24. Иисус на кресте

После Иисуса Христа распяли и двух преступников, одного по правую, а другого по левую сторону. Такое положение было выбрано специально, чтобы Святый Святых и на кресте представился как бы преступнейшим из злодеев. Дьявол, по замечанию св.Златоуста, хотел через это помрачить славу Господа: но, сам не зная, увеличил её, потому что через это исполнилось одно из пророчеств о том, что Иисус Христос будет вменён с беззаконными (Ис. 53:12).

После совершения казни над главами распятых, по обыкновению, прибиты были выбеленные дощечки, на которых изображалось их имя и преступление. В надписях разбойников не было никакого отступления от обыкновенной формы. Но над главой Господа вместо изъяснения вины, сверх чаяния, увидели следующие двусмысленные слова: Иисус Назорянин, царь Иудейский [1]. Притом надпись эта была не только на латинском или иноземном языке, как обыкновенно делалось, а на всех основных для того времени языках, то есть латинском, греческом и иудейском. Так было сделано с особенным намерением по приказанию самого Пилата. Надпись составляла то же самое обвинение, по которому Иисус Христос был осуждён на смерть: присвоение достоинства царя Иудейского; только оставалось нерешённым: законно или незаконно присвоял Он Себе это достоинство, признали Его иудеи своим царём или не признали? Судя по надписи, каждый скорее мог подумать, что это действительно царь Иудейский, которого подданные не смогли защитить от римлян или который изменнически оставлен ими. Три языка для надписи были использованы Пилатом, потому что чужестранцы и многие из иудеев, пришедших на праздник из отдалённых стран, плохо знали еврейский язык. Притом, такая торжественность ещё более позволяла думать, что Распятый есть важное политическое лицо[2], а следовательно, подвергала гордый синедрион ещё большему осмеянию. «Вот как, могли говорить, поступают с царями иудейскими! Вот какого Мессию ожидают иудеи! Как они безрассудны, слепы!..»

Первосвященники тотчас поняли смысл надписи и поспешили к Пилату с просьбой, чтобы он изменил её. «Не надо, — говорили они, — писать: царь Иудейский, а написать, как Он говорит: Я царь Иудейский. То есть пусть каждый знает, что мы не признавали Его царём, а Он Сам выдавал Себя за Мессию».

«Что я написал, то написал», — был ответ прокуратора, и первосвященники со стыдом и досадой возвратились на Голгофу, чтобы насытить своё чувство мести.

Явно, что Пилат составлением надписи, тем более отказом поменять её желал досадить первосвященникам. Между тем, по замечанию отцов Церкви, судья римский и в этом случае, сам не зная, служил исполнителем распоряжений высших. «Пилат, — рассуждает блаженный Августин, — что написал, то написал, поскольку Господь что сказал, то сказал. Он сказал: Я царь, поставленный над Сионом — горой святой (Пс. 2:6), сказал, что Ему должно пострадать, чтобы войти в славу Свою; и вот, пригвоздившие Его к кресту этим самым, так сказать, возвели Его на престол; оставалось провозгласить нового Царя, и Пилат-язычник посредством трёхъязычной надписи торжественно провозглашает Его, вопреки властям иудейским, перед всеми народами: пророческий символ грядущих событий! Народ иудейский, продолжая отвергать иго царства Христова, видел и доселе — к посрамлению своему — видит, как народы языческие один за другим признают распятого Иисуса своим Царём, Спасителем и Господом».

Особенная надпись, сделанная на кресте Иисуса Христа, по замечанию Златоуста, послужила впоследствии и для отличения его от других крестов, с которыми он был зарыт в землю, когда мать Константина Великого, св.Елена, решилась обрести живоносное древо.

Окончив распятие, воины тотчас занялись разделом между собой одежды распятых, которая, по закону, становилась их собственностью. Верхнюю одежду и прочее одеяние Иисуса Христа они разделили на четверых, раздирая по частям то, что не могло принадлежать одному: но хитон, или нижнюю одежду, нельзя было разделить, нельзя было даже разорвать, потому что он не был сшит, а весь соткан сверху донизу[3]. Видя это и оценив качество хитона, воины решились, не раздирая, бросить о нем жребий, кому достанется.

