Господи и Владыко живота моего, дух смиренномудрия даруй ми, рабу Твоему!
Так многократно повторяем мы, если не устами то мыслию, вместе со служителем алтаря. Но многие ли на самом деле желают стяжать прекрасную добродетель смиренномудрия? — Увы, дух мира, дух явной или тайной гордыни и тщеславия, до того возобладал между самими христианами, что добродетель смиренномудрия пришла едва не во всеобщее забвение, и если продолжает стоять в ряду добродетелей, то как редкость, бывшая когда-то в употреблении, а теперь пригодная разве только для некоторых, особенных, так сказать, охотников до добродетели.
Между тем, какая добродетель любезнее для всех — смиренномудрия? — для всех, говорю, ибо сам Господь свидетельствует о Себе: На кого воззрю, токмо на кроткого и молчаливого и трепещущего словес моих?
И мы сами не чувствуем ли особенного удовольствия, когда нам доводится иметь дело, или встретиться с человеком истинно смиренномудрым, особенно когда он украшен способностями?
Для того, чтобы мы любили смирение и не думали, что оно может унизить нас, или помешать нам на пути жизни к нашему возвышению, сей добродетели прямо обещана награда, и именно возвышение; равно как за противоположный порок — гордости прямо угрожается наказанием, и именно унижением: Всяк, — сказано, — возносяйся смирится; смиряяй себе вознесется. И поскольку это говорит сам Бог, неложный во всех словесах своих, то опыт непрестанно подтверждает сказанное. Сколько гордецов низверженных, — сколько смиренных — вознесенных?
Но нас ничто не трогает и не может привлечь к смирению, ни слово Божие, ни опыт. Гордиться, высокоумствовать, почитать себя лучше других, презирать подобных себе, искать первенства, отличий, всё это сделалось для нас как бы некой необходимостью. Отчего? От незнания самих себя, от необращения внимания на свои недостатки. Кто знает хорошо самого себя, тот, какими бы ни обладал талантами, всегда будет смиренномудр. Почему? Потому что, при всех совершенствах наших, в нас всегда есть множество недостатков, след. и причин к смирению, как естественных, так и от нас зависящих. И во-первых приметьте, Творец премудрый в ограждение нас от гордости, даруя кому-либо отличные в известном роде таланты, всегда почти отъемлет у такого человека способность на некоторые, самые обыкновенные вещи, или присоединяет к талантам какой-либо видимый, ощутительный недостаток. Так например люди, одарённые великим умом, часто не имеют никакого дара слова; изумляющие памятью, бывают бедны рассудком; особенно красивые не редко близоруки или тупы. Сами совершенства наши, достигая скоро предела и встречая преграду, за которую нельзя прейти, должны вести нас к смиренномудрию. Ты напр. отличен умом высоким, познаниями обширными: так тебе же более и скорее, нежели кому другому, должно быть известно, что значит весь ум человеческий и все наши познания; — как этот ум, говоря словами Соломона, с трудом обретает и то, что на земле, а того, что на небесах, что за пределами чувственного мира, ни познать сам собой, ни определить не может. Самая непрочность и бренность многих совершенств наших так же постоянное побуждение к тому, чтобы не превозноситься. Ты одарена теперь здравием и красотою, кои побуждают тебя выситься пред другими: но долго ли продолжится эта свежесть лица, этот розовый цвет ланит и уст, этот, так называемый небесный, а в самом деле нередко адский взгляд? Завтра придёт болезнь, и всё исчезло; послезавтра посетит печаль и горе, и всё увяло; чрез несколько времени наступит преклонность лет, и ты станешь в ряд со всеми. Не лучше ли не отделяться гордостью от других теперь, когда это все поставят тебе в добродетель и заслугу?
Если затем бросить хотя бы беглый взгляд на наши недостатки нравственные, вспомнить о вольных и невольных грехопадениях наших, то откроется неиссякаемый источник побуждений к смирению для всякого. Ибо сколько у каждого обязанностей невыполненных, или выполненных нерадиво, и сколько случаев к добру, опущенных неразумно, или употреблённых на добро, но своекорыстно и только отчасти! Сколько прямых и очевидных худых наклонностей и мрачных дел! Тем паче сколько порочных мыслей и чувств! Стоит только хотя бы по временам заглядывать в своё сердце, пересматривать свиток своих мыслей, чувств и деяний; и всяк увидит, как он ещё мал духом и нечист сердцем, как далёк от того, чем быть мог и должен.
