Даруй, ибо аще языки человеческими глаголю и ангельскими, любве же не имам, бых яко медь звенящи или кимвал звяцаяй.
Даруй, ибо аще имам пророчество, и вем тайны вся и весь разум, и аще имам всю веру, яко и горы преставляти, любве же не имам, ничтоже есмь!
Даруй, ибо аще раздам вся имения моя, и аще предам тело мое, во еже сжещи е, любве же не имам, ни кая польза ми есть (1 Кор. 13:1-3).
Так высоко ценит дар любви св.Апостол Павел, у коего заимствовали мы слова сии. Он называет её союзом или совокупностию всех совершенств; ставит её не только превыше пророчеств, дара языков и знаний, но и выше самой веры и надежды: Больши же сих любы. Иначе и нельзя ценить сию добродетель, ибо сам Господь Бог наш, по свидетельству св.Евангелиста, любы есть, и только пребываяй в любви, в Бозе пребывает, и Бог в нем пребывает (1 Ин. 4:16).
Но что это за любовь, так высоко ценимая? Очевидно не та, что господствует в мире; ибо и мир исполнен любовию, но какой? Все, еже в мире, — говорит тот же Апостол, — есть похоть плотская, похоть очес и гордость житейская (1 Ин. 2:16). Сия нечистая любовь не успокаивает, а раздражает, не созидает, а превращает; от сей любви рушится тишина и благо семейств, стонут веси и грады, льётся иногда рекой кровь человеческая. Любовь сия хуже самой ненависти мирской, ибо ненависть заставляет быть осторожным и убегать сетей вражиих, а любовь плотская заставляет добровольно стремиться в пропасть.
Хотите ли знать свойства чистой любви христианской? — Нельзя лучше изобразить её, как она изображена у св.Апостола Павла. Любы, — говорит он, — долготерпит, милосердствует, любы не завидит, любы не превозносится, не гордится, не безчинствует, не ищет своих си, не раздражается, не мыслит зла, не радуется о неправде, радуется же о истине; вся покрывает, всему веру емлет, вся уповает, вся терпит, любы николиже отпадает (1 Кор. 13:4-8).
Очевидно, такой любви нет в мире. Были все мы созданы для сей святой любви и имели её некогда, но не умели сохранить. Пришёл дух злобы и возмутил адским дыханием своим поток любви в нашем сердце. С тех пор мы во вражде со всем миром и с самими собой. В самом деле, что теперь любовь наша? Большей частью сокрытая ненависть. Если мы любим самого Бога, то потому, что Он всемогущ и мы опасаемся впасть в руки Его правосудия, подвергнуться Его гневу и мукам вечным. Отнимите пламень ада, и у многих угаснет любовь к самому Богу. Что же это за любовь, которая имеет нужду возгреваться от пламени адского? — Если мы любим ближних, то потому, что они служат к нашей пользе и удовольствию, потому что видим в них необходимые орудия для своего самолюбия, своих страстей и прихотей. В противном случае тотчас заступает место отвращение и даже ненависть, вражда и преследование. Что наконец выходит из любви нашей к самим себе, которая по-видимому, так беспредельна и неизменна? То, что мы, раболепствуя всю жизнь похотям и страстям своим, погибаем наконец телом и душой. Посему-то слово Божие не находит для нашего блага другого средства, как предписать нам вместо нечистой любви чистую ненависть к самим себе. Такова наша любовь!
Кроме сего злополучного превращения в нас дара любви, в сердце нашем есть другое, ужасное зло, — дух ненависти и злобы. Как мы ни скрываем этого пришельца из бездны, но он нередко проглядывает во многом, — в явной и тайной гордости, с коей небрежно презираем подобных себе и не терпим высших себя, — в постоянной зависти к малейшему совершенству ближних, особенно когда его нет в нас самих, — в некоем злорадстве при огорчениях и неудачах не только чуждых нам людей, но самых ближних и друзей наших. Пламень прирождённой злобы, в нас гнездящийся, хотя сокрывается во глубине духа, подобно огню подземному производит нередко ужасные взрывы и потрясения, от коих сотрясаются дома, грады и целые царства. У него есть притом, как у огня подземного, постоянные отверстия на поверхности уст наших, в кои выходит чад из студенца бездны (Апок. 9:2.) в виде слов бранных и зловонных. Вместе с этим чадом извергаются, как камни из гор огнедышащих, войны и ссоры нередко за самые ничтожные и пустые вещи, — распри и ненависть между такими лицами, кои связаны всем, что природа и дружество имеют у себя самого крепкого. Наконец как огненная лава, текут обманы наглые, явные хищничества, жестокости и убийства, особенно во времена браней и междоусобий.