Обстоятельство это, по-видимому, не такое важное, становится весьма значительным, когда узнаём, что через это исполнилось также одно из древнейших пророчеств о Мессии. Св.Давид, как прообраз своего великого Потомка по плоти, описывая свои бедствия, говорит, что одежды его были разделены врагами и о хитоне его метали жребий (Пс. 21:19). Что к состоянию Давида могло относиться только косвенно, как прообраз будущего, потому что о хитоне Давида никогда и никому не приходилось метать жребий, то над Иисусом Христом совершалось теперь во всей действительности. С такой точностью Промысл благоволил изобразить за несколько веков самые малые черты страданий Христовых! И если когда-либо совершались ветхозаветные пророчества, то тем более при кресте, ибо в нём, как в центре, сами собой сходятся все рассеянные лучи созерцаний пророческих; между тем сияние этого света совершенно разгоняет мрак, окружающий крест Иисусов, показывая, что он во всех подробностях своих был делом не буйства человеческого, а премудрости Божьей.

Из дележа одежды Иисуса Христа, между прочим, видно, что она была добротна и прилична и что между вещами, Ему принадлежавшими, не было ни одной, которая была бы нехороша. Тканый хитон показывает даже избыток и изящество и, как повествует предание, был плодом трудов Его Матери. Если сравнить одеяние Иисуса Христа с суровой пустыннической одеждой Иоанна Крестителя, то усматривается значительное различие, как и во всем внешнем образе жизни Иисуса и Его Предтечи.

Разделив одежду, воины оставались у креста в качестве стражи, которая приставлялась к распятым, чтобы тела их не были преждевременно сняты родственниками или знакомыми для погребения; и теперь была тем нужнее, что толпы стекавшегося народа могли устроить беспорядок.

Когда распинали Господа, враги Его, по-видимому, не издевались над Ним. Народ также стоял только и смотрел. Появление надписи над главой Его послужило как бы знаком к всеобщим насмешкам.

Толпа народа, всегда буйная, читая надпись, кивала головой и кричала: Уа, тридневный восстановитель храма! Уа, царь Израилев! Что же Ты медлишь спасти Себя?! Вот какой Ты Сын Божий, что не можешь сойти с креста (Мк. 15:29)!

Первосвященники и старейшины не только не препятствовали черни издеваться над умирающим Господом, но и сами всячески ругали и злословили Его. Насмешки и поругания оставались единственным средством, которое они могли противопоставить хитрости

Пилата, хотевшего осмеять их посредством надписи. Между тем, у первосвященников лежало на сердце ещё нечто, гораздо важнее надписи, что побуждало их участвовать в самых низких насмешках. Теперь всем сделалось известно, что они — единственная причина столь ужасной казни для Иисуса и что Пилат долго не хотел осуждать Его. Необходимо было оправдать перед народом своё злодеяние и настроить общественное мнение так, чтобы чужеземные иудеи, собравшиеся со всех уголков на праздник, не разнесли по свету историю, как синедрион из низкого честолюбия предал позорной смерти праведника, едва ли даже не Мессию. Для такой цели поругания и насмешки казались самым лучшим средством: ибо опыт доказывает, что достойнейшие люди теряют авторитет, когда по какой-либо причине подвергаются осмеянию.

Лицемеры, по обыкновению, приняли вид усерднейших служителей Бога Израилева, строжайших ревнителей закона и, обращаясь к народу, говорили: «Смотрите, других спасал, а Себя не может спасти! Напрасно ли мы уверяли вас, что от Этого Человека нельзя ожидать ничего доброго?! Что друг мытарей и грешников рано или поздно займёт место посреди злодеев?! Что осквернение субботы не останется без небесного отмщения?! Нам не верили, думали, что Он свят; вот теперь самое дело показало, мы ли говорили правду или Он! Кто не ожидает Мессии?! Мы жизнь свою отдали бы за Его пришествие. Но ужели мы обязаны веровать в Мессию на кресте?! И много ли нужно доказательств?! Если Он действительно царь Израилев, пусть сойдёт сейчас с креста, и мы тотчас же уверуем в Него».

«В самом деле, — издевались прочие старейшины, — это совсем не царский престол. Теперь видно, каков Он Сын Божий и каковы Его чудеса. Оставил ли бы Отец собственного Сына в таком положении?! Он уповал на Бога, пусть же теперь избавит Его Бог, если Он угоден Ему».

