Господи и Владыко живота моего, дух уныния не даждь ми!
Значит дух уныния противен не одним забавам мирским, а и жизни христианской. Почему так? Потому что жизнь христианская требует всегдашней деятельности духовной, бодрости, мужества и силы; а в унылом какая деятельность, какая бодрость и сила? Потому что Царствие Божие, в коем находится истинный христианин, есть, по свидетельству Апостола, правда, мир, и радость о Дусе Святе (Рим. 14:17), а в унылом какой мир и какая радость? Посему те, кои думают, что жизнь христианская необходимо сопряжена с унынием, сим самим показывают, что они не знают духа истинного христианства. Нет, это дух света, крепости и силы, дух мира и радости непрестающей. Правда, что христианин не вдруг достигает сего блаженного состояния, подобно как тяжело больной не вдруг получает здоровье. Но чувство самого начала выздоровления душевного есть уже чувство отрадное и утешительное, которое, постоянно возрастая, наполняет всю душу миром и радостью. Правда и то, что истинный христианин, всегда занятый делом своего спасения, вкушая при том, хотя по временам, удовольствия высшие и духовные, чуждается шумных радостей мира, представляется нередко задумчивым в те минуты, когда другие не знают меры своим восторгам. Но он столь же мало почитает за потерю неучастие в радостях мирских, сколь мало человек взрослый считает за потерю то, что не участвует в играх и забавах детских; его задумчивость происходит не от духа уныния, а от других причин, не редко от мысли, как некоторые могут веселиться тогда, как им надлежало бы плакать. Правда наконец и то, что христианин, ведя до конца жизни непрестанную брань со грехом и страстями, подвергается иногда таким искушениям, о каких миролюбцы не имеют и понятия; но духовная брань сия не производит в нём духа уныния. Воин Христов исходит против врагов спасения своего ещё с большим благодушием, нежели воин царя земного.
Посему, когда увидите, брат. мои, истинного христианина, страждущего унынием, то блюдитесь выводить из сего что-либо не в пользу христианства: нет, из сего следует только, что сей член Тела Христова ещё несовершен в вере, и преданности, что он, по слабости природы человеческой, недугует ещё сердцем и, может быть, сей недуг духовный нарочно допущен врачом небесным для возвращения ему полного здравия. Как бы то ни было, только уныние всегда есть состояние в Духе неестественное, есть болезнь, которая, при усилении своём и продолжительности, может сделаться крайне опасною, и причинить смерть не только духа — отчаянием, — но и самого тела — его разрушением. Печаль мира сего, — замечает Апостол, — смерть соделовает (2 Кор. 7:10). Посему-то святые мужи ничего так не боялись, как уныния, и при первом появлении сего врага, спешили принимать все меры к отражению его. По уединённой и подвижнической жизни их, уныние, конечно, было для них опаснее, нежели для людей,. живущих в мире. Но и живущие в мире не могут предаваться ему без опасности для своей души и тела, которая тем более возрастает, чем дольше продолжается сие неестественное состояние. Посему всем нам полезно вникнуть, отчего происходит уныние и какие против него средства?
Источников уныния много, и внешних и внутренних, и духовных и чувственных. И во-первых в душах чистых и близких к совершенству, уныние может происходить от оставления их на время Благодатию Божией. Состояние благодати есть самое блаженное. Но чтобы находящийся в сём состоянии не возомнил, что оно происходит от его собственных совершенств, Благодать иногда удаляется и сокрывает себя совершенно, предоставляя любимца своего самому себе. Тогда бывает со святою душою тоже, как если бы среди дня наступила полночь, или в самый благорастворенный летний день появился мороз зимний: в душе является темнота, хлад, мёртвость, и вместе с тем уныние.
Во-вторых уныние, как свидетельствуют люди опытные в духовной жизни, бывает от действия духа тьмы. Не могши занять души на пути к небу чувственностью, прельстить её благами и удовольствиями мира, враг спасения обращается к противному средству и наводит на неё внутреннюю тугу и уныние. В таком состоянии душа бывает как путник, вдруг застигнутый мглою и туманом: не видит ни того, что впереди, ни того, что позади, не знает, что делать, теряет бодрость и дух, впадает в нерешимость и некое внутреннее исчезновение. Сему роду уныния подвергаются люди также немало подвизавшиеся на пути добродетели, уже победившие искушения чувственности.
