы не внимал Сыну! — О, братие, чувствуете ли всю крайность сего неисповедимого страдания за вас вашего Спасителя? Сии-то ужасные минуты ещё св.Давид называл мучениями адовыми. Ибо и в аде нет лютейшего мучения, как совершенное оставление мучимых Богом. Приметим же, братие, как должно поступать и нам в минуты подобного оставления нас благодатью Божией, и куда обращаться за помощью и утешением: к тому же Господу, Который оставляет нас. Посредством сердечной молитвы мы паки возвратимся во объятия Его любви отеческой.
Оставление Отцем было последним пламенем для всесожжения крестной Жертвы. После сего не оставалось уже ни на земле, ни во аде, что бы ещё можно было перенести, и что бы не было перенесено. Посему, когда час ужасного оставления прошёл, умирающий Богочеловек вслух всех воскликнул: Совершишася! Такое слово, братие, коего одна вечность покажет всю широту и всю силу. Ибо, сколько само Св.Писание ни открывает нам великого плана премудрости Божией о спасении грешного рода человеческого и всего мира крестной смертью Сына Божия, но мы всё ещё далеко не видим всех оснований и всех следствий сего беспримерного снисхождения к нам любви Божественной. С Сиона, если даст Господь нам взойти на него, с Сиона узрим то, что совершилось для нас на Голгофе. Но на Сион, братие, будет дано взойти только тем, кои, подобно Спасителю, могли сказать перед смертью, что и в их жизни совершилась вся воля Божия о них, совершилась по крайней мере та всеблагая воля, чтобы мы отходили из сего мира, если не с чистотой праведников, то с покаянием и верой кающихся грешников.
После сего Господь ещё раз воззрел на небо и сказал: Отче, в руце Твои предаю дух Мой; и, преклонь главу, предаде дух!
Таковы были последние слова Господа со креста! Такова Его крестная проповедь!
Каковы-то, братие, будут наши последние слова, и достанется ли нам произнести что-либо перед нашей смертью?.. — По крайней мере мы должны быть всегда готовы к смерти, и стараться отходить из сего мира так, чтобы сама кончина наша была свидетельством нашей веры и любви к Господу, и, если можно, поучением для наших ближних. Возлюбленный Спаситель наш, как мы сами видели, подаёт нам пример к тому наилучший. Он ли не страдал на кресте? Его ли смерть не была ужасна и даже поносна в очах мира? Но, зрите, какое терпение, какая любовь к ближним, какая преданность в волю Божию! — Подобно сему надобно умирать и каждому из нас! — Надобно отходить из сего мира без ропота и с терпением христианским, устроив, по возможности, судьбу присных своих, простив от всего сердца всем врагам своим, ознаменовав исход свой какими-либо делами любви к бедствующей братии, предав наконец дух и всё существо своё во всеблагую волю Того, Кто един обладает живыми и мертвыми. Поелику же Господь наш был безгрешен и свят, а мы как бы неукоризненно ни старались вести жизнь свою, всегда совершаем немало вольных и невольных грехопадений, то вместе с сим каждому надобно отходить из сего мира с духом сокрушения о грехах своих, с живой верой в заслуги Искупителя, с твёрдой решимостью в новом мире проходить жизнь новую и благодатную.
Сему поучает нас ныне безмолвный, по-видимому, Крест Христов!