Последние насмешки суть те же самые, которые Давид в вышеприведенном псалме влагает в уста врагов праведника, им описываемого. Так верно исполнялись пророчества в действиях, даже несознательных, тех самых людей, которые исполняли их. При насмешках, бесстыдно повторяемых самыми властями иудейскими, не удивительно, что и грубые воины, стоявшие на страже, говорили Иисусу Христу: «Если Ты царь Иудейский, то зачем не спасёшь Себя?» Такая насмешка в устах римских воинов могла быть плодом только самого слепого подражания. Когда иудей кричал таким образом, то выражение: Царь Израилев, для чего не спасешь Себя — у него имели смысл и силу, ибо Мессия, по его мнению, должен быть чудотворец, следовательно иметь возможность помогать себе во всех случаях; язычник, напротив, под царём Иудейским подразумевал обыкновенного человека, из чего никак не следовало, чтобы он мог сойти сам с креста. Но грубые воины нимало не заботились о смысле слов своих, бездумно повторяя слышанное от других. Св.Лука упоминает ещё, что воины подносили Иисусу Христу кислое питьё, без сомнения, то самое, которым они имели обыкновение утолять свою жажду, находясь под открытым небом в жаркий полдень. Значит, между насмешками они не забывали и сострадательности к распятым, которые от мучений ещё сильнее их должны были чувствовать жажду: обыкновенное сочетание в грубых людях доброго с худым, человечности со зверством.

Молчания, по крайней мере, можно было ожидать от тех несчастных, которые сами висели на крестах. Но и из них один, по свидетельству евангелистов, злословил Иисуса, требуя, чтобы Он как Мессия спас и Себя, и их. Хотел ли этот несчастный в помрачении рассудка, вызванном смирной, только развеселить себя, участвуя в общих насмешках? Или действительно, по неведению, почитал Иисуса Христа виновным и достойным казни? Или даже гордился тем, что участвовал в возмущении за свободу, и думал низко о Том, Кто, называя Себя Мессией, не произвёл никакого переворота? Во всяком случае, видно развращённое сердце, виден грешник, который хочет перейти нераскаянным и в другой мир.

Тем более возвышенный образ мыслей обнаружился в другом распятом[4]. Хула на Иисуса Христа была для него нестерпимее креста. «Ужели в тебе, — сказал он хулившему, — совершенно нет страха Божьего, что ты издеваешься над тем, что сам терпишь? И мы осуждены праведно, терпим по делам; а Он, Он не сделал никакого зла!» Слова эти как бы дали ему смелость изъявить перед Самим Господом чувство веры и уважения, таившееся в его сердце. Помяни мя, Господи, егда приидеши во царствии Твоем!

Аминь, глаголю тебе, — отвечал Господь, — днесь со Мною будеши в раи.

Нет сомнения, что понятие кающегося разбойника о царстве Иисуса Христа ещё не было свободно от всех мнений, с которыми оно обыкновенно соединялось в уме иудея. Разбойник не мог быть выше апостолов, которые представляли себе, как мы видели, царство Иисуса Христа ещё земным и чувственным. Поэтому в словах разбойника надо предполагать смысл, не превышающий его понятия. Я верю, как бы он говорил Господу, что крест не воспрепятствует Тебе восторжествовать над Своими врагами: Ты воскреснешь и, воскресив с Собой всех, ожидавших Твоего пришествия, утвердишь потом на земле царство Израилево. Не забудь тогда и о мне недостойном; воскреси вместе с другими и дай место в царстве Твоём!

А принимая, по необходимости, в таком смысле слова кающегося разбойника, нельзя не видеть в ответе Господа мудрого снисхождения к слабым понятиям человеческим. Раем иудеи называли одно из отделений Шеола[5], служившее, по их мнению, местопребыванием душ праведных. И вот Господь обещает кающемуся пребывание в раю, то есть обещает блаженное по смерти состояние, но не говорит ни слова о царстве Своём, ибо сказать: «Ныне ты будешь со Мной в царстве Моём» значило бы возродить в уме разбойника мысль, что в этой же самый день будет учреждено видимое царство Мессии.

Таким образом, Божественный Учитель истины и на кресте продолжал щадить слабость людских понятий, открывать истину, сколько могли вмещать слышащие, взирать не только на правильность мыслей, но и особенно на чистоту сердца и его расположение к добру. Прежде, во время служения Своего, окружённый чудесами, Он именовал Себя Господом субботы, храма: со креста является Господом рая и ада, Которому принадлежит всякая власть не только на земле, но и на небе. Первосвященники требовали, чтобы Он, прекратив спасать других, спас Себя Самого: Господь продолжает спасать других, пренебрегая собственным посрамлением. Справедливо св.Фулгенций ответ Иисуса Христа кающемуся разбойнику называет последним завещанием Его ко всем кающимся грешникам, которое начертано не тростью, а крестом.