Третий источник уныния есть наша падшая, нечистая, обессиленная, помертвевшая от греха природа. Доколе мы действуем по самолюбию, наполнены духом мира, надымаемся страстями, дотоле сия природа в нас весела и жива, откуда в ней берётся сила, дух, отвага и терпение. Но перемените направление жизни, сойдите с широкого пути мира на узкий путь самоотвержения христианского, примитесь за покаяние и самоисправление: тотчас откроется внутри вас пустота, обнаружится духовное бессилие, ощутится сердечная мёртвость. Доколе душа не успеет наполниться новым духом любви к Богу и ближнему, ухватиться верою за силу креста Христова и прилепиться, как ветвь, всеми мыслями и чувствами к древу жизни — Господу Иисусу, дотоле дух уныния, в большей или меньшей мере, для неё неизбежен. Счастлива она, если не долго остаётся в сём состоянии, ибо от него недалеко пропасть отчаяния духовного. Сему роду уныния подвергаются наипаче грешники, по их обращении.
Четвёртый, обыкновенный источник уныния духовного есть недостаток, тем паче прекращение деятельности и привычных трудов. Перестав употреблять свои силы и способности, душа теряет живость и бодрость, становится вялой и неудободвижной, сами прежние занятия ей противеют: начинает быть ощущаема внутренняя пустота, является недовольство, скука и уныние.
Может происходить уныние и от различных печальных случаев в жизни, как-то смерти сродников и любимых лиц, потери чести, достояния и других несчастных приключений. Всё это, по закону нашей природы, сопряжено с неприятностью и печалью для нас. Но, по закону же самой природы, печаль сия должна уменьшаться со временем и исчезать, когда человек употребляет средства к своему одушевлению и не предаётся печали. В противном случае образуется дух уныния.
Может происходить уныние и от некоторых мыслей, особенно мрачных и тяжёлых, когда душа слишком предаётся подобной мысли, и смотрит на предметы не во свете Веры и Евангелия. Так напр. человек легко может впасть в уныние от частого размышления о неправде, господствующей в мире, о том, как праведные здесь скорбят и страдают, а нечестивые высятся и блаженствуют, и как всё, по-видимому, отдано на произвол страстей человеческих и случая.
Могут наконец источником уныния душевного быть различные болезненные состояния тела, особенно некоторых его членов.
От чего бы впрочем ни происходило уныние — молитва всегда есть первое и последнее против него средство. В молитве человек становится прямо лицу Божию. Но если став против солнца, нельзя не озариться светом и не почувствовать теплоты, тем паче свет и теплота духовные суть непосредственные следствия молитвы. Кроме сего молитвой привлекается благодать и помощь свыше, от Духа Святого. А где дух Утешитель, там нет места унынию, там скорбь самая будет в сладость.
Чтение или слушание слова Божия, особенно Нового Завета, есть также сильное средство против уныния. Спаситель ненапрасно призывал к себе всех труждающихся и обремененных, обещая им успокоение и радость. Радость сию он не взял с собою на небо, а всецело оставил в Евангелии для всех скорбящих и унылых духом. Кто проникается духом Евангелия, тот перестаёт скорбеть безотрадно, ибо дух Евангелия есть дух мира, успокоения и отрады.
Богослужения, и особенно св.Таинства Церкви, так же великое врачество против духа уныния, ибо в церкви, яко доме Божием, нет для него места. Таинства все направлены против духа тьмы и слабостей природы нашей, особенно таинство исповеди и причащения. Слагая с себя тяжесть грехов посредством исповеди, душа чувствует лёгкость и бодрость, а приемля в Евхаристии брашно Тела и Крови Господа, чувствует оживление и радость.
Собеседования с людьми, богатыми духом христианским, также средство против уныния. В собеседовании мы вообще выходим более или менее из мрачной глубины внутренней, в которую душа погружается от уныния. Вместе с разверстием уст, в человеке унылом, можно сказать, разверзаются недра его духа, открывается доступ туда свету и теплоте духовной. Кроме сего посредством смены мыслей и чувств в собеседовании, мы заемлем у беседующих с нами некую силу и жизненность, что так нужно в состоянии уныния.
Размышление о предметах утешительных и утверждение мысли на каком-либо из них так же весьма много помогает в унынии. Ибо мысль в сём состоянии или вовсе не действует, или кружится около предметов печальных.