Если кому-либо из нас по этим и многим другим причинам придёт святое желание не молиться только устами о духе смиренномудрия, а и на самом деле стяжать сию боголюбезную добродетель, тот да ведает, что смиренномудрие есть такое состояние души, в коем она, познав всю слабость и нечистоту свою, бывает далеко от всякого высокого мнения о себе; постоянно старается раскрывать в себе всё доброе, искоренять всё злое, но никогда не почитает себя достигшей совершенства, и ожидает его от благодати Божией, а не от собственных усилий. Человек смиренномудрый всегда имеет некую святую недоверчивость к себе, к силам своего ума и воли, и потому осмотрителен, скромен и тих во всех своих словах и действиях. Он никогда не позволит себе дерзких суждений, тем паче о лицах и предметах, кои выше его, тем паче о таинствах Веры. Человек смиренномудрый особенно боится похвал и высоких достоинств: посему не только не ищет их, но и рад, когда они проходят мимо него. Он охотно уступает другим первенство во всём, в самых делах благих. Но когда нужно подать пример, он первый. Смиренномудрый без огорчения, даже иногда с радостью встречает неудачи и огорчения; ибо знает цену и пользу их для своего внутреннего исправления. Потому он непамятозлобив, всегда готов простить обидевшего и воздать ему за зло добром. Таковы очевидные признаки смиренномудрия! Оно любит сокрывать свои добродетели; любит напротив обнаруживать свои недостатки, если то может быть без соблазна для ближнего.
У кого учиться смиренномудрию? Всего менее у мудрости земной. Разум по натуре своей, как замечает Св.Павел, кичит, то есть надмевает и располагает к гордости и величанию; одна любовь чистая созидает, — смиряя, соединяя, утверждая. Всего лучше учиться добродетели смиренномудрия у святых Божиих человеков, кои оставили нам величайшие образцы смирения, как напр. Авраам, который, удостоившись чрезвычайных откровений и великого названия другом Божиим, не преставал называть себя землёй и пеплом; св.Давид коему ни сан Царя, ни звание Пророка, не воспрепятствовали сказать о себе: Аз есмь червь, а не человек, поношение человеков; Св.Павел, который, будучи первым из Апостолов по трудам, смиренно исповедует, что он есть первый из грешников. Но, чтобы мы охотнее учились сей трудной для нашего самолюбия добродетели, то учителем смиренномудрия взялся быть для нас сам Господь и Спаситель наш. Научитеся, — говорит Он, — от мене, яко кроток есмь и смирен сердцем. Какого не оставил Он нам урока, какого не подал примера в смирении? При самом вступлении в мир наш, Он, как Владыка и Господь всяческих, мог бы окружить колыбель свою, если не роскошью, то удобством; но где рождается Он? В вертепе. На чём возлегает рождённый? В яслях. Вот пример смирения для вас, богатые! Ирод воздвигает на Него лютое гонение, Его жизнь в опасности. Чтобы послать против гонителя хотя единого из тех двунадесяти легионов Ангелов, кои готовы были всегда к исполнению Его велений!.. Но Он, гонимый смиренно спасает жизнь свою бегством во Египет. Вот пример смирения для вас, сильные земли! — Иоанн исходит на Иордан проповедывать покаяние и совершает крещение во оставление грехов: тут ли место тому, Кто не сотворил ни единого греха, и для того пришёл на землю, чтобы истребить всякий грех правдой своей? — И что подумают, если безгрешный будет просить сего крещения, и получит его? — Но Господь просит крещения, и приемлет его смиренно от своего Предтечи. Вот пример смирения для вас, кои слишком дорожите мнением о вас человеческим и из опасения того, что подумают о вас, уклоняетесь от совершения дел благих! — А на Голгофе? Здесь уже не пример, а можно сказать, чудеса смирения, пред коими все наши подвиги и опыты в смирении суть ничто.