Торжество злоречия и клеветы не было продолжительно: вскоре после распятия Господа Промысл начал являть, что Он не даст Преподобному Своему увидеть истление (Деян. 2:27). Среди ясного полдня небо вдруг покрылось мраком, как бы во свидетельство, что великое дело тьмы приближалось уже к своей полуночи. Мрак этот походил на солнечное затмение; впрочем нисколько не был его следствием[6], потому что Пасха иудейская всегда совершалась во время полнолуния, когда луна не может находиться между землёй и солнцем и вызвать солнечное затмение. По мнению Златоуста, Феофилакта и Евфимия, мрак во время распятия Иисуса Христа происходил от сгущения облаков между землёй и солнцем, произведенного сверхъестественной силой[7].

Ев.Матфей говорит, что тьма бысть по всей земли. Хотя выражение это не должно понимать буквально, как справедливо замечено ещё древними учителями Церкви, потому что земля у св.писателей часто означает одну какую-либо страну, особенно иудейскую, даже один город; впрочем, нет никакой причины ограничивать помрачения воздуха одной Палестиной. Оно, без сомнения, распространилось, в большей или меньшей степени, так же далеко, как и землетрясение, за ним последовавшее, которое, как видно из современных свидетельств, охватило большую часть Азии, Африки и Европы.

Замечательно, что древние иудейские писатели, которые в своих сочинениях обыкновенно или отвергают или извращают чудеса евангельские, не возражают против повествования о помрачении солнца во время страданий Христовых. Замечательно также, что языческий историк Флегонт, чьи слова приводятся Евсевием, Оригеном и Юлием Африканским, настолько согласен с евангелистами в описании одного необыкновенного помрачения солнца, случившегося в царствование Тиверия, что называет для него тот же самый час (шестой или, по-нашему, 3-й пополудни<8>). Вообще надо полагать, что событие это, как и прочие чудеса, за ним последовавшие, были тогда известны всем: иначе Тертуллиан, приводя их в доказательство божественности христианской религии, не ссылался бы перед лицом сената и народа римского на публичные архивы, где хранились описания подобных явлений.

Необыкновенное помрачение воздуха, последовавшее за распятием Господа, должно было закрыть хульные уста врагов Его и произвести на них впечатление самое мрачное. Если они не посчитали этого явления следствием бесчеловечности, проявленной по отношению к Праведнику, то, сообразно господствовавшим понятиям, не могли не видеть в нём предвестия общественных бедствий, тем более печального и ужасного, что оно случилось в день самого светлого праздника. В то время народы вообще верили, что необыкновенные воздушные явления, особенно помрачение солнца, предвещают худое, а иудеи тем более держались этого мнения, так как пророки, предсказывая народные бедствия, нередко соединяли с ними помрачение солнца[9]. Особенно тьма могла просветить многих из иудеев, когда увидели, что, начавшись с распятием Иисуса Христа, она окончилась с Его жизнью; потому что обстоятельство это яснейшим образом показывало, что естественным, по-видимому, событием управляет сила сверхъестественная, Божья, и что свет мира материального померк, потому что на кресте угасал Свет мира духовного.

Для почитателей Иисуса Христа помрачение воздуха и сопровождавшая его тишина в природе были благоприятным случаем приблизиться ко кресту, где в это время сделалось покойнее. Таковы были, по свидетельству евангелистов, все знакомые Господу[10], в частности, многие жены галилейские, пришедшие на праздник, которые, по замечанию Марка, и когда Иисус был в Галилее, ходили за Ним и помогали Ему от своего имущества: Саломия, жена Зеведея, мать Иакова и Иоанна; Мария Магдалина[11]; Мария, сестра Богоматери, матерь Клеопы, Иакова и Иоссии[12]; Иоанн, ученик и друг Иисусов; Матерь Господа.

Иосифа, обрученника Богоматери, не было, вероятно, не только на Голгофе, но и на земле. С того самого времени, как Иисус Христос, будучи 12 лет, приходил с родителями Своими в Иерусалим на праздник Пасхи (Лк. 2:41-51), об Иосифе вовсе не упоминается в Евангелии, хотя при некоторых случаях весьма прилично было упомянуть о нём, если бы он был жив.

Учеников Иисусовых, кроме Иоанна, также не видно у креста: так, по крайней мере, заставляет думать молчание евангелистов. Отсутствие их тем извинительнее, что Сам Господь и Учитель запретил им подвергать себя опасности. У Петра был свой крест: он плакал в уединении...

И Лазарь не мог появиться между врагами Иисуса, не подвергая свою жизнь опасности. Древнее предание говорит, что он вскоре после воскресения свого, избегая преследования синедриона, удалился из Иудеи[13].