Взирая с сей стороны на мир человеческий, ощущая вокруг себя бурное дыхание злобы и ненависти, усматривая в собственном сердце николиже оскудевающий источник злобы и лукавства, кто не почувствует нужды возвести очи к небу и вместе со св.Ефремом воззвать: Господи и Владыко живота моего, дух любви даруй ми рабу твоему! Даруй, да не увлекусь всемирным потоком самолюбия и зависти, да возмогу любить всех, кого Ты любишь, любить так, как Ты любишь, не тою мирскою любовию, которая во всем ищет своих си, а любовию возлюбленнаго Сына Твоего, которая готова положить душу за братию, тем паче умеет сносить все недостатки ближняго и оскорбления, готова прощать и любить самых врагов своих!
Но ожидая и испрашивая таким образом огня чистой любви свыше, мы, братие, и сами не должны оставаться в бездействии, а уготовлять души и сердца свои, как светильники, к тому, чтобы огнь небесный, сошедши на них от Духа Св., мог удобно воспламенить их. В чём должно состоять сие приготовление? После молитвы, всего более в размышлении о любви Божией и о том блаженном союзе, коим во Христе связаны неразрывно все потомки Адамовы.
В самом деле, Отец небесный объемлет своей любовью всех человеков, Он сияет солнцем своим равно на праведных и неправедных. Мы именуемся и хотим быть чадами Его: если именуемся не напрасно, если хотим быть чадами не на словах токмо, а и на самом деле, то как нам ненавидеть тех, коих любит общий Отец наш?
Единородный Сын Божий, возлюбленный Спаситель наш, пришёл на землю и умер для спасения всех. Любовь Его к бедным грешникам не отвергает ни кого: ни мытаря, ни прелюбодеев. Он подал прощение со Креста самим распинателям своим и молился за них. Мы сознаём себя грешниками, хотим, чтобы грехи наши были очищены Его кровию прикрыты Его заслугами. Услышится ли наша молитва о сём, подастся ли нам прощение во грехах наших, если мы не будем подражать великодушию и любви нашего Искупителя, не отпустим долгов ближним нашим, кои, в сравнении с нашими долгами, составляют такую малость?
Дух Св., коим знаменовались мы в купели крещения и от коего получили обручение жизни вечной, положил драгоценное неизгладимое знамение своё не на одних нас и не на одних тех, кои любезны нам, но на всех и каждом. Он силен из Савла соделать Павла, из мытаря — Евангелиста, из разбойника на кресте висящего — наследника рая. Будем ли мы после сего смотреть на кого-либо, как на отверженного? Лишать совершенно любви своей того, кто не лишён знамения любви и Духа Святого?
И к чему стремимся мы? — К наследию Царствия небесного, в которое не может войти никакая злоба и ненависть. Посему если бы кто-либо из ближних наших и заслуживал своей нечистотой наш гнев, то мы не должны питать к нему ненависти из любви к нам самим, дабы сия ненависть, как вещь запрещённая, не помешала нам войти в царство любви и мира.
Подобными размышлениями, брат., должны мы разогревать холодное сердце своё для любви к ближним, и таким образом приуготовлять его для принятия огня любви небесной от самого Духа Св., твёрдо памятуя, что доколе сей огнь не низойдёт на нас, душа наша может теплеть, разгорячаться, даже дымиться, так сказать, любовию, но никогда не произведёт из самой себя чистого, постоянного и не угасающего пламени любви Христовой.
Чтобы казалось легче и естественнее для человека, как зреть собственные свои прегрешения? Но, видно, это не собственность наша, а дар, и дар не малый, когда его просит для себя и такой великий подвижник, как св.Ефрем. Подлинно, сей дар нисходит только свыше и весьма нужен для всех и каждого. Во всех нас есть какое-то непостижимое отвращение от того, чтобы зреть свои прегрешения. Может быть это знак, что грех не свойствен природе нашей. Но во всяком случае это крайне пагубно для нас, ибо как я займусь исправлением своей жизни, если не знаю, что во мне худого и в чём состоят грехи мои? — О сём-то однако же познании менее всего заботятся. Тут оставляет человека даже врождённое ему любопытство, так что вы найдёте множество людей, кои, подобно Соломону, пересмотрели всё от кедра до иссопа, и ни разу не рассматривали самих себя хотя бы столько, как они рассматривают какое-либо насекомое или травку. Судя по сему, можно бы даже подумать, что человек ненавидит себя и потому не хочет знать. Между тем он любит себя более всего, и во всём ищет только себя, всё относит к себе, видимо и непрестанно занимается собой. Но рассматривать свой характер и поведение, своё сердце и совесть, — к этому нет у человека охоты. В этом отношении он готов заняться чем угодно, только бы не самим собой. Готов дни и недели проводить над разбиранием самых маловажных вещей, только бы не быть принуждённым беседовать со своей совестью.