Итак, ищущая смирения душа, нет нужды нам с тобой много думать, кого избрать себе наставником и образцом смирения: им будет для нас сам Господь и Спаситель наш. Для сего предадим себя Ему всецело, как малое дитя предаётся учителю, и будем слушать, что Он начнёт внушать нам. Люди могут только учить и подавать советы; Он же и научит стократ лучше, и явит в себе совершенный пример того, чему поучает, и подаст нам силы исполнить выученное на самом деле.
К сему прошению не нужно много возбуждать просителей: ибо для кого излишен дух терпения? — Все мы так или иначе — страдаем; у всех природа отвращается скорби и печалей; посему каждому нужен дух мужества и терпения, дабы не поникнуть под печалью, не предаться малодушию и ропоту.
Но где взять сего духа терпения? В собственном сердце? Ах, оно первое отрекается терпеть, бьётся беспокойно при малом неудовольствии, ропщет и стонет от боли — при сильной напасти. В своём рассудке? Он готов, по временам, смотреть холодно на бедствия, но только по временам. И что из сего холодного взгляда? Новая туга в душе, новая тяжесть в сердце?! — У подобных себе людей? Но во-первых у каждого есть своё горе. Притом люди способнее разделять с нами радости, нежели скорби наши, и, разделяя скорби наши, способнее с нами плакать, нежели осушать наши слёзы. — В обстоятельствах жизни? Из них-то более и возникают наши огорчения, наши печали и бедствия. Взгляд на мир человеческий самый слабый утешитель. — В природе и её стройном порядке? Но самая стройность её и благолепие есть как бы укор нашей бедности. А при том взор человека страждущего, минуя то, что в природе есть отрадного и успокоительного, останавливается обыкновенно на том, что в ней представляется мрачного и возмущающего. А мало ли такого?
Таким образом мысль человека скорбящего, как голубица Ноева, не находя нигде: ни внутри, ни вне себя, места для успокоения, естественно стремится к небу. — Внутреннее, ничем не заглушимое, чувство говорит каждому, что там, в вышине, есть сила для укрепления всякой немощи, есть радость, способная изгнать всякую печаль, есть жизнь, которая вовсе не знает смерти и тления.
Что всего неожиданнее, самый нераскаянный грешник, в минуту сильных огорчений и бед, так же подъемлет иногда очи к небу и ожидает себе помощи и духа терпения. Но для чего? Дабы собравшись с силами, снова устремиться к достижению тех же или подобных, беззаконных и безумных замыслов! Можно ли пожелать таковым духа терпения? Нет, Господи, даждь им духа не терпения, а малодушия и отчаяния в исполнении беззаконных замыслов, да уразумеют, что напрасно уклонились от закона твоего, вотще мнили найти у мира и плоти то, что обретается у Тебя Единого. Отними у нас самих духа терпения, если мы будем употреблять его не на подвиги любви и благочестия, а на служение миру и страстям.
Молитву о терпении имеет право приносить тот, кто терпит за правду или для правды.
Господи и Владыко живота моего, дух терпения даруй рабу твоему, — может сказать непостыдно человек обременённый семейством и бедностью, — да не возропщу от тяжкого жребия моего, да возмогу трудами рук моих воспитать детей моих, да, томимый нуждой, не простру сих рук к обману и хищению.
Господи и Владыко живота моего, дух терпения даруй ми, — может непостыдно сказать человек облечённый высокой властью и достоинством, — да возмогу проходить, как должно, великое служение мое, ничего не забывая и не оставляя, что служит ко благу общему, да понесу с благодушием всю тяжесть пререканий человеческих, да буду всем вся, не жалея ни сил, ни покоя моего, не смущаясь никакими трудностями и неудачами.
Господи и Владыко живота моего, дух терпения даруй рабу твоему, — может сказать слуга, желающий служить господину своему по-христиански, — да возмогу без ропота переносить прихоти и жестокость моего владыки, да не соблазнюсь худыми примерами роскоши и греха, коими окружен я, да не опущу никогда из виду той вечной награды, которую обещал Ты всем верным слугам в Царствии Твоем.