С Матерью Господа неразлучнее всех был Иоанн: их соединяли и равная скорбь, и равная любовь к Распятому. Ученик по чувству сердца уже занимал место сына для безутешной Матери.

Прочие почитатели Господа все ещё оставались в некотором отдалении от креста, может быть, на одной из возвышенностей, окружавших Голгофу. Но Богоматерь, св.Иоанн, Мария Клеопова и Мария Магдалина, презирая страх и опасность, подошли так близко, что Господь не только мог видеть их, но и говорить с ними. Ужасный вид для сердца матери, и — такой матери, какова была св.Мария! Оружие, предсказанное Симеоном в минуты Её радости и величия (Лк. 2:35), пронзило теперь всю душу Её. Дружелюбное сердце Иоанново также терзалось печалью. Видя своего возлюбленного Учителя и Друга, висящего на кресте, посреди разбойников, — он невольно должен был вспомнить о своём безрассудном прошении. Теперь ясно было, что он совершенно не знал, чего просил у Иисуса, когда желал занять место по правую Его сторону, и как горька чаша, которую он обещался тогда испить с такой решительностью (Мф. 20:22).

Впрочем, евангелисты не говорят, чтобы Матерь Господа и друзья Его рыдали, подобно женам иерусалимским. Их рыдания возмутили бы последние минуты лица, нежно любимого. Сама горесть их была выше слёз: кто может плакать, тот ещё не проникнут силой всей скорби, на какую способно сердце человеческое.

И для Иисуса Христа взгляд на Матерь был новым мучением. Путешествуя постоянно из одной страны в другую для проповеди, Он не мог исполнять обычных обязанностей сына, но всё же был надеждой и утешением Своей Матери, даже в земном отношении. Теперь Мария была Матерью уже не Иисуса, всеми любимого, уважаемого, Которого страшился сам синедрион, Который составлял предмет надежд для всего Израиля, а Иисуса, всеми оставленного, поруганного, окончившего жизнь на Голгофе, вместе со злодеями!..

Нужно было преподать какое-нибудь утешение, преподать однако же так, чтобы оно, служа отрадой на всю жизнь, не обрушило теперь на неё насмешек и преследований врагов, многие из которых находились ещё у креста. Каких бы ни позволили они себе дерзостей, если бы узнали, что между ними находится Матерь Иисуса?! Господь не назвал Её Матерью.

Жено, — сказал Он Матери, — се сын Твой. Взгляд на Иоанна объяснил эти слова.

Потом, указывая взором на Матерь, сказал Иоанну: Се Мати твоя.

Это значило, что последняя воля Божественного Страдальца состоит в том, чтобы Матерь и ученик не разлучались и после Его смерти, как соединились теперь у Его креста; чтобы Иоанн принял на себя обязанность сына, а св.Мария оказывала ему любовь матернюю. Ученик со всей точностью исполнил волю умирающего Учителя и Друга; и с того самого часа, как свидетельствует в своём Евангелии, принял Богоматерь в дом свой, заботился о Ней и до самой кончины Её, как говорит предание, был Ее любящим сыном. Для св.Иоанна тем удобнее было принять в свою семью Богоматерь, что дом его был богат и благоустроен[14]. Между тем, ученики Иисусовы, оставив все стяжания, чтобы последовать за Ним, не теряли через это прав собственности и, когда можно было, возвращались в свои дома и занимались хозяйством. И для Саломии, матери Иоанновой, усыновление сына её Матерью Иисусовой было очень приятно. Ибо хотя она имела предрассудки в рассуждении земного царства Мессии (кто не имел их?) и получила от Иисуса Христа, как мы видели, отказ и упрёк за прошение о невозможном, она нисколько не изменила своё отношение к Нему и теперь, забыв об опасности, стояла на Голгофе, чтобы быть свидетельницей последних минут Его.

Усыновление св.Иоанна служит новым доказательством, что св.Иосифа не было уже в живых и что братья Иисусовы, о которых упоминается в Евангелии (Ин. 7:5), не были Его родными братьями, как думали некоторые еретики.

При снятии со креста и погребении Иисуса о Богоматери евангелисты уже не упоминают, хотя снова говорят о прочих женах. Отсюда заключают, что Богоматерь удалилась с Голгофы ещё до смерти Господа, вскоре после того, как последовало усыновление Иоанна. Может быть, Сам Господь дал знак ученику увести Матерь. При всей крепости духа и преданности Её в волю Промысла, которые достаточно засвидетельствованы присутствием Её на Голгофе и приближением ко кресту, материнское сердце могло не перенести последней борьбы жизни со смертью, которая предстояла Богочеловеку. С Богоматерью должен был удалиться и Иоанн, присутствие которого для Неё было так нужно. Впрочем, он опять явится на Голгофе и, кажется, перед самой смертью своего Божественного Друга; ибо, описывая в своём Евангелии последние минуты Его, как очевидец, и дополняя в этом отношении прочих евангелистов, он за усыновлением непосредственно повествует о жажде Господа.