В самом деле, много ли употребляем мы времени на испытание своей совести даже пред исповедью, когда нужно бывает дать пред служителем алтаря, или паче пред самим Спасителем нашим, отчёт в нашем поведении, и выслушать приговор с разрешением или осуждением нас на всю вечность? — Много, если употребляем на сие важнейшее дело несколько часов. А сколько часов, дней, недель и месяцев употребляется нами на предметы самые неважные для души и совести, на мелкие счёты и отчёты по хозяйству, на рассмотрение какой-либо книги или древности, на составление плана для каких-либо увеселений, на продажу или покупку нескольких животных? Напрасно Слово Божие непрестанно повторяет нам, что душа наша бесконечно важнее тела, и что если погубим душу, то ничто не поможет, хотя бы приобрели целый мир. Напрасно пастыри и учители Церкви внушают нам, что не надобно пренебрегать греховными ранами сердца, что они, оставленные без внимания, соделаются неисцельными и причинят смерть душе. Напрасно внутренний человек наш, брошенный без помощи, подъемлет иногда главу и стонами своими напоминает нам, что внутри нас смерть и пагуба. Мы глухи и слепы ко всем сим внушениям и указаниям. Бросив беглый взгляд на мрачную картину своего бытия, поправив в ней иногда некоторые черты, слишком уродливые, тотчас закрываем её от самих себя завесой забвения. Кто же после сего может возбудить нас от пагубного нечувствия и невнимания к самим себе, если Сам Господь не придёт к нам и не коснётся сердца нашего своей всемощной Благодатию? — Но сию благодать надобно испросить усердной молитвой, без чего она, если и придёт к нам, то не найдёт себе у нас входа и места. Посему-то человек, начинающий ощущать нужду в познании нечистоты и грехов своих, должен как можно чаще обращаться с молитвой ко Господу и вопиять из глубины души: Господи Царю, даруй ми зрети моя прегрешения! Сними с умственных очей моих бельмо самолюбия, да вижу всю черноту моих преступных деяний. Направь Сам душевное мое зрение на мою совесть, да не скользит оно и не разсевается по предметам для меня чуждым, хотя и обольстительным! — Ибо что пользы, если я буду знать всё, а не познаю самого себя? Что пользы, если я совершу дела великие и громкие, коим будет дивиться свет, а не исправлю своего сердца, не очищу совести, не приготовлю себя для вечности? — Пусть лучше останется для меня в неизвестности всё, что происходит в свете, как падают и возвышаются Царства, но да не остаётся неведомым то, что совершается в моём сердце и совести, как падаю и как должен восставать от падения я сам.
При пагубной невнимательности к себе и состоянию души своей, в человеке есть другая крайность — несчастная наклонность к осуждению своих ближних. Не говорим уже о слабом поле, у коего наклонность к пересудам ближних делается нередко господствующей страстью. Самые мужи, от коих ожидалось примеров совершенно противного, и они, наряду с немощными сосудами, раболепствуют сему недугу. И откуда берётся в сём отношении дальнозоркость у самых близоруких умом?! Откуда сметливость и тонкая сообразительность у самых косных на все прочие суждения! Откуда неутомимость в исследовании чужих дел и намерений у самых недеятельных?!
И здесь так же в людях не без странного противоречия. Облеките сих самозваных судей и пересудчиков обязанностью судить грехопадения ближних по законам: они скоро потеряют терпение и будут тяготиться своей должностью, показывать небрежность в её выполнении, хотя это со вредом для блага общественного. А без обязанности, дома, в праздной беседе, сии же люди всегда готовы, не утомляясь судить и пересуждать весь свет.