Чтобы избавиться от уныния, надобно принудить себя мыслить о противном. Напр. если уныние произошло от печали о смерти лица любимого, то вместо того, чтобы бродить непрестанно мыслию у его могилы, представлять себе его лежащим во гробе, или тлеющим в земле, переноситесь чаще мыслию на небо, где его дух, представляйте день всеобщего, будущего воскресения, когда мы все облечемся новым, прославленным, бессмертным телом, и не будем более подлежать горестной разлуке с ближними.
Занятие себя трудом телесным так же прогоняет уныние. Человек унылый не способен бывает к труду: но что нужды? Пусть начнёт трудиться, даже не хотя. Пусть продолжает труд, хотя без успеха. От движения оживёт сначала тело, а потом и дух, и почувствуется бодрость. Мысль среди труда неприметно отвратится от предметов, наводивших тоску, а это уже много значит в состоянии уныния.
Наконец, если источник уныния скрывается в недугах телесных, то Христианин не должен пренебрегать пособия и от искусства врачебного; ибо искусство сие от Бога. Господь созда, — говорит Писание, — врача на потребу человека (Сир. 38:1), посему врач есть слуга Божий для нас во благое.
Всё, что мы говорим об унынии, касается уныния Христианского. Страдают ли унынием миролюбцы и грешники, нерадящие о спасении души своей? — Всего более и всего чаще, хотя, по-видимому, жизнь их состоит большей частью из забав и утех. Даже по всей справедливости можно сказать, что внутреннее недовольство и тайная тоска — есть постоянная доля грешников. Ибо совесть, сколько бы ни заглушали её, как червь точит сердце. Внутренний человек, как ни подавляют его, подъемлет нередко главу и стонет. Невольное, глубокое предчувствие будущего суда и воздаяния также тревожит душу грешную, возмущает и преогорчает для неё безумные утехи чувственности. Самый закоренелый грешник по временам чувствует, что он как ветвь без корня, как здание без основания, что внутри его пустота, мрак, язва и смерть. Отсюда та неудержимая наклонность миролюбцев к непрестанным развлечениям, к тому, чтоб забываться и быть вне себя.
Что сказать миролюбцам об их унынии? Оно благо для них, ибо служит призыванием и побуждением к покаянию. Посему вместо того, чтобы прогонять сие уныние, как болезнь, им надобно пользоваться как врачевством, обращая его из бесплодной печали века сего в спасительную печаль по Боге. И пусть не думают, чтобы нашлось для них какое-либо средство к освобождению от сего духа уныния, доколе не обратятся на путь правды и не исправят себя и своих нравов. Суетные удовольствия и радости земные никогда не наполнят пустоты сердечной: душа наша пространнее всего мира. Напротив с продолжением времени самые радости плотские потеряют силу развлекать и обаять душу, и обратятся в источник тяжести душевной и скуки. Между тем печаль по Бозе, сокрушение о своей беззаконной жизни, хотя в начале к прибавит, по-видимому, нечто к тоске душевной, но со временем послужит к совершенному исцелению от всех болезней сердечных, ибо приведёт за собой правду, мир и радость о Дусе Святе.
Господи и Владыко живота моего, дух любоначалия не даждь ми!
Не даждь духа, который, вселившись в Ангела светоносного, омрачил его низринул навсегда с неба, — который, возобладав прародителями нашими, изгнал их невозвратно из рая, — того духа, коим ослеплённый Фараон вопрошал: Кто есть Бог, егоже послушаю гласа? (Исх. 5:2) коим прельщённые, Дафан и Авирон, сошли за своё возмущение против Моисея во ад живы, — того духа, который заставлял еретиков идти против власти Церкви, возмутителей и крамольников — терзать недра своего отечества, буйных писателей — сеять плевелы и порчу нравов в целых поколениях, — того духа, который несмотря на чудовищную величину свою, может вселяться, в самого малого человека, и в кого ни вселится, делает его недовольным ничем, тем паче своим состоянием.