Господи и Владыко живота моего, дух терпения даруй рабу твоему, — может говорить самый последний из преступников, когда он, возненавидев прежний путь беззакония, испрашиваемый дар терпения решился употребить на благодушное перенесение заслуженного наказания, на побеждение в себе навыка ко греху, на очищение своей жизни и совести подвигами покаяния и благих дел.
Все таковые и им подобные да просят смело духа терпения и могут быть уверены, что им не будет отказано. Ибо если что угодно пред Господом и Владыкой живота нашего, то это наша готовность переносить страдания и искушения. Таковых Он никогда не оставит своей помощью.
«Но как же, — скажет кто-либо, — я давно страдаю жестоко, пламенно молюсь, вопию о помощи, прошу по крайней мере духа терпения, и не вижу его в себе, не чувствую никакой отрады и мужества?» — Кто бы ни был, страждущий таким образом, да будет ведомо тебе, что Господь слышит молитву твою, видит скорбь твою, сострадает тебе, хранит тебя невидимо и уготовляет тебе венцы и награду. Ибо как бы Он мог не видеть твоих слёз и не сострадать им? Это бы значило для Него отказаться от собственного всеведения и самого существа своего, которое есть любовь и милосердие. Почему же не подаётся тебе мужество и терпение? — Может быть потому, что для тебя надёжнее и полезнее состояние малодушия, нежели мужество, дабы ты, прошедши и это искушение, познал всё бессилие человеческой природы и возверг всю надежду свою единственно на Господа. Может быть даже, что испрашиваемый дар подан уже тебе, и ты не видишь его только потому, что воображал получить его не в том виде, или не в той мере, как он тебе подан. В самом деле, если ты продолжаешь молиться и уповать, то в тебе уже есть по крайней мере начаток духа терпения. Ибо сей дух состоит не в том, чтобы не чувствовать своего бессилия и своих страданий, не плакать и не вопиять о помощи, не в том, чтобы не преклоняться под тяжестью бед и искушений и никогда не падать, а чтобы не пасть вовсе и не потерять веры и упования. В ободрение тебя на крестном пути твоём, мы можем и должны сказать тебе с Апостолом одно, — что Господь никому и никогда не попускал и не попустит искуситься паче, еже может понести, но со искушением всегда творит и избытие.
«Но мне, — скажет иной, — уже ничего не осталось ожидать и желать, как только смерти». — И что же, возлюбленный о Христе страдалец, если и смерти? Разве бы ты не умер, если б был самым первым счастливцем мира и когда бы всё находилось в твоей власти? Смерть есть событие неизбежное для всех и каждого. Об одном должно заботиться всем, чтобы умереть о Господе, с истинным раскаянием во грехах и с верой в Искупителя. В таком случае смерть не потеря, а успокоение от трудов и скорбей. Блажени мертвии, умирающии о Господе: ей, глаголет Дух, да почиют от трудов своих!
«Но меня, — возразит страждущий, — смущает не собственная смерть, а мысль о том, что будет с моим семейством, с кем и как оно, бедное, останется». — Останется с тем, кто именует себя Отцем сирых и заступником вдовиц, в деснице коего все жребии человеческие, кто трёх отроков сохранил невредимыми в пещи огненной, кто из младенца, преданного волнам речным, воздвиг вождя народу Израильскому и бога Фараону. — Что будет с твоим семейством? Будет то, чего мы с тобой не можем и знать, но что давно уже, от вечности, положено в совете Божием, — будет то, что во всяком случай может послужить к истинному его благу. И семейство твоё конечно будет страдать и терпеть, но сие терпение послужит отрадой от соблазнов роскоши, и может быть стократ вознаградится ещё в этом мире. В самом деле, сколько примеров, что из семейств самых бедных и сиротствующих выходят люди самые прекрасные. Между тем как там, где, по-видимому, всё было употреблено на воспитание и образование детей являются члены семейства, служащие ему в печаль и укоризну.
Сими и подобными размышлениями да подкрепляем себя, брат., на пути земных скорбей и лишений, воодушевляясь примером самого Господа и Спасителя нашего, иже, вместо предлежащия Ему радости, претерпе Крест, о срамоте нерадив, и тако одесную престола Божия седе (Евр. 12:2) уготовляя венцы для всех истинных страдальцев.