Самая добродетель и порок не производят в нас в отношении к наклонности осуждать ближнего, почти никакого различия. Человеку набожному напр. вовсе не прилично заниматься не только осуждением, но и суждением о грехопадениях своих ближних; ибо если кто, то работающий Господеви, должен знать, что им же судом судит человек ближняго, себе осуждает (Мф. 7:2). Но многие ли из людей набожных совершенно свободны от несчастной наклонности осуждать при каждом случае ближнего? У некоторых напротив набожность служит как бы вместо признанного всеми права видеть и указывать сучец, находящийся в очах брата. Подобное и с людьми явно порочными и обесславленными. Собственные грехи и чернота должны бы навсегда запечатать им уста и заставить смотреть долу. Но они-то первые готовы кричать на весь свет о том, что заметят в вас, прибавляя от собственного запаса зла то, чего недостаёт к худости вашего поступка.
После сего не удивительно, если истинно добрый христианин, чувствуя на ряду с другими в падшей природе своей наклонность к осуждению ближнего, и видя невозможность самому собой всегда удерживать язык от злоречия, обращается с молитвой ко Господу о том, чтобы ему дарована была благодать зрети своя прегрешения и не осуждати брата своего! Довольно, Господи, с меня моих собственных грехов и язв внутренних, кои ещё не осмотрены, не исчислены, остаются без уврачевания и со дня на день делаются глубже и неизцельнее. А до грехов чуждых, коль скоро согрешающие не зависят от меня, какая мне нужда? Есть у них свой судия и вместе врач, Твоя правда и Твоя любовь. Стоят ли они? Тебе, своему Господу, стоят. Падают ли? Тебе, своему Господу, падают. И Ты всегда силен восставить их. Сколько грешников посредством покаяния соделались людьми святыми! Может быть и осуждаемые мной уже престали от греха, давно начали своё покаяние, и уже оправданы Благодатию Твоею, а я буду продолжать преследовать их злоречием и подобно диаволу, клеветать на них, теперь уже невинных и оправданных Тобою! Да сохранит меня от сего Благодать Твоя, и да подаст вместо осуждения ближнего, зрети моя прегрешения! Зреть не хладным оком чуждого зрителя, а как взирают на свою нищету, на свои раны, на собственную смерть! Зреть и плакать о зримом! Зреть и врачевать гнилость души! Зреть и употреблять все средства не впадать в новые грехи и в новую пагубу!
Если бы кто за сим вопросил: какое надежнейшее средство к тому, чтобы, при помощи Благодати Божией, приучить себя зреть свои прегрешения, тому скажем, что лучшее средство принудить себя к тому (с намерением говорим принудить, ибо без принуждения и всякое благое дело, тем паче сие никогда не совершится) состоит в том, чтобы назначить известное, хотя бы краткое, время именно на рассматривание своих поступков и чувств, назначить так, чтобы оно не было уже употребляемо ни на что другое. Таким образом мы поставим себя в необходимость заниматься самими собой, а занимаясь постоянно, если не вдруг, то с продолжением времени, непременно узнаем, каковы мы, какая в нас господствующая страсть, чем недугует наш ум и сердце. Совет сей может показаться не исполнимым для тех, кои не вправе располагать своим временем. Но во-первых нет человека, у коего бы вовсе не было своего времени, а здесь его не много и нужно; во-вторых — если не можешь располагать временем, то располагай мыслями: этого никто не может отнять у тебя. Ты напр. слуга, должен всякий час быть готовым исполнять приказания господина, но, среди самого исполнения их, у тебя есть немало возможности обратить мысль на самого себя, на свою жизнь, на свои грехи. Сим святым занятием наполнялось бы даже у тебя множество праздных промежутков времени, в которые ты не знаешь, что делать, скучаешь, предаёшься злоречию, или ещё худшему.
Как приучить себя с другой стороны не осуждать брата своего, то есть, всякого ближнего? — Во-первых смотри всегда на согрешающего собрата, как на больного, потому что грех есть действительно болезнь, худшая всех болезней. При таком взгляде страсть к осуждению непременно будет хладеть и гаснуть. Ибо осуждаем ли мы больного, кто бы он ни был? Нет, мы чувствуем к нему невольное сострадание. Во-вторых, должно поставить себе за правило, увидев что-либо худое в ближнем, или услышав о том, тотчас мысленно помолиться за него. Это каждому и всегда весьма легко делать. А между тем это сильнейшее средство против духа осуждения, который не терпит молитвы и бежит от неё.
Когда мы будем таким образом сами делать своё дело по силам, будем приучать себя к тому, чтобы смотреть на свои падения, а не на грехи ближнего, то Господь подаст нам и Благодать свою, с которой нам можно будет достигнуть того вожделенного состояния, в коем знают только себя и свои грехи, и не ведают, есть ли в мире хотя бы один подобный грешник.