Преподавая утешение другим, Господь Сам имел величайшую нужду в утешении. Со времени распятия протекло около трёх часов (Мф. 27:46); боль от ран, тяжесть в голове, томление в сердце, пламень во всех внутренностях усилились до крайней степени. Никогда пророчества не исполнялись с такой силой, как теперь исполнялись на Нём слова св.Давида о Мессии: Излияхся, яко вода, и рассыпашася вся кости моя, сердце мое бысть яко воск, таяй посреде чрева моего; изсше яко скудель крепость моя, и язык мой прильпе гортани моему, и в персть смерти свел мя еси. Ископаша руце мои и нозе мои; исчетоша вся кости моя. Обыдоша мя пси мнози; смотриша и презреша мя (Пс. 21:15-18). Божественный Страдалец, вероятно. Сам остановился мыслью на этом пророчестве... Сила уходила вместе с жизнью... Угасающий взор всё ещё стремился к небу, но оно было мрачно — ни одного луча света, ни одного утешения... Правосудный Отец как будто оставил Сына, страждущего за грехи людей... Мысль эта довершила меру страданий, и без того ужасных: человеческая природа изнемогла...

Елои, Елои [15], — воскликнул Божественный Страдалец, — лама савахфани? Боже Мой, Боже Мой, вскую Мя еси оставил?

Ответа не было... Он заключался в наших грехах: Господь, по замечанию св.Киприана, для того вопросил Отца, чтобы мы вопросили самих себя и познали свои грехи. «Ибо, — продолжает священномученик, — для чего оставлен Господь? Дабы нам не быть оставленными Богом; оставлен для искупления нас от грехов и вечной смерти; оставлен для показания величайшей любви к роду человеческому; оставлен для доказательства правосудия и милосердия Божьего, для привлечения нашего сердца к Нему, для примера всем страдальцам».

Это единственное толкование жалобной молитвы Иисуса, которое надо знать и всегда помнить Его последователям. Полный смысл этой молитвы есть и должен быть для нас тайной... Впрочем, в ней не видно никакого сомнения или огорчения[16]. Уже повторение слов: Боже Мой, Боже Мой, — показывает противное. Видна только жалоба на тяжесть мучений — и внешних, и внутренних, а особенно на видимое как бы затмение Божественного единства Его со Отцом, которое заменяло доселе все утешения, и теперь, нарушившись, составило последний предел внутренних страданий и верх креста; то есть видно такое чувство, которое столь же свойственно человечеству, сколько Божеству прилично бесстрастие.

Молитвенное восклицание Господа для врагов Его послужило новым поводом к насмешкам. Изверги притворились, это не поняли Его слов, и, основываясь на некотором сходстве звучания Елои с именем Илии[17], придали им смысл обращения к этому пророку: «Смотрите, — кричали один другому, — Он зовет Илию на помощь», то есть смотрите, как Он, и умирая, продолжает представляться Мессией: ибо все верили, что Илия вместе с другими пророками должен явиться перед появлением Мессии и быть Его предтечей (Мф. 16:14) и слугой; верили также, что этот пророк является иногда, чтобы помочь тем, которые его призывают.

К прочим мучениям Господа присоединялись теперь ещё смертельная жажда, следствие большой потери крови, — предвестница в распятых близкой смерти. Изнемогая от этого нового мучения, Божественный Страдалец воскликнул: Жажду!

Жалобный вопль этот, провиденный и предсказанный также пророком (Пс. 68:22), тронул одного из воинов. Он тотчас окунул в уксус губку, надел её на иссоповую трость и приложил к устам Иисуса... Сотник не препятствовал человеколюбию подчинённого, будучи готов позволить и более, потому что распятый Праведник час от часу более привлекал его внимание и уважение.

Но враги Иисуса и здесь проявили бесчеловечность. «Оставь Его, — кричали с досадой воину, — Он надеется на Илию; так посмотрим, придёт ли Илия снять Его со креста». Даже сам воин, напоивший Иисуса Христа, как бы опасаясь показаться слишком отзывчивым, говорил: «Что за нужда; может быть, Илия замедлит придти».