В самом деле, брат., от духа любоначалия и превозношения не безопасен никто: он проникает в самые пустыни и заставляет иногда людей, отрекшихся всего, искать первенства пред другими, если не в другом чём, то в самом удалении от власти. Он появляется в кругу самых юных детей и делает из отрока предводителя себе подобных, который гордо раздаёт приказания, с завистью смотрит на соперника, мучится духом, если лишается своего начальства. А что сказать о мире и обществе человеческом? — Там принято даже за правило, что худой тот воин, который не хочет быть военачальником. Вступая на поприще жизни, редкие не приносят с собой туда видов самых честолюбивых, желаний самых непомерных. И как многим не быть заражёнными духом любоначалия, когда родители и воспитатели сами почитают нередко за долг возбуждать его в юных питомцах, почитая это залогом их будущих успехов в жизни? В самом деле, это бывает залогом, но чего? — Не успехов, а неудач, не возвышения, а падений самых опасных. Ибо во первых возможно ли всем достигнуть мест высоких, почестей и отличий блистательных? Доля сия по необходимости принадлежит не многим. А посему для прочих покушение на неё есть покушение почти на невозможное, и след. вредное. А во-вторых, дух любоначалия есть вообще самый худой помощник в достижении почестей и достоинств. Ибо человек, им проникнутый, никогда почти не имеет терпения и скромности, столько необходимых для успеха и в делах земных.
Надменный духом любоначалия напротив готов бывает употребить все средства, чтобы скорее достигнуть цели, а, употребляя их безрассудно, редко не подвергается тяжким падениям. В случае неуспеха и превратности с ним бывает ещё хуже: он позволяет себе наглость и буйства, кои лишают его и того, что он имел. Обыкновенно таковые люди с обманутым честолюбием бросают путь почестей и даже служения общественного, и заключают себя преждевременно в круге жизни домашней. Мирный и благой круг сей мог бы вознаградить их за все лишения большого света; но к сожалению и здесь честолюбец редко находит для себя успокоение, потому что приносит с собой домой дух недовольства от своих неудач, дух ропота и ожесточения сердечного. Кроме сего страсть превозношения и здесь хочет находить во всём пищу, и по естественному порядку вещей, встречая нередко противоборство, беснуется и мучит себя и других.
Человек гордый всем тяжёл и противен даже и тогда, когда обладает отличными способностями: ибо всё, чем отличила и украсила его природа, он употребляет обыкновенно на унижение других, а кому приятно быть унижаемым? Посему таковых людей обыкновенно стараются избегать. Но, дух любоначалия появляется и в людях самых посредственных. Таковых уже и не избегают, а прямо презирают. Сколько отсюда огорчений для презираемого!
Что же, скажет кто либо, ужели Христианину вовсе не позволено желать высоких достоинств?
Христианину не запрещено желать всего доброго. Можно желать, когда чувствуешь способность к тому, и высокого достоинства. Но как желать? Так ли, чтобы почитать себя предназначенным именно к занятию такого или другого высокого звания? Это было бы самомнение и гордость непростительная. Так ли, чтобы, не достигнув своего желания, думать, что уже потеряна вся цель жизни, и потому сокрушаться и мучить себя? Нет, это значило бы не понимать значения и цели своей жизни. Так ли, чтобы все средства к достижению отличий и достоинств почитать законными и позволительными? Но такого любоначалия и честолюбия не терпит самый мир. Что же позволительно Христианину в отношении к почестям и достоинствам? — Позволительно приготовлять себя к тому, чтобы быть их достойным, раскрывать и усовершать в себе все таланты, Богом данные, обнаруживать их правильным и общеполезным образом, показывать деятельность, честность и любовь к благу общему. Над всем этим трудись, сколько угодно: всё это похвально не пред человеками только, но и пред Богом. А искать усильно высших мест и достоинств, тем паче употреблять для сего происки и связи, коварство и обман, и недостигнув желаемого, поднимать ропот, приходить в малодушие и отчаяние, всё это совершенно дело не христианское. Христианин спокойно ожидает звания свыше: приходит его чреда, он со смирением исходит на поприще, пред ним открывшееся; не приходит, — он употребляет, свои способности и познания в том круге, в коем находится, не пререкая вышнему распоряжению, не упрекая никого в невнимании к себе. Ибо будьте уверены, провидение Божие, даруя кому-либо отличные способности,. всегда само заботится о том, чтобы они не остались втуне, само открывает поприще для употребления их в дело. Нам может казаться, что это поприще мало, не по нас: но если мы, вступив на него делаем, как должно, своё дело, то всё благое, в нас находящееся, найдёт сродное себе употребление и принесёт плод. А с другой стороны этот круг часто бывает тесен только в начале — для испытания нашего терпения и смирения, а потом невидимою рукою, смотря по нашей верности, расширяется; и тот, кто думал навсегда оставаться долу, видит себя на высоте, ему приличной. Но и без сей высоты можно всегда сделать много истинно полезного, даже если угодно, быть первым и вождём для других. Сколько вокруг каждого стезей добра, ещё не проложенных, благих подвигов, ещё не начатых!. Осмотрись, и, не теряя духа от своего невысокого положения в свете, начни делать, хотя понемногу и в малом виде то, чего не делано ни кем: — ты будешь таким образом первым, создашь новое для себя поприще и отличие, подашь пример самим начальникам, целому обществу. Не так ли именно начиналась деятельность многих друзей человечества, коих имена потерялись бы между множеством других имён, если бы они пошли общим и обыкновенным путём почестей и отличий и кои теперь блистают в свитке бытописаний, может быть, именно потому, что им не дано было идти сим путём, а предоставлено для блага человечества открыть новое поприще, своё собственное?