Вкусив немного прохладительного пития, Господь далее воскликнул громко: Совершишася!Это был последний предел и судеб Божьих, которые исполнялись теперь над Ходатаем Бога и человеков, и самых страданий Его; ибо пречистое тело Его, для которого страдания, по самому совершенству его, были невероятно мучительны, уже готово было разлучиться с душой. Возведя взор к небу, Иисус сказал: Отче, в руки Твои предаю дух Мой!.. При этих божественных словах глава Его преклонилась (как обыкновенно бывает с умирающими), и Он испустил дух...

Так окончилась жизнь, равной которой не было и не будет на земле!

Всё, сказанное Господом перед Своей смертью показывает, что мысль Его в эти решительные минуты была заключена в слове Божьем. При первой борьбе, которую Он, как второй Адам, должен был выдержать в пустыне в начале служения Своего, слово Божье было для Него единственным щитом против разжженных стрел сатаны (Мф. 4:1-10). И теперь, в последней борьбе с немощами природы человеческой, с болезнями тела и духа, Господь обращается за утешением к тому же слову Божьему. В нём, как на чертеже Своей жизни и служения, видит настоящее, прошедшее и будущее: видит, что оставалось ещё претерпеть для блага человечества, видит, наконец, исполнение всех великих судеб Божьих и как победитель, который истоптал уже точило ярости Божьей, восклицает: «Совершишася!» Нужно ли напоминать о том, как многозначительно это восклицание! Целая история рода человеческого должна служить его изъяснением; но одна только вечность раскроет вполне то, что совершилось теперь на малом холме Голгофском. Ап.Павел говорит, что на кресте расторгнуто рукописание грехов человеческих (Кол. 2:13-14): оно расторгнуто в ту самую минуту, когда Господь изрёк: Совершишася!

При всей лютости страданий, при всем уничижении, Сын Человеческий до самой последней минуты является с полным сознанием Своего Божественного достоинства и великого предназначения. Последний взор Его устремлён к небу, последний глас Его обращён к Отцу! Мы видим всемогущего Посланника Божьего, у Которого, как Он Сам сказал, никто не может взять жизни против Его воли (Ин. 10:18). Поэтому если Он предает её теперь, то предает Сам, добровольно и только исполнив Своё великое дело, — предает не ангелу смерти, а Отцу, Который дал Ему иметь живот в Самом Себе (Ин. 5:26).

Впрочем, мнение, что смерть Богочеловека на кресте ускорена сверхъестественным действием Божественным, чтобы тело Его, которое должно воскреснуть, не подверглось сокрушению голеней, не может быть принято, хотя оно высказано ещё древними учителями Церкви и подтверждается, по-видимому, некоторыми обстоятельствами самой истории евангельской (непродолжительным пребыванием Господа на кресте, удивлением Пилата, что Он уже умер, и сотника, что смерть Его наступила вдруг за громкими восклицаниями и проч.). Достойно ли это мнение Божественного Страдальца? Мы видели, как Он решительно отказался от всех сверхъестественных средств для Своей защиты; можно ли после этого думать, что Он воспользовался чем-то сверхъестественным для сокращения Своих страданий?! Чтобы внутренний крест Его остался, так сказать, недоконченным?! Нет! Кто учил других, что претерпевый до конца спасен будет, Тот Сам, без сомнения, терпел до конца: подвигоположник не может быть ниже подвижников. Вождь спасения нашего явился совершенным через страдания (Евр. 2:10), поэтому, сокращая страдания, мы как бы сократим Его совершенства.

И не довольно ли естественных причин, которые могли ускорить на кресте смерть Богочеловека?! Бичевание одно, как мы заметили, нередко оканчивалось смертью бичуемого. Удивительно ли, что прервалась жизнь Того, Кто, кроме бичевания, претерпел множество других мучений, Кто ещё в саду Гефсиманском был изнурён кровавым потом до того, что имел нужду в ангеле укрепляющем, а на пути к Голгофе, под тяжестью креста ослабел настолько, что даже бесчеловечные враги заметили, что жизнь Его в опасности?! Если крест иногда не скоро умерщвлял, то надо помнить, кого он не скоро умерщвлял и кто были люди, которых распинали на крестах. Громкие восклицания распятых не только не показывают избытка жизненных сил, но, по замечанию опытных физиологов, являются несомненным признаком наступающей смерти. Распятые вместе с Господом должны были остаться в живых дольше уже потому, что не были подвергнуты бичеванию, да и по некоторым другим причинам.

Примечания

  1. Ин. 19:19. По Матфею: Сей есть Иисус, Царь Иудейский; по Марку: Царь Иудейский; по Луке: Сей есть Царь Иудейский. Первые три евангелиста, вероятно, выразили только смысл надписи, а Иоанн, как очевидец, передал дословно; или, может быть, на латинском, греческом и еврейском фраза была написана по-разному, и один евангелист перевел её с одного, а другой с другого языка.
  2. Так римские воины, по свидетельству Юлия Капитолина, на гробнице Гордиана, погребенного на границах Персии, сделали надпись на языках греческом, латинском, персидском, иудейском и египетском.
  3. Производством таких хитонов особенно славились египтяне. Различные мнения о составе хитона Христова можно найти у Свицера.
  4. Многие исследователи, особенно из древних, опираясь на слова евангелистов Матфея (27:44) и Марка (15:32),. полагали, что сначала оба распятые оскорбляли Иисуса Христа, а потом один из них покаялся. Но такой мгновенный переход от ожесточения к покаянию маловероятен. С другой стороны, любой исследователь древней филологии знал, что у евреев, греков и латинян, так же как и у нас, часто единственное число имён нарицательных выражалось во множественном. «Так, — замечает Августин, — и в Послании к Евреям говорится во множественном заградили уста львов, между тем, как это разумеется об одном Данииле; или: претрени быша, между тем, как сию казнь, по преданию, претерпел один Исайя». Евангелисты могли в этом случае употребить множественное число вместо единственного, потому что перечисляли тех, кто хулил Иисуса Христа, как бы говоря: «Его хулили мимоходящие» (Мф. 27:39), архиереи, книжники, старцы, фарисеи (41), даже сами разбойники (44).
  5. Место, в котором, по мнению древних иудеев, находятся души людей умерших. Во время Иисуса Христа в этом Шеоле предполагалось два отделения: одно для праведных, называвшееся раем, лоном Авраамовым и проч., другое для грешных, которое называли адом,. геенной и пр.
  6. Есть письмо святому Поликарпу под именем Дионисия Ареопагита, в котором рассказывается о помрачении воздуха во время распятия; автор объясняет его сверхъестественным затмением солнца, утверждая, что сам был свидетелем этого. Но подлинность данного письма вызывает сомнение даже у тех, кто не сомневается в других сочинениях Ареопагита. Ориген замечает, что в его время даже в некоторых списках Евангелия вместо «помрачилось солнце» читалось «последовало затмение солнца». По его мнению, замена слов евангельских была сделана для уточнения текста, так как считалось, что тьма могла произойти только от солнечного затмения.
  7. Поскольку перед землетрясением часто наступает темнота, сопровождающая некоторые природные катаклизмы, возможно, сумерки во время распятия Иисуса Христа были связаны с землетрясением — так всемогущество Божие направило силы природы на вразумление людей.
  8. Писатель-историк Флегонт был отпущенником императора Адриана; его труды до нас не дошли.
  9. Иез. 32:7; Ам. 8:9; Мих. 3:6; Ис. 13:10; 24:23; 34:4; 50:3: 60:19-20.
  10. Лк. 23:49.
  11. Магдала — небольшой город при Галилейском море, недалеко от Тивериады. Мария называется Магдалиной, потому что родилась или жила в этом городе. Господь изгнал из неё семь бесов. Благодарная, она стала Его ученицей, часто сопровождала Его и по возможности помогала. Многие принимали Магдалину за великую грешницу или за Марию, сестру Лазаря. Оба эти мнения не основательны.
  12. Мф. 27:56. Иакова малого, Мк. 15:40. Евангелист Иоанн называет Марию Клеоповой, не говоря о том, что она была матерью Иакова и Иоссии; Матфей и Марк, напротив, не упоминают о Клеопе. Сейчас уже трудно решить, об одном ли человеке говорили евангелисты.
  13. См. Синаксарий Лазаревой субботы.
  14. Мк. 1:20; Мф. 27:55-56; сравн. Мк. 15:41: Лк. 8:3: Ин. 18:15.
  15. Мк. 15:34. По Матфею: Или, Или; но Марково произношение ближе к галилейскому наречию. Елои образовалось из халдейского Елоии. На древнееврейском это звучало Ели. Равным образом Савахфани пришло из халдейского шебахтани, а по-еврейски было бы азабтами. Из этого видно, что Иисус Христос говорил на языке древней Иудеи, представлявшем собой соединение древнееврейского с сирохалдейским.
  16. Некоторые допускали, что Иисус Христос должен был испытать и эти душевные недуги как следствие грехов, Им на Себя принятых.
  17. Илия на древнееврейском: Елиагу.
Глава 23СодержаниеГлава 25
Hosted by uCoz