Но говоря таким образом, мы вместо угашения духа любоначалия, можем ещё возбудить его в тех, кои имеют предрасположение к тому. Поспешим же в предупреждение сего показать, что требуется от Христианства при вступлении на высокое место. Иже в вас хощет вящший быти, да будет всем слуга (Мф. 20:26) — вот Закон, изреченный тем, кто сам во всех отношениях есть первый и последний! (Апок. 1:17.) Христианин чем выше, тем должен быть смиреннее, трудолюбивее и самоотверженнее. Начальство приносит ему труд и бдение, заботу и печаль обо всём, что под его рукою. Кто будет твёрдо иметь сие в виду, у того дух любоначалия упадёт сам собою: ибо для труда ли и блага общего гонит сей дух любимцев своих на высоту почестей? Нет, он указует им на сей высоте одну роскошь и довольство, одно величание и похвалы от всех. Уничтожьте в уме своём всё это, и приманка исчезнет. Смотрите в высоком достоинстве на неразлучную от него, тяжкую ответственность, и пред людьми, а паче пред совестью и Богом: и вы, вместо честолюбивых желаний, ощутите страх от высоких мест, и будете смотреть на них, как смотрят на верх высоких зданий, где страшно поставить себя даже и в мыслях.
Но в человеческой природе, скажет кто-либо, есть естественное стремление к высокому и великому: не должно ли его питать и поддерживать? Без сомнения, должно: и если бы мы сохраняли и питали его надлежащим образом в душе своей, то не прельщались бы никакими высотами человеческими, и не останавливались бы на них как на верху всех желаний: ибо врождённое нам стремление к высокому и великому превыше не только всей земли, но и всего мира. Оно-то именно, хранимое в чистоте и силе, и спасало бы нас от всех мелких видов земного честолюбия. А чтобы ему самому не оставаться праздным, для сего всем людям без исключения указана Творцом цель самая высокая. Какая? — Та, на которую указывает и к коей всех призывает Евангелие. Что может быть выше тех обетований, кои в нём содержатся? По учению его, все мы предназначены к царству со Христом, к Владычеству над целым миром, к высоте Ангельской. Вот достоинства для всех и каждого! Стремись всякий, — сего не только никто не запрещает, а напротив всё к тому побуждает. Между тем, кто идёт к сим высотам и восходит на них? Худородные века сего, отребие мира, как выражается Апостол, то есть люди, удалённые от всех почестей и достоинств мирских. А люди находящиеся на высоте земного величия? — Увы, они, прельщённые высотой своей, редко обращают на сей предмет и внимание! С ними, к сожалению, бывает тоже, что с вершинами высоких гор, кои, быв покрыты снегом и льдом, блещут при каждом восхождении и захождении солнца радужными лучами и восхищают взор, но постоянно остаются голы и бесплодны, без всякого признака жизни.
Имея в виду сии опыты, если рука провидения поставит нас на высоте земных достоинств, будем стоять там со страхом Божиим, не забывая своего недостоинства и великих обязанностей, на нас лежащих, не прельщаясь своей высотой, и устремляя взор ума и сердца постоянно к почестям высшего звания, к тем престолам и венцам, кои раздаёт достойным не произвол человеческий, а всесвятая и праведная воля Вседержителя. А если Провидение судило нам оставаться в низкой доле; будем стоять в ней с благодушием и преданностью, памятуя, что Господь наш есть Господь гор и юдолей (3 Цар. 20:23), что стояние долу есть стояние токмо на время, и что все мы предназначены к такой высоте, пред коей все высокое и великое на земле есть один призрак и тень.
